В. В. Зеленский От редактора русского издания 1929 г

Вид материала

Реферат

Подобный материал:

• Предисловие переводчика и редактора русского издания, 173.31kb.
• Крайон книга третья. Алхимия человеческого духа руководство по переходу человечества, 3416.54kb.
• К. В. Расторгуева, 172.01kb.
• М. А. Зеленский криминалистическая тактика в вопросах и ответах учебное пособие, 1097.24kb.
• Гоу сош №1929 I модуль Информационная справка, 4766.35kb.
• Николаем Константиновичем Рерихом в 1923 году. Его книга, 3948.79kb.
• Предисловие редакторов русского издания, 732.37kb.
• Рецензии. Отзывы 29 Рецензия на книгу, 3218.76kb.
• Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология, 6335.43kb.
• 22. Текст как объект литературного редактирования, 347.69kb.

личности. И он начинает смешивать свою

субъективную истину со своей личностью. Правда, он лично ни на кого не будет

производить давления в пользу своих убеждений, но он ядовито и лично

набросится на всякую, даже самую справедливую, критику. Этим он постепенно и

во всех отношениях изолирует себя. Его первоначально оплодотворяющие идеи

становятся разрушительными, ибо они отравлены осадком горечи. По мере

внешнего изолирования в нем растет борьба с бессознательными влияниями,

которые понемногу начинают парализовать его. Повышенная склонность к

уединению должна защитить его от бессознательных воздействий, однако она

обыкновенно еще глубже уводит его в конфликт, который внутренне изнуряет

его.

Мышление интровертного типа направлено позитивно и синтетично к

развитию идей, которые все более приближаются к вечной значимости исконных

образов. Но если их связь с объективным опытом ослабевает, они становятся

мифологическими и для данного времени неистинными. Поэтому и для

современника это мышление ценно лишь до тех пор, пока оно находится в ясной

и понятной связи с фактами, известными в данное время. Но если мышление

становится мифологическим, тогда оно становится безразличным и вращается в

самом себе. Противостоящие этому мышлению сравнительно бессознательные

функции чувствования, или интуирования, или ощущения неполноценны и имеют

примитивно экстравертный характер; этой бессознательной экстравертности

следует приписать все тягостные влияния со стороны объекта, которым

подвержен интровертный мыслительный тип. Меры самообороны и защиты

сооружения, которыми такие люди обыкновенно окружают себя, достаточно

известны, так что я могу избавить себя от их описания. Все это служит для

отражения "магических" воздействий; сюда же относится и страх перед женским

полом.


3. Чувство


Интровертное чувство в основе своей определено субъективным фактором.

Для суждения, созданного чувством, это обусловливает столь же существенное

отличие от экстравертного чувства, сколь существенно отличие интроверсии

мышления от экстраверсии. Несомненно, это очень трудная задача -

интеллектуально изобразить интровертный процесс чувства или дать хотя бы

приблизительное описание его, хотя своеобразная сущность этого чувства

безусловно бросается в глаза, если только вообще замечаешь его. Так как это

чувство подчиняется главным образом субъективным предварительным условиям и

занимается объектом лишь на втором плане, то оно выявляется гораздо меньше и

обыкновенно так, что вызывает недоразумения. Это - чувство, которое,

по-видимому, обесценивает объекты и поэтому в большинстве случаев заявляет о

себе в отрицательном смысле. О существовании положительного чувства можно,

так сказать, лишь косвенно догадываться. Интровертное чувство старается не

приноровиться к объективному, а поставить себя над ним, для чего оно

бессознательно пытается осуществить лежащие в нем образы. Поэтому оно

постоянно ищет не встречающегося в действительности образа, который оно до

известной степени видело раньше. Оно как бы без внимания скользит над

объектами, которые никогда не соответствуют его цели. Оно стремится к

внутренней интенсивности, для которой объекты, самое большее, дают некоторый

толчок. Глубину этого чувства можно лишь предугадывать, но ясно постигнуть

ее нельзя. Оно делает людей молчаливыми и труднодоступными, ибо оно, подобно

мимозе, свертывается от грубости объекта, чтобы восчувствовать сокровенные

глубины субъекта. Для обороны оно выдвигает отрицательные суждения чувства

или поразительное равнодушие.

Изначальные образы, как известно, в той же степени являются идеями,

сколь и чувствами. Поэтому такие основополагающие идеи, как Бог, свобода и

бессмертие, имеют настолько же ценность чувства, насколько и значение идеи.

Согласно этому можно было бы перенести на интровертное чувство все то, что

было сказано об интровертном мышлении, с тем только, что здесь чувствуется

все то, что там мыслится. Но тот факт, что мысли по общему правилу могут

быть выражены более понятно, чем чувства, обусловливает то, что при такого

рода чувствах нужна необычайная словесная или художественная способность

выражения уже для того, чтобы хотя бы приблизительно изобразить или передать

вовне их богатство. Если интровертное субъективное мышление вследствие своей

неотнесенности лишь с трудом способно пробудить адекватное понимание, то в

еще меньшей мере способно к этому субъективное чувство. Для того чтобы

передать себя другим, оно должно найти внешнюю форму, способную, с одной

стороны, воспринять соответствующим образом субъективное чувство и, с другой

стороны, передать его своему ближнему так, чтобы в нем возник параллельный

процесс. Благодаря относительно большому внутреннему (так же, как и

внешнему) сходству между людьми такое воздействие может быть осуществлено,

хотя бывает чрезвычайно трудно найти подходящую для чувства форму до тех

пор, пока чувство ориентируется, главным образом, все еще по сокровищнице

изначальных образов. Если же оно искажается эгоцентризмом, то оно становится

несимпатичным, ибо в таком случае оно занимается преимущественно только

своим эго. Тогда оно непременно вызывает впечатление сентиментального

себялюбия, интересничанья и даже болезненного самолюбования. Как

субъективированное сознание интровертного мыслителя стремится к абстракции

абстракций и тем достигает лишь высшей интенсивности, в сущности, пустого

мыслительного процесса, так эгоцентрическое чувство углубляется до

бессодержательной страстности, которая чуствует только самое себя. Эта

ступень мистически-экстатична; она подготовляет переход к экстравертным

функциям, которые были вытеснены чувством. Как интровертному мышлению

противостоит примитивное чувство, которому объекты навязываются с магической

силой, так интровертному чувству противостановится примитивное мышление,

которое в смысле конкретицизма и рабской зависимости от фактов не имеет себе

подобного. Чувство прогрессивно эмансипируется от отношения к объекту и

создает себе лишь субъективно связанную свободу действия и совести, которая

иногда отрекается от всего традиционного. Бессознательное же мышление тем

сильнее подпадает под власть объективного.


4. Интровертный чувствующий тип


Примат интровертного чувства я встречал, главным образом, у женщин. К

этим женщинам применима пословица "Тихие воды глубоки". В большинстве

случаев они молчаливы, труднодоступны, непонятны, часто скрыты под детской

или банальной маской, нередко также отличаются меланхолическим

темпераментом. Они не блестят и не выступают вперед. Так как они

преимущественно отдают себя руководству своего, субъективного

ориентированного чувства, то их истинные мотивы в большинстве случаев

остаются скрытыми. Вовне они проявляют гармоническую стушеванность, приятное

спокойствие, симпатичный параллелизм, который не стремится вызвать другого,

произвести на него впечатление, переделать его или изменить. Если эта

внешняя сторона выражена несколько ярче, то возникает легкое подозрение в

безразличии или холодности, которое может дойти до подозрения в равнодушии к

радостям и горестям других. Тогда ясно чувствуется отвращающееся от объекта

движение чувства. У нормального типа это имеет место, правда, лишь тогда,

когда объект каким-нибудь образом действует слишком сильно. Поэтому

гармоническое сопровождение чувством со стороны этого типа имеет место лишь

до тех пор, пока объект, пребывая в средних тонах чувства, следует своему

собственному пути и не старается пересечь его пути. За настоящими эмоциями

объекта этот тип не следует, он подавляет их и отклоняет или, лучше сказать,

"охлаждает" их отрицательным суждением чувства. Хотя и имеется постоянная

готовность спокойно и гармонично идти рука об руку, тем не менее к объекту

не обнаруживается ни любезность, ни теплая предупредительность, а

проявляется отношение, которое кажется безразличным: холодное, подчас даже

отклоняющее обращение. Иногда объект начинает чувствовать, что все его

существование излишне. По отношению к какому-нибудь порыву или проявлению

энтузиазма этот тип сначала проявляет благосклонный нейтралитет, иногда с

легким оттенком превосходства и критики, от которого у чувствительного

объекта легко опускаются крылья. Напористая же эмоция может быть подчас

резко и убийственно холодно отражена, если только она случайно не захватит

индивида со стороны бессознательного, то есть, иными словами, не оживит

какой-нибудь окрашенный чувством изначальный образ и тем самым не полонит

чувство этого типа. Когда наступает такой случай, то женщина этого типа

испытывает мгновенно просто-таки парализованность, против которой позднее

непременно восстает тем более сильное противление, и это противление поразит

объект в самое уязвимое его место. Отношение к объекту поддерживается по

возможности в спокойных и безопасных средних тонах чувств, при упорном и

строжайшем уклонении от страсти и ее безмерности. Поэтому выражение чувства

остается скудным и объект длительно чувствует свою недооцененность, - если

он это осознает. Это, правда, не всегда имеет место, ибо недочет очень часто

остается бессознательным; однако, со временем, вследствие бессознательного

требования чувства, он развивает симптомы, вынуждающие усиленное внимание к

себе.

Так как этот тип в большинстве случаев кажется холодным и сдержанным,

то поверхностное суждение легко отрицает в нем всякое чувство. Но это в

корне ложно, ибо чувства хотя и экстенсивны, но интенсивны. Они развиваются

вглубь. В то время как, например, экстенсивное чувство сострадания

обнаруживается в соответствующем месте в словах и действиях и быстро

оказывается способным вновь освободиться от этого впечатления, интенсивное

сострадание замыкается и воздерживается от всякого выражения и приобретает

таким образом страстную глубину, которая вмещает в себя все страдание

индивидуального мира и застывает в этом. При чрезмерном сострадании оно

способно, быть может, прорваться и повести к поразительному поступку,

который будет иметь, так сказать, героический характер, но к которому ни

объект, ни субъект не сумеют найти правильного отношения. Вовне и для

слепого глаза экстравертного человека такое сострадание кажется холодом, ибо

оно не производит ничего видимого, а в невидимые силы экстравертное сознание

не в состоянии верить. Такое недоразумение является характерным событием в

жизни этого типа и обычно регистрируется как важный аргумент,

свидетельствующий об отсутствии у него всякого, более глубокого чувствующего

отношения к объекту. Но в чем состоит истинный предмет этого чувства, это

даже нормальному типу дано лишь в виде предчувствия. Он выражает свою цель и

свое содержание перед самим собой, быть может, в сокровенной и боязливо

оберегаемой от взоров профана религиозности или же в поэтических формах,

которые он столь же тщательно оберегает от неожиданного вторжения, не без

тайного честолюбия, стремящегося таким образом установить превосходство над

объектом. Женщины, имеющие детей, вкладывают многое из этого в них, тайно

внушая им свою страстность.

Хотя у нормального типа указанная тенденция, стремящаяся к тому, чтобы

тайно почувствованное было однажды открыто и явно поставлено над объектом

или насильственно навязано ему, не играет вредной роли и никогда не приводит

к серьезной попытке в этом направлении, однако кое-что из этого все-таки

просачивается в личное воздействие на объект в форме некоторого, часто

трудно определимого доминирующего влияния. Оно ощущается, например, как

давящее или удушающее чувство, которое налагает какие-то цепи на окружающих.

Благодаря этому такой тип приобретает некую таинственную силу, которая

способна в высшей степени очаровать именно экстравертного мужчину, потому

что она затрагивает его бессознательное. Эта сила исходит от

восчувствованных, бессознательных образов, но легко относится сознанием к

эго, вследствие чего это влияние ложно истолковывается в смысле личной

тирании. Но если бессознательный субъект отождествляется с эго, тогда и

таинственная сила интенсивного чувства превращается в банальное и

претенциозное властолюбие, тщеславие и тираническое принуждение. Тогда

слагается тип женщины, известный в неблагоприятном смысле своим

беззастенчивым честолюбием и коварной жестокостью. Однако такой оборот

приводит к неврозу.

Тип остается нормальным до тех пор, пока эго чувствует себя ниже уровня

бессознательного субъекта и пока чувство раскрывает нечто более высокое и

более властное, нежели эго. Хотя бессознательное мышление архаично, однако

оно при помощи редукций успешно компенсирует случайные поползновения

возвести эго до субъекта. Но если этот случай все-таки наступает вследствие

совершенного подавления редуцирующих бессознательных влияний мысли, тогда

бессознательное мышление становится в оппозицию и проецирует себя в объекты.

От этого субъект, ставший эгоцентрическим, начинает испытывать на себе силу

и значение обесцененных объектов. Сознание начинает чувствовать то, "что

думают другие". Другие думают, конечно, всевозможные низости, замышляют зло,

втайне подстрекают и интригуют и т. д. Все это субъект должен предотвратить,

и вот он сам начинает превентивно интриговать и подозревать, подслушивать и

комбинировать. До него доходят всевозможные слухи, и ему приходится делать

судорожные усилия, чтобы по возможности превратить грозящее поражение в

победу. Возникают бесконечные таинственные соперничества, и в этой

ожесточенной борьбе человек не только не гнушается никакими дурными и

низкими средствами, но употребляет во зло и добродетели, только для того,

чтобы иметь возможность козырнуть. Такое развитие ведет к истощению. Форма

невроза не столько истерична, сколько неврастенична; у женщин при этом часто

страдает физическое здоровье, появляется, например, анемия со всеми ее

последствиями.


5. Общий обзор интровертных рациональных типов


Оба предыдущих типа суть типы рациональные, ибо они основываются на

функциях разумного суждения. Разумное суждение основывается не только на

объективно данном, но и на субъективном. Преобладание того или другого

фактора, обусловленное психическим расположением, существующим часто уже с

ранней молодости, склоняет, правда, разум в ту или другую сторону. Ибо

действительно разумное суждение должно было бы ссылаться как на объективный,

так и на субъективный фактор, будучи способным отдать должное и тому и

другому. Но это было бы идеальным случаем и предполагало бы равномерное

развитие экстраверсии и интроверсии. Однако оба движения взаимно исключают

друг друга, и, пока их дилемма существует, они несовместимы в порядке

сосуществования, разве только в порядке последовательности. Поэтому при

обычных условиях невозможен и идеальный разум. Рациональный тип всегда

обладает типически видоизмененным разумом. Так, интровертные рациональные

типы несомненно обладают разумным суждением, но только это суждение

ориентируется преимущественно по субъективному фактору. При этом нет даже

нужды нарушать правила логики, ибо односторонность заложена в предпосылке.

Предпосылка и есть то преобладание субъективного фактора, которое имеется

налицо до всяких выводов и суждений. Субъективный фактор выступает с самого

начала как имеющий, само собою разумеется, более высокую ценность, нежели

объективный. При этом, как уже сказано, речь идет отнюдь не о какой-то

приписанной ценности, а о естественном предрасположении, существующем до

всякой оценки. Поэтому суждение разума неизбежно представляется

интровертному в нескольких оттенках иначе, нежели экстравертному. Так,

например - чтобы привести самый общий случай, - интровертному представляется

несколько более разумной та цепь умозаключений, которая ведет к

субъективному фактору, чем та, которая ведет к объекту. Это, в единичном

случае, сначала маловажное, почти незаметное различие ведет в больших

размерах к непримиримым противоположностям, которые тем более раздражают,

чем бессознательнее является в единичном случае то минимальное перемещение

точки зрения, которое вызвано психологической предпосылкой. Главная ошибка,

которая встречается при этом почти неизменно, состоит в том, что стараются

указать ошибку в умозаключении, вместо того чтобы признать различие

психологических предпосылок. Такое признание является трудным для всякого

рационального типа, ибо оно подрывает якобы абсолютное значение его принципа

и отдает его на усмотрение его врага, что равносильно катастрофе.

Интровертный тип подвержен этому недоразумению, может быть, даже

больше, чем экстравертами; и не потому, чтобы экстравертный был для него

более беспощадным или более критическим противником, чем он сам мог бы быть,

но потому, что тот стиль эпохи, в котором он участвует, - против него. Не по

отношению к экстравертному большинству, а по отношению к нашему общему

западному мировоззрению он должен чувствовать свое меньшинство. Так как он

по убеждению следует за общим стилем, то он подкапывается сам под себя, ибо

современный стиль с его почти исключительным признанием видимого и

осязаемого оказывается противным его принципу. Он вынужден обесценивать

субъективный фактор вследствие его невидимости и заставлять себя следовать

за экстравертной переоценкой объекта. Он сам слишком низко оценивает

субъективный фактор и поэтому страдает от посещающего его чувства

собственной неполноценности. Поэтому неудивительно, что именно в наше время

и особенно в тех движениях, которые несколько обгоняют нашу современность,

субъективный фактор обнаруживается в преувеличенном и поэтому безвкусном и

карикатурном виде. Я имею в виду современное искусство.

Недооценка собственного принципа делает интроверта эгоистичным и

навязывает ему психологию угнетенного. Чем эгоистичнее он становится, тем

более ему кажется, будто другие, те, которые, по-видимому, могут принять

современный стиль целиком, являются угнетателями, от которых он должен

защищаться и обороняться. В большинстве случаев он не видит, что главная его

ошибка заключается в том, что он не привязан к субъективному фактору с той

верностью и преданностью, с которой экстраверт ориентируется по объекту.

Вследствие недооценивания собственного принципа его склонность к эгоизму

становится неизбежной, и этим-то он и заслуживает того предубеждения,

которое имеет против него экстраверт. А если бы он остался верен своему

принципу, то было бы совершенно ложным осуждать его как эгоиста; тогда

правомерность его установки была бы удостоверена силой ее общих воздействий

и рассеяла бы недоразумения.


6. Ощущение


Ощущение, которое по всему своему существу зависит от объекта и от

объективного раздражения, также подлежит в интровертной установке

значительному изменению. Оно тоже имеет субъективный фактор, ибо рядом с

объектом, который ощущается, стоит субъект, который ощущает и который

привносит к объективному раздражению свое субъективное расположение. В

интровертной установке ощущение основывается преимущественно на субъективной

части перцепции. Что мы имеем в виду при этом - легче всего увидеть из

произведений искусства, воспроизводящих внешние объекты. Если, например,

несколько художников пишут один и тот же пейзаж, стараясь точно передать

его, то все-таки каждая картина будет отличаться от другой, и не только

благодаря более или менее развитому умению, но, главным образом, вследствие

различного видения; мало того, в некоторых картинах проявится даже ясно

выраженное психическое различие в настроении и движении красок и фигур. Эти

свойства выдают более или менее сильное соучастие субъективного фактора.

Субъективный фактор ощущения есть, по существу, тот же самый, как и в

других, выше обсужденных функциях. Это есть бессознательное

предрасположение, которое изменяет чувственную перцепцию уже во время ее

возникновения и тем самым лишает ее характера чисто объективного

воздействия. В этом случае ощущение относится преимущественно к субъекту и

лишь во вторую очередь к объекту. Насколько необычайно силен может быть

субъективный фактор, свидетельствует яснее всего искусство. Преобладание

субъективного фактора доходит иногда до полного подавления чисто

объективного воздействия; и все же при этом ощущение остается ощущением, но,

конечно, в таком случае оно становится восприятием субъективного фактора, а

воздействие объекта опускается до роли простого возбудителя. Интровертное

ощущение развивается в этом направлении. Хотя настоящее чувственное

восприятие и существует, однако кажется, будто объекты совсем не проникают,

собственно говоря, в субъект, но будто субъект видит вещи совсем по-иному

или видит совершенно иные вещи, чем другие люди. В действительности данный

субъект воспринимает те же вещи, как и всякий другой, но совсем не

останавливается на чистом воздействии объекта, а занимается субъективным

восприятием, которое вызвано объективным раздражением.

Субъективное восприятие заметно отличается от объективного. В объекте

его или совсем нельзя найти, или же, самое, большее, можно найти лишь намек

на него, иными словами, оно хотя и может быть сходным в других людях, однако

его нельзя непосредственно обосновать объективным состоянием вещей. Оно не

производит впечатления продукта сознания, для этого оно слишком родовое. Но

оно производит психическое впечатление, ибо в нем заметны элементы высшего

психического порядка. Однако этот порядок не согласуется с содержаниями

сознания. Дело идет о коллективно-бессознательных предпосылках или

предрасположениях, о мифологических образах, изначальных возможностях

представлений. Субъективному восприятию присущ характер значительного. Оно

говорит что-то большее, чем чистый образ объекта, - конечно, лишь тому, кому

субъективный фактор вообще что-нибудь говорит. Другому же кажется, что

воспроизведенное субъективное впечатление страдает тем недостатком, что оно

не имеет достаточного сходства с объектом и поэтому не достигает своей цели.

Поэтому интровертное ощущение больше постигает глубокие планы

психического мира, нежели его поверхность. Оно ощущает, как имеющую решающее

значение, не реальность объекта, а реальность субъективного фактора, и

именно изначальных образов, которые в их совокупности представляют собой

психический мир зеркальных отображений. Но это зеркало обладает своеобразным

свойством -изображает наличные содержания сознания не в знакомой и привычной

нам форме, но, в известном смысле, sub specie aeternitatis, то есть примерно

так, как видело бы их сознание, прожившее миллион лет. Такое сознание видело

бы становление и исчезновение вещей одновременно с их настоящим и мгновенным

бытием, и не только это, но одновременно и другое - то, что было до их

возникновения и будет после их исчезновения. Настоящий момент является для

этого сознания неправдоподобным. Само собой разумеется, что это лишь

уподобление, которое, однако, мне нужно для того, чтобы хотя до некоторой

степени наглядно пояснить своеобразную сущность интровертного ощущения.

Интровертное ощущение передает образ, который не столько воспроизводит

объект, сколько покрывает его осадком стародавнего и грядущего субъективного

опыта. От этого простое чувственное впечатление развивается в глубину,

исполненную предчувствий, тогда как экстравертное ощущение схватывает

мгновенное и выставленное напоказ бытие вещей.


7. Интровертный ощущающий тип


Примат интровертного ощущения создает определенный тип, отличающийся

известными особенностями. Это иррациональный тип, поскольку он производит

выбор из происходящего не преимущественно на основании разумных суждений, а

ориентируется по тому, что именно происходит в данный момент. Тогда как

экстравертный ощущающий тип определен интенсивностью воздействия со стороны

объекта, Интровертный ориентируется по интенсивности субъективной части

ощущения, вызванной объективным раздражением. При этом, как видно, между

объектом и ощущением совсем нет пропорционального соотношения, а есть,

по-видимому, только совершенно несоразмерное и произвольное. Поэтому извне,

так сказать, никогда нельзя предвидеть, что произведет впечатление и что не

произведет его. Если бы была налицо способность и готовность выражения,

пропорциональная силе ощущения, то иррациональность этого типа чрезвычайно

бросалась бы в глаза. Это и имеет место, например, в том случае, когда

индивид является творящим художником. Но так как это исключительный случай,

то затруднение в выражении, столь характерное для интроверта, также скрывает

его иррациональность. Напротив, он может обратить на себя внимание своим

спокойствием, своей пассивностью или разумным самообладанием. Эта

своеобразность, которая вводит в заблуждение поверхностное суждение, обязана

своим существованием его неотнесенности к объектам. Правда, в нормальном

случае объект совсем не обесценивается сознательно, но устраняется в своем

свойстве возбудителя тем путем, что возбуждение тотчас же замещается

субъективной реакцией, которая не имеет более никакого отношения к

реальности объекта. Это, конечно, действует как обесценивание объекта. Такой

тип легко может поставить вам вопрос: для чего люди вообще существуют, для

чего вообще объекты имеют еще право на существование, если все существенное

все равно ведь происходит без объекта? Это сомнение может быть правомерно в

крайних случаях, но не в нормальном случае, ибо объективное раздражение

необходимо для ощущения, но только оно вызывает у интроверта нечто иное, а

не то, что следовало бы предположить по внешнему положению дела.

Внешнему наблюдению дело представляется так, как если бы воздействие

объекта вовсе не проникало до субъекта. Такое впечатление правильно

постольку, поскольку субъективное, возникающее из бессознательного

содержание втискивается между сторонами и перехватывает действие объекта.

Это вмешательство может наступить с такой резкостью, что получится

впечатление, будто индивид прямо-таки защищается от воздействия объекта. И

действительно, в несколько обостренных случаях такое защитное ограждение

имеет место. Если бессознательное хотя бы несколько усиливается, то

субъективное участие в ощущении до такой степени оживляется, что почти

всецело покрывает воздействие объекта. Из этого возникает, с одной стороны,

для объекта - чувство полного обесценивания, с другой стороны, для субъекта

- иллюзорное восприятие действительности, которое, правда, только в

болезненных случаях заходит так далеко, что индивид оказывается не в

состоянии различать между действительным объектом и субъективным

восприятием. Хотя столь важное различение исчезает вполне лишь в состоянии

близком к психозу, однако уже задолго до того субъективное восприятие

способно в высокой степени влиять на мышление, на чувство и на поступки,

хотя объект еще ясно видится во всей его действительности. В тех случаях,

когда воздействие объекта - вследствие особых обстоятельств, например

вследствие чрезвычайной интенсивности или полной аналогии с бессознательным

образом, - проникает до субъекта, этот тип и в своих нормальных

разновидностях бывает вынужден поступать согласно со своим бессознательным

образцом. Эти поступки имеют по отношению к объективной действительности

иллюзорный характер и являются поэтому чрезвычайно странными. Они сразу

вскрывают чуждую действительности субъективность этого типа. Но там, где

воздействие объекта проникает не вполне, оно встречает проявляющую мало

участия благосклонную нейтральность, постоянно стремящуюся успокоить и

примирить. То, что слишком низко, несколько приподнимается, то, что слишком

высоко, несколько понижается, восторженное подавляется, экстравагантное

обуздывается, а необыкновенное сводится к "правильной" формуле - и все это

для того, чтобы удержать воздействие объекта в должных границах. Вследствие

этого и этот тип действует подавляюще на окружающих, поскольку его полная

безобидность не является вне всякого сомнения. Но если этот случай имеет

место, тогда индивид легко становится жертвой агрессивности и властолюбия со

стороны других. Такие люди обыкновенно позволяют злоупотреблять собою и

мстить за то усиленным сопротивлением и упрямством не у места.

Если нет художественной способности выражения, то все впечатления

уходят вовнутрь, вглубь и держат сознание в плену, лишая его возможности

овладеть зачаровывающим впечатлением при помощи сознательного выражения. Для

своих впечатлений этот тип располагает до известной степени лишь

архаическими возможностями выражения, ибо мышление или чувство относительно

бессознательны, а поскольку они сознательны, то имеют в своем распоряжении

лишь необходимые банальные и повседневные выражения. Поэтому они, в качестве

сознательных функций, совершенно непригодны для адекватной передачи

субъективных восприятий. Поэтому этот тип лишь с чрезвычайным трудом

доступен для объективного понимания, да и сам он в большинстве случаев

относится к себе без всякого понимания.

Его развитие удаляет его, главным образом, от действительности объекта

и передает его на произвол его субъективных восприятий, которые ориентируют

его сознание в смысле некоей архаической действительности, хотя и этот факт

остается для него совершенно бессознательным, за отсутствием у него

сравнительного суждения. Фактически же он вращается в мифологическом мире, в

котором люди, животные, железные дороги, дома, реки и горы представляются

ему отчасти милостивыми богами, отчасти зложелательными демонами. Но то

обстоятельство, что они представляются ему такими, остается у него

неосознанным. А между тем они, как таковые, влияют на его суждения и

поступки. Он судит и поступает так, как если бы он имел дело с такими

силами. Он начинает замечать это только тогда, когда он открывает, что его

ощущения совершенно отличаются от действительности. Если он склонен больше в

сторону объективного разума, то он ощутит такое отличие как болезненное;

если же он, напротив, верный своей иррациональности, готов признать за своим

ощущением значение реальности, тогда объективный мир станет для него миражем

и комедией. Однако до такой дилеммы доходят лишь случаи, склонные к

крайности. Обыкновенно индивид довольствуется своей замкнутостью и, относясь

к внешней действительности как к банальности, обращается с ней, однако,

бессознательно-архаически.

Его бессознательное отличается, главным образом, вытеснением интуиции,

которая имеет у него экстравертный и архаический характер. Тогда как

экстравертная интуиция отличается характерной находчивостью, "хорошим

чутьем" для всех возможностей объективной действительности,

архаически-экстравертная интуиция обладает способностью пронюхать все

двусмысленное, темное, грязное и опасное на задних планах действительности.

Перед этой интуицией действительное и сознательное намерение объекта не

имеет никакого значения, ибо она подозревает за ним все возможности

архаически-предшествующих ступеней такого намерения. Поэтому в ней есть

нечто прямо-таки опасно подкапывающееся, что нередко стоит в самом ярком

контрасте с доброжелательной безобидностью сознания. Пока индивид отходит не

слишком далеко от объекта, бессознательная интуиция действует как

благотворное компенсирование установки сознания, которая является несколько

фантастической и склонной к легковерию. Но если бессознательное становится в

оппозицию к сознанию, тогда такие интуиции всплывают на поверхность и

развивают свои пагубные действия, насильственно навязываясь индивиду и

вызывая у него отвратительнейшие неотвязные представления об объектах.

Возникающий из этого невроз есть обыкновенно невроз, в котором истерические

черты уступают симптомам истощения.


8. Интуиция


Интуиция в интровертной установке направляется на внутренние объекты,

как можно было бы с полным правом обозначить элементы бессознательного. Дело

в том, что внутренние объекты относятся к сознанию совершенно аналогично

внешним объектам, хотя они имеют не физическую, а психологическую

реальность. Внутренние объекты представляются интуитивному восприятию в виде

субъективных образов вещей, не встречающихся во внешнем опыте, а

составляющих содержания бессознательного - в конечном итоге коллективного

бессознательного. Эти содержания сами по себе, конечно, не доступны никакому

опыту - свойство общее у них с внешним объектом. Подобно тому как внешние

объекты лишь совершенно относительно таковы, какими мы их перципируем, так и

формы явлений внутренних объектов релятивны и суть продукты их, недоступной

нам сущности и своеобразности интуитивной функции.

Как ощущение, так и интуиция имеют свой субъективный фактор, который в

экстравертной интуиции по возможности подавляется, а в интровертной

становится определяющей величиной. Хотя интровертная интуиция и получает,

может быть, свой пробуждающий толчок от внешних объектов, однако она не

задерживается на внешних возможностях, а останавливается на том, что было

вызвано внешним внутри субъекта. Тогда как интровертное ощущение

ограничивается главным образом тем, что воспринимает посредством

бессознательного своеобразные явления иннервации и задерживается на них,

интуиция подавляет эту сторону субъективного фактора и воспринимает образ,

вызванный этой иннервацией. Например: кто-нибудь испытывает припадок

психогенного головокружения. Ощущение останавливается на своеобразном

свойстве этого расстройства иннервации и воспринимает во всех подробностях

все его качества, его интенсивность, его течение во времени, способ его

возникновения и его исчезновения, нисколько не возвышаясь над этим и не

проникая до его содержания, от которого расстройство возникло. Интуиция же,

напротив, берет из этого ощущения лишь толчок, побуждающий к немедленному

действию; она старается заглянуть дальше, за ощущение, и действительно

вскоре воспринимает внутренний образ, вызвавший данное симптоматическое

явление, а именно головокружение. Она видит образ шатающегося человека,

пораженного стрелою в сердце. Этот образ поражает деятельность интуиции, она

останавливается на нем и старается выведать все его единичные черты. Она

удерживает этот образ и с живейшим сочувствием констатирует, как этот образ

изменяется, развивается далее и наконец исчезает.

Таким образом, интровертная интуиция воспринимает все, что происходит

на дальних планах сознания, приблизительно с такою же ясностью, с какой

экстравертное ощущение воспринимает внешние объекты. Поэтому для интуиции

бессознательные образы получают достоинство вещей или объектов. Но так как

интуиция исключает сотрудничество ощущения, то она или вовсе ничего не

узнает, или узнает лишь недостаточно о расстройствах иннервации, о влияниях

бессознательных образов на тело. От этого образы являются как бы отрешенными

от субъекта и существующими сами по себе, без отношения к личности.

Вследствие этого в вышеприведенном примере интровертный интуитивный, имевший

припадок головокружения, и не подумал бы даже, что воспринятый им образ мог

бы как-нибудь относиться к нему самому. Это покажется, конечно, почти

немыслимым для человека, установленного на суждение; а между тем это факт,

который я часто наблюдал у этого типа.

Странное безразличие, которое обнаруживает экстравертный интуитив по

отношению к внешним объектам, свойственно и интровертному по отношению к

внутренним объектам. Подобно тому как экстравертный интуитив постоянно чует

новые возможности и идет по их следу, не заботясь ни о своем, ни о чужом

благополучии и несчастье, небрежно шагая через человеческие отношения и

преграды, и, в вечной жажде перемен, разрушает только что воздвигнутое, так

интровертный переходит от образа к образу, гоняясь за всеми возможностями,

заключенными в творческом лоне бессознательного, и не устанавливая связи

между явлением и собою. Как для того, кто лишь ощущает мир, он никогда не

становится моральной проблемой, так и для интуитивного мир образов тоже

никогда не становится моральной проблемой. Мир как для одного, так и для

другого есть эстетическая проблема, вопрос восприятия, "сенсация". Таким

образом, у интровертного исчезает сознание своего телесного существования,

так же как и его воздействие на других. С экстравертной точки зрения о нем

сказали бы: "Действительность не существует для него, он предается

бесплодным грезам". Правда, созерцание образов бессознательного, создаваемых

творческой силой в неиссякаемом изобилии, бесплодно в смысле

непосредственной пользы. Но поскольку эти образы суть возможности концепций,

могущих при известных условиях сообщить энергии новый потенциал, постольку и

эта функция, наиболее чуждая внешнему миру, неизбежна в общем психическом

домоводстве, так же как и психическая жизнь народа отнюдь не должна быть

лишена соответствующего типа. Израиль не имел бы своих пророков, если бы

этого типа не существовало.

Интровертная интуиция захватывает те образы, которые возникают из основ

бессознательного духа, существующих априори, то есть в силу

наследственности. Эти архетипы, сокровенная сущность которых опыту

недоступна, представляют собой осадок психического функционирования у целого

ряда предков, то есть это суть опыты органического бытия вообще, накопленные

миллионократными повторениями и сгущенные в типы. Поэтому в этих архетипах

представлены все опыты, которые издревле встречались на нашей планете. И чем

чаще, и чем интенсивнее они бывали, тем явственнее они выступают в архетипе.

Архетип, говоря вместе с Кантом, есть как бы ноумен того образа, который

интуиция воспринимает и, воспринимая, создает.

Так как бессознательное не есть нечто неподвижное вроде психического

caput mortuum ("мертвая голова"), а, напротив, нечто принимающее участие в

жизни и испытывающее внутренние превращения - превращения, которые стоят во

внутреннем отношении к общему свершению вообще, - то интровертная интуиция

через восприятие внутренних процессов дает известные данные, которые могут

иметь выдающееся значение для понимания общего свершения; она может даже с

большей или меньшей отчетливостью предвидеть новые возможности, а также и

то, что впоследствии действительно наступает. Ее пророческое предвидение

можно объяснить из ее отношения к архетипам, представляющим собою

закономерное течение всех вещей, доступных опыту.


9. Интровертный интуитивный тип


Когда интровертная интуиция достигает примата, то ее своеобразные черты

тоже создают своеобразный тип человека, а именно мистика-мечтателя и

провидца, с одной стороны, фантазера и художника - с другой. Последний

случай можно было бы считать нормальным, ибо этот тип имеет в общем

склонность ограничивать себя восприемлющим характером интуиции. Интуитивный

остается обыкновенно при восприятии, его высшая проблема - восприятие и,

поскольку он продуктивный художник, оформление восприятия. Фантазер же

довольствуется созерцанием, которому он предоставляет оформлять себя, то

есть детерминировать себя. Естественно, что углубление интуиции вызывает

часто чрезвычайное удаление индивида от осязаемой действительности, так что

он становится совершенной загадкой даже для своей ближайшей среды. Если он

художник, то его искусство возвещает необыкновенные вещи, вещи не от мира

сего, которые переливаются всеми цветами и являются одновременно

значительными и банальными, прекрасными и аляповатыми, возвышенными и

причудливыми. Но если он не художник, то он часто оказывается непризнанным

гением, празднозагубленной величиной, чем-то вроде мудрого полуглупца,

фигурой для "психологических" романов.

Хотя превращение восприятия в моральную проблему лежит не совсем на

пути интровертного типа, ибо для этого необходимо некоторое усиление судящих

функций, однако достаточно уже относительно небольшой дифференциации в

суждении, чтобы переместить созерцание из чисто эстетической в моральную

плоскость. От этого возникает особая разновидность этого типа, которая хотя

существенно отличается от его эстетической формы, однако все же характерна

для интровертного интуитивного типа. Моральная проблема возникает тогда,

когда интуитив вступает в отношение к своему видению, когда он не

довольствуется больше одним только созерцанием, своей эстетической оценкой и

формированием, а доходит до вопроса: какое это имеет значение для меня или

для мира? Что из этого вытекает для меня или для мира в смысле обязанности

или задания? Чисто интуитивный тип, который вытесняет суждение или обладает

им лишь в плену у восприятия, в сущности никогда не доходит до такого

вопроса, ибо его вопрос сводится лишь к тому, каково восприятие. Поэтому он

находит моральную проблему непонятной или даже нелепой и по возможности

гонит от себя размышление о виденном. Иначе поступает морально установленный

интуитив. Его занимает значение его видений, он заботится не столько об их

дальнейших эстетических возможностях, сколько об их возможных моральных

воздействиях, вытекающих для него из их содержательного значения. Его

суждение дает ему возможность познать - правда, иногда лишь смутно, - что

он, как человек, как целое, каким-то образом вовлечен в свое видение, что

оно есть нечто такое, что может не только созерцаться, но что хотело бы

стать жизнью субъекта. Он чувствует, что это познание возлагает на него

обязанность претворить свое видение в свою собственную жизнь. Но так как он

преимущественно и главным образом опирается только на видение, то его

моральная попытка выходит односторонней: он делает себя и свою жизнь

символической, хотя и приспособленной к наличной фактической

действительности. Тем самым он лишает себя способности воздействовать на

нее, ибо он остается непонятным. Его язык не тот, на котором все говорят; он

слишком субъективен. Его аргументам недостает убеждающей рациональности. Он

может лишь исповедовать или возвещать. Он - глас проповедника в пустыне.

Интровертный интуитив больше всего вытесняет ощущения объекта. Это

является отличительной чертой его бессознательного. В бессознательном

имеется компенсирующая экстравертная функция ощущения, отличающаяся

архаическим характером. Бессознательную личность можно было бы поэтому лучше

всего описать как экстравертный ощущающий тип низшего примитивного рода.

Сила влечения и безмерность являются свойствами этого ощущения, так же как

чрезвычайная привязанность к чувственному впечатлению. Это качество

компенсирует разреженный горный воздух сознательной установки и придает ей

некоторую тяжесть, так что это мешает полному "сублимированию". Но если

вследствие форсированного преувеличения сознательной установки наступает

полное подчинение внутреннему восприятию, тогда бессознательное вступает в

оппозицию и тогда возникают навязчивые ощущения с чрезмерной привязанностью

к объекту, которые сопротивляются сознательной установке. Формой невроза

является в таком случае невроз навязчивости, симптомами которого бывают

частью ипохондрические явления, частью сверхчувствительность органов чувств,

частью навязчивые привязанности к определенным лицам или к другим объектам.


10. Общий обзор интровертных иррациональных типов


Оба только что описанных типа почти недоступны для внешнего обсуждения.

Так как они интровертны и вследствие этого имеют меньшую способность или

склонность к обнаружению, то они дают немного данных для меткого обсуждения.

Так как их главная деятельность направлена вовнутрь, то вовне не видно

ничего, кроме сдержанности, скрытности, безучастия или неуверенности и,

по-видимому, необоснованного смущения. Если что-либо и обнаруживается, то

это в большинстве случаев лишь косвенные проявления подчиненных

(неполноценных) и относительно бессознательных функций. Конечно, проявления

такого рода обусловливают предубеждение окружающей среды против этих типов.

Вследствие этого их в большинстве случаев недооценивают или по крайней мере

не понимают. В той мере, в какой эти типы сами себя не понимают, ибо им в

высокой степени не хватает силы суждения, они не могут понять и того, почему

общественное мнение их постоянно недооценивает. Они не видят, что их

проявляющиеся вовне достижения действительно имеют малоценные свойства. Их

взор прикован к богатству субъективных событий. Все совершающееся до такой

степени пленяет их и имеет для них такую неистощимую прелесть, что они

совершенно не замечают, что то, что они из этого передают окружающей среде,

содержит обыкновенно лишь очень мало из того, что они внутренне переживают

как стоящее в связи с этим. Фрагментарный и в большинстве случаев лишь

эпизодический характер их сообщений предъявляет слишком высокие требования к

пониманию и к готовности окружающей среды; к тому же их сообщениям недостает

лучащейся теплоты к объекту, которая только и могла бы иметь убеждающую

силу. Напротив, эти типы очень часто обнаруживают грубо отталкивающее

отношение к другим, хотя они совершенно не сознают этого и отнюдь не имеют

намерения это показать. О таких людях будут судить справедливее и относиться

к ним снисходительнее, если узнают, как трудно перевести на понятный язык

то, что открывается внутреннему оку. Однако это снисхождение отнюдь не

должно идти так далеко, чтобы вовсе не требовать от них сообщения. Это

принесло бы таким типам самый большой вред. Сама судьба готовит им - быть

может, даже чаще, чем другим людям, - непреодолимые внешние затруднения,

способные отрезвить их от упоений внутренним созерцанием. Но часто лишь

крайняя нужда способна вынудить у них наконец какое-нибудь человеческое

сообщение.

С экстравертной и рациональной точки зрения такие типы оказываются,

вероятно, самыми бесполезными из всех людей. Но если посмотреть с высшей

точки зрения, то такие люди являются живыми свидетелями того факта, что

богатый и полный движения мир и его бьющая через край упоительная жизнь

живут не только вовне, но и внутри. Конечно, такие типы суть лишь

односторонняя демонстрация природы, но они поучительны для того, кто не

позволяет духовной моде данного момента ослеплять себя. Люди такой установки

суть своего рода двигатели культуры и воспитатели. Их жизнь поучает

большему, чем их слова. Их жизнь и не в последней степени их величайший

недостаток - неспособность к коммуникации - объясняют нам одно из великих

заблуждений нашей культуры, а именно суеверное отношение к слову и

изображению, безмерную переоценку обучения путем слов и методов. Ребенок,

конечно, позволяет родителям импонировать ему громкими словами. Люди,

кажется, верят даже в то, что этим импонированием ребенок воспитывается. В

действительности же дитя воспитывается тем, как родители живут; а словесные

жесты, которые родители прибавляют к этому, самое большее - смущают ребенка.

То же самое относится и к учителям. Однако вера в метод так велика, что если

только метод хорош, то и учитель, пользующийся им, кажется освященным.

Малоценный человек никогда не бывает хорошим учителем. Но он скрывает свою

вредную малоценность, тайно отравляющую ученика, за превосходной методикой и

за столь же блестящей интеллектуальной способностью выражаться. Естественно,

что ученик более зрелого возраста не желает ничего лучшего, как знание

полезных методов, ибо он уже побежден общей установкой, которая верует в

победоносный метод. Он уже знает по опыту, что самая пустая голова,

способная машинально повторять метод, является лучшим учеником. Вся

окружающая его среда показывает ему словами и жизнью, что весь успех и все

счастье находятся вовне и что стоит лишь владеть правильным методом, чтобы

достичь желаемого. Разве жизнь его религиозного законоучителя демонстрирует

ему то счастье, которое излучается богатством внутреннего созерцания?

Конечно, иррациональные интровертные типы не являются учителями совершенной

человечности. Им недостает разума и этики разума, но их жизнь научает другой

возможности, отсутствие которой мучительно чувствуется в нашей культуре.


г) Основные и вспомогательные функции


Я отнюдь не хотел бы. чтобы предыдущее изложение вызвало впечатление,

будто эти типы в такой чистоте встречаются in praxi (в реальной жизни)

относительно чаще. Это лишь своего рода гальтоновские семейные фотографии,

накопляющие общую и поэтому типическую черту, тем самым несоразмерно

подчеркивая ее, тогда как индивидуальные черты столь же несоразмерно

стушевываются. Точное исследование индивидуального случая обнаруживает тот

явно закономерный факт, что наряду с наиболее дифференцированной функцией в

сознании всегда бывает и относительно детерминирует еще вторая функция,

имеющая второстепенное значение и поэтому менее дифференцированная. Для

большей ясности повторим еще раз: сознательными могут быть продукты всех

функций; но о сознательности функции мы говорим лишь тогда, когда не только

осуществление ее подчинено воле, но когда и принцип ее является руководящим

для ориентирования сознания. Но последнее имеет место тогда, когда мышление,

например, является не только плетущимся вослед обдумыванием и

пережевыванием, но когда его заключения имеют абсолютную значимость, так что

логический вывод при случае имеет значение мотива, а также гарантии

практического поступка без всякой другой очевидности.

Это абсолютное преимущество эмпирически присуще всегда только одной

функции и может быть присуще только одной функции, ибо столь же

самостоятельное вмешательство другой функции необходимо повело бы к другому

ориентированию, которое хотя бы отчасти противоречило бы первому. Но так как

иметь всегда ясные и однозначные цели является жизненным условием для

сознательного процесса приспособления, то равнопоставление второй функции

оказывается по закону природы исключением. Поэтому вторая функция может

иметь только второстепенное значение, что эмпирически всегда и

подтверждается. Ее второстепенное значение состоит в том, что она не имеет,

как первичная функция, единственной и абсолютной достоверности и решающего

значения, но учитывается больше в качестве вспомогательной и дополнительной

функции. Естественно, что вторичной функцией может быть лишь такая, сущность

которой не противоположна главной функции. Так, например, наряду с мышлением

в качестве второй функции никогда не может выступить чувство, ибо его

сущность слишком противоположна мышлению. Мышление должно тщательно

исключать чувство, если только оно желает быть настоящим, верным своему

принципу мышлением. Это, конечно, не исключает существование индивидов, у

которых мышление и чувство стоят на одинаковой высоте, причем и то и другое

имеет одинаковую сознательную силу мотивации. Но в таком случае речь идет не

о дифференцированном типе, а о сравнительно неразвитом мышлении и чувстве.

Равномерная сознательность и бессознательность функций есть, следовательно,

признак примитивного состояния духа.

Согласно опыту, вторичная функция всегда такая, сущность которой

является иной, но не противоположной по отношению к главной функции; так,

например, мышление в качестве главной функции легко может сочетаться с

интуицией в качестве вторичной функции или столь же успешно с ощущением, но,

как уже сказано, никогда не с чувством. Интуиция, так же как и ощущение, не

противоположна мышлению, то есть они не должны быть безусловно исключены,

ибо они не подобны мышлению по существу, будучи в то же время противоположны

ему, как, например, чувство, которое в качестве функции суждения успешно

конкурирует с мышлением; напротив, они суть функции восприятия, которые

приносят мышлению желанную помощь. Поэтому как только они достигли бы такой

же высоты дифференциации, как и мышление, так они вызвали бы такое изменение

установки, которое противоречило бы тенденции мышления. Именно они

превратили бы установку суждения в установку восприятия. Тем самым

неизбежный для мышления принцип рациональности был бы подавлен в пользу

иррациональности простого восприятия. Поэтому вспомогательная функция

возможна и полезна лишь постольку, поскольку она служит главной функции, не

притязая при этом на автономию своего принципа.

Для всех встречающихся на практике типов имеет значение то

основоположение, что они наряду с сознательной главной функцией имеют еще

одну сравнительно бессознательную вспомогательную функцию, которая во всех

отношениях отличается от сущности главной функции. Из этих смешений

возникают хорошо знакомые образы, например практический интеллект,

сочетающийся с ощущением; спекулятивный интеллект, пропитанный интуицией;

художественная интуиция, выбирающая и изображающая свои картины при помощи

суждения, окрашенного чувством; философская интуиция, которая при помощи

могучего интеллекта переводит свое видение в сферу постигаемого, и т. д.

Соответственно сознательному отношению между функциями слагается и их

бессознательная группировка. Так, например, сознательному практическому

интеллекту соответствует бессознательная, интуитивно-чувствующая установка,

причем функция чувства подвергается сравнительно более сильной задержке, чем

интуиция. Эта своеобразность представляет, правда, интерес лишь для того,

кто практически занимается психологическим лечением таких случаев. Но для

него важно знать об этом. Я, например, часто видел, как врач старался

развить у преимущественно интеллектуального (мыслительного) типа функцию

чувства, извлекая ее непосредственно из бессознательного. Думаю, что такая

попытка всегда должна была бы терпеть крушение, ибо она означает слишком

насильственное обхождение с сознательной точкой зрения. Если такое насилие

удается, то появляется прямо-таки навязчивая зависимость пациента от врача,

"перенос", который можно было бы пресечь только грубостью, ибо насилие над

пациентом лишает его своей точки зрения, то есть его точкой зрения

становится его врач. Но доступ в бессознательное и к наиболее вытесненной

функции открывается, так сказать, сам собой и при достаточном ограждении

сознательной точки зрения, если путь развития проходит через иррациональную

функцию. Дело в том, что последняя открывает сознательной точке зрения такой

кругозор и обзор всех возможностей и всего происходящего, что сознание

приобретает от этого достаточную защиту против разрушительного действия со

стороны бессознательного. Иррациональный тип, напротив, требует более

сильного развития представленной в сознании рациональной вспомогательной

функции для того, чтобы быть достаточно подготовленным, когда потребуется

воспринять толчок бессознательного.

Бессознательные функции находятся в архаически животном состоянии. Их

символические выражения, проявляющиеся в сновидениях и фантазиях, в

большинстве случаев представляют собой борьбу или выступление друг против

друга двух животных или двух чудовищ.