Д. и н., проф. Ш. Б. Чимитдоржиев

Вид материала

Документы

Содержание В.Д. Дугаров Т. В. Халудоров (Россия, г. Москва) Как бы предвестием великой

Подобный материал:

• Р. А. Хальфин 08. 12. 2006 г. N 6530-рх методические рекомендации, 1062.91kb.
• Программа студенческой олимпиады мгмсу по стоматологии 30. 10., 33.94kb.
• М. А. Рыбалко (отв редактор), проф, 973.68kb.
• Реферат циклу підручників «Україна в світовій політиці», 148.74kb.
• Колективу авторів у складі: проф. Гаращенко Ф. Г., проф. Закусило О. К., проф. Зайченко, 259.94kb.
• Программа по курсу "Уголовное право" / Сост проф. Б. С. Волков, проф. И. Д. Козочкин,, 638.15kb.
• Квалификационные тесты по дерматовенерологии Москва, 2267.11kb.
• Інформаційні технології в журналістиці: вітчизняний І світовий досвід Київ 2002, 8272.38kb.
• И научные учреждения второе переработанное и дополненное издание, 8298.18kb.
• Программа учебного курса «Международное право» для студентов, 747.97kb.

В.Д. Дугаров

(Россия, БГУ, г.Улан-Удэ)

РОССИЯ – МОНГОЛИЯ

(вопросы историографии XX в.)

Региональный аспект


Разрыв политических, экономических, а вместе с тем научных, культурных и других связей в период с середины 80-х г. вызвал определенное «затишье» и в монголоведческой научной литературе. Но как бывает в истории в науке, этот период был плодотворно использован для осмысления общественно-политических процессов, происходящих в наших странах. Длительное, достаточно догматическое толкование истории взаимоотношений наших стран с древности и до наших дней начинает проходить. Поэтому с середины 90-х г. происходит своеобразный «всплеск» в российском, региональном, бурятском монголоведении. Те исторические документы и материалы, что ранее ученые-монголоведы «подспудно» держали в «ящиках своих столов», начинают опубликовываться, и это дает известный оптимизм в новом осмыслении произошедших исторических событий.

В этот период вышли посвященные различным проблемам монголоведения многочисленные монографии, защищены докторские и кандидатские диссертации ученых России: Г.С. Яскиной «Монголия: смена модели общественного развития. Политические и экономические реформы», В.В. Грайворонского «Современное аратство Монголии; проблемы социального развития (1980 – 1995 гг.)», С.Г. Лузянина «Россия – Монголия – Китай: внешнеполитические отношения в 1911– 1946 гг.», иркутских историков Е.И. Лиштованного «Россия и Монголия в XX веке: религиозный опыт взаимоотношений (на материалах Восточной Сибири)», Ю.В. Кузьмина. В этом аспекте необходимо рассматривать монголоведение не только как чисто историческую науку, следует отметить многочисленные научные труды по филологии, этнографии, философии и другим наукам. В рассмотрении данной проблемы большую роль играли и играют ученые Бурятии и не случайно Республика Бурятия является одним из важнейших монголоведческих центров, не только в России, но и во всем мире.

В рассматриваемый период были защищены докторские диссертации бурятских ученых В.Ц. Ганжурова, Б.Р. Зориктуева, Ц.П. Ванчиковой, Л.Б. Жабаевой, А.А. Елаева. Уделяя должное и заслуженное внимание трудам ученых Москвы и Санкт-Петербурга, нельзя не отметить и традиционно высокий уровень российского монголоведения в регионах России: Улан-Удэ, Иркутске, Чите, Элисте, Владивостоке, Казани и других городах. Наиболее плодотворно в российском монголоведении продолжают работать ученые Института монголоведения, буддологии и тибетологии в Улан-Удэ, Бурятского и Иркутского госуниверситетов, других научных и учебных заведений, которыми подготовлен в минувшее десятилетие ряд коллективных сборников и монографий.

В эти годы значительно пополнили копилку бурятского монголоведения труды доктора исторических наук, профессора, заслуженного деятеля науки Российской Федерации, академика Петровской академии наук и искусств, члена-корреспондента Академии наук высшей школы, создателя монголоведческой школы в Бурятии и Бурятском государственном университете Даши Батуевича Улымжиева: «Бурятский ученый – востоковед Галсан Гомбоев (1818-1863)» (1993), «Страницы отечественного монголоведения. Казанская школа монголоведов» (1994), «Монголоведение в России во второй половине XIX – начале XX вв. «Петербургская школа монголоведов» (1997), многочисленные статьи и материалы о монголоведах, опубликованные в Бурятии, России, Монголии, Чехии, Китае, Индии, Венгрии в трудах Международного конгресса монголоведов (III - VII): Я.И. Шмидте, О.М. Ковалевском, А.В. Попове, Доржи Банзарове, Галсане Гомбоеве, Алексее Бобровникове, К.Ф. Голстунском, А.М. Позднееве, В.Л. Котвиче, А.Д. Рудневе, В.В. Бартольде, Б.Я. Владимирцове, Цыбене Жамцарано, Базаре Барадине, о величайших памятниках монголоязычных народов: «Сокровенное сказание монголов», «Гэсэр».

Плодотворность в изучении отечественного монголоведения, казанской и петербургской школ (У Даши Батуевича были большие планы по рассмотрению истории и становления московской и иркутской школ) были вызваны до определенной степени невостребованностью истории этого периода в советское время. И не случайно вышедшие труды значительно расширили взгляд современных монголоведов, особенно молодых, на ранее не афишируемую страницу монголоведения. Эти материалы дали возможность с новой точки зрения взглянуть на труды другого крупнейшего монголоведа нашего времени - Шираба Бодиевича Чимитдоржиева. Монографии и статьи Ш.Б. Чимитдоржиева и в советское время были крупным явлением в изучении Монголии, особенно периода феодализма. Классическими трудами в изучении истории Монголии являются монографии «Россия и Монголия» (1987), «Взаимоотношения Монголии и России XVII–XVIII вв.» (1978), «Русско-монгольские связи и обычаи культуры» (1987) и другие многочисленные научные изыскания доктора исторических наук Ш.Б. Чимитдоржиева.

В 90-е гг. перестали быть «табуированными» вопросы, связанные с именем Чингисхана, монгольскими завоеваниями, уходит в прошлое тенденция, характеризующая этот период русско-монгольской истории только черными красками. На смену приходит более взвешенный, здравый подход, характеризующий Чингисхана выдающейся исторической личностью.

Истекший XX в. помимо изучения древней, средневековой, новой истории был характерен и своими негативными «пятнами» незаслуженно забытыми событиями и именами. Восстановлению исторической истины во многом способствует открытие ранее недоступных государственных, дипломатических и других архивных источников, особенно спецхранов НКВД, КГБ, ФСБ.

В целом заключительные годы XX в. дали новый импульс в развитии как российского, так и зарубежного монголоведения.


Т. В. Халудоров (Россия, г. Москва)


Панмонголизм и Центральная Азия в двадцатом веке


- Что это вы? – спросил Чапаев.

- Так, - сказал я, – понял, что такое панмонголизм.

- И что же это?

- Это такое учение, - сказал я, - которое было очень по

пулярно в Польше во времена Чингизхана.

- Вот как, - сказал Чапаев, – какие вы интересные знаете

слова.

В. Пелевин “Чапаев и Пустота”.


“Наш век является веком наций… Наиболее значительной силой над умами этого века является идеал национализма”.

Зия Гек Альп, турецкий просветитель,

идеолог пантюркизма


Слово на самом деле “интересное”, хотя смысл и значение его весьма далеки от определения героя Пелевина. Представление о нациях как о фундаментальных формах общественного единства и деления на рубеже XIX-XX в. прочно входит в политическую практику: “Национализм – это прежде всего политический принцип, согласно которому политические и национальные единицы должны совпадать”ⁱ. Иными словами, этнокультурным обществам следует обладать той или иной степенью политического суверенитета. Действительно, на рубеже XIX-XX в. возникло множество разных идейных течений в стиле “пан” (общий), имевших национальную направленность: пангерманизм, панславизм, пантюркизм и т.д. В этом плане не остался в стороне и центральноазиатский регион.

“Панмонголизм! Хоть имя дико,

Но мне ласкает слух оно,

Как бы предвестием великой

Судьбины Божией полно…

Очевидно, в этом стихотворении, написанном 1 октября 1894 г. Владимиром Соловьевым, прозвучало первое упоминание о панмонголизме. В 1900 г. вышла его книга “Краткая повесть об Антихристе”, в которой содержалось следующее предсказание: “Двадцатый век по Р.Х. был эпохою великих войн, междоусобиц и переворотов. Самая большая из внешних войн имела свою отдаленную причину - возникшее еще в конце XIX века в Японии умственное движение панмонголизма. Подражательные японцы с удивительной быстротой и успешностью переняли вещественные формы европейской культуры, усвоили также некоторые европейские идеи низшего порядка. Узнав из газет и исторических учебников о существовании на Западе пангерманизма, панславизма, панисламизма, они провозгласили великую идею панмонголизма, собрали воедино под своим главенством все народы Восточной Азии с целью решительной борьбы против чужеземцев, то есть европейцев...”ⁱⁱ. Далее автор подробно описывал завоевание России, Европы, а затем и всего мира кровожадными варварами - азиатами. Двадцатый век действительно был “эпохою великих войн…”, но прошли они не под знаменем панмоголизма (хотя с этим явлением связано тоже множество человеческих жертв). Так, с легкой руки Владимира Соловьева, этот термин, имевший в начале совершенно фантасмагорический смысл, вошел в политическую историю Монголии, России и Китая.

К работам, так или иначе затрагивающим тему панмонголизма, можно отнести воспоминания современника монгольской революции 1921 г. Дмитрия Петровича Першина (1861-1936). В его книге “Барон Унгерн, Урга и Алтан-Булак” отражены события и настроения той эпохи. Интерес к Монголии в начале XX века в России был довольно большим (гораздо больше, чем в настоящее время) – Комаровский из “Доктора Живаго” рассказывает Ларе и доктору свои соображения о политическом значении Монголии.

Как известно, тема панмонголизма долгое время была запрещенной в нашей стране. В тридцатых годах прошлого века органы НКВД СССР выявили и уничтожили в Бурят-Монгольской АССР и Монгольской Народной Республике “антисоветскую повстанческую панмонгольскую организацию”, в результате репрессий пострадали тысячи граждан СССР и МНР.

С распадом СССР о панмонголизме стали говорить открыто. Исследования, затрагивающие тему панмонголизма, появились в девяностых годах прошлого века. Акцент в этих работах ставился на возращение забытых имен, событий, вычеркнутых из официальной советской историиⁱⁱⁱ.

Ценную информацию можно найти в работах, посвященных взаимоотношениям России и Китая. С.Г. Лузянин предлагает схему взаимоотношений России, Китая и Монголии в виде относительно стабильного, сбалансированного “треугольника’’ Россия – Монголия – Китай, где Монголия предстает в роли объекта скрытого российско–китайского соперничества. Он прогнозирует возможность неблагоприятного сценария в развитии «треугольника» в результате “нарушении баланса… и активизации панмонголистов в Китае (Внутренней Монголии), Монголии и России (Бурятии)”^iv и подчеркивает, что объективно проблема панмонголизма существует и игнорировать ее было бы недальновидно. С.К. Рощин в монографии "Политическая история Монголии" изучает монгольскую революцию 1921 г., и последовавшие за ней изменения, «заигрывание» Коминтерна с панмонгольскими настроениями. Тему панмонголизма затрагивал Е. И. Лиштованный в работе “Исторические взаимоотношения Сибири и Монголии…” .

Интересны зарубежные оценки проблемы панмонголизма. Западные исследователи (О. Латтимор, Р. Руппен, А. Сандерс, Ч. Бодуэн, Л. Тиллет) отмечают, что “русский и китайский контрапункт часто заглушал монгольскую мелодию. Действия русских и китайцев манипулировали, лепили и формировали монгольскую территорию, не считаясь с желаниями монголов. Они вмешивались в государственные дела и экономику и даже социальную структуру. Монголия, как щепка, болталась на волнах российско-китайских отношений”. Проявление идей панмонголизма, по мнению западных аналитиков, по своей значимости является серьезным фактором, способным поставить под вопрос стабильность в регионе. Этот фактор противоречит и российским и китайским государственным интересам: “В Китае боятся влияния Улан-Батора на Внутреннюю Монголию, а в Москве - его воздействия на Бурятию, Туву и Калмыкию”. Развитие взаимоотношений в рамках «треугольника» Россия – Монголия – Китай в немалой степени зависит от “…возможного превращения демократической Монголии в центр возрождения панмонгольского национализма, который… обеспокоит и Россию и Китай”^v.

Как известно, в конце XVII – первой половине XVIII в. территория Центральной Азии, населенная монголоязычными племенами, была поделена между Российским государством и империей Цин. Внутренняя и Внешняя Монголия, Джунгария вошли в состав империи Цин, а земли, населенные бурятскими племенами, - в Российское государство. Но генетическая близость языков, быта, способов ведения хозяйства, религии и историческая память в форме легенд, преданий позволяли сохранить в сознании народов представление об общем происхождении и родстве. Двухсотлетнее владычество Цин в Центральной Азии было скорее симбиозом маньчжурской династии с монголами. “Но все течет, все изменяется”. К концу XIX в. звезда Цин закатилась. Дороги маньчжурской династии и Монголии разошлись, когда Пекин принял курс на превращение Монголии в обычную провинцию. Аборигенное население лишалось источников существования и попадало в кабалу китайских ростовщических фирм. Синьхайская революция позволила провозгласить независимость Монголии.

В этот период бурятские интеллигенты заняты осмыслением роли и места своего народа и пытались найти пути формирования национальной культуры. Интеллигенция выдвинула свой проект: панмонголизм понимался как одна из альтернатив самостоятельного политического развития народов Центральной Азии, в основании которой находились европейские представления о государственном строительстве. Появляется такой феномен, как “культурный панмонголизм” - интеграция народов Центральной Азии в единое культурное пространство, чтобы таким образом нивелировать различия между отдельными региональными группами и в перспективе добиться большей этнической унификации и монолитности населения Монголии.

В это время появляется термин “бурят-монгол” - человек, принадлежащий к группе бурят, которые в то же время являются и монголами. Понятие “монгол” шире и включает в себя понятие “бурят”. Дихотомия названия народа отражает причастность общности бурят к монгольской идентичности. С этой точки зрения первая часть понятия “бурят-монгол”, предстает как этноним, а вторая в большей степени как политоним, первая выражает региональную принадлежность, вторая – политические интересы. Официально закрепленное при создании республики в 1923 г. двойное название “Бурят-Монголия” было отменено в 1958 г. В настоящее время интеллигенцией периодически поднимается вопрос о возвращении старого названия, мотивированный причастностью бурятского народа к монгольскому миру, а также большей известностью термина “монголия”, что по замыслу должно повлиять на большее “узнавание” республики в мировом сообществе.

Панмонголизм как идеология объединения всех монголоязычных народов в одно государство сложился в первые годы независимости Внешней Монголии. Она находилась под сильным влиянием духовенства, Богдо-геген (глава нового государства) символизировал возрождение монгольского народа. В силу сложившихся обстоятельств идею объединения осуществить Полностью не удалось. Внешняя Монголия получила в 1913 г. лишь автономию.

Гражданская война в России реанимировала панмонгольский фактор. Власть атамана Семенова установилась в Забайкалье осенью 1918 г., а уже в феврале 1919 г. на станции Даурия открылся панмонгольский съезд. Россия и Китай несмотря на внутренние неурядицы все же смогли отстаивать свои интересы в Центральной Азии. Колчаковское правительство и республиканский Китай, пользуясь несогласованностью действий участников съезда и саботажем Урги, противодействовали осуществлению планов даурского съезда. В определенной мере панмонгольский этнополитический фактор использовал в своей “одиссее” барон Унгерн фон Штернберг.

В 1924 г. первый Великий Хуралдан принял Конституцию и провозгласил Внешнюю Монголию республикой. Декларировалось, что одной из задач внешней политики МНР являлось “объединение монгольских племен в единое, свободное государство, способное защитить религию и интересы народа”^vi. В двадцатых годах Монголия рассматривалась как коридор к "бурлящему" Китаю. Учитывая революционную целесообразность, Коминтерн поддерживал панмонгольские настроения^vii. После поражения группы национальных демократов в Монгольской Народной Республике в 1928 г., панмонгольский фактор уже не представлял ценности для СССР в геополитической игре, а наоборот, становился все более опасным.

В девяностых годах прошлого века и в настоящее время наблюдается регенерация “культурного панмонголизма”. На III Всебурятском съезде, прошедшем в г. Улан-Удэ 16 февраля 2002 г., говорилось об укреплении международных связей с народами мира и прежде всего с родственными монголоязычными народами и диаспорами.

Панмонголизм можно определить как национальную идеологию, основной идеей которой является объединение монголоязычных народов с целью построения этнически однородного государства. Платформой этой идеологии является мифологизированная память о средневековой истории Монголии, символическим выражением которой является образ Чингисхана. Основными конструкторами и носителями панмонгольской мифоидеологемы выступает творческая и научная интеллигенция - те “…слои, обладающие монополией на формирование карты мира…”^viii

Также панмонголизм - это актуализация групповой идентичности, которая дает перспективу монголоязычному сообществу выступать как единое целое в ситуации политической мобилизации. Такое положение вещей наблюдалось в начале и в девяностых годах двадцатого века. Первая ситуация – распад Российской и Цинской империй, вторая - крах СССР при стабильном положении Китая. В обоих случаях можно было наблюдать подъем панмонгольских настроений. Это было связано с кризисом господствующих идентичностей (Российская империя, Империя Цин, Советский Союз) и поиском самостоятельных путей развития монголоязычных народов. Социокультурные поля этих держав, поделивших территорию этнографической Монголии, периодически разрушались, и вследствие возникала необходимость конструирования “самости” для самостоятельного участия в политическом процессе региона. Панмонголизм как феномен политизированной этничности, после потери легитимности российскими и китайскими властями пытался заполнить политический вакуум.

В-третьих, панмонголизм - это этнополитический фактор, который на протяжении двадцатого века использовался различными силами, оперировавшими в центральноазиатском регионе: правительством Богдо - Гегена, затем монгольской народно–революционной партией, царской Россией, СССР, Коммунистическим Интернационалом, Японией.

Подводя итог, мы можем констатировать, что панмонголизм (в различных формах) будет сохраняться, пока будет практиковаться принцип построения национального государства (“одна нация – одно государство”). Необходимое условие усиления данного фактора - геополитический вакуум, т.е. отсутствие или ослабление позиций в Центральной Азии двух основных факторов – России и Китая. Как показано выше, панмонгольский фактор выходил на поверхность, когда эти государства переживали кризис. И, наоборот, переходил в латентное состояние в периоды их укрепления.