Русская рок-поэзия

© Г.В. Шостак, 2010


П.С. ГРОМОВА

Тверь

ОБРАЗ КАНЦЛЕРА ГИЙОМА ДЕ НОГАРЕ

В ТВОРЧЕСТВЕ ГРУППЫ «БРЭГАН Д'ЭРТ»


Распространенная субкультурная идентификация группы «Брэган Д'Эрт» как относящейся к современному ролевому движению представляется не вполне точной, так как, во-первых, тематический спектр произведений, доступных для ознакомления, выходит далеко за рамки этого движения. Во-вторых, автор текстов⁴⁵⁰ не стремится к стилизации поэтического языка под язык соответствующей эпохи. Однако в данной статье мы будем часто называть песенную лирику М. Котовской ролевой, а героя исследуемых лирических произведений – ролевым героем, в том понимании, какое встречаем у С.Н. Бройтмана: «…тот субъект, которому здесь принадлежит высказывание, открыто выступает в качестве “другого”, героя, близкого, как принято считать, к драматическому. <…> Геройная ипостась такого субъекта вполне очевидна, хотя могут быть и очень тонкие градации авторского и “геройного” планов…»⁴⁵¹. Последнее замечание здесь отнюдь не является лишним в силу следующих обстоятельств.

Спектр ролевых персонажей в песенной лирике М. Котовской довольно широк, достаточно взглянуть на трек-листы альбомов группы «Брэган Д'Эрт». В этом ряду особое внимание привлекает Канцлер Гийом де Ногаре, потому что это имя служит хотя и не единственным, но самым частотным псевдонимом М. Котовской. В графе «исполнитель» и «автор текста» встречаем такие ономастические вариации, как Канцлер Ги, Канцлер Gui, Рыжий Канцлер. То есть образ канцлера, фигурирующий в нескольких художественных текстах, выходит за рамки литературного творчества М. Котовской и становится значимым элементом создаваемого группой художественного мира.

Попытку художественной интерпретации образа реального исторического лица – канцлера Гийома де Ногаре – и связанных с ним фактов представляют собой два песенных текста М. Котовской: «GUILLAUME DE NOGARETT» и «Песенка хранителя печати». Но восприятие этих текстов как антиномичных художественных интерпретаций во многом затруднено. Преградой для полноценной рецепции, прежде всего, являются формы бытования песен группы «Брэган Д'Эрт». Так, «GUILLAUME DE NOGARETT» в сети Internet чаще всего значится по первой строчке: «Ну вот и все, конец игре…», просто «Конец игре» или же «Gameover». Так как в самом художественном тексте отсутствуют однозначные прямые отсылки к упомянутой в оригинальном заглавии исторической личности, название песни становится единственным связующим звеном между реципиентом и заложенным в тексте смыслами, потенциально доступными для способного расшифровать ономастическо-биографический код.

«Ономастическая лексика, включенная в художественный текст, становится фактом интертекста, она расширяет смысловое пространство произведения за счет отсылки читателя к фактам биографии носителя имени, его эпохи, мифов и легенд, связанных с ними»⁴⁵². Случаи номинации художественного текста, являющейся прямой или косвенной отсылкой к тому или иному лицу (реально-историческому, фольклорно-мифологическому или художественно-вымышленному) или включающей в себя таковую заслуживают особого внимания. Как мы можем заметить, название песни «GUILLAUME DE NOGARETT» прописано не просто латиницей, но и на французском языке, то есть на родном языке персонажа. Подобное начертание является значимым и сразу вводит реципиента в соответствующую атмосферу.

Что касается «Песенки хранителя печати», очевидно, ощущая недостаточность биографической отсылки в названии (Гийом де Ногаре принял должность хранителя королевской печати 22 сентября 1307 г. в монастыре Мобюиссон), автор уже внутри самого художественного текста дает еще одну подсказку: «Остался б ты лучше, Гийом!» – говорит король Франции.

Биографические аллюзии наличествуют в обоих текстах. Однако прежде чем приступить к непосредственному анализу художественных текстов, следует обратить внимание на допускаемую автором художественную условность. Согласно доступным нам историческим источникам, событий, ставших фабулой этих текстов, произойти не могло, потому что внезапная смерть Гийома де Ногаре наступила раньше казни Жака де Моле⁴⁵³. У А.М. Иванова, упоминающего о предсмертном проклятии Жака де Моле, читаем: «Гийом де Ногаре неожиданно умер весной 1313 года. Его незачем было звать. А папа Клемент V и король Филипп IV, действительно скончались в том же году, один 20 апреля, другой 29 ноября»⁴⁵⁴. Персонаж художественного произведения априори не тождественен реальному внетекстовому лицу (т.е. отсутствует его референтность, даже если у него имеется реальный двойник), и М. Котовская не ставит своей задачей вести фактографическое повествование. Однако следует заметить, что подобная художественная коррекция является значимой, так как события, послужившие сюжетной основой обоих текстов и претерпевшие определенные изменения, в полной мере раскрывают внутренний мир ролевого героя.

В частности, в обоих текстах упоминается сожжение на костре магистра орденов тамплиеров Жака де Моле. В «GUILLAUME DE NOGARETT» это упоминание вынесено в начало художественного произведения, то есть находится в сильной позиции, и является своеобразной завязкой разворачивающегося в песне конфликта. Важным компонентом этого конфликта, усугубляющим трагизм ситуации, становится легендарное проклятие Жака де Моле, условно-биографический факт, указание на который присутствует уже в первом куплете. В «Песенке хранителя печати» упоминание о казни Ж. де Моле находится в середине второго куплета и звучит, словно между делом. Контекст упоминания так же ощутимо снижает значимость события:


Во Франции нечего делать –

Магистра сожгли мы вчера;

Закрыто последнее дело,

Бездельничать можно – УРА!


Равно как и информация, заключенная во второй строке первого куплета («Во Франции нечего делать – / Храмовники кончились в ней…»), этому сообщению присваивается статус причины, тогда как в центре авторского внимания находится следствие. Упоминание о проклятии Жака де Моле отсутствует⁴⁵⁵.

Таким образом, напряжение, потенциально заложенное в самом историческом факте, снимается путем лексического и композиционного оформления высказывания. В целом же между двумя художественными текстами возникает стилистическая антитеза.

Лирический субъект в «GUILLAUME DE NOGARETT» предстает как напряженно рефлектирующая личность, задающаяся нравственными и экзистенциальными вопросами. В развитии внутреннего монолога героя, коим и является указанный текст, очевидна тенденция от частного к общему и всеобщему. Так, вопрос, формально связанный с проклятием казнимого, звучит, в том числе, риторически: «Да, это все. Но как мне быть?». Шекспировские аллюзии, возникающие при пристальном внимании к этой строке, не являются случайными. Герой решил для себя, «быть или не быть» – его ответ на этот вопрос положителен. Но перед ним встает вопрос не менее сложный: если быть, то «как быть»? И речь здесь явно идет не только и не столько о конкретном социальном и бытовом поведении, сколько о путях разрешения некоего внутреннего конфликта.

На протяжении всего произведения прослеживается угнетение героя проклятием. Тем не менее, перед нами предстает не внешняя сторона происходящих событий, а внутренняя, психологическая: «глаза и голос» сожженного магистра «Опять смущают мой покой, / Лишают разума»; «в ночной тиши и в шуме дня» героя преследует ненависть Жака де Моле:


И тонет в ужасе душа,

И сухо крыльями шурша,

Ко мне подходит не спеша

Моя агония.


Строки «Тебя отправил я на смерть – / Чтоб самому в огне гореть» логично интерпретировать как авторское сопоставление буквального и фигурального, в общем и целом характерное для творчества М. Котовской.

Важно отметить, что герою чуждо раскаяние в содеянном. Возникает мотив мученичества за «свою» правду. Таким образом, автором сопоставляются не только две смерти, но и две муки: физическая (сожжение на костре) и душевная.

К мотиву мученичества Гийома де Ногаре отсылают и такие слова, как «жребий», «судьба», употребляемые им относительно своей участи. Сюжетная схема, реализованная в «GUILLAUME DE NOGARETT», а также проблематика этого текста во многом соотносима с «Легендой о Великом Инквизиторе» из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», в свою очередь отсылающей реципиента к библейской истории Христа. Художественная общность всех трех произведений заключается в прямом или же косвенном указании на значимость «мучителя» в судьбе «мученика». Так, Гийом де Ногаре в «GUILLAUME DE NOGARETT» твердо осознает правомерность и даже необходимость своих действий. Мотивация поведения героя двояка. С одной стороны, это действительно «жребий», «судьба», но, с другой стороны, герой подчеркивает активное проявление собственной воли в своих поступках: «Тебя отправил я на смерть…», «И я пойду на голос твой…», «И мы увидим, кто был прав…» и др.

Отличием от трактовки библейского конфликта Ф.М. Достоевским, где фокус авторского внимания все же смещен с личностей героев в сторону представляемых ими позиций, «идей», в «GUILLAUME DE NOGARETT» мы можем увидеть и последовательное, тщательное исследование личности «мучителя». Рефлективный аспект и резюмирующий финал являются основными отличиями «GUILLAUME DE NOGARETT» от «Песенки хранителя печати».

Во втором тексте, непосредственно связанном с исторической персоной Гийома де Ногаре, складывается иной образ канцлера. Конфликт, заявленный в «Песенке…», можно возвести к внутреннему противоречию в характере героя, которое, однако, не приводит к душевным мукам. «Закрыто последнее дело, / Бездельничать можно – УРА!» – но, тем не менее, «Во Франции нечего делать», «тихо и скучно». Эти характеристики в полной мере можно отнести и к внутреннему, эмоциональному состоянию героя, проецирующемуся на окружающий мир. Перед нами скорее дилемма современного героя-трудоголика, неожиданно решаемая на историческом материале, что подчеркивается конкретно-биографическими аллюзиями, с одной стороны, и современным языком – с другой. Без работы, которая «гадость» и «мерзость» и от которой очень хочется «уплыть за моря», тем не менее «тихо и скучно». Узнаваемо и современное стереотипное амбивалентное отношение к «начальству»: исполнительность, сопряженная с определенным усердием, с одной стороны («Я снова на пытке / Всю ночь на пролет»), и демонстративная небрежность по отношению к своим обязанностям, выражающаяся в швырянии королевской печатью в крыс, с другой стороны. Таким образом, дилемма героя представляется бытовой и довольно поверхностной. Итак, в «Песенке хранителя печати» мы сталкиваемся с качественно иной, намеренно игровой интерпретацией образа Гийома де Ногаре, которая является не столько оппозицией ролевому герою «GUILLAUME DE NOGARETT», сколько преследует свои собственные цели.

Помимо тех художественных текстов, где образ канцлера Гийома де Ногаре находится в центре авторского внимания, в нашем распоряжении есть еще несколько упоминаний интересующей нас личности. Так, Гийом де Ногаре упоминается в тексте «Песенки сожженного магистра». Вне контекста описание того, «Как свечу в подсвечник / Ставит Ногарэ» представляется только очередным и завершающим эпизодом в ряду наблюдений «сожженного магистра» Жака де Моле за Римским папой Климентом, королем Филиппом и канцлером. Но при соотнесении с текстами «GUILLAUME DE NOGARETT» и «Песенка хранителя печати», прежде всего с первым из означенных, становится очевидной причина выбора именно этого эпизода из жизни Ногаре после казни Жака де Моле. «Ни днем, ни ночью не забыть: / Летит из пламени костра / Мне вслед проклятие» – с ощутимыми исповедальными нотками говорит Гийом де Ногаре. – «В ночной тиши и в шуме дня / Со мною ненависть твоя: / Она преследует меня, / Навек привязана!» На фонограмме звучит: «огнем привязана», что, на наш взгляд, является не случайной оговоркой автора-исполнителя, а проявлением имманентных законов песенного текста как типа. Песенный текст может быть опубликован в сети Интернет, на буклете, прилагаемом к альбому, и т.д., однако многократное его исполнение способствует появлению вариантов. Так или иначе, огонь частотно фигурирует в текстах М. Котовской. Применительно к раскрытию образа Гийома де Ногаре его можно трактовать не только как символ Духа и Бога, средство испытания веры и невинности, символ религиозной страсти и горения, торжества света и жизни над мраком и смертью, всеобщего очищения, а так же карающий символ⁴⁵⁶, но и как связующее звено между «мучителем» и «жертвой». Огонь – это и непосредственное орудие казни, но это и орудие возмездия: как неотъемлемый и неизбежный спутник быта человека XIV столетия, огонь становится постоянным угнетающим напоминанием о совершенном деянии. Таким образом, несмотря на общий игровой характер повествования, выбор «для наблюдения» Жаком де Моле отраженного в песне эпизода жизни канцлера отнюдь не случаен. Автор и в этом произведении сопоставляет «разовые» физические муки жертвы во время казни и постоянные душевные мучения фактического палача.

С этой точки зрения становится понятным заметное нарушение в композиции третьего куплета и припева «Песенки сожженного магистра» относительно двух предыдущих. Первые две части художественного текста выстраиваются по принципу: наблюдаемый эпизод – упоминание о скорой гибели героя, которая равноценна свершившемуся возмездию. Что касается третьей части, где главным действующим лицом и является канцлер Ногаре, то вторая половина указанной композиционной структуры словно опущена, замолчена. Перемена темы монолога Жака де Моле не просто ощутима – она подчеркнута сменой субъекта речи:


Все мы, тамплиеры,

Духами летаем

(Тоже развлеченье

По ночной поре!).

Вот из-за портьеры

Смотрим не моргая,

Как свечу в подсвечник

Ставит Ногарэ.