природа мифов хаотична и иррациональна, всякие принципы упорядочения ей не свойственны; если же она не такова или не только такова, то мерки мифографов вполне могут быть укоренены в материале, а их книги перестают быть источниками по мифам и становятся чем-то другим, допустим, их носителями, или отражениями, или даже воплощениями — воплощениями пусть и не всего, что есть в мифологии, но уж во всяком случае некоторых из ее сторон. Мифография с такой точки зрения — не источник по мифологии, но реализация одной из ее потенций, ее отражение в литературе, ее воплощение в книгах, а строение этих книг — отражение принципов, организующих саму мифологию, ее пропорциональности и меры.
Но все сказанное — лишь неминуемое обратное движение маятника. Закончить же можно тем, что ниточка ученых занятий мифологией не прерывалась от Гесиода до наших дней. Книжник, занимающийся мифами, вначале был собирателем и систематизатором, затем стал собирателем и истолкователем, затем, наконец, собирателем и «исследователем», ученым в нынешнем смысле слова. Ближе всего к тому, чтоб порваться, эта ниточка была в Средние века, но все же не порвалась: позднеримские мифографы (Сервий, Гигин, Фульгенций) были авторитетами и источниками для Ватиканских мифографов, Третий Ватиканский мифограф — для Петрарки и Боккаччо, Боккаччо — для Лилия Гиральда и Наталиса Комеса. Это уже мифография Ренессанса, и с тех пор с каждым веком количество книг о мифологии — то спорящих с предшествующими, то соглашающихся — все возрастает. Если древняя мифография показывает некоторые принципы самой мифологии, то она оказывается сродни мифологическим изысканиям последующих времен, стремящимся сделать это нарочно. История понимания мифо-
|
|
