Юрий шушкевич параллельная россия
| Вид материала | Документы |
- Юрий шушкевич параллельная россия, 1374.37kb.
- Павлов юрий Михайлович критика ХХ – ХХI веков: литературные портреты, статьи, рецензии., 4776kb.
- Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 6010.41kb.
- Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 4784.71kb.
- C 04 b 41/46. Кривцов Юрий Владимирович, Ладыгина Ирина Романовна. N 2003136691/03;, 446.11kb.
- Программа конгресса ассоциации кардиологов стран СНГ (18-20 сентября 2003 года, Санкт-Петербург,, 609.91kb.
- Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 3334.64kb.
- Вишневский Д. М, 122.55kb.
- Язык взаимоотношений (Мужчина и женщина), 2239.5kb.
- Язык взаимоотношений (Мужчина и женщина), 2235.01kb.
Таблица 5. Общественное распределение валового дохода модельного биотехнологического уклада
| Укрупненная оценка экономических результатов и их распределение | (млн. рублей) |
| Валовой доход системы | 1 839 173 |
| Первичный доход занятых (заработная плата) | 165 382 |
| Амортизация | 94 541 |
| Государственные налоги | 408 973 |
| Фонд потребления и накопления | 1 170 277 |
| в т.ч.: | |
| персональные выплаты и накопления (33%) | 386 192 |
| развитие селитебной среды (12%) | 140 433 |
| социальные и пенсионные программы (24%) | 280 867 |
| медицинские программы (10%) | 117 028 |
| охрана и безопасность (5%) | 58 514 |
| НИР (10%) | 117 028 |
| развитие финансовой сферы (6%) | 70 217 |
Отметим, что доля расходов на науку в «новой экономике» сможет поддерживаться на уровне не менее 10% от распределяемых фондов, или 6.4% от показателя, соответствующему привычному нам ВВП. Именно таким должен быть уровень расходов на НИР в условиях «экономики знаний». В США аналогичный показатель сегодня превышает 3 процента, в Китае – 1.8 процента, в современной России – всего лишь 1.2 процента.
Специального фонда для инвестиций в распределяемой части добавленной стоимости кластера не предусматривается, поскольку финансирование инвестиционных программ целесообразнее осуществлять на основе долгосрочных кредитных ресурсов, эмитируемых его финансовым блоком. Формирование соответствующих механизмов, равно как и технология накопления необходимых для «новой экономике» производственных фондов (а их стоимость в анализируемой модели оценивается в 33.4 млрд. долларов США) – тема одной из следующих глав.
Благодаря развитой и масштабной сфере распределения, моделируемый кластер сможет обеспечить внушительные показатели занятости в продуцируемых им секторах научно-технологической, образовательной, культурной, медицинской, строительной и прочих сфер. Формальный счет показывает, что если опираться на нынешний среднероссийский показатель ВВП на душу населения в 316 тысяч рублей, то новый кластер с численностью первично занятых 184 тыс. человек сможет «потянуть расширение» дополнительно на 5.6 миллионов ученых, учителей, врачей, правоохранителей и чистых иждивенцев в лице детей и неработающих пенсионеров. Разумеется, суммарная численность иждивенцев и занятых в непроизводственных секторах деятельности в выбранной нами бизнес-модели не превысит полутора миллионов человек, соответственно, все остальное – это ресурс для экспансии, ресурс для преобразования «остальной», ветшающей сырьевой экономики России, до сих пор работающей по технологиям и на фондах середины прошлого века.
С помощью изложенных выше выкладок и цифр, вполне способных утомить непрофессионала, я лишь намеревался, насколько позволяет это сделать ограниченный формат интернет-публикации, показать принципиальную возможность имплантирования в существующий хозяйственный механизм существенных и дееспособных элементов экономики новой. Разумеется, возможные локализации перспективного технологического уклада не ограничиваются рассмотренной бизнес-моделью. Новые технологии открывают поистине безграничные возможности как для развития производства, так и для полновесной, творчески насыщенной и состоятельной в материальном плане жизни людей.
В последующих главах мы более подробно коснемся социально-экономических новаций, с помощью ростки новой экономики и новых общественных отношений уже ближайшее время смогут лечь в основу подлинного преобразования нашей страны. При условии, если не будут мешать. А лучше – если эти новации будут сопровождаться пусть ограниченной, но действенной и искренней помощью государства.
«Государство в государстве» - исторический опыт
Одной из особенностей нашего национального архетипа, «загадочной русской души», является граничащая с верой подсознательная убежденность в реальности существовании идеального параллельного мира. И хотя русские поиски Китежа и Беловодья для мировой этнографии не являются чем-то уникальным (вспомним хотя бы западноевропейскую мечту об Эльдорадо, о «вратах рая» Мон-Сен-Мишеля или о Небесном Граде Иерусалиме), их истовость и неубывающая с веками сила свидетельствуют не только о сохранении в русском народе доставшегося от прародителей жесткого внутреннего стержня, но и о длящейся из века в век несостоятельности нашего общественно-государственного устройства. Окажись это устройство более-менее терпимым и пригодным для нормальной человеческой жизни, нам не было бы нужды дискутировать сегодня о «параллельной России».
Между прочим, «хождение в Беловодье» - в мифическую страну без несправедливости и гнета – не фантастика, а историческая близкая реальность. В 1892 г. английский путешественник В.Рокхилл обнаружил на Тибете многочисленные русские деревни – результат массового переселения тысяч алтайских старообрядцев. Все были убеждены в том, что, пройдя смертельно опасные перевалы Тянь-Шаня, они попадают в искомую страну. Переселение началось во второй половине XIX века, когда староверов уже не притесняли, экономических причин покидать обжитые места не существовало, так что в его основе лежало исключительно духовное начало, связанное с обретением утраченной гармонии.
Стремление обрести лучший удел в границах своей земли в свое время подвигло Андрея Боголюбского перенести княжеский престол из Киева во Владимир. В основе этого княжеского решения лежало, видимо, не столько «стремление к колонизации северо-восточных земель», как пишут в учебниках, сколько нежелание находиться в Киеве, к середине XII века превратившемся в общенациональный центр кумовства, коррупции, произвола и разврата.
Следующая исторически значимая попытка формирования внутри России новой страны была предпринята в XVI веке никем иным, как Иоанном Грозным. Здесь даже учебники сообщают чистую правду: через взятие в опричнину «ничейных» земель Грозный пытался преобразовать государство от земско-вотчинной модели к централизованному типу, которое, как известно, должно было способствовать развитию производительных сил; иными словами, опричные земли должны были стать тем полем, на котором должен был зародиться - практически одновременно с Англией и Голландией - русский капитализм. Существует также точка зрения, что целью опричнины было создание православного царства последних лет — не случайно на совершенно здравые письма Курбского о преимуществах европейского жизнеустройства Грозный отвечал, что «Россия есть не Европа, а царство Божие Израиль». Так или иначе, но первым же русским царем была предпринята попытка «взрастить» внутри своего обветшалого царства новую идеальную страну. Эта идея, неплохая в сути, не удалась, поскольку опередила свой век — никаких механизмов, обеспечивавших бы формирование в новой стране иных экономических или духовных отношений, кроме голого насилия, у царя не было, поэтому ее крах был предопределен. А кровавые эксцессы опричнины — не трагический следствие параллельного государства, а плата за отсутствие в ту пору иных социальных технологий, кроме плети и топора.
Между прочим, из опыта опричнины может быть позаимствовано и нечто позитивное — короткий опыт параллельного управления, когда землями земщины с 1575 года правил назначенный Грозным крещеный татарский князь Симеон, а сам же царь заведовал опричной территорией. Этот период двоевластия прошел вполне мирно и без эксцессов, при этом главный результат – страна не распалась и не исчезла. «Запасная страна» весьма пригодилась бы в случае «отмены» Русского царства, зиждившегося в ту пору на весьма зыбких правовых основаниях. Так, до сих пор не развеяны сомнения по поводу подлинности письма константинопольского патриарха, формально даровавшего Иоанну Васильевичу царский титул, в то время как крымский правитель Девлет-Гирей, считавший себя, а не низложенного казанского хана, наследником Орды и сюзереном русского государства, имел более чем серьезные намерения независимое русское государство сокрушить. Россию в тот раз спасло чудо – Девлет-Гирей в 1572 году был окружен и разбит под Серпуховом молодым и талантливым опричным воеводой Хворостининым. Когда отправившееся в поход практически все взрослое мужское население Крыма нашло последний приют на берегах подмосковной Пахры – стало ясно, что «параллельная» Россия может себя защищать!
Здравая в своей основе идея Грозного о новой стране не получила развития из-за отсутствия полноценных каналов торговли и источников сырья для становления мануфактур. Однако уже к концу его жизни она неожиданным образом начала воплощаться через освоение и заселение Сибири. За Уральским хребтом сразу же стали формироваться другая экономика, другая русская жизнь, у которых имелись все основания сделаться моделью нового государственного и общественного устройства.
Землю за Уралом почему-то до сих пор принято считать "заповедником" традиций, "исконности", чуть ли не вместилищем наиболее архаичных форм отечественной жизни, тюрьмой, наконец. На самом же деле в отдалении «от Цезаря, от вьюги» жизнь там с самого начала складывалась вызывающе непохожей на жизнь в «основной стране». Уже в 1702 г в Тобольске была открыта первая в России всесословная школа, там же появилась третья, после Петербурга и Москвы, частная типография, а с 1769 года начал издаваться второй в стране литературный журнал. Психологический тип сибирской городской семьи в конце XVIII века был во многом преисполнен сентиментальности и романтизма, что делало ее похожей на семьи германских горожан того времени.
Известно, что люди подобного психологического типа, помимо способностей к домашнему чтению и музицированию, также оказываются наиболее успешными в скрупулезной инженерной работе, и именно благодаря людям такой породы произошел промышленной взлет Германии и Японии. Аналогичное «промышленное чудо» вполне могло состояться и на восточных окраинах России. Достаточно сказать, что именно за Уралом были изобретены и построены первые в мире паровая машина, велосипед и электромеханический телеграф.
Сибирское общество XVIII-XIX веков выделялось высоким, едва ли не европейским уровнем развития гражданских правоотношений. И по сей день архивы Тобольска и Иркутска хранят огромное количество судебных исков, поданных тамошними крестьянами - при том, что в остальной России крестьянам едва ли не отказывали в праве считаться людьми.
Два столетия относительно свободного гражданского развития с опорой не на кнут, а на способности и личную ответственность сформировали основу для подлинного взлета сибирской экономики, состоявшегося на рубеже XIX и XX веков. Примечательно, что в его основе лежала кооперация, а не деятельность крупных капиталистических корпораций, успехи которых в европейской части Российской Империи ограничивались, в основном, освоением государственных железнодорожных подрядов и экспортом нефти. Сибирские же кооперативы, начало которым было в свое время положено усилиями декабристов Пущина и Горбачевского, возвращали вступившим в них крестьянам большую часть предпринимательского дохода от переработки и реализации их продукции. Оказалось, что если предпринимательский доход не проедается, а напрямую служит развитию бизнеса, то возникает механизм развития невиданной силы и эффективности!
За считанные годы сибирские фермеры смогли нарастить производство зерна до таких масштабов, что центральной правительство, покровительствовавшее крупным землевладельцам «старой России», было вынуждено ввести запретительный железнодорожный тариф на перевозку сибирского хлеба в экспортные черноморские порты. Позорный «челябинский тарифный перелом», призванный загасить без спроса возникшую предпринимательскую активность за Уралом, продержался рекордно долго – с 1893 по 1912 год. Однако выход быстро нашли: зерно стали скармливать скоту, превращая его в мясо, яйца и сливочное масло. В начале XX века до трети сливочного масла, которым в то несытое время европейцы стремились украсить свой утренний бутерброд, ввозилось из России, а если точнее – из Сибири. В стране, где курили 80% мужского населения, оборот маслодельного бизнеса превышал оборот табачной отрасли, а показатель годовой выработки на работника (иначе – производительность труда) в нем был на 47% выше, чем в нефтяной индустрии!
Выработкой и экспортом масла ведала мощная сеть производственных сбытовых кооперативов во главе с созданным в 1898 году Московским потребительским обществом (юридически эта организация существует и по сей день в лице Центросоюза). Для финансирования экспортных операций в 1911 году был учрежден кооперативный Московский народный банк, входивший в десятку крупнейших банков страны. После революции он оказался единственным кредитным учреждением, не подвергшимся национализации, в результате чего его зарубежные филиалы не были в ответ экспроприированы иностранными правительствами и стали основой для формирования сети «совзагранбанков»…
Феномен альтернативной сибирской кооперативной экономики замалчивался как в советские годы, так замалчивается и сегодня. С самых первых шагов своего становления русские кооперативы развивались вне сколь либо заметной общественно-политической поддержки, сталкиваясь с противодействием и властей, и «революционной интеллигенции». Левые силы ревниво усматривали в кооперативах альтернативный революции путь к социализации экономических отношений, охранители же находили кооперацию "нехарактерной" для России. А общим у тех и других было нежелание видеть граждан России экономически состоятельными и независимыми. В конечном счете неважно, получает ли человек через кооператив неотчужденную часть созданной им новой стоимости, или же он по достойной цене продает свой труд частной корпорации или государству – главное, чтобы он мог реализовать свои трудовые и творческие возможности, был обеспечен и самодостаточен. А вот этого у нас не любили ни тогда, ни сейчас.
Последующие трагические страницы российской истории также оказались связанными с формированием «параллельного государства» - видно, неготовность к мягкой, эволюционной трансформации существующих институтов написана у нас на роду… На сей раз в 1905 году были созданы полноценные альтернативные органы власти – Советы. Мы помним «советские органы» в качестве кастрированных придатков партийно-государственного аппарата – а зря, в эпоху своего зарождения это были полноценные институты государственной власти с развитыми политическим возможностями, собственными силовыми структурами, бюджетом и со строгой иерархичностью. В октябре 1917 года победа большевиков была связана не с низложением Временного правительства, которое деградировало и в реальности могло контролировать лишь дипломатическую переписку, а с захватом командных высот на собравшемся в Петрограде Съезде Советов. После чего почти мгновенно – со скоростью прохождения телеграмм из столицы – в распоряжении большевиков оказалась вся выстроенная Советами за считанные месяцы абсолютно дееспособная структура государственного управления в масштабах бывшей империи.
Подлинная история показывает, что официальная российская власть не располагает абсолютными факторами легитимности, в результате чего альтернативная общественная система при желании может за очень короткий срок скопировать и воспроизвести внутри себе все необходимые государственные институты и правоотношения. Поэтому, чтобы обезопасить общество от потрясений, подобных тем, что пережила Россия после революции 1917 года, нынешней российской власти стоило бы задуматься о де-радикализации «параллельной страны». Параллельная Россия, видящая свое становление в развитии технологий, знаний и гражданской самодостаточности, предпочтительнее реинкарнации альтернативных структур власти с опорой на популистские идеи.
Весь вопрос в том – захотят ли появления подобной умной новой страны те, кто прекрасно себя чувствует в государстве «победившего чиновничества и правоохранителей»?
Один из ответов – в нашем совсем недавнем прошлом, а именно – в истории советских атомного и ракетного проектов. В свое время для их успешной реализации была создана полноценная новая страна — со своими заводами, институтами и конструкторскими бюро. В этой «стране» сложились весьма отличные от остального СССР экономические и социальные отношения, там не практиковались доносы и «разводки», зато всемерно поощрялись творчество, интеллект... Пусть искусственно, за счет остальных, но зато, как теперь хорошо известно - феноменально результативно, и ее плодами мы пользуемся до сих пор!
Эта параллельная страна, почти восемь лет существовавшая у нас под боком, в данном своем аспекте совершенно не исследована, поскольку все мы до сих пор пребываем под «антиобаянием» ее создателя и руководителя Лаврентия Берии и априорно исключаем всякий связанный с его деятельностью позитив. А зря. К руководству государственной безопасностью Берия имел весьма кратковременное касательство лишь с ноября 1938 по апрель 1943 года. Да и число освобожденных политзаключенных в это время в десятки раз превысило число брошенных в застенок. Чтобы снять у народа психологический шок от тридцать седьмого года, на место социально близкого «кровавого карлика» Ежова пришлось поставить полноценного либерала и интеллектуала, единственного из тогдашнего ареопага носившего пенсне и предпочитавшего партийной кепке стильные шляпы. Возможно ли представить плодотворную работу Курчатова, Харитона, Ландау, Гинзбурга, Туполева, Минца, Мясищева и других великих технократов той поры под руководством, скажем, Хрущева или Жданова? А массовое открытие при лагерях с 1939 года не только конструкторских «шарашек», но также тюремных оркестров и театров – не для того ли это делалось, чтобы спасти оказавшуюся в ГУЛАГе интеллигенцию от верной гибели?
Так или иначе, но Берии удалось невозможное – за фантастически короткий срок сформировать в истерзанной стране полноценный, дееспособный сегмент «экономики знаний». Истинной же причиной его гибели стали не разногласия с Маленковым и Хрущевым и даже не извечная борьба за власть, а нашедшая выход неудержимая, метафизическая, годами копившаяся ненависть к нему абсолютного большинства тогдашней партноменклатуры. Ненависть за то, что этому «заносчивому либералу» удалось на практике создать механизм, трансформирующий интеллект в научно-технологические достижения высшего порядка, и при этом не нуждающийся в руководстве со стороны дилетантов. Поэтому-то в официальном обвинительном заключение Берии говорилось не об участии в репрессиях, а о «попытке изменить советский строй». Чистая правда!
А ведь этот строй действительно мог быть изменен в лучшую сторону, если бы десяткам тысяч интеллектуалов, создателям ядерного и ракетного щита, тем или иным образом в шестидесятые годы была бы предоставлена возможность сформировать новую экономическую реальность, построить новую страну. Тем более, что на пороге был уже знакомый нам четвертый технологический уклад, с отставания в котором и началось схождение СССР с высокой цивилизационной орбиты. Неудачная попытка Хрущева повторить успех атомного проекта в области микроэлектроники, учредив Зеленоград, – пример того, как проваливаются инновации «сверху», если они не интересны людям.
А Берию даже не судили – он был застрелен «терминатором из ГРУ» непосредственно в момент ареста в Кремле 26 июня 1953 г. Все хорошо известные «разоблачительные материалы» июльского пленума, следствия и суда были сфабрикованы группой Хрущева, заинтересованной, чтобы образ самого успешного отечественного инноватора навсегда был демонизирован. А «терминатор» из военной разведки, выполнивший приказ, по установившейся в таких делах традиции ждал собственного расстрела – однако в силу исключительно важности задачи, выполненной им для партийного руководства, был всего лишь уволен со службы и прожил, надо полагать, долгую жизнь, наблюдая не только за космическими полетами, но и за интеллектуальным оскудением страны. Ведь первые признаки нынешней массовой «дебилизации» в СССР стали проявляться, увы, уже с середины семидесятых.
Интересно, какая судьба ждет создателей и адептов очередной «новой России»?
О целесообразности превращения труда в капитал
Идейная борьба в России потому всегда отличалась крайней ожесточенностью, что для большинства мыслящих соотечественников подлинная жизнь возможна только здесь. Если житель любой из западных стран, по каким-то причинам недовольный своей родиной, может легко укорениться в другом государстве, оставаясь при этом тем же англичанином, немцем или французом, то у жителей России подобной возможности нет. Несмотря на открытые границы, бежать до боли некуда – побег из России равносилен отказу от всей прежней жизни, традиций, от привычного самовыражения. Многочисленные волны русской эмиграции, несмотря на немалые усилия, так и не смогли создать на чужбине «вторых Россий», так что у эмигрировавших оставались только два пути: забыть о прошлом и полностью интегрироваться в местные общества, либо продолжать жить и дышать проблемами покинутой Родины, ее же именем зарабатывая на жизнь – от чтения лекций о русской литературе до участия в играх спецслужб, топчущих все то же российское поле.
Поэтому из России почти никогда не уезжали просто в поисках куска хлеба. Эмиграция (если не брать в расчет перемещения жуликов и бандитов) всегда была извержением носителей проигравших идей. Даже массовое бегство на Запад советского среднего класса в конце восьмидесятых - начале девяностых годов оказалось исходом тех, для кого исчезала прежняя привычная страна, а новые образы представлялись чужими и пугающими.
Существует множество исторических, философских, литературных и иных объяснений этой невероятной фатальной привязанности к 1/7 суши большинства родившихся на ней. Думаю, что будет уместно еще одно, связанное с особым характером труда, с нежеланием расходовать жизнь в России на простой, монотонный, аддитивный труд – тот самый, который в свое время практиковался миллионами трудолюбивых европейцев, а в наши дни более чем ярко проявляет себя в азиатских странах. Россия со своим колоссальным необустроенным пространством и неиспользуемым потенциалом как бы сразу внушала каждому родившемуся на ее земле: не расходуй жизнь на укладку кирпичиков, из-за огромности сего здания все равно до завершения стройки не доживешь, ищи, стремись к чему-то другому… Простой аддитивный труд в России всегда был чем-то вроде проклятья, поэтому лучше всего он удавался у тех, кто преодолевал его сильным религиозным чувством или послушанием – например, у старообрядцев или у монахов. Простой же народ слагал песни про «дубинушку» в качестве альтернативы машине «англичанина-мудреца», а образованный класс устраивал для себя невиданно жесткие соперничества на ниве идей. И бежать от всего этого было невозможно и некуда, разве что в мифическое Беловодье…
Своим неприятием труда простого Россия, с одной стороны, заглядывала в будущее, но с другой лишалась возможности разделить с остальным миром плоды «скромного обаяния» буржуазной обустроенности. Не будем судить, хорошо это или плохо, поскольку прошлого не изменить. Однако в части будущего есть над чем задуматься: количество сложного и творческого труда - того самого, к которому наш народ внутренне наиболее предрасположен – сегодня в мире неуклонно сокращается. Западная модель «экономики знаний» позволяет генерировать инновации силами сверхузкой прослойки научно-технической и инженерной элиты, оставляя для остальных монотонные сборочные производства и сферу услуг. Если принять во внимание, что сборочные производства по мере роста финансовых запросов китайских рабочих во все большей степени будут переходить на безлюдную основу, а от российского сырья мир в перспективе сможет отказаться, то в остатке остается простой труд в сфере услуг. Но вы готовы представить Россию в виде гигантского курорта, где потомки Ломоносова, Пушкина, Менделеева и Королева будут с улыбкой ублажать богатых гостей?
Не именно ли эту жалкую перспективу предугадывает наше национальное подсознание, понуждая миллионы людей отказываться от деторождения и спиваться? Поэтому на сакраментальный вопрос «Что делать?» я не побоюсь предложить ответ однозначный и исчерпывающий: добиваться возвращения в Россию сложного труда. Собственно, вся идея «параллельной России» сводится к созданию общественной среды, в которой этот самый творческий, сложный труд обрел бы возможности для своей реализации.
Будем объективны – руководство страны ни в советское время, ни сейчас никогда не стремилось к чему-либо обратному. Важность сложного труда в отличие, скажем, от Китая или Кампучии времен Пол Пота, у нас всегда безусловно признавалась. Вместилищем непочетного простого труда в известные годы являлся ГУЛАГ, в то время как остальная страна, как считалось, должна была штурмовать передовые рубежи науки, технологий и искусств. Подобный же посыл содержится и в нынешней идее «модернизации» - однако только воз и ныне там.
Сегодня сложный труд, несущий наряду с достатком также и минимальное удовлетворение от самореализации и творчества, в России присутствует в финансовой сфере, в корпоративном управлении, в немногочисленных дееспособных научно-технологических кластерах, в шоу-бизнесе. И это, пожалуй, всё. К действительно сложному труду имеют отношение не более миллиона россиян – это чуть более одного процента от 69.3 миллионов, занятых в национальной экономке. Если несколько смягчить критерий отбора и попытаться вычленить сферы применения наименее квалифицированного труда – прежде всего те, в которых технически возможна и сейчас активно происходит замена российских работников мигрантами – то окажется, что за счет невозможности тотальной замены мигрантами работников таких сфер, как образование, здравоохранение, госуправления и обороны и ряда других, ареал условно-сложного труда несколько расширится: