Тамара Александровна Ворошилова, ответственный секретарь пресс-клуба "01" Главного управления пожарной охраны, сказала, что с интересом относится к моим полярным книга

Вид материала

Книга

Содержание Второй ртп нестеров -- младший

Подобный материал:

• Сборник статей / Под ред. Денисенко М. Б., Троицкой И. А. М.: Макс пресс, 2008. ("Демографические, 4733.23kb.
• Вспомогательные исторические дисциплины в пространстве гуманитарного знания, 60.56kb.
• Министерство российской федерации по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям, 1488.71kb.
• Ольга Александровна Никитина, ответственный секретарь сно, кандидат филологических, 345.55kb.
• Общие положения, 502.25kb.
• Федоров Виктор Васильевич, президент Российской государственной библиотеки (ргб). Ответственный, 70.53kb.
• Стоимость услуг противопожарного назначения, предоставляемых персоналом ведомственной, 22.28kb.
• Администрация, 42.99kb.
• Кегеян Тариел Давидович, главный секретарь Смирнова Олеся Александровна, начальник, 117.66kb.
• П. В. Анисимов Ответственный секретарь, 6038.72kb.

ВТОРОЙ РТП НЕСТЕРОВ -- МЛАДШИЙ

Мне сказочно повезло: вот уже третий день я валяюсь на диване, на самом

законном основании бездельничаю и скулю при каждом неосторожном движении. Я

понимаю, что это очень смешно, и не злюсь на Деда и Бублика, которые

радостно хохочут. Ничего не поделаешь, вволю отсыпаться, бездельничать и

читать книги -- это удовольствие, а бесплатных удовольствий не бывает.

-- Они, нынешние, как балерины, -- поясняет Дед Бублику, -- им бы не

пожары тушить, а ванны в Кисловодске принимать. Форточку открыл -- у него

насморк, ноги промочил -- ангина, голос начальник повысил -- давление.

Дед имеет полное право смотреть на "нынешних" свысока: за свои почти

шестьдесят он ни разу не брал больничный, а когда лет пятнадцать назад его в

порядке поощрения послали в Кисловодск, через неделю сбежал оттуда,

поскольку "никогда не видел стольких бездельников в одном месте".

-- Послушался бы Деда, мог сегодня с Бубликом в хоккей играть, --

упрекает он. -- Вот как Нефертити от поясницы лечится: парная и через газету

резиновый клей на эту... на самую... Как рукой снимает.

-- Кожу? -- спрашиваю я.

-- Остряк, -- неодобрительно ворчит Дед. -- В наше время... А, что с

тобой говорить...

Радикулит -- наша профессиональная хворь: пожар тушишь -- жарко, тебя

поливают, а выходишь на мороз -- боевка льдом покрывается, рукой не двинешь,

дватри человека тебя раздевают. Как раз зимой позапрошлого года я и

прихватил радикулит, когда подвал тушил. Испробовал все способы и убедился,

что радикулит, как и насморк, лечить бесполезно, он возникает и уходит сам

собой. Поэтому я посылаю к чертям приятелей с их абсолютно надежными

средствами, а особенно приставучих надоедал (это словечко в наш лексикон

ввел Коровьев из "Мастера и Маргариты") прошу достать мне медвежьей слюны.

Нужно только догнать медведя, трахнуть его ногой по заду, а когда

оскорбленный зверь в бешенстве обернется, аккуратно собрать с его морды

слюну.

-- Дедушка, ты говорил, что в твое время... -- хитроумно напоминает

Бублик.

-- Обязательно расскажу, -- Дед сует внуку портфель,-- по дороге в

школу.

И подмигивает своему приятелю: старого воробья на мякине не проведешь!

Пора приступать к делу, мне вечером от Ольги достанется, если не

выполню домашнего задания: сегодня я обязан добросовестно подготовить первую

часть своих "мемуаров", как насмешничает Дед. Ольга поручила ему за этим

проследить, а Дед, который в Ольге души не чает и расцветает от ее похвал,

со страшной силой на нас жмет, чтобы мы не халтурили.

Сама Ольга взяла отпуск, копается в архивах, потрошит очевидцев,

разъезжает по частям и выжимает участников тушения до капли; наконец-то,

радуется она, ей пригодилась стенография, которой когда-то обучилась. Пока

что главная удача -- домашний архив Нины Ивановны.

Я силой заставляю себя возвратиться назад. Шесть лет -- нешуточный

срок, многие картины, которые, казалось, ничто не вытравит из памяти, уже

стерлись, одна налезает на другую; имена, фамилии, этажи, случаи -- как все

происходило в дыму, так и осталось -- в дымке; может память сердца и верней

"рассудка памяти печальной", но Ольге-то нужны факты, подробности, их одной

только памятью сердца не восстановишь...

Прошлое затягивает, как омут. Большой Пожар был самым впечатляющим, но

не единственным серьезным событием в моеи жизни; как нельзя решить

алгебраическую задачу, забыв основы арифметики, так мне не разобраться в

Большом Пожаре -- не в тушении его, а чисто по-человечески -- не покопавшись

в самом себе, в своей жизни.

Говорят, хирурги не могут делать операции своим близким -- просят

коллег.

Мы, пожарные, такой роскоши позволить себе не можем. Мы обязаны спасать

всех -- знакомых и незнакомых, друзей и недоброжелателей, всех, кого в

состоянии спасти.

Впрочем, хирург, если нет рядом коллеги, сделает то же самое.

Наверное, дело не в этом, я просто нащупываю мысль, способ ее

выражения. Может быть, ее следует выразить так: Большой Пожар ассоциируется

у меня с ужасом, когда я узнал, что на десятом этаже погибают, или, быть

может, уже погибли два самык близких мне человека. Наверное, и это не совсем

точно, Дед тоже не вылезал из огня и дыма... Тогда -- три? Вы скажете: а

ужас при виде других, не самых близких, совсем незнакомых людей, находящихся

в смертельной оспасности? Это будет справедливо, но справедливо и другое:

все мы только люди, и у пожарного, даже с его профессионально высоким

чувством долга, человеческие чувства не укладываются в параграфы, точно так

же, как у любого другого.

Полковник Савицкий, которого я еще застал, не раз внушал нам, молодым

офицерам: "На пожаре вы должны отрешиться от всего земного. Ваше дело --

спасать и тушить, об остальном будете думать потом, после пожара".

Савицкий был мудр и справедлив, я много слышал о нем от Деда еще

ребенком и привык верить, что все, исходившее из уст полковника, -- истина в

последней инстанции. Верил -- до Большого Пожара, когда вдруг осознал, что

от всего земного, то есть глубоко личного, никак отрешиться не могу.

Наверное, чтобы спасти тех, двоих, на служебное преступление я бы не пошел

(скажи я слово -- и пятидесятиметровку передислоцировали бы с левого крыла

на правое), но в рамках своих обязанностей я имел право на риск! Мы все в

тот вечер не знали, выберемся ли живыми, одни рисковали больше, другие

меньше, и я наделил себя полным правом поставить на карту -- все.

Из рассказа Николая Лаврова на меня большое впечатление произвел вопрос

Кожухова-старшего: кого спасать -- академика или вахтера. Далеко не простой

вопрос, да и ответом на него я не был удовлетворен. Ну, освободишь место в

шлюпке для обоих, сам погибнешь, а справятся ли они со шлюпкой? Нет, на этот

заковыристый вопрос ответ куда сложнее, если он вообще существует -- с точки

зрения человеческой этики. Другое дело Полярный Закон: "Спасай товарища,

если даже сам можешь при этом погибнуть. Помни, что жизнь его всегда дороже

твоей" -- вот с этим ни поспоришь, тут все ясно.

А произвел впечатление тот вопрос потому, что передо мной возникла

точно такая же дилемма: кого в первую очередь спасать, эту пару или другую?

И я без всяких размышлений и колебаний сделал выбор, хотя никогда не забуду

двух других лиц, умирать буду -- не забуду... Но о выборе своем тоже никогда

не пожалею.

Вот и попробуй отрешись от всего земного...


В нашу жизнь Ольга не вошла, а ворвалась, когда мы еще учились в

восьмом классе.

Вдруг появилась новенькая -- коротко остриженная, вызывающе гордая и

дерзкая девчонка, которая, не тратя ни одной перемены на изучение

обстановки, с ходу начала всеми командовать и за какую-то неделю прибрала

класс к рукам -- и мальчишек и девчонок. Точно определив лидеров -- Диму,

Славу и меня, новенькая, буквально загипнотизировав класс, чрезвычайно

быстро, так, что мы не успели опомниться, сбросила нас с пьедестала. Ее

насмешки были остроумнее наших, суждения свободнее и оригинальнее, познания

неожиданно широкие -- она уже прочитала такие книги, о которых мы и не

слыхивали, к тому же она превосходно плавала и бегала стометровку,

разгромила лучших школьных шахматистов и была не то что красива -- красота

пришла к ней потом, но, как говорилось, "смотрелась": стройная и гибкая,

движения порывистые, но в то же время пластичные, как у пантеры; и серые

глаза, большие и смелые глаза человека, привыкшего быть первым.

Весь класс затаив дыхание следил за нашим соперничеством -- мы ведь не

собирались сдаваться, строили всякие планы, даже отлупить ее хотели, но, к

всеобщему разочарованию, острого конфликта не состоялось: Ольга, как она это

и в будущем часто делала, вдруг круто изменила фронт, взяла инициативу на

себя и предложила нам дружбу -- вчетвером.

Несколько лет мы были неразлучны: ради нас, поступивших в Ленинградское

пожарно-техническое училище, она тоже поехала учиться в Ленинград. Кажется,

она чуточку предпочитала меня, впрочем, Дима и Слава были другого мнения.

Ольга же своего мнения не обнародовала. Не стану вдаваться в подробности,

все это было тысячу раз до нас и будет после нас: она влюбилась в молодого

кинорежиссера, возглавлявшего молодежную любительскую студию в нашем городе,

и вышла за него замуж.

В молодости подобного рода шок проходит быстро. тем более что

пострадавших было трое; годом спустя, окончив училище, мы переженились,

причем, чтобы не было недомолвок, удачно; однако, странное дело! -- Ольга

повела себя с нами так, будто ничего не случилось. Странное -- потому что

просто дружбы между молодым мужчиной и молодой женщиной я лично не наблюдал

и не очень-то в нее верю, как бы мне по этому поводу ни возражали, остаюсь

при своем мнении. Итак, мы постоянно, чуть ли не ежедневно встречались,

забегали друг к другу на работу, неизменно бывали вместе на всякого рода

междусобойках и рождениях; убедившись в чистоте наших отношений, жены не

преследовали нас ревностью -- во всяком случае, открыто. Хорев, Ольгин муж,

тоже нам не мешал, слишком был уверен в превосходстве своей творческой

личности, да и не только творческой -- красив был, как голливудский

актерлюбовник; словом, все так продолжалось, пока уход из жизни моей Аси не

нарушил равновесия -- наши отношения с Ольгой уже не могли оставаться

прежними, в них появилась принужденность.

Чтобы разрубить этот узелок, нам нужно было пройти через Большой Пожар.


Вечером Ольга потребует от меня отчета, а мне не до него. Редкий случай

-- я один: проводив внука в школу, Дед отправился проведать Нину Ивановну

(небось пирогов с луком захотелось!); ребята не звонят, Ольга роется в

архиве УПО, "Мастера и Маргариту" я в очередной раз прочитал, а после такой

книги мне никакой другой читать но хочется. Вот тут, в предисловии,

Булгакова называют "известным" -- а почему не великим? Впрочем, Достоевского

тоже долго не именовали великим. Люди не склонны оценивать по достоинству

современников, ибо признать современника великим -- значит както принизить

себя; потомки бывают великодушнее, не не ревнуют покойников и охотно отдают

им должное. Может, Бублик на выпускном экзамене скажет, что Булгаков был

гениальным, а учитель не моргнет глазом?

Я лежу и думаю о том, что даже поджигателей, людей, которых я больше

всего ненавижу, Булгаков сумел сделать симпатичными: Азазелло, Коровьев и

Бегемот -- единственные черти в мировой литературе, с которыми я хотел бы

посидеть в дружеской компании и выпить на брудершафт. Пожарный в компании с

поджигателями -- вот так штука!

Ольга зря нас ругает: одно дело -- любить свою профессию, и совсем

другое -- ломать мещанское представление о ней, рекламировать себя,

доказывать, что мы тоже не лаптем щи хлебаем. Нас учили не защищаться, а

всегда нападать, идти в атаку, и каждый из нас про себя гордится тем, что

пожарные -- единственные в мирное время люди, повседневно ведущие боевые

действия. Война началась с пожаров, велась в сплошных пожарах и закончилась

ими; для нас они остались как будничная работа. Когда Ольга говорит, что

хочется в жизни сделать нечто большее, чем съесть положенное по статистике

количество мяса и выдышать положенную порцию кислорода, мы про себя думаем,

что так и делаем: по той же статистике пожарные гибнут и получают травмы

больше людей всех других профессий, выручая из беды тех, кто сочиняет про

нас анекдоты или заливается смехом, слушая их с эстрады.

Я вовсе не хочу создать впечатления об исключительности нашей

профессии: мы тоже не ангелы, среди нас есть и хорошие люди, и плохие,

храбрецы и трусы, праведники и подлецы -- с той только разницей, что трусам

и подлецам у нас не ужиться, они не выдерживают испытания огнем. Еще древние

знали, что огонь очищает -- в самом широком смысле слова; очищает он и

пожарную охрану от случайно попавших в нее людей. Мы, пожарные, давно

усвоили, что никто не станет нами восхищаться, как космонавтами или

ребятами, что поднялись на Эверест; знаем, что никто, буквально никто из

нас, даже легендарные ленинградские пожарные в блокаду, не получил за

тушение пожаров Золотой Звезды; привыкли к тому, что нас куда чаще ругают и

проклинают, чем хвалят и награждают; усвоили, знаем, привыкли, но молчим об

этом и если все-таки вспоминаем, то в своем узком кругу: ни с чем не

сравнимое чувство удовлетворения своей работой пересиливает обиду. В войну

Дед горел в танке четыре раза и привез три ордена; потом, после войны, он

потушил несколько сот пожаров, среди них был и Большой, но только

единственный раз, за полигон, заработал медаль. Ну, раз так принято, значит,

надо, мы люди не гордые. Когда нам сочувствуют, что есть День работников

торговли, День труженика бытового обслуживания и так далее, но нет Дня

пожарных -- мы отмалчиваемся: для нас День пожарных -- 365 раз в году.

Да, еще о наградах -- не потому, что это наше больное место, а просто

интересный случай. Не знаю, как в других городах, а у нас традиция: выносишь

человека из огня или по-другому спасаешь -- не спрашивать у него фамилию.

Сам скажет -- его дело, а ты не спрашивай, но надо. А возникла эта традиция

после случая с Кожуховым, когда он еще был, как шесть лет назад его Юрий,

молодым лейтенантом, начальником караула. Тушил он студенческое общежитие,

горели первый и второй этажи, а с верхних людей приходилось снимать по

лестницам или, проникая в здание через чердак, выводить на крышу. Пожар был

трудный, но сработали хорошо, обошлось без жертв. И вот Кожухов вдруг

вспомнил, что Савицкий рекомендовал спрашивать фамилии, чтобы указать в

отчете -- для-ради доказательности, чтобы не обвинили в преувеличениях.

Вынес он одного студента на крышу, сделал ему искусственное дыхание и

поинтересовался: "Как ваша фамилия?" А студент, отдышавшись, в знак

благодарности спросил: "Что, орден хочешь за меня получить?"

Это Кожухов рассказывал после полигона, когда привез пожарных к себе.

"Обожгло, как пощечина, -- вспоминал он, -- даже в глазах потемнело. Потом

на разборе Савицкий интересовался фамилиями, и я ему прямо сказал, что

никогда спрашивать не буду, даже если приказ -- по буду! Объяснил -- почему,

Савицкий подумал к кивнул: не надо".

Позвонила Ольга -- что успел сделать? Я честно признался, что совершаю

"двадцать тысяч лье вокруг самого себя" и нахожусь примерно на половине.

Ольга заявила, что я никогда не познаю себя так, как это сделает за меня

начальник отдела кадров, велела немедленно прекратить путешествие и заняться

делом, потребовала к ее приходу изложить, причем без халтуры, первые

пятнадцать минут пожара и пригрозила, что в противном случае снова начнет

лечить мой радикулит жгучкой -- адским снадобьем, от которого я вчера взвыл

не своим голосом.

Жгучка меня убедила, принимаюсь за работу. Для затравки беру свой

тогдашний, извлеченный из архива УПО рапорт на имя Кожухова.


Верчу в руках несколько потрепанных страниц. Почерк не мой, рапорт я

диктовал на следующий день, и подпись нелепая -- дрожащая, будто пьяный в

милиции подписывал протокол. Но слова мои, Леша мне дважды все перечитал.

"13 февраля оперативный дежурный по городу капитан Нестеров В. В.,

начальник штаба капитан Рагозин Д. И., начальник тыла ст. л-т Нилин С. Н. и

связной, мл. сержант Рудаков А. П., находясь на месте пожара жилого дома по

ул. Павлова, 13, в 18 ч 21 мин получили сообщение о пожаре во Дворце

искусств и немедленно выехали на объект.

В пути следования получили сообщение об объявлении пожару э 5. Прибыли

к месту вызова в 18 ч 33 мин, то есть через 12 мин. К моменту прибытия

обстановка была следующая.

Происходило интенсивное горение от .5-го по 8-й этажи главного корпуса

и на 11, 13, 14, 15 и 18-м этажах высотной части здания. Огонь

распространялся вертикально в вышерасположенные этажи и по коридорам

перечисленных этажей главного корпуса, где в помещениях находилось большое

количество людей, отрезанных от выхода огнем и дымом. Как со стороны фасада,

так и со стороны двора, а также в высотной части в оконных проемах стояли

люди, размахивая шторами и разного рода предметами, чтобы привлечь к себе

внимание. Некоторые, связав по две-три шторы, пытались самоспасаться на

нижние этажи.

Видя сложившуюся обстановку, я принял руководство тушением пожара на

себя, подтвердил по радиостанции пожару э 5 и вызвал дополнительно все

автолестницы, все автомобили газодымозащитной службы, 10 автонасосов и 20

автомашин "скорой помощи".

Немедленно отдал следующие распоряжения:

-- штаб развернуть против центрального входа;

-- на каждом этаже, начиная с 5-го, организовать боевые участки,

назначить начальников боевых участков и в помощь уже работающим

подразделениям на каждый этаж направить по два отделения для проведения

спасательных работ;

-- по периметру установить по мере их прибытия автолестницы для

проведения спасательных работ;

-- организовать взаимодействие с Горгазом, Горводопроводом и Горэнерго,

совместно с представителями "Скорой помощи" развернуть пункты оказания

первой медицинской помощи в лифтовых холлах четвертого этажа;

-- установить надежную, связь между боевыми участками, прибывающим на

пожар руководством и Центральным пунктом пожарной связи;

-- через представителей ГАИ немедленно перекрыть движение городского

транспорта и пешеходов по ул. Некрасова и прилегающим переулкам..."

Далее в рапорте перечислялись фамилии начальников боевых участков,

конкретные действия по тушению и спасению, которые в силу своей лаконичности

и казенного языка никоим образом Ольгу не удовлетворят.

Буду вспоминать детали.

Сначала о том, чего я не написал в рапорте.

Пока мы ехали к Дворцу, изломали головы: почему пожару объявили пятый

помор? Скорее всего подвал... Или лифтовое хозяйство?

Незадолго до того я был и Москве, сдавал экзамены в Высшей школе, и

ребята дали мне посмотреть изданную американцами книгу "Горящая Америка" --

огонь везде одинаков, технические проблемы у нас одни и те же. И тогда я

припомнил слова из этой книги: "Высотные здания, став символом прогресса,

стали вместе с тем настоящим кошмаром для пожарных".

Сегодня могу признаться в том, чему тогда никто бы не поверил: за

полторы недели до Большого Пожара мне чуть ли не каждую ночь снился горящий

Дворец искусств. Я никому об этом не говорил, чтоб не сглазить, пожарные --

народ суеверный, но, просыпаясь в испарине, знал, почему мне снится эта

чертовщина. Тому было несколько причин: 1) Несмотря на решительные

предписания Госпожнадзора, на всех внутренних лестницах Дворца начался

ремонт. 2) Хорев задумал снимать короткометражку о забавных малолетках, и

Бублика с его вихрами и веснушками чуть не каждый день таскали на эти самые

кинопробы. 3) Как раз в те дни пришел ответ архитектурного управления -- с

категорическим отказом пристроить хотя бы со двора наружные пожарные

лестницы, ибо пострадает красота уникального здания.

За Ольгу я был спокоен, ну, не то что спокоен, а знал, что музей

расположен на третьем и четвертом этажах, уже не так страшно. Но вот где

сегодня Бублик, я понятия не имел: утром отвел в ясли, это точно, а вдруг

его, как это было вчера и позавчера, снова забрал ассистент Хорева? Ведь

тогда Бублик сейчас на 10-м!

Теперь, спустя шесть лет, я благословляю свое неведение: сообщи мне в

ту минуту, что Бублик на 10-м -- и я мог бы натворить глупостей, потому что

с ходу пробиться туда не было никакой возможности...

Когда мы подъехали к Дворцу, я увидел, что по сравнию с рассказом

Гулина о первых минутах обстановка резко изменилась. Горели все этажи

начиная с пятого, а свет но Дворце уже вырубили, и впечатление было такое,

будто перед тобой гигантская шахматная доска: белое -- черное, черное --

белое... Белое -- это пламя из оконных проемов, черное -- дым. Отдельные

окна, помню, были какие-то багрово-красные, будто в подсветке из прожекторов

-- значит, в помещении пламя бушует, вот-вот стекла лопнут. И порывистый со

снегом ветер: он то задувал сверху, придавливая дым вниз, то вдруг разгонял

его, обнажая фасад. И тогда были видны люди в окнах -- много людей...

Кожухов, Головин и Чепурин не уставали нам повторять: не слишком

доверяйте первому впечатлению, оно может обмануть. Но здесь сомнений не

было: я подтвердил пожару номер 5, взял на себя обязанности РТП и отдал те

распоряжения, которые изложил в рапорте.

Отныне каждый из нас стал деталью механизма по тушению пожара -- по

вызубренному наизусть боевому уставу.

Пока Нилин встречал и размещал прибывающие силы, а Рагозин давал им

установки, я первым делом решил произвести разведку. Разведка -- это основа

основ нашей работы, без нее мы слепы, как новорожденные котята. Я побежал

под арку во двор и увидел то, что ожидал: обстановка такая же, как с фасада,

даже, пожалуй, хуже, огонь сильнее распространяется в высотную часть.

значит, большую часть прибывающих лестниц -- сюда, во двор. До высотной

части лестницы не достанут, даже пятидесятиметровки, значит, в высотку

необходимо пробиваться снизу, по лестничным маршам.

Возвратившись бегом к развернутому Рагозиным штабу, я приказал

немедленно подать вновь прибывшую тридцатиметровку во двор: пусть люди

увидят, что мы знаем обстановку, это несколько их успокоит и удержит от

безрассудных поступков.

Такая подробность: одновременно с нами к Дворцу подкатила гарнизонная

машина связи, я выскочил, побежал к ней, запутался в чем-то, упал и

прокричал: "Пятый номер подтверждаю! Дополнительно к пятому все автолестницы

и газовки, которые находятся в расчете, немедленно сюда!" Потом ребята

шутили, что я из уважения к пятому номеру встал на колени.

Одно за другим со всего города прибывали к Дворцу подразделения.

Кожухов еще не прибыл -- потом мы узнали, что его машина попала в

пробку и километра два он пробежал, как стайер; Головин был на окраине, в

19-й ВПЧ и уже мчался к Дворцу с одной из двух наших пятидесятиметровок, а

Чепурин с дороги сообщил, что будет с минуты на минуту. Так что мне не на

кого было оглядываться, я -- единовластный РТП, и нужно, не теряя ни

мгновенья, самых опытных офицеров поставить на боевые участки.

Так я и сделал: распределил офицеров по этажам и крыльям, а сам с Лешей

и звеном газодымозащитников побежал по центральной лестнице наверх -- в

глубокую разведку.

И заметил время: с момента нашего прибытия прошло три минуты.

Я был одержим одной идеей: во что бы то ни стало, как можно быстрее

пробиться в высотку, где люди находились в особо опасном положении. Тогда

мне и в голову не приходило то, что полчаса спустя придумают Кожухов и

Клевцов -- да и не только мне, такого мир не видывал и не слыхивал; я мечтал

только о том, чтобы вывести людей из высотной части на крышу основного

здания -- фактически на крышу двенадцатого, так как над десятым был большой

технический этаж, со всяким оборудованием и коммуникациями. Если это

удастся, главным врагом людей станет холод, но это уже по сравнению с огнем

враг пустяковый. Я тогда еще не знал и того, от чего в отчаянье могла

закружиться голова: что в ресторане на двадцать первом этаже был банкет!

Полтораста человек в одном помещении, которым некуда выйти! И опять, хорошо,

что не знал, ибо отчаянье плохой советчик: в данной обстановке с наличными

силами о двадцать первом этаже нечего было и думать.

По маршевым лестницам пожарные выводили, выносили пострадавших; многие

спускались сами -- черные от дыма, обессиленные от пережитого, иные,

наоборот, до крайности возбужденные; в лифтовом холле четвертого этажа уже

был развернут медпункт, там работали врачи из "Скорой ". Между четвертым и

пятым я встретил Гулина, который выводил группу; я кивнул Леше, он сменил

Гулина, а тот коротко осветил обстановку: Дед тушит на пятом правое крыло,

дошел до задымленной радиорубки, а на левом крыле горит вовсю, нужна помощь.

Я по радиостанции приказал Рагозину дать Гулину дополнительное отделение, а

со своим звеном, да еще Леша прибежал, стал пробиваться на шестой.


Несколько слов о Леше Рудакове, поскольку в дальнейшем повествовании он

играет важную роль.

В пожарной охране Леша появился после демобилизации и тут же получил

прозвище Недомерок -- видимо, потому, что вымахал под два метра и имел

кулаки, напоминавшие средних размеров арбузы. Шесть лет назад ему было

двадцать два года, но с тех пор он нисколько не изменился: такой же

доверчивый и добродушный, свято верящий в высокое предназначение своего

начальства и фанатично преданный идеалам пожарной охраны человек. Когда он

женится -- а Леша уверен, что этого никогда не случится, поскольку на его

широченном скуластом лице совсем затерялся крохотный, да еще курносый

девичий носик,-- лучшего мужа и придумать невозможно. Добряк и первый силач

города (двести раз подряд выжимает двухпудовую гирю!), Леша сметлив,

расторопен и свою должность связного считает самой завидной из всех

должностей на свете. В деле я за ним, как за каменной стеной, я уже и

считать бросил, сколько раз он меня выручал. Во всяком случае, дежурные по

городу мне почерному завидуют, а Кожухов, когда хочет меня наказать,

грозится отобрать связного. Но Леша никогда ни к кому не уйдет: во-первых,

он обожает Деда, к которому бегает советоваться по интимным вопросам,

во-вторых, давно и тайно влюблен в Ольгу, а в-третьих, так же привязан ко

мне, как я к нему. Леша -- мой талисман, я уверен, что с его уходом потерял

бы силу и захирел.

Во всем этом, конечно, много шутки, но за семь с лишним лет мы с Лешей

прошли через многое, понимаем друг друга без лишних слов и беспредельно друг

другу верим.


Ремонт, будь он проклят! Потом начальство разберется, кто в чем

виноват, каждый получит по заслугам, но сейчас горят козлы, груда

подготовленной к замене облицовки из пластика, лестничные перила...

В коридорах пятого этажа наверняка уже работают -- газодымозащитники

должны были пройти туда через окна... Уже работают, подтверждает Рагозин, с

которым я держу связь по переносной радиостанции. Прежде чем пройти наверх,

нам нужно протушить всю эту дрянь, это в первую очередь, иначе проскочишь --

обратно не выбраться.

Магистральная линия протянута, рукава полны, за пару минут сбили пламя

из трех стволов и сквозь дым прорвались на шестой. Быстро зачернили потолок

и стены, луч мощного группового фонаря -- на лифт.

-- Леша, мигом!

Погорельцы, запомните и не забывайте, лифт -- худшая из всех ловушек! В

пожар управление лифтами быстро выходит из строя, а бывает и так, что кнопки

вызова лифта самопроизвольно срабатывают именно на горящих этажах и дверцы

распахиваются -- выходите, пожалуйста, в самый огонь. Были такие случаи,

были! Да и сами кабины с их облицовкой из красивого пластика отлично горят,

превращаясь в ядовитый дым. Поэтому при виде лифта на пожаре у нас

срабатывает рефлекс -- немедленно проверить!

Несколькими ударами легкого лома Леша разнес полированные дверцы -- нет

лифта. Я подобрал и бросил вниз какую-то железяку -- по стуку можно

определить, есть ли внизу лифт, или его там нет.

У нас с Лешей -- переносные радиостанции "Днепр". "Днепр" включен,

непрерывно работает на прием, и я в курсе всех боевых действий.

-- Второй, я Седьмой, Второй, я Седьмой, потушил лифтовой холл на

шестом этаже справа, начинаю проходить коридор, прошу срочно дополнительно

два ствола Б, звено газодымозащитников...

-- Седьмой, я Второй, вас понял, высылаю...

-- Второй, я Четвертый, выхожу слева на шестой этаж, слева! Не хватает

рукавов, нужны ствольщики с рукавами, два ствольщика...

-- Одиннадцатый, я Пятый, куда ты делся, где ты?

-- Первый, я Пятый, мы с Восьмым пробиваемся в радиорубку, пришли звено

газодымозащитников!

-- Первый, я Второй, по центральной лестнице на шестой этаж идет

Десятый с двумя отделениями, как слышишь меня, прием!

Я отвечаю Рагозину, что начинаю пробиваться на седьмой этаж, приказываю

помочь Четвертому и Пятому... Я знаю, что Дима и без моего приказа все

сделает, я в нем уверен, Дима головы не потеряет, но пока что я еще РТП и

должен быть в курсе динамики развития и тушения пожара на всех участках. А

на душе чуть спокойнее: наши лучшие тушилы, Чепурин и Головин, уже работают,

силы прибывают непрерывно.

На лестничных маршах к седьмому этажу -- снова козлы, обломки досок...

Сунулись -- температура адова...

-- Поливайте нас, не жалейте!

Облитые с ног до головы, рванулись через пекло на седьмой. Пока ребята

снизу тушили марши, мы с Лешей влетели наверх, в лифтовой холл. Удача, да

какая -- не горит! Ремонтники, на сей раз спасибо им, земной поклон успели

отодрать с пола плитку и со стен облицовку. Ко всем чертям полированные

дверцы -- вот он, лифт, а в нем трое плюс дым; все трое, двое мужчин и

женщина, без сознания, вытащили, Леша подхватил под мышки двоих, я женщину

на плечи -- и бегом вниз, а пламя по маршам еще не полностью сбито, и только

одна мысль сверлит мозг: не споткнуться! Нет, не споткнулись, пронесли на

пятый, на четвертый, а там врачи...

Сообщение от Димы: я больше не РТП, руководство принял на себя

полковник Кожухов. Нужна срочная информация о положении на восьмом этаже,

майор Баулин туда не пошел, Кожухов послал его на левое крыло седьмого, где

опасная обстановка. Моя задача -- разведка восьмого, и немедленно! Идти

придется вдвоем, мое звено газодымозащитников Кожухов отдал Чепурину.

Идти в разведку вдвоем запрещено уставом, в разведке очень нужен

третий. Однако, как советовал, кажется, Петр I, не держись за устав, как

слепой за плетень,-- в исключительных случаях нужно действовать по

обстановке. Хуже было то, что мы остались без воды, рукавные линии, которыми

мы пользовались, остались в коридоре на седьмом. Надежда на внутренний

водопровод, его во Дворце я сам не раз проверял, знал, что он добротный, с

запасом рукавов, но вот в каком они состоянии сию минуту?

Порядок! В лифтовом холле на седьмом Леша достал из пожарного шкафа и

размотал двадцатиметровый рукав -- вот мы и с оружием. Леша протушил первые

метры лестничного марша на восьмой этаж -- и тут я допустил большую ошибку.

Азбучная истина: в горящем доме нельзя открывать двери на себя!

Распахивая, встань в сторону -- ведь неизвестно, что творится за этой

дверью.

Элементарная истина -- и я о ней забыл. Пусть в горячке, но намертво

забыл, пренебрег.

Эта дверь, сделанная из стеклянных блоков, обнажилась как раз посредине

марша -- неизвестного назначения дверь, обычно таких на главных лестницах не

бывает. А вдруг там помещение, а в нем люди? И я рванул дверь на себя -- как

полный профан, как ошалевший от первого своего пожара новичок.

Оттуда на меня выбросилось багрово-черное пламя, обожгло лицо. Леша

рывком вытащил меня наверх, а пламя из двери клубами выскочило на уже

протушенный марш и заплясало вниз, словно обрадовавшись, что его освободили

из темницы.

Мы оказались в огненном кольце -- снизу и сверху все горело.

Потом мы узнали, что в каморке за дверью костюмеры народного театра

хранили старое, никому не нужное барахло, под которым какой-то осел спрятал

две канистры с бензином. Всей этой гадости, чтоб взорваться и вспыхнуть,

только и нужен был свежий воздух, кислород, который я впустил.

Пришлось, как тиграм в цирке, прыгать через огонь вниз, прикрывая

смоченными крагами лица. В конце концов пламя мы сбили, но на этой дурацкой

истории потеряли несколько драгоценных минут.


Теперь о том, о чем не расскажут другие.

На восьмом этаже мы застряли надолго. Дело в том, что из лифтового

холла ремонтники сделали склад -- здесь повсюду стояли бидоны с краской,

валялись рулоны обоев, стопки полистироловой плитки и прочее, и все это

горело, и горело хорошо!

С одним стволом "первой помощи" (так мы обычно называем ствол Б, в

отличие от мощного ствола А, который держат двое, ствольщик и подствольщик)

мы провозились бы здесь с полчаса. Но не успел я запросить у Рагозина

подкрепления, как он сам проинформировал меня о чрезвычайной обстановке:

лифтовой холл отставить, пробиваться по левому коридору и заняться спасанием

людей, их там много, автолестннца не успевает снимать.

Коридор проходили тяжело, отвоевывали метр за метром и взламывали

закрытые двери. Сначала шли помещения областного издательства -- к счастью,

пустые, редакторы успели разойтись по домам, а тушить шкафы с рукописями

времени у нас не было; дальше по коридору где-то были двери литературного

объединения и лектория, куда собирались по вечерам; именно там могли быть

люди, о которых информировал Дима.

Но туда мы попали не сразу, ибо натолкнулись по дороге на роскошную

двустворчатую дверь, которую я сразу узнал: во время одной проверки заходил

сюда и ругался с директором издательства Микулиным, который забыл выключить

кофеварку и устроил загорание, правда, пустяковое. Дверь закрыта, постучал

-- молчание. Леша ее ломиком, вбежали -- Микулин высунулся в окно и кричит.

Что было дальше, вы знаете, пришлось выводить Микулина из стрессового

состояния не совсем корректным образом, но зато эффективно. А вот

подробность из сегодняшнего дня. Недавно мы с Микулиным встретились на

родительском собрании, вместе с Бубликом учится его внук. Разговорились,

стали вспоминать, и он горестно поведал, что тогда, во время пожара, у него

сгорела рукопись повести. "Мастера и Маргариту" я знаю наизусть и тут же

процитировал: "Простите, не поверю, -- сказал Воланд, -- этого не может

быть. Рукописи не горят", но Микулин со вздохом заверил, что с его рукописью

чуда не произошло. Я его утешил том, что история уже знает подобный

прискорбный случай, когда в пожаре погибла Александрийская библиотека с

древними рукописями, а ближе к нашему времени -- рукопись "Слова о полку

Игореве". По кислой улыбке Микулина я догадался, что эти сравнения мало его

утешили.

Но тогда, оказавшись в безопасности и придя в себя, Микулин дал нам

бесценную информацию: когда он побежал из лектория к себе в кабинет звонить

по 01, там оставалось примерно человек двадцать. Значит, они и сейчас в

лектории, это метрах в двадцати по коридору от его кабинета, на

противоположной стороне -- окна во двор.

Да, чтобы не забыть, такая деталь: сбивали огонь -- наступала полная

темнота, и из-за дыма, и электроэнергия была вырублена. Даже групповой

фонарь -- и тот на какой-нибудь метр давал подобие видимости. Практически

полная темнота.

Как мы дошли до лектория, помню плохо; впрочем, главная круговерть,

которая ошеломляла в коридорах многих, уже закончилась, все, что могло

гореть, догорало, полыхало лишь в отдельных комнатах, двери в которые были

открыты. Массивную дубовую дверь в лекторий я тоже быстро узнал, вернее,

нащупал по затейливой резьбе, сделанной ребятами из студии народного

творчества. В нижней части двери багровел прогар, который Леша хорошенько

зачернил: образуется дыра -- весь дым из коридора пойдет. Дверь взламывать

не пришлось -- открыли на стук.

Все дальнейшее -- а мы находились в лектории около семи минут, помню

отчетливо. Прежде всего о самом помещении: заставленный рядами стульев зал

площадью около сотни квадратных метров, четыре больших окна, выбитых,

конечно; через оконные проемы свищет ветер со снегом, а в стенной

перегородке справа -- сплошные прогары, вот-вот ворвется пламя с дымом.

Словом, на редкость опасная ситуация, а людей в самом деле человек двадцать,

и эти люди с криками нас окружают.

Я к окну: пятидесятиметровка работает далеко, других автолестниц не

вижу. Мгновенно решаю: будем спускать людей по спасательным веревкам. Их у

нас две штуки: Леша -- человек запасливый, чего он только не припрятал в

багажнике "Волги". Длина веревки двадцать пять метров, часть ее уйдет на

"кресло", значит, оставшейся длины хватит до третьего этажа. Следовательно,

там должны быть пожарные, которые примут людей с веревок и поведут вниз.

Соединяюсь с Рагозиным по штабному каналу связи, получаю его заверения, что

все будет немедленно сделано, и неузнаваемым даже для самого себя голосом

ору: "Мол-чать! Слушать мою команду!"

И объясняю, коротко и четко, что собираюсь делать.

Поразительная вещь: как по-разному ведут себя люди перед лицом

смертельной опасности! Казалось бы, всем одинаково жить хочется, особенно в

пожар -- уж очень это больно и страшно -- умереть от огня, от одной этой

чудовищной мысли люди на глазах седеют, а ведут себя по-разному!

Я много раз наблюдал эту картину -- и никакой закономерности не нашел.

Иногда лучше ведут себя женщины, иногда мужчины. Точно знаю одно: труднее

всего во время спасательных работ с теми, с кем обычно трудно в обыденной

жизни -- с закоренелыми эгоистами, с людьми, которые ради собственной выгоды

и спокойствие не пошевельнут пальцем, чтобы облегчить чужую беду. Мы уже

давно усвоили: плохого человека спасать очень трудно, он, если взять

доступный пример кораблекрушения, вырвет спасательный круг из рук ребенка.

Нам с Лешей пришлось тушить квартиру, в которой среди подвыпившей компании

находился известный в городе хулиган, уже дважды побывавший в местах не

столь отдаленных; так эта сволочь так ревела от ужаса и рвалась на еще не

поданную лестницу, что Леше пришлось его слегка успокоить...

Не стану утверждать, что это закономерность, но лучше других ведут себя

молодые девушки и парни, причем не разбитные, которым море по колено, а

наоборот тихие и скромные. Не знаю, чем объяснить такой парадокс: может, у

людей скромных, не выставляющих напоказ свою личность, выше чувство

гордости, самоуважения?

И еще одно наблюдение: свойственная женщине от природы стыдливость

пересиливает страх! Когда Леша спускал на "кресле" одну среднего возраста

даму, та, несмотря на полуобморочное состояние, нашла в себе силы снять

кофту и прикрыть обнажившиеся ноги. Из этого правила бывают исключения:

все-таки современная женщина не так чопорна, как в свое время ее мать или

бабушка, современная раскованнее, она привыкла к коротким юбкам. Впрочем, в

стрессовом состоянии, а пожар для нас всегда стресс, в мозгу не остается

места для посторонних мыслей. Нам иногда и голых приходится выносить, и

чувствуешь при этом не покорно обвисшее женское тело, а просто тяжесть.


На меня будто обрушилась лавина:

-- Вы с ума сошли, мы не обезьяны!

-- Пусть нам немедленно подадут лестницу!

-- Товарищ пожарный, а через коридор нельзя? Я очень боюсь высоты!

-- Вы обязаны обеспечить нашу безопасность!

Будь у меня время, я мог бы объяснить, что лестницу к их окнам подать

уже не успеют, а в коридоре такой дым, что им и пяти шагов не пройти, что

обеспечить их безопасность здесь, и этом зале, мы можем не больше, чем если

бы они находились у кратера действующего вулкана. Но на объяснения у меня не

было ни секунды. Задавая себе вопрос: "Быть или не быть?" -- Гамлет мог

раздумывать сколько угодно. У нас все было проще: мы с Лешей точно знали,

что с каждым мгновением шансы "быть" стремительно идут к нулю. В подобной

ситуации у пожарных действует одно железное правило: никакой полемики,

любыми средствами обуздать паникеров. Любыми! Если человек идет ко дну, его

позволительно схватить за волосы; если в пожар человек мешает себя спасти,

его можно отхлестать по щекам или грубо обругать. В таких случаях нужна

жестокая встряска, без нее никак не обойтись.

-- Молчать! -- во всю силу легких гаркнул я и встряхнул первого

попавшего под руку. -- Хотите жить -- будете слушаться только меня! Девушка,

вы первая, Леша -- приступай!

В этот момент часть стенной перегородки треснула и в зал с гулом

повалил дым, именно с гулом -- окна открыты настежь, тяга отличная! Тут-то и

началась паника: исторические крики, разинутые рты, выпученные глаза,

кашель, рвота...

-- Всем лечь на пол, легче будет дышать! Женщин -- вперед!

Работали мы из двух окон. Технология здесь простая: закрепляешь веревку

за батарею отопления, вяжешь двойную петлю -- "кресло" и "сажаешь" в него

спасаемого, закрепляешь на карабине и травишь вниз, упираясь прямой ногой в

подоконник. Простая -- это на учениях, когда спускаешь хорошо обученного

пожарного, а не дрожащую от страха и цепляющуюся за тебя, за раму, за

подоконник женщину. Головой она понимает, что ее спасают, но мысль о том,

что сейчас она повиснет над бездной, настолько ужасает, что парализует мозг,

побужда-, ет всеми силами сопротивляться. И вот уговариваешь бедняжку встать

на подоконник, кричишь на нее, бьешь по рукам, а время-то бежит, мчится! И

еще плохо то, что спускаешь, а не видишь, где она, на уровне какого этажа...

Наконец, чувствуешь, что ее подхватили, быстро выбираешь веревку наверх -- и

все начинается сначала, уговариваешь следующую, кричишь... Хорошо еще, что

краги мокрые, от такой спасательной работы кожа на руках могла бы в лохмотья

превратиться.

И тут, когда последнюю женщину спустили, треснувшая перегородка в одном

месте прогорела и в дыру рванулось пламя. Оно ловко, как осьминог

щупальцами, охватило книжные полки, перекинулось на стулья и стало быстро

приближаться к нам. Спасибо Диме, он сработал еще лучше, чем обещал: людей

пожарные принимали с подоконника не третьего, а пятого этажа.

Последними спустились мы сами -- вернуться в коридор возможности не

было, зал горел вовсю, огонь уже хватал за пятки.

А дальше началось самое плохое. Я выбежал на улицу, к штабному столу и

доложил Кожухову обстановку. Кожухов подозвал медсестру и велел смазать мне

обожженное лицо.

И тут я увидел Димины глаза. Он, раздираемый на части телефонными

звонками, вопросами разного начальстна, рапортами прибывающих офицеров,

вдруг развел руками, словно отбрасывая всех от себя, и шагнул ко мне. Глаза

у него были какие-то незнакомые, я не берусь описать их выражения.

-- Вася, -- сказал он, -- мы делаем все, что можем... Бублик и Ольга на

десятом, в киностудии.