Работа подготовлена в рамках программы "Обновление гуманитарного образования в России", осуществляемой Государственным комитетом РФ по высшему образованию и Международным Фондом "Культурная инициатива".
| Вид материала | Документы |
СодержаниеСоциология на неокантианской |
- Стран латинской америки, 6538.38kb.
- История России с древнейших времен до конца XX века в 3-х книгах, 8207.6kb.
- История России с древнейших времен до конца XX века в 3-х книгах, 6479.5kb.
- А. А. Радугин философия курс лекции, 4447.73kb.
- Федеральное агентство по образованию государственное образовательное учреждение высшего, 954.01kb.
- Р. Н. Герчикова менеджмент учебник, 9303.37kb.
- Б. В. Томашевский, 4813.81kb.
- Н. Е. Булыгин дендрология 2-е издание. Переработанное и дополненное допущено Государственным, 5091.23kb.
- Тематический обзор оэср по высшему образованию визит экспертов оэср в рамках подготовки, 64.53kb.
- История мировой экономики хозяйственные реформы 1920-1990 гг. Под, 1166.08kb.
СОЦИОЛОГИЯ НА НЕОКАНТИАНСКОЙ
ПЛАТФОРМЕ:
Б. КИСТЯКОВСКИЙ И В. ХВОСТОВ
Призыв "назад к Конту", который прозвучал в середине 60-х годов в немецких философских кругах и привел к созданию неокантианства в 90-е годы прошлого столетия и первое десятилетие нашего века, захватил воображение и большого ряда русских исследователей. Долгое господство позитивизма в социологии было поколеблено. Неокантианство серьезно изменило ситуацию в социальной науке, заложив в теории "великое противостояние" (исторической необходимости и долженствования, "понимания" и объяснения, факта и ценности, социологического реализма и номинализма). Подавляющая часть русских неокантианцев объединялись вокруг идей Баденской школы, с различными, впрочем, иногда существенными оговорками и дополнениями. Философско-исторические работы Г. Риккерта и В. Виндельбанда, социологические исследования Р. Штаммлера, Ф. Тенниса и особенно Г. Зиммеля переводились и печатались в журналах и отдельными изданиями, обстоятельно обсуждались в печати. Русские неокантианцы не были простыми имитаторами западных идей, а весьма оригинальными соперниками немецких коллег. Не случайно ряд исследований по логике и социальным наукам, праву, статистике, социологии и др. был вначале опубликован русскими авторами (Л. Петражицким, В. Борткевичем, Б. Кистяковским, А. Гуревичем и другими) в Германии, где они приобрели известность среди специалистов.
Уже первые выступления неокантианцев приняли форму диалога по поводу методологической дихотомии гуманитарных и естественных наук и, соответственно, - исходных принципов и понятий первых наук, вначале истории, потом - социологии. Знаменитый кантовский вопрос: "Как возможно теоретическое естествознание?" был неокантианцами переформулирован - "как возможна теоретическая социология?" При этом выяснилось, что многие социологические понятия позитивизма были либо результатом механической редукции из естествознания, превращаясь в малосодержательные ярлыки, либо были систематизацией обыденного сознания, т.е. того, что Ф. Бэкон называл "идолом рынка". Л. Петражицкий иронично отмечал в связи с этим, что все это напоминает ситуацию, когда объединение растений в одну группу с кулинарной точки зрения (так называемая зелень) механически возводится в ранг научного ботанического обобщения.
В противовес позитивистскому сведению сущности общественных явлений к набору относительно простых и строго неизменных законов, якобы общих для широкой "био-психо-социо" сферы, неокантианцы выдвинули идею специфичности гуманитарных "наук о духе", о "должном", имеющих дело с реальностью особого рода - культурой, сферой ценностей. Соответственно главной методологической процедурой объявлялась не фиксация "механического детерминизма" социальных процессов, а "понимание" их субъективного смысла, сочетания детерминизма и телеологии. Менее всего "социальные факты" можно мыслить по Дюркгейму, т.е. как "вещи", утверждал П. Новгородцев, их надо сопереживать как "ценность", как реализацию целей.
Неокантианство резко столкнулось на русской умственной арене с двумя влиятельными течениями - с позитивизмом (прежде всего в лице субъективной школы) и марксизмом. Многие из русских неокантианцев прошли через влияние марксизма, но не оставили его без последующей критики, иногда очень серьезной. Именно борьба с позитивизмом, несмотря на то, что психологический редукционизм для ряда позитивистских школ и неокантианства был общей методологической позицией, подтолкнул его к неопозитивизму, т.е. сильно способствовал общему процессу эволюции русской социологии [1].
1. Богдан (Федор) Александрович Кистяковский (1868-1920)
Известный русский литератор Андрей Белый в мемуарной книге "Между двух революций" вспоминал о странном и противоречивом впечатлении, произведенном на него Богданом Кистяковским: косолапый и бледный великан, с огромной опущенной головой, голубыми глазами, с редкими желтыми волосами и всклоченной бородой такого же цвета; он, казалось бы, должен давить всех окружающих своим весом и размерами, а он "...гнулся, конфузился, во всем спотыкался: в словах, в интонациях, в жестах, боясь оторвать сапожищем своим платье дамы". Впрочем, этот внешне конфузливый великан имел характер железный. И сформировался он у него рано. Юного Богдана за вольнодумье дважды исключали из гимназии, за антиправительственную деятельность, трижды выгоняли из разных университетов, несколько раз арестовывали и сажали в тюрьмы.
Богдан (Федор) Кистяковский родился в 1868 г. в семье профессора Киевского университета Александра Федоровича Кистяковского, известного специалиста по истории права, деятеля народного просвещения. Церковное имя Федор он получил в честь своего деда, сельского священника, гражданское - Богдан - в честь Богдана Хмельницкого. Впрочем, оба имени этимологически близки. В отличие от старшего брата, ставшего крупным естествоиспытателем (и членом АН СССР в конце 20-х годов), Богдан, вслед за отцом, еще в гимназии решил избрать гуманитарную карьеру. Он изучал философию и общественные науки попеременно в Киевском, Харьковском и Дерптском университетах на историко-филологическом и юридическом факультетах.
Испытывая неудовлетворение от полученных знаний и желая завершить высшее образование, Кистяковский в 1895 г. уехал, как когда-то и его отец, на четыре года в Германию, где в Страсбургском университете слушал лекции В. Виндельбандта и в Берлинском университете - Г. Зиммеля, интеллектуальное обаяние которого легко обнаруживается в первой книге Кистяковского "Общество и личность" (1899), опубликованной на немецком языке [2]. В русской печати, оперативно следившей за социологическими новинками, мгновенно появилась положительная рецензия на "методологические штудии" Кистяковского [3, С. 379-381]. На Западе лестными рецензиями на эту книгу откликнулись С. Бугле, К. Дайхем, А. Фирканд. В Германии Кистяковский близко сошелся с рядом немецких коллег - философом Э. Ласком, правоведом Г. Еллинеком (на семинаре которого он занимался в 1901-1902 гг.) и социологом М. Вебером. С последним он подружился, консультировал по "русскому вопросу". Так, брошюра Вебера "Исторический очерк освободительного движения в России и положение буржуазной демократии" (1906 г.) была написана не без влияния Кистяковского, а на русский язык ее перевела жена Кистяковского - Мария Вильямовна. Царская цензура подвергла сожжению это издание. Научные связи с немецкими исследователями Кистяковский не прерывал в течение всей последующей жизни и регулярно ездил в Германию для получения и обновления научных знаний.
По возвращении в России Кистяковский сдает магистерский экзамен в Московском университете и в 1906 г. приступает к чтению курсов в Высшем коммерческом училище, а в 1909 г. становится приват-доцентом Московского университета по кафедре энциклопедии и истории философии права. Перед ним открывалась возможность стать ординарным профессором. В качестве диссертации он планировал защитить свою первую работу. Хотя она и была им защищена в 1898 г. в Германии, права на получение звания в России не давала. Однако обстоятельства изменились.
После знаменитого разгрома Московского университета. когда более ста преподавателей покинули кафедры в знак протеста против политики министра народного просвещения Л. А. Кассо, направленной на уничтожение академических свобод, Кистяковский, как сторонник идей интеллектуального либерализма, присоединился к ним. Он переехал из Москвы в Ярославль, где в 1911 г. будучи приват-доцентом читал лекции по философии права в Демидовском юридическом лицее, печатался в местных земских газетах. С 1906 г. в течение ряда лет Кистяковский сотрудничает в изданиях П. Струве - журналах "Русская мысль", "Свобода и культура" и других. Дружеские отношения с издателем продолжались долгое время вплоть до полного разрыва в 1915-1916 гг., когда Струве, отстаивая идею "Великой России", стал высокомерно отрицать за украинским народом даже право на язык, что не могло быть принято Кистяковским, сторонником украинского "возрождения".
В 1913-1917 гг. Кистяковский редактировал высоко престижный среди специалистов журнал "Юридический вестник", который не замыкался на освещении только узких юридических вопросов, а обсуждал также многие актуальные проблемы социологии: вопросы мировой войны, общественной солидарности, применения тейлоризма в русской промышленности и др. Этот журнал объединял научные исследования Московского, Петербургского и Казанского юридических обществ при соответствующих университетах, а также Московского общества имени А. И. Чупрова для разработки общественных наук. Как редактор, Кистяковский был совершенно чужд идейной нетерпимости: в "Юридическом вестнике" сотрудничали не только неокантианцы, но и многие позитивисты, в частности молодой П. Сорокин, который опубликовал там свои развернутые возражения некоторым взглядам Кистяковского, много печатавшегося в журнале, участвуя в обсуждении ряда вопросов, волновавших русских социологов.
Осенью 1917 г. Кистяковский переезжает из Москвы в Харьков, где защищает магистерскую диссертацию и по рекомендации высоко ценившего его профессора А. Н. Фатеева, по совокупности работ избирается профессором в местном университете. Весной 1918 г. он едет в Киев, где вместе с В. И. Вернадским и М. Туган-Барановским принимает участие в создании Украинской академии наук и даже добирается до ставки генерала белого движения А. И. Деникина с защитой прав этого учреждения.
С января 1919 г. Кистяковский становится академиком по разряду социологии и в качестве профессора Киевского университета читает лекции по социологии и философии права, и одновременно становится внештатным профессором Московского университета по истории социологии и политических учений. Еще в 1917 г. им было задумано сочинение "Науки о праве. Методологическое введение в философию права", в которой Кистяковский надеялся подвести черту под дискуссиями первых двух десятилетий XX в., ответить на все критические отклики на его главную работу "Социальные науки и право" 1916 г. Но работа, за исключением маленького наброска, так и не увидела свет в силу исключительных обстоятельств гражданской войны [5. С. 31-47].
В 1920 г. "Русский исторический журнал" (№6) опубликовал длинный скорбный список деятелей науки и культуры, ушедших из жизни за период 1917-1920 гг. Среди них упоминались умершие после неудачных операций ведущие социологи русского неокантианства: А. С. Лаппо-Данилевский (1919), Б. А. Кистяковский (1920) и покончивший самоубийством В. М. Хвостов (1920). Их несвоевременный и неожиданный уход из жизни был оценен академическими кругами как невосполнимая утрата для отечественной социологической науки.
В своей крупной работе "Общество и личность" (высоко оцененной Г. Зиммелем, П. Струве и В. Виндельбандом) Кистяковский четко изложил свою методологическую программу, полагая, что следование ей увеличит научный потенциал социологии. Он исследовал практику создания и употребления таких основных понятий тогдашней социологии, как "общество", "социальное взаимодействие", "Личность", "толпа", "государство", "коллективное сознание" и др. Им критически анализируется натуралистический редукционизм органической школы (Г. Спенсер, П. Лилиенфельд, А. Шефрле, Р. Вормс). По Кистяковскому, важная заслуга этой школы состоит в том, что она взглянула на общество как на живое целое, совокупность органов и функций, развивающихся по определенным естественным законам. Однако далее эта плодотворная мысль подменялась идеей, уподобляющей человеческое общество биологическому организму. Специфика общества, кстати, обязывающая выделить общую социологию в самостоятельную науку, исчезла под напором редукционизма. Фактически Кистяковский присоединяется к аргументам русской критики органицизма (Н. Михайловский, П. Лавров, Н. Кареев и другие), представленной на два десятилетия раньше. Но перекличку идей он не фиксирует, так же как и в дальнейшем своем анализе концепта "толпы" ограничивается западноевропейской литературой, неоправданно игнорируя оригинальные разработки данной проблемы русской субъективной школой.
Специфику общества Кистяковский видел в психологическом взаимодействии индивидов, а объектом социологии считал прежде всего те явления, которые возникают лишь в результате этого взаимодействия: общность чувств, желаний и другие проявления феномена коллективного сознания. Все эти явления - не простая комбинация, агрегат индивидуальных сознаний. Тут происходят качественные дополнения, этот-то "плюс" и составляет характерный признак общества как сложной системы. "Коллективный дух" - это фундамент, на котором основывается общественная жизнь с ее разделением на отдельных личностей, их сочетанием в сословия, классы, профессии, семьи и другие группы.
При психологическом взаимодействии происходит не только обогащение воли и чувств отдельного индивида, но и их ломка, обеднение, и даже уничтожение. Отсюда различные виды и формы социального господства и подчинения, играющие важнейшую роль в истории человечества. В социуме, по Кистяковскому, царит противоречивый дуализм - одни части общества подчиняются законам причинности, другие - телеологии. К последней сфере он относит нормативную часть общества, составляющую высший тип социальной связи. Обе линии дуализма то действуют независимо друг от друга, то пересекаются, усложняя тем самым общественную жизнь. Кистяковский придавал наибольшее значение указанному обстоятельству и в дальнейшем всячески защищал и развивал это положение.
В русской социологии сразу горячо поддержали и взяли на вооружение его идеи два других неокантианца - В. Хвостов и П. Новгородцев [6]. Согласно П. Сорокину, ранняя работа Кистяковского была важнейшим вкладом русского неокантианства в мировую социологию [7, С. 442]. Крупнейший американский социолог Ч. Парк, учившийся в Германии в те же годы, что и Кистяковский, вспоминал позднее, что это сочинение произвело на него весьма сильное впечатление и очень многое определило в его последующей научной деятельности как главы знаменитой Чикагской школы в социологии (20-30-е годы). Отметим, что и М. Вебер после знакомства с работой "Общество и личность" внимательно следил за публикациями Кистяковского. Как же шла научная работа Кистяковского в дальнейшем?
Как уже отмечалось, его мировоззренческие интересы в сфере "социальных наук сложились в четкую комбинацию довольно рано. Он полагал, что успехи социологии XIX в. были по-своему вдохновляющими: накоплена масса научно обработанных данных, обобщающая социологическая точки зрения пронизала ряд традиционных дисциплин - правоведение, историю, политическую экономию и т.п., созданы сложные концепции - органицизм, психологизм, марксизм. Однако считал Кистяковский, назрела необходимость другого, методологически более высокого порядка - аналитически осмыслить сделанное, оценить его подлинно научное значение, и прежде всего - методы работы. Подобный оздоровляющий анализ - удел широкого научно-философского течения. Таковым, на его взгляд, является только неокантианство. То, что "Критика чистого разума" И. Канта сделала в самосознании механистической науки конца XVIII в., неокантианство должно сделать в XX в., особенно относительно социологии и других социальных наук [8].
Все свои способности и знания Кистяковский посвятил выполнению именно этой задачи. С 1900 по 1912 гг. он опубликует серию блестящих статей. Из них две самые важные были посвящены категориям необходимости, возможности и справедливости в исследовательской работе русских социологов-позитивистов, прежде всего Н. Михайловского, признанного авторитета той поры. Статья "Русская субъективная школа и категория возможности при решении социально-этнических проблем" появилась в своеобразном философско-социологическом манифесте "Проблемы идеализма" (1902), созданном объединенными усилиями далеко непохожих по своим воззрениям мыслителей - Н. Бердяева, С. Булгакова, С. Франка, А. Лаппо-Данилевского, П. Новгородцева и других. Этот сборник сыграл огромную роль в становлении всей антипозитивистской волны в истории русской социологии.
Антипозитивистская реакция, прежде всего в лице неокантианства, стремилась подвести более глубокое философское основание под отрицание натурализма и естественнонаучных методов в социологии, пытаясь найти и обосновать другие специфические методы, переформулировать трактовку предмета социологии и ее междисциплинарных связей. Основные категории социологии, считали Кистяковский и Новгородцев, требуют тщательной философской критики и проверки. А позитивисты даже и не подозревают об этой необходимости. В результате предпринятой "критики понятий" Кистяковский пришел к следующему выводу: подавляющая часть терминов позитивистов-социологов либо механически переносилась из естествознания (превращаясь при этом в "мнимо-научные" понятия, как называли их Теннис и Петражицкий), либо была результатом не научной методологической обработки, а систематизацией обыденного сознания, благодаря чему в социологических текстах преобладали тривиальности и наукообразно изложенные общие места. Позитивисты Н. Кареев и П. Сорокин выступили против, разгорелся спор [9].
В своих последующих публикациях Кистяковский стремился, чтобы предъявленные им претензии к позитивистской социологии были более конкретными и полнокровными [10]. Поскольку главные задачи и средства их разрешения антипозитивизмом в целом, и неокантианством в том числе, понимались различно, то их реализация, естественно, приносила далеко не одинаковые результаты. Кистяковский постепенно пришел к выводу о необходимости размежевания в самом антипозитивистском движении.
С этой целью он активно принимает участие совместно с Ф. Степуном в издании международного философского журнала "Логос", призванного систематически популяризировать в академических кругах русского общества идеи "научного идеализма", под которым им понималась баденская ветвь неокантианства, противопоставляемая, с одной стороны, позитивизму и марксизму, а с другой - социально-религиозной философии (Н. Бердяев, С. Булгаков и другие). Кистяковский перевел и подготовил для этого журнала две статьи Г. Зиммеля ("К вопросу о метафизике смерти" и "Понятие и трагедия культуры") и опубликовал собственную статью, направленную против методологического субъективизма Л. Петражицкого [II. С. 193-239]. Этот этюд вызвал полемику, затянувшуюся на несколько лет.
Идеи Кистяковского поддержал Новгородцев, ученики же и сторонники Петражицкого (Г. Иванов, П. Михайлов), отмечая "серьезность" критики воззрений их учителя, выступили против Кистяковского, который вновь и вновь отвечал им. Эти споры в известной мере способствовали прояснению самосознания всех ветвей русского неокантианства, выявляя общее и различия в ряде позиций [12]. Что же касается самого Кистяковского, то он постепенно осознает необходимость "методологического плюрализма", наведения мостов между разными концептами и методами: количественными, прежде всего статистическими, процедурами и "пониманием", историко-сравнительными методами и идеальной типологией, реализмом и номинализмом, должным и необходимым, причинностью и телеологией.
Известный американский исследователь истории русской социологии Александр Вусинич на этом основании определил усилия Кистяковского как сознательное желание достичь общетеоретического синтеза в социологии [6. С. 150-152]. Не в абстрактном разведении и противопоставлении обозначенных выше принципов Кистяковский видит смысл, а в методологически правомерных комбинациях их в силу личного дарования каждого конкретного теоретика-социолога, его национальной культуры, идейных традиций и т.п. Так, например, он считал возможным заимствовать типологические приемы не только у М. Вебера и Г. Еллинека, но и у позитивиста Н. Кареева.
Замысел Кистяковского оказал влияние на В. Хвостова и особенно на позднего П. Сорокина в период создания их интегральной социологии. Впрочем, у самого Кистяковского его "методологический плюрализм" был подчас декларативным, неокантианские установки сильно довлели над ним, прежде всего когда он от методологического "должного" переходил к социологическому изучению конкретного социального "сущего". Кстати, довлели они больше в теоретико-методологической деятельности, чем в политической, в которой плюрализм достигался им намного легче. Отметим, в связи с этим, что он был почитателем и знатоком украинского политического историка М. П. Драгоманова, к сочинениям которого приложил предисловие с интересной оценкой автора [13].
Эволюцию от юношеского увлечения марксизмом к идеализму прошла большая группа русских философов и социологов - Н. Бердяев, П. Струве, С. Франк, С. Булгаков, М. Туган-Барановский; Кистяковский, всех их близко знавший, был среди них. Будучи студентом Дерптского университета, он увлеченно переводил на русский (и украинский) язык "Эрфуртскую программу", но уже к началу века он подвел черту под ранним увлечением. Сборник "Проблемы идеализма" (1902) - лучшее доказательство тому. Сердцевина идеологических воззрений позднего Кистяковского была связана с либерализмом умеренной части конституционно-демократической партии, находившейся в идейной оппозиции царизму, махровому шовинизму и революционному тоталитаризму [14].
Среди товарищей Кистяковского по партии были крупнейшие деятели русской науки - обществоведы Л. Петражицкий, Н. Кареев, М. Ковалевский, Е. Де Роберти, естествоиспытатель В. Вернадский и многие другие. Свое личное видение проблем развития страны он четко изложил в знаменитом сборнике "Вехи" (1909), в статье "В защиту права (задачи нашей интеллигенции)" [15]. Ядро его раздумий в сжатом виде таково: спецификой исторической эволюции страны является слабое развитие правового сознания у русского народа и интеллигенции, отсутствие уважения и веры в силу закона как социально-дисциплинирующей системы. Этот нигилизм по-своему даже логичен в условиях грубо сколоченных деспотических режимов, являясь особой формой неприязни к ним. Ныне же на повестке дня стоит задача сломать это нигилистическое отношение и заложить основы народного правосознания. На одной этике не возможно построить конкретных общественных форм, за видимыми проявлениями государства должен стоять навсегда легко обнаруживаемый нормативный политический идеал, который и придает крепость государству.