ПРАВОСЛАВНЫЙ ДОГМАТ О СВЯЩЕННОЙ ВЛАСТИ
“О, если бы народ Мой слушал Меня и
Израиль ходил путем Моим! Пс. 80, 14.
Жизнь отдельных христиан влияет на общественную жизнь, посему уже достаточно долгое время многих из них мучает вопрос: какими должны быть с христианской точки зрения государство, власть, экономика, социальная структура и могут ли они быть христианскими? Существует ли в Церкви ясно выраженный догмат о Священной Власти, или Христова вера настолько универсальна, что не только признает, но и интегрируется и сотрудничает с любым государственным установлением любой политической формации? Интересно, что выводы делались совершенно противоречивые, или же не делались опять-таки никакие.
Христос пришел основать не земное, а Небесное Царство: “ Царство Мое не от мiра сего” (Ин. 18, 36). Не уча и не заботясь об устроении общественной жизни, Господь, открыв законы нравственной жизни, тем самым их установил. Почти во всем Христос подтвердил ветхозаветный Закон. Посему Апостолы и Отцы Церкви утверждают, что Закон (тем более, нравственный) лучше беззакония. Христианский нравственный закон – и веление, и призыв – он – “закон свободы” (Иак. 1, 25) и закон любви. Его исполнимость и обязательность – плоды благодати Божией и свободной воли человека; обретающий ее знает, что закон Христов – закон жизни, а нарушение его – путь к смерти. В Царстве Божием не может быть иного закона, как и в Церкви, коя есть начаток Царства Божия уже на земле. Однако, в мiре, кроме нравственных, имеются и правовые отношения. Человеческое общество управляется на основании Права, и “сыны Царства” подчиняются ему, если оно не противоречит закону евангельскому. Основной признак Права – связь обязанности одной стороны с правом, принадлежащим другой. Например, чувствующий обязанность подать милостыню нищему сознает, что тот не имеет права ее требовать; но должник, знающий свою обязанность вернуть долг кредитору, признает, что последний вправе взыскать его. Первый случай показывает пример нравственного переживания и нравственной обязанности, второй – обязанности и переживаний правовых. Огромное значение имеет правовое законодательство, в коем, с одной стороны, отражается народное правовое сознание, а с другой – сие сознание воспитывается. Правовое же сознание, в свою очередь, отражает нравственное сознание и в то же время подготовляет его развитие. Именно в таком смысле Ап. Павел называет ветхозаветный Закон “педагогом” (Гал. 3, 24), т. е. воспитателем и подготовителем к восприятию более высокого нравственного закона Христова. Людям, не готовым для жизни в Царстве благодатных внушений, правовой закон необходим. То же относится и к утилитарной морали, подкрепляемой санкциями и внушениями.
В отношении христианской, благодатной нравственности области Права и утилитарной морали следует заметить, что они являются сферой более низкой, но отнюдь не лишенной ценности. Не лишены ценности и те организации, в коих Право и утилитарная мораль получают оформление в виде объявленных законов, подкрепляемых санкцией и авторитетом. Наибольшее значение среди таких организаций имеет государство. Область правовых отношений надо считать ни добром, ни злом, а средством, что может стать добром или злом. Область Права может склоняться к добру иди злу, как в формальном отношении, так и по своему содержанию. Право отражает моральное, а в конце концов религиозное сознание и состояние общества и потому подлежит суду христианскому и по своему содержанию, ибо Христианство принесло в мiр понятие абсолютной ценности, понятие ценности человеческой личности, устремленной к Богу. Весьма популярное, не только ныне, противопоставление закона и благодати для настоящего христианина безсмысленно: христианин не только стяжает благодать, но и живет по закону. Мало того, сам закон для него благодатен, но такой закон, коий основан на естественном праве, отражен в праве каноническом, освящен деяниями Апостолов и историей Христианства, а вовсе не самодурство узурпаторов, даже если они кодифицировали нечто в написанном ими “законодательстве”. Вообще же жизнь Народа Божия – постоянное избранничество, в том числе, местопребывания и внешних рамок для бытия, т. е. вся историософия Израиля мыслилась в рамках той или иной “священной державы”, каждая из коих имеет свое право. Более того, правопорядок (в тех частях, кои не противоречили Божественным Установлениям) для Израиля Божия был всегда необходим, т. е. правосознание является составной частью добродетели. Для христианского видения проблем человечества характерен строгий библеизм историософии; возникает вопрос: чем же отличается такой взгляд от внебиблейского? – Различие же принципиальное, ибо если в античной историософии каждый субъект есть некий зритель происходящих событий (философское созерцание), то в библейском понимании каждый субъект (принадлежащий к тому или иному этносу) есть некое действующее лицо, чрез кое, при соотношении волей Божественной и человеческой, действует Промысел Божий, – отсюда ни один человек, ни один этнос не фатально хаотичен, но имеет сакральный путь, идти по коему предоставлена ему внутренняя свобода, имеет прямую непосредственно-живую причастность ко всем событиям.
Библейская историософия пристально отмечает Римский Порядок и признает его авторитет (в мiрском смысле). Однако, при всем том нельзя переоценивать в абсолютном смысле римское право. Иногда получалось так, что некоторым изследователям “казалось, что христианам в римской империи жилось хорошо, так как к ним относились по закону, как будто понятие “закон” совпадает с понятием идеальной справедливости; другие вынесли то впечатление, что с христианами так и следовало поступать. Между тем, все сводится к следующему: гонения не были ни уличной бойней, ни народной травлей; и не всякий встречный и поперечный мог делать, что ему угодно; напротив, с точки зрения римского уголовного права преследования были облечены в форму судебного приговора, а всякий суд с его модификациями совершался по закону. Следовательно, гонения были закономерным явлением и ничего более этого воззрение Леблана и Моммсена не утверждало. Менее всего оно защищало римское государство, менее всего оно обвиняло христиан, что они вызывали гонения. Трагизм этой истории заключается в том, что христианство явилось в мiр, как царство не от мiра сего, т. е. как церковь”. Но “ekklhsia – юридически определенное понятие. Христианство как таковое не может существовать отдельными верующими; они должны собираться вместе; собрания верующих в церкви необходимы. Таким образом с точки зрения римского правительства христианская церковь было collegium или licitum, или illicitum. Под последнего рода коллегиями (illicita) разумевались тайные скопища, преследующие противогосударственные цели”. Получается, что в принимаемом христианами римском порядке как раз им то, с юридической точки зрения, и не было места. “Вы не имеете права существовать” (non licet vos esse) – таков был приговор римского правительства. В глазах христиан христианство и государство были понятиями несовместимыми, отчего проистекало полнейшее равнодушие к политике и общественным интересам. Они даже не высказывались в пользу того или иного из претендентов на престол. Даже сие им вменялось в вину, т. к. они, по взгляду римлянина, оказывались позорно равнодушными к политическому добру и злу. В общем христиане казались язычникам неким третьим родом (genus tertium). “Христианство, действительно, было царством не от мiра сего, – до такой степени оно отличалось от господствовавшего тогда духа культурного мiра. Если образованный культурный человек изверился во всем, если у него не было религии, остались обломки ее, все-таки он верил твердо в римскую культуру, в могущество Рима, в высокое значение его для мiра, для цивилизации. Даже многие принявшие христианство были настолько проникнуты этой идеей, что известное место из послания к Солунянам (2 Сол. 2, 6) объясняли таким образом, что антихрист не может придти, пока существует Рим... Христиане отрицали римскую культуру суммарно. Эти отрицатели римской культуры не уходят в пустыни, живут в обществе, воспитывают детей в ненависти к римской культуре. Ставился вопрос: чем грозит христианство будущему культуры? Приведенному стиху Горация христиане противопоставляли свое: “да приидет царствие Твое”, т. е. да прекратится Рим со всею его культурой. Слишком немногие могли понять, что христианство в этом отношении враждебно не одному Риму, а всему языческому мiру. Нужно признаться, что тогдашние христиане не были осторожны. Сплошь и рядом среди христиан возникали толки, что кончина наступит скоро; некоторые христиане со злорадством говорили, что скоро рухнет весь Рим с его культурой и страшные ужасы постигнут его обитателей – этих людей просвещенных. Если, таким образом, христианство угрожало будущему культуры, то и в настоящем христиане иногда допускали выходки, подобные указанной Кельсом, возмущавшие язычников. Таким образом, с одной стороны – сильное желание, чтобы Рим с его культурой существовал вечно, а с другой – ожидание нового царства, для открытия которого существование Рима было только помехой. На христиан смотрели поэтому как на врагов культуры и политической жизни”.
И все же христианская историософия связала Христианство и Рим особой связью избранничества Рима, его положительного значения для Церкви, даже когда государство ее гнало. “Имя римского прокуратора Понтия Пилата вошло в христианский Символ Веры: “распятаго же за ны при Понтийстем Пилате”. Конечно, остаться в памяти как распинатель Христа – страшная честь. Но даже это лишний раз напоминало, что земная, государственная рамка для вселенской священной истории – священная римская держава. Только она хотя бы отчасти соответствует по масштабу. Трагическая ирония сюжета Страстей Христовых с полной необходимостью предполагает абсолютно серьезное отношение к мiрскому авторитету римского закона (о чем особо говорит Апостол Павел), как и к сакральному авторитету погубивших Христа иудейских первосвященников (которые и в греческом, и в славянском текстах Евангелий, и в византийской литературе, и в русском фольклоре называются тем же словом, что и христианские архиереи). “Несть власть ни же от Бога” – иначе Голгофа была бы просто несчастным случаем, не вызывающим ничего, кроме жалости. Участие римского чиновника и римских воинов в казни Христа никак не может быть доводом против избранничества Рима в мiровой истории; их соучастники – иудеи, избранный народ в священной истории, специально первосвященник Кайафа, сан которого до того свят, что дает ему, согласно Евангелию от Иоанна (11, 51) способность пророчествовать, Иуда Искариот, лично избранный Христом в число двенадцати апостолов, – все избранники. Рим для христианского сознания – тот самый мiр, который состоит под владычеством “князя мiра сего”, т. е. диавола, но который должен быть спасен и освящен. Объединив все земли средиземноморской цивилизации, Римская империя и впрямь была в некотором смысле мiром. Римские власти долго преследовали раннехристианских проповедников, но расходились эти проповедники по всему свету дорогами, проложенными римскими солдатами. Даже в те времена, когда христиан бросали на съедение львам, христиане верили, что римский порядок – заградительная стена против прихода антихриста”. Достаточно выяснив христианское отношение к римскому правопорядку, рассмотрим теперь христианское отношение к римской форме власти, т. е. монархизму.
Римское государство представляло собой интересный феномен: как раз почти одновременно с Боговоплощением Христа власть в Риме берет Август, устанавливая более четко монархию, т. е. царство. Но римское государство так до самого конца не перестает быть республикой в прямом значении слова: res publica – общее дело. Хотя демократия в ней сменится автократией (т. е. служебный чин императора приобретет значение почти царя), единовластие правителя останется в прямой зависимости от римских граждан. “А когда наконец римский император Константин принял христианскую веру под свое покровительство, был пережит опыт, который никогда не повторялся впоследствии, но который властно определил средневековое сознание, вообще и навсегда сформировал византийское сознание. Географическая зона действия римских законов, распространения греко-римской культуры и свободного исповедания христианской веры была одна и та же. Все высшие духовные ценности, как религиозные, так и светские – Библия, преподаваемая Церковью и Гомер, преподаваемый школой, римское право и проч. – какие только знал человек христианского ареала, содержались в границах одного и того же государства, в его рамках, в его лоне. За его пределами мiр одновременно неверный (иноверный), инокультурный (варварский) и к тому же беззаконный, как бы и не мiр, не космос, а хаос, “тьма внешняя”. Двуединство Римской империи и христианской Церкви само по себе мiр”.
Все попытки отыскать некое вразумительное “учение Св. Отцев о монархической власти” в абсолютном смысле не увенчались успехом, т. к. византийские Отцы пользовались готовым римским правом в применении к симфонизму, и все соборные акты имели общеимперское значение лишь после утверждения их Самодержцем, причем многие из них, например св. Юстиниан I, сами серьезно занимались церковно-политической каноникой. Именно в контексте вышесказанного следует рассматривать православное учение о “симфонизме” между Церковью и государством, изложенное в 6-й новелле имп. Юстиниана I Великого и включенное в наш Номоканон: “Всевышняя благость сообщила человечеству два величайших дара – священство и царство; то заботится об угождении Богу, а сие о прочих предметах человеческих; оба же, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Посему нет важнейшей задачи для государства, как благоустроение священства, кое со своей стороны служит ему молитвою к Богу. Когда Церковь со всех сторон благоустроена – и государственное управление держится твердо путем законов, направляет жизнь народа к истинному благу, то возникает доброе и благотворное созвучие (sumjonia ), столь вожделенное для человечества”. Интересны терминологические нюансы сей новеллы: священство и царство – в греч. тексте ясно обозначены как ierosunhkaibasileia , но в латинском значатся как sacerdotium et imperium. Представляется, что употребление неравнозначных терминов basileia и imperium сделано умышленно. Дело в том, что imperium практически нельзя перевести как царство, т.е. basileia . Известно, что официальный титул императора был Василевс, но такой термин иногда употреблялся для обозначения некоторых варварских христианских властителей, т. е. теоретически смутно предполагалось, что могут существовать некие христианские царства. Но термин imperium означает только одно – власть, и как мы теперь понимаем – исключительную, единственную и уникальную в своем происхождении. Греческий аналог слову imperator – есть autokrator , т. е. самодержец, и именно такой термин обозначал римских и византийских властителей.
Главным объектом римского принципа власти являлся Автократор – ограниченный римским правом от собственного произвола (в отличие от деспотов абсолютизма) и свободный от охлократических тенденций парламентов (в отличие от конституционной монархии и, тем более, современных либеральных демократий). “Строго централизованное государство, чья территория стала более компактной после арабских завоеваний VII века, но все еще простирающаяся от оз. Ван до Южной Италии, – это образец власти, совершенно недостижимый для раннефеодальной Европы. Но самое главное – это государство, по критериям собственного самосознания (внутри это самосознание достаточно логично, связно и убедительно), не то что первое в мiре, а единственное в мiре. Оно, как скажет Метохит, ни с чем не сравнимо. Критериев всего три: во-первых, это правильно-православно-исповедуемая христианская вера; во-вторых, это высококвалифицированный стиль государственной и дипломатической практики, дополненный литературой и философской культурой античного типа; в-третьих, это законное преемство по отношению к христианско-имперскому Риму Константина Великого. Первый критерий полностью отводит восточных соперников: азиатские державы от Халифата до Поднебесной империи, сопоставимые с Византией по типу государственности и уровню урбанизации, – не христианские. Он отчасти отводит и западных соперников; окончательное разделение церквей стало фактом церковной истории в 1054 г., а фактом народного сознания – к XIII веку, особенно после разгрома Константинополя в 1204 г. рыцарями IV крестового похода, но сомнения в ортодоксальности западного христианства нарастали и энергично выражены уже патриархом Фотием в 60-е годы IX века. Второй критерий полностью отводит западных соперников; даже империя Карла Великого на рубеже VIII и IX веков была лишь недолговечной попыткой повторить римско-византийский образец эфемерным конгломератом неупорядоченных территорий. Он отчасти действует и против восточных соперников; при всем своем блеске восточные цивилизации не соответствуют античной норме, а потому остаются варварскими. Наконец, третий критерий сам по себе совершенно достаточен, чтобы исключить вообще всякую возможность соперничества с какой бы то ни было стороны”.
Также весьма важен вопрос соотнесения римского права с варварским. При великом переселении народов, варвары сохраняли свой уклад жизни, хотя обширно включали в свои Правды (Кодексы) и чисто римские законы. Все христианские варварские царьки обязательно получали свою власть от Автократора ромеев! Еще кельтские князьки, после ухода римских легионов из Британии, оставались не просто представителя Рима в качестве союзников, – они были носителями римской власти и исполнителями ее мощи. Св. Хлодвиг, король Франков, получил титул консула и магистра. А магистр Теодорих Амалунг (будущий остготский король) сменил несговорчивого магистра Руга Одоакра; последние были арианами, но и они (даже вандальские короли – оголтелые ариане) всегда признавали за Царьградом право жаловать римские установления. Многим почему-то не приходит в голову, что варварские королевства располагались на западной половине Римской империи, отчего варварские царьки были в большей части исполнителями и распорядителями римской власти, исходящей из Константинополя, нежели самостоятельными законотворцами. Св. Вел. Князь Владимир при женитьбе на царевне Анне получил титул кесаря (!), чего не имел ни один правитель на Западе, ибо “императорское” достоинство каролингов весьма оспаривалось в Константинополе.
Интересно, что Византия очень долго не знала принципа легитимности в занятии трона. Напротив, требовалось избрание императора сенатом, войском и народом, даже если у умершего имелись ближайшие родственники. Наследование римской государственности не тотчас перешло к Третьему Риму после падения Константинополя. Забывается, что после 1453 г. еще более 20 лет существовала т. н. Трапезундская империя, а позже Готское государство Феодоро в Крыму, чьи властители (состоявшие в родстве, видимо, со всеми византийскими династиями) носили, помимо иных, также титул Автократора! Третий Рим – уже строго-династического правления. “... И ромейская, и московская государственности открыты для тех, кто примет их веру. Оборотная сторона такого универсализма – слабое развитие мотива природной связи между этносом и его государством; основание в обоих случаях не природное, а скорее сверхприродное. А говоря о вещах простых и даже грубых – во времена того же Ивана Грозного быть на Руси крещеным ордынцем было не в пример лучше, чем быть коренным русским, скажем, новгородского происхождения. Но и византийские греки отреклись от своего этнического самосознания, променяв имя народа на имя принятой из чужих рук вселенской государственности. Все это черты глубокого сходства между религиозным пониманием государственности в Византии и на Руси. Нельзя не отметить, однако, и важного различия. Византийский монархический строй был унаследован от Римской империи. Из этого вытекало два очень существенных обстоятельства. Во-первых, Римская империя генетически восходит не к архаической патриархальности, а к режиму личной власти полководцев в роду Суллы и Цезаря, созревшему в очень цивилизованный век, после столетий республиканского строя. Недолговечные династии могут приходить и уходить, но династический принцип как факт морального сознания отсутствует. Очень слабо также и представление о долге личной преданности особе императора: и в Риме, и в Византии монархов легко свергали, умерщвляли, порой публично, при участии глумящейся толпы. Это не значит, что для византийца не было ничего святого; самым святым на земле для него являлась сама империя, совмещающая в себе, как мы видим, самодостаточную полноту политико-юридических, культурных и религиозных ценностей. Поэтому в Византии едва ли был возможен такой персонаж, как Курбский: перебежчик, уходя к варварам, как бы переходил в небытие, его никто не стал бы слушать и никто не стал бы ему возражать. Да, империя очень свята и свят императорский сан; но саном этим должен быть облечен самый способный и самый удачливый, а если это и узурпатор, пожалуй, тем очевиднее его способность и его удачливость. (Удачливость вождя, военачальника, политика воспринималась не как внешнее по отношению к нему самому стечение обстоятельств, а как имманентное свойство его личности, его мiрская “харизма”, Такое представление всерьез обсуждалось еще Цицероном.) Феномен самозванства, в столь высокой степени характерный для истории русского, а затем и российского самодержавия, нехарактерен для истории самодержавия византийского: зачем трудиться принимать чужое имя, когда успех сам по себе достаточен для оправдания любой узурпации? Как бы ни обстояло дело с материями духовными, требующими чисто приватного покаяния, византиец считал, что в политике Бог – за победителей (если, конечно, победитель не еретик). Своей державе византиец верен во веки веков, но своему государю – лишь до тех пор, пока уверен, что особа этого государя прагматически соответствует величию державы. Гибель государя от руки убийцы, порой всенародная, снова и снова с безстрастием изображается на страницах византийских исторических сочинений; это один из тривиальных несчастных случаев, необходимо предполагаемых самим существованием политики. Такой несчастный случай не отягощает народной совести... Пока отметим простой исторический факт: важно было, что русские великие князья представляли собой единый род, а Константинопольский престол был открыт любому авантюристу, пришедшему ниоткуда. Важно было, что монархия на Руси не сложилась как прагматический выход из положения, но выросла из патриархальных отношений”. Хотя Третий Рим (Московское Царство и Российская Империя) представлял собой | | |
