Geum.ru

tza ru/index html

Вид материалаДокументы
Пут, как отдельное ведомство обширного дворцового управления, очевидно, то же, что Владимир Мономах в своем Поучении
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   30

IV


Погодин установил мнение, которое доселе, кажется, остается господствующим в нашей литературе, что в разных областях древней киевской Руси одновременно ходили гривны кун разного веса, именно киевская гривна содержала в себе серебра треть нашего фунта, новгородская полфунта, a смоленская только четверть. Это мнение основано частию на письменных памятниках, которые говорят о гривнах кун с обозначением их веса, частию на весе нескольких экземпляров старинной гривны кун, найденных в разных местах Руси. Но это мнение едва ли не следует признать простым недоразумением. Гривны разного веса принадлежали не разным областям Руси, a разным эпохам ее экономической истории. Смоленская гривна потому оказалась весом в четверть фунта, что известие о ней нашли в памятнике начала XIII в., именно в смоленском договоре 1229 г. с Ригой и Готским берегом. Но в начале XIII в. и в других областях Руси ходила гривна точно - такого же веса: такая именно гривна по договору новгородского князя Ярослава с Немцами ходила уже в самом конце XII в. (около 1199 г.) в том самом Новгороде, которому приписывают неизменную полуфунтовую гривну. Разбор различных указаний, которых здесь не излагаем, привел нас к таким заключениям. Местных постоянных гривен кун разного веса не существовало: всюду ходила одинаковая общерусская гривна. Но в XII и XIII в. эта гривна всюду постепенно становилась легковеснее. Причиной того было постепенное уменьшение прилива серебра на Русь вследствие упадка внешней торговли. Найденные гривны в полфунта или около того относятся к концу XI или началу XII в., может быть, и к более раннему времени. Но около половины XII в. ходили уже гривны немного менее 40 золотников весом, a с конца этого века вес их упал до четверти фунта и продолжал падать еще ниже в XIII в. Русская Правда в первоначальном своем виде, по некоторым, впрочем недостаточно ясным признакам, считала на полуфунтовую гривну, но окончательную редакцию получила уже при гривне в 24 золотника или около того.

V


Пут, как отдельное ведомство обширного дворцового управления, очевидно, то же, что Владимир Мономах в своем Поучении называет «нарядом» ловчим, конюшим, сокольничим (Лаврент. 242). Управители дворцовых путей и другие дворцовые сановники за свою службу в виде награды получали во владение дворцовые села, волости и даже, может быть, города на правах наместников и волостелей. Эти административные пожалования или кормления также носили название путей. Так были дворецкие «с путем», крайчие, постельничие «с путем» и проч. Пожалование путем было честью, повышением по службе: крайчий с путем считался честию выше крайчего без пути, выше и другого должностного лица, равного по должности простому крайчему. В этих путных пожалованиях заметны признаки некоторой правильности. В XVII в. дворецкие преемственно получали в путь известные доходы с одних и тех же ярославских дворцовых слобод (см, примечание на стр. 112). Крайчим с путем обыкновенно давалась во владение дворцовая волость Гороховец (Др. Р. Вивл. XX, 182). В древнерусских памятниках слово пут является с разнообразными значениями и вне дворцовой администрации. Путем называлось все, что давало доход, чем доходили до известной прибыли, пользы; отсюда путный в мысле полезного, годного, дельного; отсюда и выражение: «в нем пути не будет». Положение человека в обществе, занятие, которым он жил, было его путем. В поздней редакции Русской Правды (по изд. Калачева IV, ст. 4) читаем, что за удар жердью или за толчок потерпевшему боярину, простолюдину или некрещеному варягу платится бесчестие «по их пути». Путь—промысел, всякое прибыльное дело или доходная статья; отсюда выражение поземельных актов: «пути и ухожаи». О разбойниках, которые ходили промышлять грабежом по Волге, о «волжанах» говорил в XIV веке: «кто в путь ходил на Волгу» (П. С. Р. Лет. IV, 94 и 97). В XII в. поход князя на Литву или в степь на поганых также назывался путем (Ипат. 454 сл.). Пайщик в компании соловаров называл своим путем принадлежавшую ему долю в промысле (Сб. грам. Тр. Серг. мон. № 530, л. 1197). В дальнейшем развитии своего значения путь—право на известный доход, угодье, землю. В таком смысле употребляют княжеские грамоты XIV в. выражение «старейший путь», означавшее право на известные земли и доходы, которое принадлежало старшему великому князю в силу его старшинства (Собр. гос. гр. и дог. I, №№ 23 и 34). В таком же смысле можно понимать выражение «даннич путь» в грамоте в. кн. Андрея Александровича на Двину: сын ватамана, идучи с моря «с потками данными», с птицами, поступившими в дань, «по данничу пути», т. е. по праву или в качестве «данника», сборщика дани, получал корм и подводы с погостов,—если только не понимать этого выражения буквально в смысле попутных даннику погостов (А. Арх. Эксп. I, Л« 1). Волость, отдавая крестьянину участок земли в пользование, писала в грамоте: «да в том ему и путь дали»; писать грамоту, коей утверждалось это право пользования, значило «путь писать» (А. Юр. № 175). В литовско-русских актах пут является с более тесным значением административного округа, волости или повета; путники—начальники таких округов из местных обывателей либо даже все их обыватели (Г. Любавского, Области. деление и местн. управл. Лит.-Русск. гос. 270, 434 и 255).

[**]V
Мы коснемся лишь некоторых из тех недоумений, какие возбуждаются обоими списками и разъяснения которых надобно ждать от более подробного изучения этих документов.

Легко заметить, что первый «список» не есть точная копия с подлинного акта, a его переделка или парафраза. Начав говорить от имени давшего грамоту кн. Димитрия, список потом выражается о нем в третьем лице, переходя в простое повествование о том, за что Новосильцев из купцов был пожалован в бояре и как составлена была эта «местная» грамота. По летописям не известно большинство лиц, упоминаемых в списке, Из советников нижегородского князя, которых рассаживает грамота, на первом месте встречаем тысяцкого Димитрия Алибуртовича, князя волынского. Этот тысяцкий своим титулом, очевидно, и заинтересовал Арт. Петр. Волынского, благодаря чему документ и попал в следственное дело о знаменитом кабинет-министре имп. Анны. Этот Алибуртович—безвестный, не упоминаемый даже в старинных ваших родословных сын седьмого Гедиминовича Любарта, которого князь Волыни за неимением собственных сыновей взял «к дочце своей на свое место на княжение» (Родосл. в X кн. Времен. Общ. Истории и Др. Р. стр. 84). В грамоте имп. Иоанна Кантакузина он назван Димитрием Любартом, князем владимирским (Истор. Библ. VI, приложения, № 6). Старший сын этого Любарта княжил после отца на Волыни, a младший тревожными судьбами того времени занесен был на берега Волги и служил нижегородским тысяцким. Из других советников нижегородского князя только о Т. Новосильцеве говорит местная летопись под 1371 г. (Др. Росс. Вивл. XVIII, 72. Нижегор. летописец, изд. А. Гациским, стр. 15). Об остальных 7 боярах нет ясных указаний ни в летописях, ни в родословных. Любопытная черта нижегородского боярского совета, описываемого в грамоте,—численное преобладание князей. Летопись, рассказав, как московский великий князь Димитрий в самом начале своего княжения взял волю над князем ростовским, a галицкого и стародубского согнал с их княжений, прибавляет, что тогда «вси князи» отъехали в Нижний, «скорбяще о княжениях своих» (Ник. IV, 5). Сличая княжеские имена в грамоте с родословной стародубских князей, можно догадываться, что некоторые из них сидели в совете нижегородского великого князя. В таком случае любопытное по составу общество представлял этот совет, в котором заседали князья-изгнанники из соседних уделов, бедный Гедиминович, пришедший с берегов Стыря или Западного Буга, и два бывшие нижегородские купца.

Другой список еще загадочнее. Он имеет вид не парафразы или извлечения, a копии с подлинной грамоты более ранней, чем та, которая служила подлинником для первого списка. В конце копии помечено, что подлинная грамота находится в нижегородском Печерском монастыре. Грамота писана в 6876 (1368) году. Начинаясь как будто указом от лица великого князя Димитрия, она потом получает вид протокола великокняжеского постановления, состоявшегося «по челобитью» бояр и князей, «по печалованию» архимандрита нижегородского Печерского монастыря и по благословению местного епископа. В списке замечено, что князь великий велел боярам и дьякам руки приложить к грамоте и что назади ее 7 рук приложено; но в описке значится только 5 рук: печерского архимандрита, «казенного боярина» и трех дьяков, из которых двое названы «указными». В числе нижегородских бояр по этому списку еще нет ни кн. Д. Волынского, ни Д. И. Лобанова. Но в этой грамоте, которой, как и первой, в. князь «пожаловал своих бояр и князей», не 8, как в первой, a 60 имен. Невероятно, чтобы все это были думные люди нижегородского великого князя XIV века: такой многолюдной боярской думы не было даже в боярской Москве XV и XVI в. Впрочем в самом акте есть указание на то, что в нем перечисляются не одни бояре. Отчества первых 15 лиц прописаны с вичем; остальные, в том числе три дьяка, поименованы просто, как рядовые служилые люди (Иван Григорьев сын Медведев), один даже уменьшительным именем и без отчества (Афоня Брылов). Очевидно, грамота указывает места не одним боярам, но всему двору нижегородского князя и не в думе, a за торжественным княжеским столом. Можно думать, что в списке Соловьева перечислены только первые 8 бояр; остальные не интересовали Арт. П. Волынского и опущены. Но и в грамоте 1368 г. печерским архимандритом назван Иона, a мы ожидали бы Дионисия, основателя и первого архимандрита этой обители, в 1374 г. ставшего епископом суздальским и нижегородским. Обе грамоты даны «по благословению владычню Серапиона нижегородского и городецкого и курмышского и сарокого». В других источниках не встречаем ни имени такого епископа, ни такого названия его епархии. Этот и другие вопросы, вызываемые обеими грамотами, могут быть разрешены только специальным исследованием по темной истории суздальско-нижегородской иерархии XIV в. Если бы можно было доказать, что епископ Серапион был ближайшим предместником Дионисия по суздальско-нижегородской кафедре, то грамоту по списку Соловьева следовало бы отнести к 1368—1374 годам, даже точнее к 1372 — 1374 гг., так как в титулах и в. кн. Димитрия Константиновича, и епископа Серапіона уже значится г. Курмыш, построенный в 1372 г.