Фольклоризм а. М. Ремизова: источники, генезис, поэтика
| Вид материала | Автореферат |
- Источник: В. Хализев, О. Майорова, Лесковская концепция праведничества, 308.9kb.
- Башкирский народный эпос «алпамыша и барсынхылу»: генезис, специфика, поэтика, 310.82kb.
- Вопросы к государственному экзамену по немецкой литературе, 31.68kb.
- Русская символистская критика (1890 1910-е гг.): Генезис, типология, жанровая поэтика, 744.2kb.
- О. М. Поэтика сюжета и жанра оглавление предварение 5 7 I. Проблема работы и ее литература, 2034.63kb.
- Анализируется поэтика альманаха с точки зрения реализации маркирующего данный тип аспекта, 93.42kb.
- А источники б письменные источники в вещественные источники, 97.84kb.
- Т н. Михаил Георгиевич Ерошенков. Сайт: www eac-ras ru Г. В. Рожков Генезис инновационной, 12885.69kb.
- И. В. Челышева генезис методики эстетического, 787.18kb.
- Тема: Идеология: генезис и содержание, 165.2kb.
Персонажей из сферы «личной мифологии», действующих или упоминающихся в книге, можно разделить на две группы. Первую и наиболее многочисленную группу составят персонажи, построенные по фольклорным моделям, имитирующие «этнографическую действительность», но не имеющие к ней непосредственного отношения. Это прямые наследники сологубовской Недотыкомки. Прием создания квазимифологических образов использовался в литературе Серебряного века, хотя и не очень широко. Первым персонажем этого типа, встретившимся читателю на страницах ремизовской книги, является добрый лесной дух и исправный хозяин Аука: «Аука в избушке живет: а изба у него с золотым мхом, а вода у него круглый год от весеннего льда, помело у него – медведевая лапа, бойко выходит дым из трубы, и в морозы тепло у Ауки». В дальнейшем характеристика персонажа уточняется. Некоторые внешние признаки мифологического фантома имеют Марун, слепой царь фантастического острова Бурь-буруна, или, как указано в примечаниях, «морской Бог».
В финальном рассказе «Боли-Бошка» рассказывается о последнем препятствии и, соответственно, последней встрече героев с представителем «нечистой силы». Ремизов описывает Боли-Бошку как вариант образа лешего, но более мелкий, выродившийся. Локус этого персонажа назван еще во втором тексте цикла: «за озером в черничном бору». (То обстоятельство, что это место, представленное в начале как достаточно близкое, в конце концов, оказалось так далеко, фактически у Моря-Океана, говорит об особом качестве мифологического пространства книги). Несмотря на свой жалкий вид, Боли-Бошка довольно опасен. Коронная «шутка» этого персонажа особенно коварна. Он жалостливо просит встреченных в лесу людей поискать его потерявшуюся сумку, но как только человек наклоняет голову, Боли-Бошка накидывает ему на шею петлю и душит. Прозрачная этимология имени, повадки и место обитания персонажа точно указывают на его «реальную» основу – головная боль и даже потеря сознания от лесных испарений и запахов. Научные словари, справочники и указатели по народной демонологии не фиксируют мифологического персонажа с таким именем, но поскольку для части фольклорных нарративов характерно отсутствие имен представителей «нечистой силы», поиск был продолжен и на уровне «ядерного» мотива (якобы потерянная сумка). Он тоже не дал положительного ответа. Были рассмотрены и варианты возможного табуистического наименования. Можно предположить, что писатель выдумал Боли-бошку. Полной уверенности здесь быть не может, поскольку исследователь народной демонологии имеет дело с бесконечным множеством диалектных форм. При этом поведение персонажа вполне вписывается в одну из сюжетных схем несказочной прозы («герой положительно реагирует на просьбу антипода / совершает провоцируемое действие»). «С подачи» Ремизова Боли-Бошка проник в некоторые популярные справочники по славянской мифологии и в другую литературу. Словом, созданный Ремизовым мифологический фантом начал жить своей жизнью по законам фольклора, и, вероятно, следует ожидать его появления в полевых записях фольклористов. Такого рода отражения в фольклоре литературных произведений, созданных с ориентацией на народное творчество, обозначаются в западной фольклористике терминами «зигзаг» или «бумеранг».
Вторую группу персонажей «личной мифологии» составят герои, не ориентированные на фольклор. В сказке «Лютые звери» дети встречаются с такими «лютыми зверями» как заяц, росомаха («северный тигр») и слон. Образ Слона Слоновича представляет, по нашему мнению, хотя и дружеский, но не вполне безобидный шарж на приятеля Ремизова Ю.Н. Верховского, поэта-символиста и историка литературы. На именно этого адресата указывает целый ряд мотивов и деталей.
В главе четвертой («Другие виды фольклоризма А.М. Ремизова») анализируются особые, в определенном смысле нетипичные случаи обращения Ремизова к фольклорно-мифологической поэтике.
В первом параграфе рассматриваются особенности Никольского текста писателя. Образ святого Николая – один из ключевых и наиболее частотных в творчестве А.М. Ремизова – представлен, преимущественно, в традициях «народного православия». Персонально «русскому богу Миколе» посвящено шесть книг писателя, пять из них – это сборники, составленные из прозаических произведений малых жанров (рассказы, легенды, притчи), которые ранее публиковались отдельно или в составе других сборников, а шестую – скорее всего, следует отнести к жанру научной или научно-популярной литературы. Постоянное присутствие Николы в творческом сознании Ремизова, изучение им исторических и фольклорных источников, включение никольских тем и мотивов во многие произведения, упоминание святого в дневниках, письмах и в записях снов – все это позволяет говорить о едином никольском тексте писателя, который, видимо, обладает некоторой последовательностью событий, сюжетом.
На первом этапе создания никольского текста источниками для писателя были сказки и легенды из фольклорных сборников и этнографической периодики. Пересказывая эти сюжеты, писатель изменял историческое время оригиналов, создавал иллюзию присутствия своего героя в современности. В ремизовских вариантах легенд «Николин завет» и «Илья- Пророк и Никола» народный святой фактически становится участником событий периода Первой мировой войны, спустившимся на землю небесным защитником страны. Никола у Ремизова, в отличие от других небесных покровителей святой Руси, максимально приближен к простому народу, он действительно «мужицкий Бог». Святой остается со своим народом, и когда народ совершает фатальную историческую ошибку – революцию. В произведениях писателя периода революции и Гражданской войны образ Николы отходит на задний план, как бы сливается с народными массами. Позднее Ремизов прямо укажет на место святого в революционной России, заявив, что в поэме А. Блока «Двенадцать» впереди шествия должен быть не Христос, а Никола.
Во втором параграфе рассматривается обращение писателя к образу святого в эмиграции и более подробно последняя книга никольского цикла – «Образ Николая Чудотворца. Алатырь-камень русской веры» (1931). В никольских текстах писателя, созданных в 1920-е годы, «русский Бог» там, где нашли пристанище десятки тысяч русских людей – в Париже. Поскольку отечественный фольклорный материал по Николе Ремизовым уже был отработан, а новая западная рождественско-новогодняя мифология святого мало вдохновляла писателя, он обратился к первоисточникам – к византийским и славянским житиям, к богословской и исторической литературе. Суть замысла состояла в том, чтобы объединить в рамках одной «большой» книги русского легендарного Николу Угодника с историческим святителем Николаем, епископом Мир Ликийских.
Свои первые переложения житийных деяний и посмертных чудес святого Николая Ремизов создает весной 1926 года и печатает в первом выпуске нового журнала «Версты», в создании которого принимал самое активное участие. В рассказах Ремизова святой Николай действует в некотором условном хронотопе, включающем реалии Малой Азии, Франции и России разных исторических эпох вплоть до современности: упоминаются Notre Dame, Opera, церковь St. Sulpice, «океан с московскую Яузу», персонажи поют «Интернационал», житийный Урс, отец трех дочерей-бесприданниц, получает ночью от святого Николая не мешок золота, а чек «Bankers Trust Company», чиновник из «Охраны памятников старины и искусства» щеголяет марксистским лозунгом «Религия – опиум для народа», а храм Артемиды в Мирах Ликийских «реквизируется» под церковь Параскевы Пятницы. Писатель как бы надевает маску народного сказителя, крестьянина-начетчика, который, прочитав житие, пересказывает его, как умеет, благодарным слушателям, для «пущей важности» перенося действие в «наше время» и в привычную обстановку. В огромном по объему славянском никольском фольклоре встречался и такой дискурсивный пласт. Зафиксировано множество случаев, когда люди, пересказывая эпизоды из жития, в качестве места действия указывали на соседнюю деревню, называли имена действующих в рассказе лиц, что придавало ему особую правдоподобность. Чудеса и подвиги Николы Угодника давно переместились со страниц житийной литературы в жизнь, и это отмечали еще в XIX веке. Более того, традиция устной передачи рассказов о святителе сохраняется в настоящее время. «Русская» и «эмигрантская» части Никольского текста Ремизова были изданы в виде двухтомника «Три серпа. Московские любимые легенды» в 1929 году.
В 1931 году была опубликована и последняя книга Ремизова о святом Николае - «Образ Николая Чудотворца. Алатырь-камень русской веры». Эта брошюра в 92 страницы даже на подготовленного «ремизовского» читателя произвела странное впечатление: историко-богословский трактат с многочисленными «примечаниями» и биографическими ссылками на разных языках. Литературе вопроса был посвящен особый раздел. Книга написана суховатым «научным» стилем, но сквозь так несвойственную писателю стилистическую нейтральность постоянно «прорываются» особые ремизовские словечки, выражения, сценки. Между тем остается еще много неясностей, связанных с этой книгой. Для чего Ремизов вообще взялся за несвойственный ему жанр научного исследования? На какого читателя рассчитано это произведение? И, наконец, какое место отводил автор рассматриваемому тексту в своем обширном никольском цикле? На все эти вопросы мы до сих пор или вообще не находим ответов, или же имеем ответы слишком общие и порою противоречивые. Восстанавливая все этапы и перипетии работы Ремизова над Никольским текстом в эмиграции, мы пришли к заключению, что последняя книга о святом представляет собой «оторвавшийся» от основной книги справочный аппарат, точнее, введение, комментарий и библиографический список. Это обстоятельство следует учесть при подготовке будущего научного издания текстов писателя о святом Николае.
В третьем параграфе («Опыт «реставрации» народной драмы) рассматривается ремизовская переработка пьесы о царе Максимилиане, которая явилась последним масштабным обращением писателя к отечественному фольклорному материалу. Здесь Ремизов в большей мере, выражаясь языком его критиков, «археолог от литературы», «реставратор», чем художник слова, хотя и в данном случае четкой грани между двумя этими традиционными ипостасями писателя нет – всякая реставрация искусство и притом сложнейшее. Впервые писателем привлечен соавтор – В.В. Бакрылов, составивший некий «свод» - усредненную редакцию на основе ряда аутентичных записей. Конечно, с точки зрения современной науки о фольклоре такое «очищение» и «улучшение» народного произведения совершенно неприемлемо, однако в начале ХХ века к подобным операциям даже специалисты-филологи относились иначе. О пьесе Ремизова заинтересованно писал В.Б. Шкловский, она была положительно оценена П.Г. Богатыревым и Р.О. Якобсоном, который хлопотал о ее постановке в Чехословацком национальном театре.
Ремизовский вариант пьесы, по сравнению со «сводом» Бакрылова и с большинством идентичных записей, более динамичен, театрален, свободен от детального жизнеподобия, более условен, что согласуется со взглядами автора на природу современного ему театра. Еще в 1906 году, заведуя литературной частью Товарищества новой драмы, Ремизов, по свидетельству В.Э Мейерхольда, активно способствовал «критике натуралистических приемов» и «самым энергичным образом толкал работу молодых борцов в новые области». В этом, главным образом, и заключается «осовременивание» писателем народной драмы. «Царь Максимилиан» Ремизова представляет самостоятельную художественную ценность. Автору удалось создать пьесу, пригодную как для профессионального театра (или театра близкого по типу – любительского, самодеятельного), так и для чтения. Сам писатель неоднократно выступал с чтением «Царя Максимилиана» на вечерах в Доме литераторов и в дружеском кругу. Ремизовская версия народной драмы с тех пор неоднократно ставилась на профессиональной и любительской сцене. Последний пример – постановка режиссера Б. Морозова в московском Театре им. М.Н. Ермоловой, сохранявшаяся в репертуаре около десяти лет.
В четвертом параграфе («Рассказ Ремизова «Иван Купал»: фольклоризация реального сюжета») рассматривается одно из самых первых обращений писателя к славянскому мифу и обряду. В этом тексте, созданном еще в 1903 году, имплицитно присутствует мифологический сюжет, основанный на обрядах и поверьях дня Ивана Купалы. Герой Ремизова, очевидно, по незнанию, нарушает правила обряда. В народной традиции гадают исключительно девушки, причем каждая только на себя, гадание на другого ни при каких условиях не допускается. На более древней стадии обряда, как свидетельствуют материалы А. Терещенко, венки осмыслялись как своего рода дар русалкам, за который они добывали девицам женихов. Гадание на брошенном в воду венке предполагает такие результаты: чей венок утонет – та умрет в течение года; чей венок поплывет в определенную сторону – в ту сторону эта девушка в ближайший год и выйдет замуж; чей венок уплывет дальше прочих – той улыбнется самой большое счастье; у кого венок стоит неподвижно – у той не будет особых перемен в жизни. Тем не менее, в рассказе «Иван Купал» в сакральное время «приведен в действие» мантический механизм и получен вполне определенный ответ: венок «канул», что означает смерть в ближайшем году человека, бросившего в воду этот венок.
Возможно и иное толкование этого символического эпизода. В этом случае незнание обряда относится не только к герою, но и к автору. В 1903 году Ремизов мог знать лишь самое общее в мантическом действе на Купалу – утонувший венок предвещает лишь несчастье, смерть, что и использовал. Мастерство художника подсказало ему нетривиальный ход – венок, брошенный героем в омут, «завертелся, запрыгал, потом глубоко скрылся и снова выплыл, выплыл и канул», т. е. допускается возможность, что он не утонул, а незаметно для героев уплыл по течению. Если условия обряда не соблюдены, то нет и ясного результата. Остается лишь ощущение тревожной неопределенности, чего, видимо, и хотел достичь писатель.
Рассказ «Иван Купал», написанный в разгар работы писателя над зырянской мифологией, является первым свидетельством интереса Ремизова и к мифологии славянской. У писателя появляется уверенность в том, что «мифологический слой» не только уместен в произведении, основанном на реальном жизненном сюжете, но и в значительной степени способствует символизации текста. Однако анализ ключевого для этого произведения эпизода с купальским венком показывает, что ремизовский интерес к славянскому мифу еще не подкреплен этнографическими знаниями.
Типологически сходные ошибки Ремизова встречаются в его текстах, не имеющих прямого отношения к фольклорно-этнографической проблематике, и позже. В начале 1909 года Ремизов напечатал в журнале «Весы» один из лучших своих рассказов «Жертва». В начале второй главы сообщается, что свадьба Лизы, героини рассказа, назначена… на Святки. Факт, совершенно невозможный для традиционного общества. Дело здесь не в том, что писатель ошибся в датах, забыл сроки «свадебных недель» народного календаря. Свадьба в Святки невозможна, прежде всего, по самой символической сути этих событий. На Святки, по русским верованиям, граница между мирами становится проницаемой, и нечистая сила сравнительно легко проникает в мир людей. В свадебные дни молодые, становясь лиминальными существами, особенно беззащитны перед злом, поэтому традиционный свадебный обряд представляет собой многослойный структурированный оберег. Характерно, что ошибку Ремизова заметил даже такой, казалось бы, далекий от народной культуры человек как З.Н. Гиппиус. Писатель, естественно, изучил этот вопрос и уже в следующем издании «Жертвы» сделал удачную по смыслу и по форме замену: «На Матрену-зимнюю назначена была свадьба старшей дочери Лизы…». Матрена-зимняя праздновалась 9 ноября, следовательно, этот день попадал в рамки цикла «свадебных недель» с 1 сентября по 15 ноября. Ремизов сохранил важную для него зимнюю привязку события и вводит в текст имя популярной русской святой. Подобные случаи свидетельствуют о том, что фольклорно-этнографические познания писателя не данность, а непростой процесс изучения народной культуры, творческого «вживания» в образ сказителя, продолжателя вековой традиции народного искусства.
Параграф пятый («Пришвинский миф Ремизова») посвящен особому виду фольклоризма писателя – созданию по фольклорно-мифологическим моделям образов близких людей. М.М. Пришвин – друг и ученик Ремизова, его образ по-разному отразился во многих текстах писателя. В годы их непосредственного общения (1907- 1918) Ремизов не описывает реального человека, а рисует некий почти фольклорный образ доброго и милого чудака, который в фантасмагорической ситуации революции был для автора своего рода «чудесным помощником» русских волшебных сказок. При такой установке любой «негатив», равно любое психологическое усложнение образа выглядели бы совершенно неуместно. В произведения Ремизова эмигрантского периода образ Пришвина продолжает занимать видное место. Он по-прежнему изображается человеком сказочного мира, неотделимым от природы, понимающим язык зверей и птиц. Сохраняет Ремизов и прежнюю добродушную, можно сказать, даже ласковую иронию. По типу дискурса эти портретные зарисовки относятся или к воспоминаниям, или к представлениям (фантазиям). Создавая мифологизированный образ Пришвина, Ремизов пришел здесь к очень существенному заключению о природе пришвинского творчества, которое перекликается с современными философскими взглядами на это явление.
В заключении подводятся основные итоги исследования.
Основные положения диссертации изложены в следующих работах:
Монография:
- Фольклоризм А.М. Ремизова: источники, генезис, поэтика. Вологда: ВГПУ, 2008. 267 с. (15,5 п. л.).
Работы, опубликованные в ведущих рецензируемых журналах и изданиях:
2. «Северная химера» Алексея Ремизова // И.С. Шмелев и духовная культура православия. IX Крымские международные Шмелевские чтения. Симферополь: Таврия-Плюс, 2003. С. 228-232. (0,3 п. л.).
3. Пришвинский миф Алексея Ремизова // Вопросы литературы. 2004. № 1. С. 70-83. (0,7 п.л.).
4. Северный маршрут Алексея Ремизова: поэзия и правда // Вопросы литературы. 2004. № 6. С. 299-310. (0,6 п.л.).
5. Террорист Каляев в рассказе А. Ремизова «Иван Купал». «Реальная» основа символического текста // Вопросы литературы. 2006. № 1. С. 124-134. (0,5 п.л.).
6. И.С. Шмелев и А.М. Ремизов. Из комментариев к «Центуриону» // Наследие И.С. Шмелева: текст, контекст, интертекст. XV Крымские международные Шмелевские чтения. Сборник материалов. Симферополь, 2007. С. 342-352. (0,5 п. л.).
7. «Северная химера» Алексея Ремизова: генезис и эволюция образа // Русская литература. 2008. № 3. С. 174-184. (0,6 п. л.).
8. Детские игры в «Посолони» А.М. Ремизова // Вопросы литературы. 2009. № 4. (0,5 п. л.).
Прочие работы по теме диссертации:
9. Народная драма о царе Максимилиане в пересказе Алексея Ремизова // Творчество писателя и литературный процесс. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново: Ивановский государственный университет, 1982. С. 153-164. (0,6 п. л.).
10. «Русский стиль» Алексея Ремизова // Шахматовский вестник. 1997. № 7. С. 184-188. (0,3 п. л.).
11. Писатель в маске сказителя. Случай Алексея Ремизова // Текст, культура, социум. Сборник статей, посвященных 70-летию профессора М.А. Вавиловой. Вологда: Русь, 2000. С. 98-104. (0,4 п. л.).
12. Христианский апокриф в литературе русского модернизма: парадоксы читательского восприятия // Христианский мир: религия, культура, этнос. СПб.: ГМИР, 2000. С. 215-221. (0,5 п.л.).
13. Повесть Алексея Ремизова «Страсти Господни» в контексте религиозных исканий Серебряного века // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 444-451. (0,5 п. л.).
14. А.С. Хомяков и концепция «русского стиля» Алексея Ремизова // А.С. Хомяков. Проблемы биографии и творчества / Хмелитский сборник. Вып. 5. Смоленск: Смоленский гуманитарный университет, 2002. С. 144-149. (0,3 п. л.).
15. «Кикимора» О.М. Сомова в пересказе А.М. Ремизова // Четвертые Майминские чтения. Забытые и «второстепенные» писатели пушкинской эпохи. Псков, 2003. С. 14-18. (0,3 п. л.).
16. «Чудесный помощник»: образ М. Пришвина в текстах А. Ремизова // Михаил Пришвин: актуальные вопросы изучения творческого наследия. Материалы международной научной конференции, посвященной 130-летию со дня рождения писателя. Елец, 2003. С. 36-42. (0,4 п. л.)
17. В поисках «русского стиля» (Языковая утопия А.М. Ремизова) // Русское слово в мировой культуре. Материалы Х Конгресса Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы. В 2 т. Т. 2. Русская литература в общекультурном и языковом контекстах. СПб.: Политехника, 2003. С. 217-223. (0, 4 п. л.).
18. Научная книга в творческом сознании Алексея Ремизова // Europa Orientalis. 2003. № 4. С. 33-42. (0,5 п.л.).
19. О посвящениях в книгах А.М. Ремизова «Посолонь» и «Лимонарь» // Поэтика заглавия. Сборник научных трудов. М.-Тверь: Лилия Принт, 2005. С. 253-258. (0,4 п. л.).
20. «Кукха. Розановы письма» А. Ремизова: комментарий как прием // Вестник Костромского государственного университета имени Н.А. Некрасова. Серия «Культурология»: Энтелехия. Вып. 11 (80). Кострома, 2005. С. 83-88. (0,4 п. л.).
21. Об одной особенности Никольского сюжета у А.М. Ремизова // Почитание святителя Николая Чудотворца и его отражение в фольклоре, письменности и искусстве. М., 2007. С. 95-98. (0,5 п. л.).
22. Зырянский миф Алексея Ремизова // Рябининские чтения – 2007. Материалы V научной конференции по изучению народной культуры Русского Севера. Петрозаводск, 2007. С. 435-437. (0,3 п. л.).
23. «Археология + stil moderne»: зырянский декаданс Алексея Ремизова // Декаданс в Европе и России. Материалы международной научной конференции. Волгоград, 2007. С. 278-283. (0,4 п. л.).
24. Вий на работе и на покое: образ «страшного истребителя» у Гоголя и Ремизова // Н.В. Гоголь и народная культура. Седьмые Гоголевские чтения. Материалы докладов и сообщений. М., 2008. С. 382-388. (0,4 п. л.).
25. Никольский цикл А.М. Ремизова и проблема «последней книги» // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. Вып. 5. Петрозаводск, 2008. С. 580-593. (0,6 п. л.).
26. Ремизов А.М. // Русские писатели. ХХ век. Биографический словарь / сост. И.О. Шайтанов. М.: Просвещение, 2009. С. 450-453. (0,3 п. л.).