Geum.ru

Сеpгей Александpович Снегов Диктатор книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   59


Б и б е р. Дальше политические факторы. Разная политика у кортезов и латанов.


Г а м о в. В чем ее различие?


Б и б е р (не то озадачен, не то возмущен). Вам это лучше знать, вы политик, а я философ.


Г а м о в. Но я как политик не вижу существенной разницы в политике воюющих стран.


Б и б е р. Тогда почему вы воюете?


Г а м о в. На это хочу вашего ответа. Почему мы воюем?


Б и б е р. Не знаю.


Г а м о в. Вот вы и высказали сущность наших отношений. Вам самому неизвестно, почему мы воюем.


Б и б е р (спохватывается, что дал маху). Господин диктатор, вы умелый софист. Вы заставили меня на миг растеряться. Я устанавливаю факт: вы воюете. Это значит, что есть причины и цели войны.


Г а м о в. Вы не ответили на мой вопрос, какая разница в политике воюющих стран?


Б и б е р. Думаю, что каждая страна преследует свои интересы. Как в жизни отдельных людей: один хочет одного, а другой – другого.


Г а м о в. Да. Один хочет стать музыкантом, а другой идет в конструкторы. Но музыкант не набрасывается с кулаками на конструктора за то, что тот не музыкант. Им нечего делить.


Б и б е р. А если оба влюбились в одну девушку? Сплошь да рядом предмет для соперничества и споров. И жестоких споров, диктатор.


Г а м о в. Вы мыслите категориями старины, философ. Раньше влюбленный мог покорить сердце девушки, принеся ей в дар отрубленную руку соперника. Раньше так было, раньше! Сегодня соперники будут добиваться успеха ласками, нежностью, щедростью, добрыми словами. Кулачные расправы ныне неэффективны, современные девушки не обожают мордобойцев.


Б и б е р. Любовный пример, пожалуй, неубедителен. Но государства – не озорные парни. И то, что каждое стремится заполучить, не девушка.


Г а м о в. А что каждое государство стремится заполучить?


Б и б е р. То самое, что разделило их.


Г а м о в. Что именно разделило их? Господин философ, попрошу вас снизойти с небесных высот абстракций на земную конкретность. Мы установили, что есть нечто, чего жаждут оба враждующие государства. И ради обладания этим нечто ведут войну. Прошу точно сформулировать – в чем состоит это загадочное нечто, так трагически разделившее мир на два лагеря.


Б и б е р. Надо подумать, поискать…


Г а м о в. Но если его надо поискать, значит, оно не видно, скрыто, таится!.. Вам его еще нужно найти, и неизвестно, найдете ли. А оно, вам, мыслителю, неизвестное, уже такое могущественное, что бросает народ на народ, губит миллионы жизней, проливает реки крови… И вы хотите, чтобы я этому вздору поверил? Не кажется ли вам, дорогой философ, что вы собственный интеллект оскорбляете такими примитивными соображениями, такими недоказанными доказательствами?


Б и б е р (пытается оправдаться). Видите ли, я имел в виду приобретение союзников, раздел сфер влияния, распространение в других странах своей культуры…


Г а м о в. И прочее, столь же несущественное для проблемы жить или погибнуть, а только она, как в древних войнах, может стать оправданием войны. Итак, мы приходим ко второму кардинальному выводу. Не существует ни одной политической концепции, ни одной политической акции одного государства, которые грозили бы гибелью государству другому. А раз так, то никакие политические разногласия не могут стать достаточным основанием для гибели миллионов людей, которые понятия не имеют об этих разногласиях и которые в любом случае не захотят отдать жизнь своих детей за то, чтобы эти разногласия исчезли. Слушаю дальше. Личные факторы.


Б и б е р. В данном случае я подразумеваю личные расхождения между руководителями государств. Их характеры. Влечения, жизненные цели… Не будете же вы отрицать, что личные свойства Амина Аментолы, либо вашего предшественника Артура Маруцзяна, тем более ваши собственные черты характера влияют на всю международную обстановку?


Г а м о в. Не буду отрицать. Как не буду отрицать того, что личные особенности преступника определяют характер его злодеяний. Но ведь наш спор о другом. Речь о факторах, вызывающих войну.


Б и б е р. О, личные особенности властителя не могут не влиять на возникновение войны. Или вы это отрицаете?


Г а м о в. И не подумаю. Но укажу сразу же, что вы неумолимо приближаетесь сами к моей концепции войны. А она состоит в том, что в современном мире, где так развито производство, где столько создается товаров и услуг и, стало быть, нет недостач, вызывающих черную нужду и голод, что в этом богатом современном мире нет объективных причин, порождающих неизбежность войны. Этим современная война и отличается от прежних, которые чаще всего возникали от желания приобрести что-то важное, чем-то обогатиться. Современная война не обогащает, а разоряет все воюющие стороны. Она не только не нужна, но вредна – со всех точек, под всеми углами зрения.


Б и б е р. Однако те политические и идеологические расхождения…


Г а м о в. Какие? Побойтесь Бога, философ, если уж логики, вашей богини, не боитесь. Впрочем, вы в Бога не веруете. Обращаю ваше внимание на такой удивительный факт. Вы все время говорите о разногласиях между воюющими странами в экономике, в политике, в идеологии, но говорите абстрактно – есть, мол, разногласия, очень, очень значительные разногласия. И все. А конкретно назвать их, ясно описать – нет, тут вы пас! А почему? Интуитивно понимаете, что реальные разногласия ничтожно малы перед громадностью войны. Назови их, перечисли – и любой в ужасе воскликнет: «Из-за этого воевать? Да вы безумцы либо злотворцы!»


Б и б е р. По-вашему, у войны нет никаких причин?


Г а м о в. Не искажайте мои слова. Причины есть. И они в злой воле правителей, которые готовы использовать малейший повод для разжигания пожара. Что вы скажете о человеке, который подожжет дом только потому, что в руках у него спички? Преступник, правда? Или о том, кто с ножом нападет на вас, чтобы убить и отобрать кошелек? Злодей, иначе не назовете. Так вот, политики, развязывающие войну, когда объективной неизбежности в ней нет, когда вполне можно уладить разногласия без нее, преступники и злодеи. Ибо совершили страшный поступок только потому, что была власть его совершить". Власть – тот же импульсатор, жгущий карман и руки. Взяв власть, хочется немедленно показать всем, что ты властитель. И самый действенный способ представить себя властителем – послать подчиненных воевать. Но поскольку для войны нет реальных причин, ты используешь для своего престижа поводы незначительные, сознательно раздуваешь пузырь в исполинский шар, муху в слона – и твоя воля воевать становится основной причиной. А те политики, что в стороне, превращаются в пособников, ибо могли использовать свою власть для предотвращения войны – а не использовали. Вот почему я объявляю всех политиков в воюющих державах военными преступниками. А всех политиков в невоюющих странах преступниками потенциальными. Это относится также и к журналистам и к писателям.


Б и б е р. Страшно вас слушать, диктатор! По-вашему, каждый, добивающийся власти, тем самым потенциальный преступник.


Г а м о в. Может им стать – и должен это знать о себе. Должен знать, что в самом понятии власти – потенция преступления, как в бочке пороха – потенциал взрыва. Ответственность властителя должна постоянно напоминать об этом. Но если ответственность заглушается, наружу выступает злая воля – и становится горящей спичкой, брошенной в бочку с порохом.


Б и б е р. Вы эти идеи распространяете и на собственную власть?


Г а м о в. Разумеется. И после войны предам себя суду народов, чтобы суд разобрался, сколько в моих действиях было злой воли, разжигавшей войну, и сколько доброй, старавшейся погасить военный пожар. И пусть установят – чего больше.


Б и б е р. Почему предадите себя суду после войны? Почему не сейчас? Разве не для того создан Черный суд? И разве он не выносит приговоры во время войны?


Г а м о в. Отличная идея! Могу лишь поблагодарить, что она вам явилась. И выполнить ее весьма просто. Черный суд – международная компания справедливости. Кортезам надо внести вступительный взнос – несколько миллиардов диданов – организовать свою секцию в этой акционерной компании, затем арестовать меня и передать Черному суду, который, возможно, вынесет мне суровый приговор. Могу вас уверить, что если нам удастся арестовать Аментолу, мы ни минуты не станем колебаться, нужно ли его судить или не нужно. Почему бы не проделать того же со мной? Неужели богатейшая Кортезия разорится, отдав немного своих диданов на утверждение справедливости?


Б и б е р. Денег Кортезия бы не пожалела. Но ведь вы не дадите себя арестовать! Зачем же тратить попусту деньги? Кортезы расчетливы!


Г а м о в. Расчетливые люди часто просчитываются. Аментола тоже не даст себя арестовать. Но мы не теряем надежды заполучить его в свои руки. И хоть Латания много бедней Кортезии, ассигновали пять миллиардов золотых лат, чтобы укрепить фундамент у этой надежды.


Ф а л ь к (снова встает из небытия). Не приму! Черные суды! На кого замахиваетесь? Я спрашиваю: на кого?


Г а м о в (очень вежливо). Не понял – о чем вы?


Ф а л ь к. Как о чем? Сто раз говорил. Не говорил – кричал! Ведь война – что? Ведь война – это геройство, мужество, стойкость, изощренность… Бибер, что еще?


Б и б е р. Еще очень многое.


Ф а л ь к. Вот именно! Самые точные слова! Очень многое! И за это под суд? Да кто позволил? Не разрешу!


Г а м о в. Придется обойтись без вашего разрешения.


Ф а л ь к. Замолкаю! Сгинь, поэт мужества и геройства! Пропади! Герои осуждают геройство! Как жить, я вас спрашиваю?


Б и б е р. Между прочим, диктатор, в эмоциональном высказывании моего друга Арнольда Фалька таится и философская истина. Легко доказать, что воинственное желание разрушать в самой природе человека. Не просто сражаться с противником, а изобретать противника, если его нет. Вы в своем неслыханном осуждении войны осуждаете саму природу человека. Ибо в нас заложено быть воином. Говорю о мужчинах, разумеется.


Г а м о в. Вы сказали – легко доказать. А можете ли доказать?


Б и б е р. Ну, как же! Подведите ребятишек к игрушкам. Девочки схватятся за куклы и платья, мальчики за оружие. Разве здесь не голос природы? А тот факт, что в истории человечества войны не переводятся? Каждому поколению нужна своя война. Вы сказали, что древние войны часто возникали от безысходности существования. Но ведь можно было и умереть от голода, если был голод, покориться завоевателю, если завоевывали, отдать имущество, если грабили. Нет, хватали оружие! В войне одни видели способ обогащения, другие – средство спасения. Не искали иных выходов из безвыходности, сразу принимали решение о войне. Вы в своей декларации приписали войне много скверного – и правы, не буду спорить. Но писатель Арнольд Фальк найдет в войне бездну хорошего, он отыщет в ней благороднейшие свойства – мужество, стойкость, верность друзьям и родным, самопожертвование… И тоже будет прав.


Ф а л ь к (на мгновение возникает). Не буду! Ужас! Молчать! Навеки молчать! (Впадает в очередную горестную прострацию).


Б и б е р. И самый поразительный пример – современная война. Вы утверждаете, что все несогласия воюющих сторон тысячекратно легче решить миром, а не войной. Готов согласиться, что вы правы. Но ведь ваша правота оборачивается против вас. Если правители мира пошли на войну не по объективной неизбежности, а по злой воле, раздувшей муху разногласий в слона раздора, то ведь они были заранее убеждены, что в их злой воле содержится объективная возможность совершить такое превращение ничтожной мирной мухи в грозного слона войны. Они не сомневались, что народы примут их решения и дружно отправятся на фронт. Конечно, люди потом устанут от тягот войны, истерзаются от ее страданий и проклянут ее – но не дольше, чем на оставшуюся жизнь своего поколения. И идут они на войну с музыкой, с песнями, не рвут на себе заранее волос, не кидаются с полученным оружием на своих командиров, чтоб не дать войне совершиться. Вам это ничего не говорит, диктатор?


Впервые – и в последний раз – за все время спора Гамов растерялся. Философ Орест Бибер нашел аргументы, от которых не отделаться легковесными возражениями. Я, впрочем, не услышал в аргументации Бибера чего-либо принципиально нового. Я не философ, но о том, что в душе человека изначально заложена воинственность, слыхал много раз. Я мог бы сам опровергнуть Бибера, но Гамов сделал это сильней. Когда Бибер закончил свою небольшую речь, Гамов был уже вооружен для отпора.


Г а м о в. Вы правы, философ, человек одарен способностью сражаться, когда в том нужда. И в нем возникает ярость разрушения, если нужно что-то разрушить. Но не делайте воинственность человеческой натуры главным в человеке. Человек разнообразен. Да, он умеет разрушать – и временами делает это с охотой. Но он и создает – и в миллионы раз охотней создает, чем разрушает. Он может убить другого человека – и тоже порой с охотой. Но разве не дороже ему создание людей, создание своей семьи. Да и становится убийцей он чаще всего, чтобы охранить свое создание – свою любовь к жене, своих детей, свой дом, творение рук своих, своего ума, своего вдохновения. Он и разрушитель-то потому, что созидатель. Созидание – вот главное, вот сокровенное свойство человека. Всего тысячи лет назад жалкие стаи людей ютились в пещерах, защищая свое хрупкое существование от всего окружающего, ибо так много кругом было враждебного – разбушевавшаяся природа, дикие звери, соседи в другой пещере, болезни, голод. И как защищал? Чем защищался? Творчеством защищался, тем, что с первых лет своего бытия стал созидателем. История человечества – это история творца, вот где ищите истину истории. Поглядите кругом. Вы не увидите плодов войн, хотя они вспыхивали, вы справедливо сказали, при жизни каждого поколения. Но вы увидите миллионы людей вместо прежних тысяч, величественные города вместо пещер, богатые одежды вместо шкур, вкусную и сытную еду, прекрасное здоровье, долгую жизнь вместо короткого века! А наши книги, наши картины, наша музыка! Вся наша грандиозная культура! Наш непостижимо огромный интеллект! Все это плоды созидания, а не разрушения. Результат творчества, а не военных схваток. Да, воинственность дарована человеку, но как она ничтожна, как бесконечно мала сравнительно с другими его дарованиями. И сегодня – тем более. Воинственность была некогда необходима. Но сегодня в ней нет нужды. Сегодня нет ни одного расхождения между государствами, которое могло бы оправдать гибель хоть одного ребенка. И кто в нынешних условиях богатства, процветания, интеллектуальной высоты возрождает древнюю воинственность, тот, глубоко убежден, ограниченный человек с низким умственным потолком, совершенно не понимающий истинной природы человека. И если люди пробираются к власти и приводят в движение могучие рычаги этой власти для своих атавистических желаний, то они самые подлые злодеи. И их надо судить судом беспощадным, тем свирепым судом, который единственно отвечает их собственной свирепости. Вот те идеи, какие я выразил в моей «Декларации о войне». Надеюсь, я ясно разъяснил свою позицию?


Б и б е р. Вас надо понять так, что вы больше не хотите спорить?


Г а м о в. Больше не о чем спорить. Меня вы не переубедите. Боюсь, что и я вас не смогу переубедить.


Б и б е р. Тогда последний вопрос – и на несколько иную тему.


Г а м о в. На иную тему – пожалуйста.


Б и б е р. Диктатор, вы сказали, что Кортезия много богаче Латании. Вы разрешаете писать в «Трибуне», что жизненный уровень в Кортезии выше, чем у вас в стране, что в ней много таких жизненных удобств, до каких Латании еще далеко. Но почему вы стали руководителем Латании? Почему не переселились в Кортезию? Вы ведь и там при ваших способностях могли добиться успеха. Не исключено, и власти.


Г а м о в. Латания – моя родина.


Б и б е р. Простите мою настойчивость, но я космополит. Общечеловеческое для меня выше национального. При таких преимуществах Кортезии…


Г а м о в. Хвалить Кортезию, по-вашему, равнозначно восхвалению общечеловеческого перед национальным? Вы просто превозносите одну нацию перед другой. Вы тоже националист, только хуже обычного – восхваляете не свою родину, а чужую. Ведь вы клур, а не кортез?


Б и б е р. Да, я клур. Хорошо, сформулирую свой вопрос по-иному. У вас имеется своя философия истории и система методов, доказывающих правоту этой философии. Но в Кортезии вы могли бы с большим успехом реализовать свою философию. Такие материальные возможности…


Г а м о в. Слушайте меня, философ, и можете на весь мир опубликовывать. Только в Латании я могу выполнить свою общечеловеческую задачу – навечно ликвидировать межгосударственные войны. В Кортезии это невозможно.


Б и б е р. Не объясните, почему?


Г а м о в. Объясню. Кортезия – старая страна. Она дошла до предела своих возможностей! Богата, индустриально могуча, обеспечила высокий жизненный уровень… Ну, и что? Она неспособна развиваться дальше. Она остановилась. Ей остается либо закостенеть, либо взрывом менять свою структуру. Она разжирела – и ее душит жир. А Латания – молодая страна, в ней еще не накопилось жира, она вся в движении. Она бедней Кортезии, но уже совершенней. Кортезия – венец старого могучего развития. Латания – начало нового. Ни в одной стране я не мог бы осуществить того, что смогу здесь.


Б и б е р. Вряд ли в Кортезии согласятся с такой оценкой ее перспектив. Кортезы обожают свою страну.


Г а м о в. Не все. Проницательные кортезы уже понимают, что Кортезия завершает свою роль руководителя прогресса и передает эстафету Латании. Вам нужен пример? Перед вами наш министр внешних сношений Джон Вудворт. Он по происхождению кортез. И он любит свою страну, ценит ее успехи, бытовые удобства – и не раз ставил нам ее в пример, критикуя наши недостатки. Но он добровольно перебрался к нам. И сделал это потому, что понял – общественное развитие в его стране зашло в тупик, оно может лишь консервировать уже достигнутые успехи. А Латания начинает новый виток великого человеческого развития, он хочет быть первопроходцем на этом пути. У вас больше нет вопросов?


Б и б е р. Тысячи! Но меня предупредили, что на аудиенцию отведено два часа. Мы разговариваем уже третий час. Фальк, вы заснули? Почему вы молчите?


Ф а л ь к. Я думаю. Я так думаю, что костенею. Ужас, о чем я думаю!


Б и б е р. О чем вы все-таки думаете?


Ф а л ь к. Величайший герой нашего времени, знаменитый полководец объявил геройство преступлением. Как это пережить, я спрашиваю?


Б и б е р. Как-нибудь переживем. Что еще нам остается?


5


Константин Фагуста не преминул воспользоваться приездом двух гостей из Клура для новых нападок. Гамова он обвинил в противоречивости, его помощников в том, что они либо настолько тупы, что не видят этих противоречий, либо настолько трусливы, что не смеют ему возражать. «Где логика? – грозно спрашивал Фагуста в передовой статье. – С одной стороны, диктатор осыпает денежными наградами и орденами всех, отличившихся на войне, а в своей «Декларации о войне» и в беседе с гостями из Клура объявляет всех воюющих преступниками и грозит после войны предать Черному суду тех солдат и офицеров, каких сам же удостаивал награды. И с такой программой наш правитель собирается выиграть войну?»


Мне лохматый редактор «Трибуны» временами внушал возмущение, но я не мог с ним не согласиться: последовательностью программа Гамова не блистала. Временами казалось, что его стратегия одновременно преследует две разные цели – и одна мешает другой. Я высказал это Гамову. Он возразил с неудовольствием:


– Фагуста многого не понимает и не должен понимать, но вы, Семипалов, вряд ли меньше ответственны за нашу политику, чем я. А она стремится к двум разным целям. Во-первых, выиграть эту войну, а во-вторых, воспользоваться победой, чтобы уничтожить саму возможность войны. И я заранее примиряюсь с тем, что после победы мы не будем восхвалять те военные действия, какие привели нас к победе.


В общем, это были те идеи, что он повторял и до «Декларации». Но они все больше вызывали во мне сомнения. Вначале я склонен был считать их эмоциональными выплесками, но теперь стало ясно, что здесь продуманная концепция. Вызывающая фраза: «В мире нет ни одного разногласия между государствами, которое могло бы оправдать гибель хотя бы одного ребенка», была подобна внезапному залпу среди настороженной тишины. Удивляюсь, что Фагуста не сыграл на этой фразе.


Очередное заседание Ядра отвели докладу Гонсалеса о стараниях Черного суда во враждебных странах. У меня было впечатление, что разрекламированная частная война выдохлась, еще не начавшись. «Вестник Террора и Милосердия» в каждом номере печатал заочные смертные приговоры и награды за их выполнение. Но несколько террористических актов против малозначительных лиц погоды не делали.


Прищепа доложил о подготовке весеннего наступления кортезов. Через океан движутся суда с людьми и снаряжением. К весне Фердинанд Ваксель будет иметь в пять раз больше войска, чем имел, когда пошел на Забон, и начнет он с гигантского метеоудара. На побережье Кортезии переоборудуются метеостанции, их генераторы способны контролировать весь океан. На заводах сгущенной воды работают в три смены. Впервые в истории Кортезии введено ограничение на электроэнергию, основная масса ее канализируется на заводы энерговоды.


– Поняли, что имеют дело не с правительством моего дядюшки, – весело заметил Пеано. И на этот раз его радостная улыбка не камуфлировала унылое настроение. Он гордился, что его оценивают выше, чем маршала Комлина, и готовятся к битве с ним серьезней.


Гамов смотрел на весеннюю кампанию другими глазами: