Историософская, проективная мысль о судьбе России зародилась сравнительно недавно. Внашем отечестве ей от роду лет двести, не больше

Вид материала

Документы

Содержание Эффективная власть для эффективного государства Гражданское общество Инновационный прорыв Мобильный бюджет Социальное государство в действии Основания обороноспособности Внешнеполитические приоритеты

Подобный материал:

• Козлова Ольга Георгиевна, инструктор физо,, 46.06kb.
• М. И. Стеблин-Каменский исландские саги (Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973., 226.4kb.
• Доклад на тему: «Основные методы защиты авторского права в сети Интернет», 41.2kb.
• Понятие "корпоративной социальной ответственности" сформировалось на Западе сравнительно, 96.54kb.
• 1. Производство силоса, 420.2kb.
• Синий кит – крупнейшее животное на Земле Окружающий мир, 104.61kb.
• Лодка была построена в Ленинграде и на Север пришла совсем недавно, 212.02kb.
• «Понятие «корпоративной социальной ответственности» сформировалось на Западе сравнительно, 1084.1kb.
• Д практика (Анализ клинических случаев) Опубликовано 18., 221.28kb.
• «вразуми меня, и буду жить» Беседы в общине трезвости, 1607.35kb.

Евгений СИДОРОВ


РОССИЯ О РОССИИ


Историософская, проективная мысль о судьбе России зародилась сравнительно недавно. В нашем отечестве ей от роду лет двести, не больше.

Глубокое самосознание – черта в общем-то не свойственная ни нашей национальной природе, ни нашей исторической науке. Мечтательность и религиозный порыв лежат в основе русской мысли. Древние летописи регулярно редактируются в зависимости от политической ситуации (эта традиция благополучно дошла до советских времен). Знаменитые историки прошлого, как правило, блестящие писатели, но значительно проигрывают как учёные, как объективные аналитики “преданий старины глубокой”, даже когда они оснащены неподдельными редкими фактами и документами. Главный жанр наших исторических штудий – сказка или утопия, их хорошо читать на ночь, перед сном.

Великая когорта – Татищев, Карамзин, С. Соловьёв, Ключевский, Костомаров – гордость и слава нашей историко-научной беллетристики. Одновременно это готовое несжатое поле для всякого рода современных культурологических и социологических прогнозов. Самое важное, что необходимо было понять, – это место России во всемирном движении народов, и, угадывая, предсказать её будущее, как цель исторического существования.

Спор, которому нет конца

Нефилософский (а художественно-религиозный по преимуществу) ум России нуждался в европейской (сначала французской, а затем германской) прививке. Этого не может отрицать никто: ни западники, ни славянофилы. Трансцендентная прививка к православному древу в конце концов дала миру замечательные плоды идеалистической философии и историософии от Чаадаева и

К. Аксакова, от Данилевского и Леонтьева до Бердяева и Франка. А это уже был оригинальный и всемирно значимый опыт постижения отечественного бытия и будущего.

_________________________________________________________________

© Сидоров Евгений Юрьевич – доктор культурологии, профессор Литературного института им. А.М. Горького.

Россия, расширяясь на восток, одновременно умом и опытом постигала христианскую Европу. Приливы и отливы европоцентристского сознания мыслящей части русского общества чередовались с утверждением особого славянофильского пути России. В основе радикальных идей лежала религиозная доктрина: православие и католицизм (как и протестантские ветви западной веры) диктовали разные условия и этику государственного устройства и его пути в будущее. Разумеется, эти идеи во многом опирались и на геополитические обстоятельства.

Остановимся (поневоле конспективно) на магистральном направлении историософских построений, которые в России обрели свою систему лишь к середине XIX века.

Как известно, у славянофилов не было чёткого представления о будущем отечества, они были против имперской программы и “вестернизации”, вели жаркие дискуссии с западниками, но их идеалы, как правило, были повернуты вспять, к традициям допетровской России. Народники, вслед за А. Герценом и Н. Чернышевским, грезили социалистической общиной как основой будущей русской государственности. Особый путь предложил России известный социолог и публицист Н.Я. Данилевский – идеолог так называемого панславизма. Для нашей темы его идеи имеют немаловажное значение, особенно имея в виду возрождение в наши дни неославянофильских и евразийских идей.

Данилевский выдвинул теорию обособленных цивилизаций, которые он называл “культурно-историческими типами”. По его мнению, они развиваются параллельно, подобно “биологическим организмам”, лишь слегка соприкасаясь взаимовлияниями. Качественно новым Данилевский считал “славянский тип”, славянскую цивилизацию, противостоящую враждебной ей Европе. В своём главном труде “Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-римскому” он писал:

“Чем искреннее и бескорыстнее усваивали мы одну из европейских точек зрения, тем глубже ненавидела нас Европа, никак не хотевшая верить нашей искренности и видевшая глубоко затаённые властолюбивые планы там, где была только задушевная преданность европейскому легитимизму и консерватизму”¹. И далее: “Рано или поздно, хотим мы или не хотим, но борьба с Европой (или по крайне мере со значительной частью её) неизбежна из-за восточного вопроса, т.е. из-за свободы и независимости славян, из-за обладания Царьградом – из-за всего того, что, по мнению Европы, составляет предмет незаконного честолюбия России, а по мнению каждого русского, достойного этого имени, есть необходимое требование её исторического призвания”².

Данилевский призывал к созданию “Всеславянского федерального союза”. На Балканах в 1875 году началась вооружённая борьба с Оттоманской империей, вылившаяся в войну Сербии и Черногории с Турцией. В военных действиях на стороне славян выступила и Россия. Восточный вопрос определял всю историософию Данилевского, Тютчева, Бакунина и многих других видных представителей русской мысли. “Мы не вложим меч в ножны, – писал Михаил Бакунин, – пока хоть один славянин останется в немецком, турецком и другом каком рабстве”¹.

В России многие верили в подъём общего национального православного движения против турецких поработителей. Однако, как свидетельствует беспристрастная история, дело обстояло не так просто. Два главных славянских народа Балканского полуострова – болгары и сербы – относились друг к другу иногда не менее враждебно, чем к туркам. Потеряв двести тысяч убитыми и ранеными, Россия помогла славянским братьям освободиться от турецкого ига, но сама не получила тех геополитических результатов, о которых мечтал Данилевский и другие панслависты. До сих пор, кстати, мы пожинаем плоды бесперспективности достижения балканского единства, основанного на национально-этнических принципах.

Интеллектуальная элита России отвергала капитализм как цивилизацию, разрушающую земледельческие идеалы, по причинам этическим, ибо он губит цельность и гармоничность человеческой личности, а также по причинам эстетическим. Здесь неозападники внезапно объединились с неославянофилами: первые воочию видевшие социальные пороки капитализма, порождающие классовое неравенство и новые революционные конфликты; вторые увидели угрозу “русскому духу” и православному коллективизму².

Одним из самых ярких и непримиримых противников нового общественного строя был Константин Леонтьев, виднейший теоретик русского национализма, который писал: “нужно подморозить Россию, чтобы она не гнила”. И далее: “…пусть бушующий и гремящий поезд Запада промчится мимо нас в бездну социальной анархии”³.

Как писатели и мечтатели славянофилы XIX века были глубже и интереснее западников. Последним мешал ортодоксальный материализм, прагматические принципы, часто настроенные на социалистический регистр, на то, что постепенно вылилось в так называемый исторический материализм. Между тем в полемике терялись решающие моменты, характеризующие наиболее видных представителей славянофильства как мыслителей синтеза, а не нигилизма, который был скорее свойственен крайним европофилам.

Приведу очень точное замечание А.Ф. Лосева о Константине Аксакове: “Если под славянофильством понимать философско-историческую концепцию отрицания Запада и возврата к допетровской России, то А. является страстным критиком такой концепции

Допетр. = тезис

Запад — антитезис

Новая свободная принципиальность = синтез”¹.

Другой наш выдающийся современник, С.С. Аверинцев назвал нынешних уже “неославянофилов” этнографическими провинциалами”. Впрочем не пощадил он и русофобию “неозападников”². Уйти от крайностей для русского сознания – вещь почти невероятная, но необходимая, особенно в сегодняшние смутные времена. Больше всего России не хватает духовного здоровья и нормы. Не стоит высокомерно отмахиваться от А.И. Солженицина: “Труднее всего прочерчивать среднюю линию общественного развития: не помогает, как на краях, горло, кулак, бомба, решётка. Средняя линия требует самого большого самообладания, самого твёрдого мужества, самого расчётливого терпения, самого точного знания” (“Красное колесо”).

В жанре утопии

Русская социал-демократическая мысль, воспринявшая марксизм как своё кровное, личное дело, выдвинула двух выдающихся лидеров – Плеханова и Ленина.

Вот что сказано о В.И. Ленине в капитальной “Истории человечества”, изданной ЮНЕСКО в 2003 году:

“Социо-психологический архетип, олицетворённый Лениным, мог реализоваться именно в России. Беспредельный фанатизм и уникальная целеустремленность, беззастенчивость в выборе средств, ведущих к цели, явились квинтэссенцией его личности и одновременно устремлений русской интеллигенции, поколения которой фетишизировали революцию. Именно Ленин стал как бы высшей и крайней точкой всего так называемого “Освободительного движения”, деятели которого, ратуя за “свободу” и “счастье народное”, видели материализацию своих идеологических устремлений лишь в ниспровержении существующих форм организации общества и государства. И именно Ленину суждено было стать самым последовательным и бескомпромиссным проводником этой утопической мечты”³.

Историко-философские концепции развития России активно разрабатывались после революции русскими эмигрантами. Основные темы, поднятые, к примеру, Н.А. Бердяевым, касались русской религиозной идеи и государства, национального самосознания, русского психического склада, типов русских революционеров, соотношения христианства, коммунизма и революции. В исследованиях эмигрантских учёных и политических деятелей традиционно поддерживалось противоборство в русской душе восточных и западных элементов. В построениях философов ставились вопросы не только методологического общетеоретического, но и конкретно-исторического плана. Пётр I и его реформы, социально-политические преобразования Екатерины II, общественно-политическая деятельность Н.Г. Чернышевского, народников рассматривались в контексте общеисторических особенностей России. Об этом шла речь на чрезвычайно интересной международной научной конференции “Культурное наследие российской эмиграции 1917–1940”, которая состоялась в Москве в сентябре 1993 года. В прозвучавших на ней докладах и выступлениях (вошедших затем в двухтомный сборник)¹ были рассмотрены многие сюжеты и прогнозы, связанные с русской историей и будущим России.

Нельзя в этой связи пройти мимо сборника статей о русской революции “Из глубины”, который гораздо менее известен, чем знаменитые “Вехи”, но по своему пророческому пафосу и исследовательской силе ничуть им не уступает. В предисловии к этой книге, которая бесцензурно, свободно вышла лишь через полвека после того, как была создана², её издатель Никита Струве пишет: “Нигде более с такой ясностью и остротой не были вскрыты те свойства русской души и условия русской истории, приведшие к взрыву 1917 года”.

Наиболее сильное впечатление в этом сборнике производит статья С.Я. Франка “De profundis”, написанная в Берлине в 1922 году. Вот слова, которые, на мой взгляд, заставляют задуматься каждого, кому дорога судьба нашего Отечества:

“Вся наша жизнь и мысль должны быть пропитаны духом истинного, высшего реализма – того реализма, который сознаёт духовные основы общественного бытия и потому включает в себя, а не противопоставляет себе творческий идеализм внутреннего совершенствования. Для этого реализма общественным идеалом может быть не выдуманная, оторванная от жизни отвлечённая идея извне, вторгающаяся в жизнь и коверкающая её, а лишь живая сила устремления, органически вырастающая из самой жизни и движения народного сознания, – сила, которая только потому способна творить новое, что укреплена в старом и неразрывно связана с ним. В учреждениях, правах, быте, имеющих историческое прошлое, он видит не зло, которое должно и может быть механически устранено и механически же заменено новыми, данным поколением придуманными сторонами жизни, а проявление и следы нравственного и духовного прошлого народа, которые могут изменяться и развиваться лишь через органическое перевоспитание и внутреннее совершенствование народной воли и мысли не в отрицании и нивелировании, не в упрощении и рационализировании, а, наоборот, в любовно внимательном, бережном охранении и развитии всей органической сложности и полноты исторических форм жизни усматривает он путь к развитию культуры. (Выделено нами. – Е.С.). Это развитие он мыслит поэтому только в конкретно-исторических, органически произрастающих из народной веры и воли коллективных единствах нации, государства, церкви. Лишь в таких непосредственных, не искусственно созидаемых, а исторически слагающихся и растущих формах жизни он усматривает проявление истинной народной воли, т.е. осуществление подлинного идеала демократии как внутренней обоснованности общественных отношений и политического строя на живом духе, конкретных нуждах и идеальных устремлений народа”¹.

Пусть простит меня читатель за столь обширную цитату, но она одна стоит целого трактата. И насколько актуально звучат приведённые здесь мысли для строительства сегодняшней новой России!

После Великой Октябрьской революции ни о какой норме, ни о какой середине не могло быть и речи. Кроме того, сама Россия как субъект истории была поглощена Советским Союзом и постепенно потеряла свою национальную и государственную идентичность. В этом был программный смысл пролетарского (а затем общесоветского) интернационализма. Новая историческая общность – советский народ – на практике отрицала (или во всяком случае не приветствовала) национальную самобытность как основу этнически и религиозно многоликого государства.

Во времена перестройки накопленные национально-исторические фобии привели к вполне естественному взрыву. Но зато Россия вдруг вновь обрела “отдельность”, голос, и начался новый этап её самопознания и историософской рефлексии.

При этом надо учесть, что готовность нашего русского общества к демократической свободе была равна нулю. Страна рабской политической покорности, нравственной индифферентности не может проснуться по приказу или призыву, ибо привыкла тревожно дремать в течение многих и многих десятилетий. Поэтому именно Россия позже других включилась в дискуссию о своей идентичности. Имперская привычка быть первой среди равных часто ведёт к национальному аутсайдерству в период революционных изменений.

События конца 1980-х – начала 1990-х годов на территории бывшего СССР характеризуются общей тенденцией: многие социальные процессы в условиях глубоких преобразований приобретают этническую окраску, причём зачастую весьма радикальных оттенков. Это был период борьбы за самостоятельность, суверенитет, создание независимых национальных государств. И противостояние активных политических сил, и размежевание населения за редким исключением проходили в политическом измерении “демократия-тоталитаризм”, а этничность выступала в роли консолидирующего фактора.

Главный элемент самоидентификации русских – определение себя в первую очередь как “граждан государства” – к середине 1990-х годов утрачивает доминирующее положение.

Представления русских о себе были основаны главным образом на идентификации с государством, с советской властью, играющей роль некоего “заместителя” национальной истории и культуры. Ныне же, по данным ВЦИОМ, миллионы россиян смешанного происхождения, проживающие в бывших республиках СССР, предпочитают сменить свою этничность под воздействием социально-политических и культурных обстоятельств. Условно говоря, молодой житель Киргизии, имеющий отца-киргиза и русскую мать, становится киргизом по паспорту, хотя до этого был русским и по паспорту, и по языку, и по воспитанию¹.

Впрочем, имеется и обратная тенденция, связанная с миграцией в Россию низкооплачиваемой рабочей силы, особенно из Таджикистана и Молдавии.

Распад Советского Союза мгновенно высветил слегка модернизированные евразийские идеи с налётом доморощенного эзотеризма в стиле известного французского философа Рене Генона. Должен заметить, что религиозно-философской мистики нам только и не хватало в переходный период. Как иронически выразился бы вождь мирового пролетариата, “материя исчезла”. Наиболее популярный евразиец этого типа, конечно, Александр Дугин, который бесхитростно называет Россию последнего семидесятилетия воплощением Вавилонской Блудницы.

Углубляясь в историю, А. Дугин более концептуален. Он пишет о “бутафорских, но грандиозных инсценировках апокалипсиса зловещим императором Петром I”, о гротеске пародийного русского просвещения времён Екатерины II, и, наконец, о тревожной русской литературе – о Гоголе, Достоевском, Чехове, Сологубе, и о построенной на парадоксах философии Хомякова, Вл. Соловьёва, Розанова, в сочинениях которых росли “цветы Русского Зла”, постепенно погубившие святость русского православия, ибо склонились к “Чёрному Солнцу”².

Что тут скажешь? Нечего сказать. Здесь требуется узкий специалист по мистическим теориям “Чёрного Солнца” и другим тайнам русского бытия в дугинской интерпретации. Я таковым не являюсь, к сожалению. Мне важно подчеркнуть тенденцию: беспочвенное время плодит всякого рода полунаучные секты и эзотерические поэмы, которые требуют не критики, а скептического внимания, слепой веры, а не анализа.

По А. Дугину, “евразийцы”, идеологи особого “третьепутистского” крыла первой русской эмиграции – наиболее глубокие русские мыслители XX века. “Для них Евразия сводится к России, а российский этнос (в сверхнациональном смысле этого слова) рассматривается как современный носитель туранизма – кочевнической имперской психоидеологии, переданной собственно россам тюрско-монгольскими племенами Орды. Таким образом, евразийцы, в отличие от представителей монархического лагеря, были не столько “панславистами”, сколько тюркофилами... Россия – Туран для многих евразийцев была сверхполитическим понятием, ценность которого определялась геополитической миссией”¹.

Надо сразу признать, что, когда адепты этой концепции говорят “Евразия”, они имеют в виду именно “Азию”, а вовсе не Европу (на равных с Азией). Здесь прикровенно идёт атака тюрко-исламской цивилизации на цивилизацию христианскую, русскую православную доктрину. Пока дело касается теории, можно и нужно спокойно внимать аргументам и оспаривать их, если не согласен. Но одновременно, опираясь на историческую почву, надобно видеть перспективу подобных воззрений, толкающих Россию в просторные объятия чингизханского наследия.

Возродившееся же неославянофильство принимает эстетически и социально более привлекательную и опирающуюся на православную традицию форму. Эта утопия (или антиутопия, что едино) близка по настроению к библейской стилистике.

Моё внимание в этой связи привлекла отлично написанная статья Ю.С. Пивоварова “Русская идея. Культурно-цивилизационные предпосылки”². Эта работа буквально дышит историко-философским апокалипсисом. Идея невозможности частного человека на Руси (он непременно становится “лишним”, своего рода духовно-социальным изгоем) – вот, по Пивоварову, что такое “русская идея”, проведённая через творчество крупных отечественных мыслителей и пророчески настроенных писателей. Для доказательств привлекаются Чацкий, Онегин, Печорин и даже Андрий из “Тараса Бульбы”, чеховские интеллигенты и, разумеется, Самгин из горьковского романа. Автор идёт дальше – от Серебряного века к советскому, уж неизвестно какого металла литературному процессу; возникают имена Мандельштама, Платонова, Заболоцкого и других и подчёркивается (вслед за Н.Я. Данилевским), что русская идея интенциально антизападническая. Утопление личности в коллективном, в “Мы” есть, по Пивоварову, ядро русского национального характера.

Пушкин, конечно, “наше всё”, по слову Аполлона Григорьева, но всё же он не был славянофилом, не был апологетом “Мы”, как и Чаадаев, как и колеблющийся во взглядах князь Вяземский, которого уж совсем напрасно цитирует автор. Мотивы “Святой Руси” можно найти повсюду в нашей русской библиотеке (включая великого Блока), но это ещё не основание для категорического утверждения имперсоналистской идеи как основной задушевной отечественной мысли. Многих – от Чаадаева до Франка, от Достоевского до Розанова – волновал всё же синтез, а не резкое отчуждение. Несколько упрощая, схематизируя, можно сказать, что вырваться из круга имперсонализма, объединить соборность и выделенную из него личность, как персону хоровой интенции, без которой нет и соборности, – вот в чём, на мой взгляд, главная и перспективная дума многих печалующихся о России поколений мыслителей и поэтов. Возьмите хоть Тютчева, хоть Вл. Соловьёва, не говоря уже о западниках типа Н.А. Бердяева.

В рассуждениях Ю. Пивоварова поневоле сквозит неверие в демократическую будущность России. Меня тоже то и дело одолевают сомнения на этот счёт. Но, отодвигая в сторону реальную государственную практику и политику, чувствуя дыхание за спиной надвигающейся китайской громады, я всё же верю, что “византизм” не есть нечто непреложное и вечное для нашего отечества. К примеру, намечающийся сегодня путь экуменического диалога между двумя главными ветвями христианской религии, возможно, способен постепенно преобразовать и социально-политические и антропологические парадигмы Запада и Востока.

Из “бесконечного тупика” (Ю. Пивоварову нравится эта метафора Дмитрия Галковского, которого он называет “главным русским писателем последних лет”¹), из дурной массовости и пошлости, из замкнутого круга коллективного сознания требуется выход, пролом, разрыв, иначе в государственном полутоталитарном отравленном воздухе задохнётся не только мыслящая личность, но и само общество. Фатальный пессимизм хорош в литературе (Л.Н. Толстой), но опасен в общественных науках, будь ты хоть Шопенгауэром, особенно когда они увлекаются беллетристическими сюжетами. Спора нет, социалистический реализм, как и сталинский тоталитаризм, – две стороны одной старозаветной русской общественно-политической медали. Но научная рефлексия по этому поводу не должна уподобляться поэзии. Всё-таки это разные вещи – научный и художественный образ, прошу прощения за банальность².

О национальной стратегии России

Какова же в этих условиях должна быть национальная стратегия России? Ведь она даже вчерне не сформулирована властью.

Любопытный эксперимент осуществила газета “Московские новости”, заказав аналитической группе “Политический класс” систематизировать отдельные тезисы из президентских выступлений, которые хотя бы отчасти носят характер стратегических размышлений¹. Стоит обратить внимание на эту компиляцию и прежде всего с точки зрения разрыва между политической риторикой и практикой социально-государственного строительства.

Вызовы и угрозы, с которыми сталкивается постсоветская Россия, хорошо известны. Это научно-техническое отставание от ведущих мировых держав, неуклонное сокращение населения, слишком большой разрыв в уровнях достатка между богатым меньшинством и подавляющим большинством, порождающий бедность и нищету, проедание национальных ресурсов, коррупция на всех этажах власти, терроризм и рост ксенофобских настроений, непоследовательная внешняя политика, организованная преступность, низкий уровень доверия граждан к судебной и государственной власти². Может ли Россия всерьёз противостоять этим угрозам, если наше общество разобщено, – спрашивают авторы исследования, – если мы будем продолжать жить узкими, только своими групповыми интересами? Разумеется, не сможет. Без консолидации хотя бы вокруг базовых общенациональных ценностей и приоритетов стратегического развития противостоять этим угрозам будет невозможно. Следует чётко обозначить эти приоритеты.

В качестве стратегических приоритетов, выделенных группой аналитиков на основе президентских выступлений, предлагаются следующие:

– Эффективная власть для эффективного государства. Консолидация народа, соединение усилий государственной власти, гражданского общества, всех людей в стране; прекращение чрезмерного вмешательства государства в те сферы экономики, где его не должно быть, и, напротив, стимулировать его большее вовлечение в те области, где оно необходимо; защита частных инициатив и всех форм собственности.

– Гражданское общество “суверенной демократии”. Граждане – главный источник развития страны. На сегодняшний день построен лишь каркас гражданского общества. Инициатива в этом вопросе должна исходить от власти. Ей надо научиться говорить и сотрудничать с гражданами. Понять, наконец, что быть с общественностью в постоянном и ответственном диалоге политически целесообразно и экономически выгодно.

– Инновационный прорыв. Сегодня – чтобы в непростых условиях глобальной конкуренции занимать ведущие позиции – мы должны развиваться быстрее, чем остальной мир. Для такого прорыва нужна инновационная экономика – экономика знаний и технологий.

– Мобильный бюджет – эластичные налоги.

– Надёжная экономика – прозрачный рынок – инициативный бизнес.

– Интеграционный федерализм. Мотором нашей политики должны стать инициативные и ответственные федеральные органы исполнительной власти, согласованно работающие с регионами и местными властями на реализацию единой стратегии развития страны. Особая забота – чтобы жители Северного Кавказа, Калининградской области, Сибири и Дальнего Востока в полном объёме ощущали себя гражданами единой страны.

– Социальное государство в действии. “Сбережение народа” как комплексная программа мер, направленных на радикальный перелом демографической ситуации в стране путём снижения смертности, эффективной миграционной политики и повышения рождаемости.

– Основания обороноспособности. Вооружённые силы России должны быть способны вести борьбу одновременно в глобальном, региональном и в нескольких локальных конфликтах.

– Внешнеполитические приоритеты. Внешняя политика России строится на безусловном верховенстве внутренних целей над внешними. Её основа – прагматизм, экономическая эффективность, приоритет национальных задач. Её содержание – защита интересов государства в целом, российского предприятия и российского гражданина, наших соотечественников за рубежом, а также в поддержании устойчивого и предсказуемого миропорядка.

Вчитываясь в этот компилятивный документ, из которого мы извлекли наиболее концептуальные моменты, сразу замечаешь некую абстрактность заявленных намерений. Почти нигде не ощущаешь попытку определить механизмы решений той или иной масштабной задачи. Это именно “протокол о намерениях” без лишней (даже стилистически) отточенности державной мысли, которая по идее должна наличествовать в подобного рода программных заявлениях. Сам набор приоритетов не позволяет с ясностью понять, что здесь главное, первоочередное, немедленное, где тот мотив, лозунг, резкий и точный, который обнимает части в целое?

Наверное, это должен быть человек, гражданин новой России, ради которого всё и затевалось. Хорошо и верно писал об этом в своё время известный русский философ и политический публицист Иван Ильин: “Призвание государства состоит в том, чтобы при всяких условиях обращаться с каждым гражданином как с духовно свободным и творческим центром сил, ибо труды и создания этих духовных центров составляют живую ткань народной и государственной жизни. Никто не должен быть исключён из государственной системы защиты, заботы и содействия; и в то же время все должны иметь возможность работать и творить по своей свободной творческой инициативе. Каждый гражданин должен быть уверен, что и он защищён, принят во внимание и найдёт себе справедливость и помощь со стороны государства; и в то же время каждый должен быть самостоятелен и самодеятелен. Государство может требовать от граждан службы и жертв; но оно само должно служить и жертвовать”¹. Однако гуманитарные, антропологические сюжеты на деле мало интересуют нашу исполнительную, законодательную и судебную власти. Да есть ли у нас реальное разделение властей? Не думаю.

Десятки политических деклараций, каждая из которых несёт в себе зерно истины, не складываются в стратегическое целое. Российский парламентаризм, партийное строительство мерцают, как миражи, так же как гражданское общество. Все властные сигналы идут из одного источника – кремлёвской общины. Геополитические предпочтения тоже достаточно таинственны: сегодня США, завтра Европа, послезавтра Китай. Россия сегодня почти ничего не знает о себе с твёрдостью, и потому талантливые публицисты и экономисты, философы и социологи имеют редкую возможность играть каждый на своем инструменте, не вступая в союз с единомышленниками, дабы образовать хотя бы небольшой, но слаженный оркестр. Истина рождается не в спорах. Её надо поднять с земли, с исторической почвы, отряхнув от утопического и корыстного сора групповых элитных влияний.

Необходимо констатировать, что определение ближайших и долговременных целей развития России не стало до сих пор предметом конструктивного коллективного поиска. Настойчивое желание государственной власти самостоятельно выработать систему ценностей и предложить её обществу в готовом виде на самом деле не становится идейно-консолидирующей и, самое главное, социально-мобилизующей задачей. В десятках и сотнях публикаций, где обсуждается коренной вопрос российской действительности – откуда мы? кто мы? где мы? куда мы? – где осмысливается проблема судьбы России в современном мире, места и роли в этой судьбе личности, власти, социальных субъектов, снова и снова воспроизводятся типичные и многократно повторявшиеся в истории России способы деструктивно отстаивать наиболее желанные авторам взгляды, идеи и убеждения. Социально-политическая стабильность не только не отменила глубинной борьбы мировоззрений, которая продолжается сегодня в нашей стране, а, напротив, даже стимулировала явную конкуренцию доктрин, носители которых с разной степенью настойчивости и убедительности апеллируют каждый к своему сегменту населения России. Конструктивный диалог между представителями различных мировоззренческих позиций, тех или иных концептуальных программ или системно выраженных доктрин практически отсутствует¹.

Когда-то Герцен, сравнивая Россию с Европой, писал: “В нашей жизни в самом деле есть что-то безумное, но нет ничего пошлого, ничего мещанского”. Он имел в виду общественную русскую жизнь. Но вот прошло полтора столетия, и мы можем констатировать, что именно пошлость захватывает всё новые и новые социальные институты России. Пожалуй, Европу мы начинаем перегонять, если иметь в виду коррупцию и замечательное отсутствие какой-либо идейности. Взамен, не утратив безумия, мы получили некое подобие прагматизма, как раз то, что так отвращало лучших русских мыслителей XIX века.

Рискну в заключение предположить, что перед Россией реально открыты два пути. Либо она примкнёт к будущим “соединённым штатам Европы”, удержав своё мультикультурное своеобразие, либо она будет поглощена восточным (китайским по преимуществу) экспансионизмом. Удержать прочное промежуточное положение между Востоком и Западом наша страна уже не в силах и по демографическим, и по геополитическим (атака исламского юга), и по социально-экономическим причинам. Мы опоздали присоединиться к демократическому поезду, и наш авторитарный состав мчит уже сам по себе, не разбирая ни дороги, ни цели.

Говоря о первом пути, я, разумеется, не ратую за слепое копирование западноевропейской политической и социальной модели. Вспомним, кстати, известный спор П. Столыпина и Л. Толстого, где премьер отстаивал перспективу индивидуального, фермерского развития русского земледелия, а Толстой упрямо держался традиционной общинной её формы. Скорее всего, России на новом этапе развития предстоит вобрать и творчески переработать обе тенденции, разумно сочетая рыночный капитализм и социалистический опыт хозяйствования при несомненном государственном участии. Это участие должно быть строго ограничено законами, достаточно либеральными и не сковывающими частную инициативу. Не о советских коллективных хозяйствах и не о Госплане здесь речь, назад историю не повернуть, но опыт скандинавского развития, к примеру, учесть бы не грех. Правда, здесь для успеха требуется новая психология производителя и новая государственная политика, основанная не на средневековом трайбализме и классическом русском взяточничестве и проедании природных ресурсов, а на строгой, рассчитанной на новые поколения стратегии возрождения отечества с опорой на плодотворные традиции и современные инновации, где немалую, а может, и решающую роль призвана сыграть современная русская культура, в самом широком смысле этого понятия, находящаяся сегодня в плачевном состоянии и в коммерческом плену.

Возродив культуру – возродим Россию. Третьего не дано.

Пора опомниться и остановиться хотя бы на время, чтобы ясно определить, с кем Россия и что ей предстоит в будущем, не заглядывая далеко, а хотя бы на два-три десятилетия.


____________________________________________