Филадельфия, где родился Фрэнк Алджернон Каупервуд, насчитывала более двухсот пятидесяти тысяч жителей. Город этот изобиловал красивыми парками, величественными зданиями и памятниками старины

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 30

Что же касается домов старшего и младшего Каупервудов, столь недавно и с таким блеском объединившихся в дни процветания, а теперь связанных горестными узами общей беды, то жизнь в них почти замерла: Источником этой жизни был Фрэнк Алджернон. Он придавал силу и мужество отцу, вдохновлял и благодетельствовал братьев, был надеждою детей, опорой жены, величием и гордостью имени Каупервудов. В нем воплощались для всех его близких удача, сила, честолюбивые стремления, достоинство и счастье. Но теперь его ярко горевшая звезда померкла и, видимо, близилась к закату.

С того самого утра, когда роковое письмо, словно бомба, разрушило весь привычный жизненный уклад Лилиан Каупервуд, она пребывала в каком-то полумертвом состоянии. Вот уже несколько недель Лилиан, по-прежнему методически выполняя свои обязанности — во всяком случае так это выглядело со стороны,— предавалась неотвязным и мучительным думам. Она была глубоко несчастна. Ей минуло сорок лет, и к этому времени ее жизнь, казалось бы, должна была покоиться на прочной, незыблемой основе, а теперь ей грозила опасность быть вырванной жестокой рукой из. родимой почвы, где она жила и цвела, и выброшенной увядать в палящем зное горестей и унижений.

Что же касается Каупервуда-старшего, то все его дела стремительно шли под уклон. Как мы уже говорили, его вера в сына была безгранична, но он понимал и без конца твердил себе, что Фрэнк в какой-то момент, видимо, совершил ошибку и теперь жестоко расплачивается за нее. Старик, конечно, считал, что Фрэнк был вправе попытаться спастись уже известным нам способом, но не мог не страдать от сознания, что его сын попался в капкан обстоятельств, вызывавших сейчас все эти толки. Фрэнк, по его мнению, был на редкость блестящим человеком. Он мог бы добиться исключительных успехов, не связываясь ни с городским казначеем, ни с политическими воротилами. Городские железные дороги и политики-спекулянты погубили его. По целым дням шагая из угла в угол, старый Каупервуд все яснее понимал, что его звезда близится к закату, что крах Фрэнка — и его крах и что этот позор — публичное обвинение в бесчестных действиях — несет погибель и ему. За несколько недель его волосы окончательно поседели, походка стала медлительной, лицо побледнело, глаза ввалились. Живописные бакенбарды напоминали сейчас старые флаги — украшения лучших, навек ушедших дней. Единственным его утешением было то, что Фрэнк полностью рассчитался с Третьим национальным банком, не остался должен ему ни единого доллара. И все-таки старик знал, что правление банка не примирится с пребыванием в его составе человека, чей сын способствовал расхищению городской кассы и фигурировал сейчас во всех связанных с этим делом газетных сообщениях. Кроме того, Генри Каупервуд был стар. Ему пришла пора уходить в отставку.

Развязка наступила в. тот день, когда Фрэнк был арестован по обвинению в присвоении общественных средств. Старик был предупрежден сыном, которого в свою очередь предупредил Стеджер, что этого не миновать, и. как всегда, отправился в банк, хотя ему и казалось, что тяжелый камень пригибает его к земле. Прежде чем выйти из дому после бессонной ночи, он написал на имя председателя правления Фруэна Кессона прошение об отставке, чтобы немедленно вручить его. М-р Кессон, коренастый, хорошо сложенный и весьма привлекательный с виду мужчина лет пятидесяти, в душе облегченно вздохнул при виде этой бумаги.

— Я понимаю, как вам тяжело, мистер Каупервуд,— сочувственно сказал он.— Мы — я вправе сказать это от имени всех членов правления — переживаем вместе с вами ваше горе. Нам "вполне понятно, каким образом ваш сын оказался причастным к этому делу. Он не единственный банковский деятель. замешанный в делах городского управления. Далеко не единственный! Это старая система. Мы высоко ценим вашу верную тридцатипятилетнюю службу. Если бы у нас была хоть малейшая возможность помочь вам в преодолении этих временных трудностей, мы были бы только счастливы, но вы сами банковский деятель и понимаете, что сейчас такой возможности нет. Во всех делах сумятица невообразимая. Если бы буря улеглась, если бы хоть знать, когда она уляжется...

Он замолчал, ибо не мог заставить себя сказать, что ему и правлению банка чрезвычайно прискорбно расставаться с мистером Каупервудом при таких обстоятельствах. Пусть уж лучше говорит сам мистер Каупервуд.

Во время его речи старый Каупервуд делал над собой огромные усилия, чтобы вообще быть в состоянии произнести хоть слово. Он достал большой полотняный платок и высморкался, затем -выпрямился в кресле и довольно спокойно положил руки на стол. Но нервы его были напряжены до крайности.

— Я не вынесу этого!— вдруг вырвалось у старика.— Я бы очень просил вас оставить меня сейчас одного!

Кессон, щеголеватый, холеный джентльмен, поднялся и вышел из комнаты. Он очень хорошо понимал, в каком напряженном состоянии должен находиться человек, с которым он только что разговаривал. Дверь едва успела закрыться за ним, как. старый Каупервуд уронил голову на руки, и тело его затряслось от судорожных рыданий.

"Никогда, никогда я не думал, что доживу до этого!— бормотал он про себя.— Никогда не думал!"

Потом он вытер горячие, соленые слезы, подошел к окну и, глядя на улицу, стал думать о том, чем ему теперь заняться.

Время шло, а Батлер все больше терялся в догадках и все чаще задумывался над тем, как поступить с дочерью. Ее скрытность и явное стремление всячески избегать разговоров с ним убеждали его в том, что она продолжает встречаться с Каупервудом, а это рано или поздно должно было кончиться публичным скандалом. Он хотел даже пойти к м-с Каупервуд и заставить ее воздействовать на мужа, но потом передумал. Во-первых, у него не было полной уверенности, что Эйлин тайком встречается с Каупервудом, а во-вторых, м-с Каупервуд могла и не знать об измене мужа. Потом он вознамерился пойти к самому Каупервуду и пригрозить ему, но это была бы уже крайняя мера, и опять-таки у него не было никаких доказательств. Обращаться в сыскное бюро он не решался, как не решался и довериться кому-нибудь из членов своей семьи. Однажды он сам отправился побродить вокруг дома номер 931 по Северной Десятой улице, но бестолку. Дом сдавался внаем: Каупервуд уже успел от него отказаться.

Наконец Батлер остановился на следующем плане: отправить Эйлин погостить куда-нибудь подальше — в Бостон или в Новый Орлеан, где жила ее тетка со стороны матери. Но действовать надо было очень тонко, а Батлер был не мастер на такие дела; тем не менее он начал подготовку. Написал письмо к свояченице в Новый Орлеан, спрашивая, не может ли она, конечно, не выдавая его, попросить сестру на время отпустить к ней дочь и одновременно послать приглашение самой Эйлин. Но потом порвал это письмо. Через несколько дней Батлер случайно узнал, что м-с Молленхауэр и ее три дочери — Каролина, Фелиция и Альта — собираются в первых числах декабря в Европу, намереваясь побывать в Париже, на Ривьере и в Риме, и решил поговорить с Молленхауэром,— пусть он уговорит жену пригласить с собой Нору и Эйлин или в крайнем случае одну Эйлин; мотивировать это можно тем, что м-с Батлер не хочет оставлять его одного, а девушкам надо повидать свет. Это был бы прекрасный способ на некоторое время удалить Эйлин. Они собирались провести в Европе не менее полугода. Молленхауэр охотно исполнил его просьбу: обе семьи были очень дружны. М-с Молленхауэр не менее охотно согласилась — из соображений политического характера,— и приглашение состоялось. Нора была в восторге. Она жаждала хоть недолго пожить в Европе и давно мечтала о подобной возможности. Эйлин была польщена вниманием м-с Молленхауэр. Случись это на несколько лет раньше, она не замедлила бы согласиться. Но сейчас она восприняла приглашение лишь как новую помеху, как еще одно, пусть второстепенное, препятствие к ее встречам с Каупервудом. Не успела ничего не подозревавшая м-с Батлер заговорить о приглашении, полученном от навестившей ее м-с Молленхауэр, как Эйлин холодно отвергла его.

— Она очень хочет, чтобы вы поехали с ними, если отец ничего не будет иметь против,— настаивала мать.— И я уверена, что вы прекрасно проведете время. Они поживут в Париже и потом отправятся на Ривьеру.

— Ах, как чудесно!— воскликнула Нора.— Мне всегда так хотелось побывать в Париже! А тебе, Эй? Вот было бы замечательно!

— Мне что-то не хочется ехать,— отозвалась Эйлин. Она решила с самого начала не проявлять никакого интереса к этой затее, чтобы не обнадеживать отца.— Кроме того, у меня нет зимних туалетов. Я лучше подожду и поеду в другой раз.

— Что с тобой, Эйлин, опомнись!—возмутилась Нора.— Ты десятки раз говорила, что хочешь побывать за границей зимой. А теперь, когда представляется такой случай... Наряды можно сшить и там.

— Да уж за границей, наверно, найдется что-нибудь подходящее,— поддержала ее м-с Батлер.— Кроме того, у тебя еще две или три недели до отъезда.

— А они не хотят, чтобы с ними поедал кто-нибудь из мужчин, мама, в роли гида или советчика, что ли?— спросил Кэлем.

— Я тоже непрочь предложить им свои услуги,— сдержанно заметил Оуэн.

— Честное слово, не знаю,— м-с Батлер усмехнулась, прожевывая кусок.—Придется вам, сынки, спросить у них!

Эйлин стояла на своем. Ей не Хочется ехать. Это слишком неожиданно. То не так, и это не так. Тут как раз вошел старый Батлер и уселся на свое место во главе стола. Прекрасно зная, о чем идет речь, он старательно делал вид, будто это его не касается.

— Ты ведь не будешь возражать, Эдвард?— спросила его жена, в общих чертах изложив ему суть дела.

— Возражать?— с прекрасно разыгранной грубоватой шутливостью отозвался Батлер.— Что я себе, враг, что ли? Да я счастлив буду на время избавиться от всей вашей компании!

— Вот это да!—воскликнула м-с Батлер,—Воображаю, как бы ты жил здесь один!

— А я не был бы один, уж поверь мне,— сказал Батлер.— В нашем городе найдется немало домов, где мне будут рады, так что я и без вас обойдусь.

— В нашем городе найдется немало домов, куда бы тебя и на порог не пустили, если бы не я. Это уж как пить дать!— благодушно срезала его м-с Батлер.

— Что ж, тут тоже спорить не приходится,— согласился Батлер, с нежностью взглянув на нее.

Эйлин была непреклонна. Все доводы Норы и матери оказывались тщетными. Но Батлер, раздосадованный крушением своего плана, еще не сложил оружия. Убедившись, что Эйлин все равно не уговоришь принять приглашение м-с Молленхауэр, он еще немного подумал и решил прибегнуть к услугам сыщика.

В те времена особенно славилось агентство знаменитого сыщика Вильяма Пинкертона. Этот человек, выходец из бедной семьи, после многих жизненных перипетий занял очень видное положение в своей своеобразной и для многих несимпатичной профессии. Для людей, которых те или иные печальные обстоятельства побуждали прибегнуть к услугам Пинкертона, его патриотическое поведение во время Гражданской войны и близость к Аврааму Линкольну служили наилучшей рекомендацией. Это он— вернее, подобранные им люди — охранял Линкольна в продолжение всего бурного периода его пребывания у власти. Созданное Пинкертоном предприятие имело отделения в Филадельфии, Вашингтоне, Нью-Йорке и во многих других городах. Батлер не раз видел вывеску филадельфийского отделения, но не пожелал туда обратиться. Приняв окончательное решение, он надумал поехать в Нью-Йорк, где, как ему говорили, находилось главное агентство.

Накануне он попросту сказал, что уезжает на один день, как он это делал неоднократно. До Нью-Йорка было пять часов езды по железной дороге, и он прибыл туда к двум часам дня. В конторе, расположенной в нижней части Бродвея, Батлер спросил директора и был принят высоким мужчиной лет пятидесяти, седоволосым и сероглазым, грузного сложения, с крупным, несколько одутловатым, но умным и хитрым лицом. Его короткие руки с толстыми пальцами во время разговоров с клиентами непрерывно барабанили по столу. Одет он был в темно-коричневый сюртук, показавшийся Батлеру чересчур франтоватым, а в галстуке у него красовалась брильянтовая булавка в форме подковы. Сам старый Батлер неизменно одевался в скромный серый цвет.

— Добрый день!— произнес он, когда мальчик ввел его к этому достойному мужу, отпрыску ирландца и американки, носившему фамилию Мартинсон.

М-р Джилберт Мартинсон кивнул в ответ, потом измерил Батлера взглядом и, угадав в нем человека с сильным характером и, вероятно, занимающего видное положение в обществе, встал и предложил ему стул.

— Прошу садиться,— сказал он, рассматривая посетителя из-под густых косматых бровей.— Чем могу служить?

— Вы директор, если не ошибаюсь?— осведомился Батлер, испытующе глядя на него.

— Да, сэр—просто отвечал Мартинсон.— Я занимаю здесь пост директора.

— А что, самого мистера Пинкертона, владельца конторы, сейчас нет?— осторожно спросил Батлер.— Не сочтите за обиду, но я хотел бы поговорить с ним лично.

— Мистер Пинкертон сейчас в Чикаго, и я жду его обратно не раньше чем через неделю или дней десять— отвечал м-р Мартинсон.— Вы можете говорить со мной так же откровенно, как с ним. Я здесь его замещаю. Но, конечно, вам виднее.

Батлер немного поколебался, мысленно оценивая собеседника.

— Скажите, вы человек семейный?— задал он, наконец, несколько неожиданный вопрос.

— Да, сэр,— серьезно отвечал Мартинсон.— У меня жена и двое детей.

Как опытный сыщик, он понял, что речь сейчас пойдет о дурном поведении кого-нибудь из членов семьи — сына, дочери, жены. С такими случаями он сталкивался нередко.

— Я, видите ли, думал поговорить с самим мистером Пинкертоном, но если вы его замещаете...—Батлер не докончил фразы.

— Да, сэр, я здесь руковожу всей работой,— сказал Мартинсон.—Вы можете довериться мне так же. как доверились бы самому мистеру Пинкертону. Попрошу вас ко мне в кабинет! Там нам удобнее будет беседовать.

Он поднялся и указал Батлеру на смежную комнату, с окнами, выходящими на Бродвей; в ней стоял массивный продолговатый стол из гладкого отполированного дерева и четыре стула с кожаными спинками, на стене висело несколько картин, изображающих те боевые эпизоды Гражданской войны, которые привели к победе северян. Батлер не без колебания последовал за Мартинсоном. Мысль посвятить постороннего человека в дела Эйлин претила ему. Даже сейчас он еще не был уверен, что решится заговорить. Он только посмотрит, "что представляют собой эти ребята",— говорил себе старик, и тогда уж решит, как ему быть. Он подошел к одному из окон и уставился на улицу, кишевшую бесчисленными омнибусами и экипажами. М-р Мартинсон спокойно затворил дверь.

— Итак, чем могу быть вам полезен, мистер...—он остановился, рассчитывая с помощью этого невинного трюка узнать имя посетителя. Иногда это ему удавалось, но Батлер был не так-то прост.

— Я все еще в нерешительности, начинать ли мне это дело,— медленно произнес Батлер,— Тем более, пока у меня нет полной уверенности, что все будет обставлено должным образом. Мне нужно кое-что разузнать о... получить кое-какие сведения... Но это Дело сугубо частного характера...

Он замолчал, обдумывая, как лучше сказать, и в то же время не спуская глаз с Мартинсона. Тот отлично понял его душевное состояние. Таких случаев он навидался немало.

— Pазрешите мне прежде всего сказать вам, мистер...

— Скэнлон, если вам непременно нужно имя,— мягко прервал его Батлер.— Оно не хуже всякого другого, а своего настоящего имени я до поры до времени предпочитаю не называть.

— Пусть будет .Скэнлон,— так же мягко повторил Мартинсон.— Мне, право, все равно, настоящее это ваше имя или нет. Я только что собирался вам сказать, что вы можете и совсем не называть своего имени; но это зависит от того, какого рода сведения вам нужны. Дело же ваше, смею вас уверить, останется в тайне, словно вы никогда ни с кем о нем не говорили. Престиж нашей организации зиждется на оказываемом нам доверии, и мы не можем им злоупотреблять. Это привело бы к нежелательным последствиям. Среди наших служащих есть мужчины и женщины, работающие свыше тридцати лет,— мы никогда никого не увольняем, разве только за очень серьезный проступок, но мы подбираем таких людей, которых не приходится увольнять за серьезные проступки. Мистер Пинкертон великолепно разбирается в людях. У нас есть сотрудники, которые даже считают себя сердцеведами. За год мы выполняем свыше десяти тысяч поручений во всех концах Соединенных Штатов. Мы ведем дело лишь до тех пор, пока это угодно клиенту. И стараемся узнать лишь то, что нужно знать клиенту. Мы не вмешиваемся, без необходимости в чужие дела. Если оказывается, что мы не можем получить требуемые от нас сведения, мы немедленно сами заявляем об этом. От многих дел мы отказываемся наотрез и даже не начинаем их. Может случиться, что и ваше дело принадлежит к их числу. Мы не гонимся за поручениями и не скрываем этого. Некоторые дела политического характера или же дела, имеющие целью сведение личных счетов, мы просто отказываемся вести, не желая быть к ним причастными. Теперь судите сами. Вы, надо думать, человек бывалый. Я тоже. Так можете ли вы себе представить, чтобы такая организация, как наша, злоупотребила чьим-либо доверием?

Он замолчал и пристально посмотрел на Батлера, ожидая подтверждения.

— Едва ли.— отвечал Батлер,— Вы правы. Но все-таки нелегко выставлять на свет свои частные дела,— с грустью добавил старик.

Оба некоторое время молчали.

— Ну что ж,— произнес, наконец, Батлер.— Вы производите на меня впечатление порядочного человека, а мне нужен совет. Учтите, я готов хорошо заплатить, а то, что меня интересует, нетрудно выяснить. Мне желательно узнать, встречается ли некий субъект, проживающий в том же городе, что и я, с одной женщиной, и если встречается, то где именно. Я думаю, для вас это не представит затруднений?

— Ничего не может быть проще,—отвечал Мартинсон,— Мы все время выполняем такие поручения. Разрешите, мистер Скэнлон, облегчить вам задачу. Мне совершенно ясно, что вы не желаете говорить больше того. что необходимо, и мы тоже не хотим узнавать от вас ничего лишнего. Нам, конечно, нужно знать, какой город вы имеете в виду, а также одно из имен — его или ее,— необязательно оба, если только вы сами не захотите пойти нам в этом смысле навстречу. Иногда, зная имя одного лица—его например,—и имея описание женщины—конечно, совершенно точное — или ее фотографию, мы через некоторое время уже сообщаем то, что интересует клиента, но, разумеется, более точные данные упрощают нашу работу. Но это уж как вы считаете для себя удобнее. Сообщите мне ровно столько, сколько вы найдете нужным, и я гарантирую, что мы сделаем все от нас зависящее, чтобы добыть интересующие вас сведения.

— Гм! Видите ли, в чем дело,— сказал Батлер, решившись, наконец, хотя и не без внутреннего сопротивления,—я буду откровенен с вами.— Мое имя не Скэнлон, а Батлер. Я живу в Филадельфии. Там есть один банкир, некий Каупервуд — Фрэнк А.Каупервуд...

— Одну минутку,— прервал его Мартинсон, доставая из кармана блокнот и карандаш.—Сейчас я запишу. Как вы назвали его?

Батлер повторил.

— Так. Я слушаю вас.

— У него контора на Третьей улице —"Фрэнк А. Каупервуд"—там вам любой покажет. Он недавно обанкротился,

— А, этот!—вставил Мартинсон.—Я о нем слышал. Он замешан в какой-то истории с растратой городских средств. Вы, вероятно, не пожелали обратиться в наше филадельфийское отделение, чтобы не посвящать тамошних агентов в свои дела. Не так ли?

— Совершенно верно, а человек этот тот самый, о котором вы слышали,— отвечал Батлер,— Я не хочу, чтобы в Филадельфии кто-нибудь знал о моем деле. Потому я и приехал сюда. Этот Каупервуд живет в собственном доме на Джирард авеню, номер девятнадцать тридцать семь. Его тоже нетрудно сыскать.

— Само собой разумеется,— подтвердил м-р Мартинсон.

— Так вот я хочу узнать о нем... и об одной женщине, вернее девушке...

Старый Батлер умолк, и лицо его страдальчески нахмурилось при необходимости упомянуть имя Эйлин. Он никак не мог примириться с этой мыслью,— он так любил свою дочь, так гордился своей Эйлин. В груди его накипала ненависть к Каупервуду.

— Ваша родственница, надо полагать?—деликатно осведомился Мартинсон.— Вам не нужно ничего сообщать мне, если можно, опишите только ее наружность. Нам этого будет достаточно.

Он ясно видел, что имеет дело с почтенным старым человеком и что тот сильно удручен. Об этом свидетельствовало вдруг отяжелевшее, печальное лицо Батлера.

— Вы можете говорить со мной откровенно, мистер Батлер,— добавил он.— Я понимаю вашу нерешительность. Мы хотим получить от вас только такие сведения, которые дадут нам возможность действовать, ничего больше.

— Да,— угрюмо подтвердил Батлер,— это моя родственница. Скажу вам прямо: моя дочь. Вы кажетесь мне честным. разумным человеком. Я ее отец и ни за что на свете не хотел бы причинить ей хоть малейшее зло. Я пытаюсь спасти ее — и только. Он — вот кто мне нужен!

Его огромная рука сжалась в кулак.

Этот жест не укрылся от Мартинсона; он сам был отцом двух дочерей.

— Я понимаю, что вы должны чувствовать, мистер Батлер,— сказал он.— Я ведь тоже отец. Мы сделаем для вас все, что в наших силах. Если вы мне подробно опишете ее или дадите возможность одному из моих агентов взглянуть па нее, как бы случайно, у вас дома или в конторе, я думаю, что мы очень скоро сумеем вам сказать, происходят ли между ними более или менее регулярные встречи. Это, кажется, все, что вы хотите узнать, не правда ли?

— Все,— хмуро подтвердил Батлер.

— Что ж, на это много времени не потребуется, мистер Батлер: дня три-четыре, если нам повезет, в крайнем случае — неделя, десять дней, две недели, но уж никак не больше. Все зависит от того, как долго вы прикажете нам следить за ними, в случае если в первые дни ничего не удастся обнаружить.

— Я хочу узнать правду, сколько бы это ни отняло времени,— с горечью отвечал Батлер.— Я должен знать, хотя бы на это потребовался месяц, два, три. Должен!— с этими словами старик поднялся; исполненный решимости, непреклонный.— Пришлите мне людей опытных и тактичных. Лучше всего человека, который сам отец, если у вас есть такой и если он умеет держать язык за зубами.

Blog