К. В. Расторгуева
| Вид материала | Документы |
- Василий Шукшин. Печки-лавочки Накануне, ближе к вечеру, собралась родня: провожали, 858.83kb.
- Ооо «Вольный ветер», 15.52kb.
- Автор: В. Г. Хандорин, 440.1kb.
- Старинные усадьбы приглашаем вас в удивительное путешествие в прошлое нашего, 37.2kb.
К.В. Расторгуева
«ПРИРОДНЫЕ ДУРАКИ» В СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКОЙ ВСЕЛЕННОЙ А.ПЛАТОНОВА
(на материале романа «Чевенгур»)
В романе «Чевенгур», самом значительном произведении Андрея Платонова, подлинной народной эпопее, ярко отразившей многоукладность России в период перехода от «военного коммунизма» к новой экономической политике, писатель показал все возможные модели крестьянского социализма, испытываемые живой практикой народа в пору недолгого стихийного социального творчества – от социализма анархического до социализма казарменного, бюрократического, об опасности которого автор предупреждал еще в повестях «Город Градов» (1926), очерках «Че-Че-О» (1928), в рассказах «Государственный житель» (1929) и «Усомнившийся Макар» (1929) .
Предметом рассмотрения в данной работе станет взаимосвязь различных литературных традиций и культурных пластов в романе «Чевенгур» с целью выявления характерных особенностей поэтики писателя – прежде всего в обрисовке героев и форм их существования в текстовом пространстве.
Поэтика «Чевенгура» представляет собой синтез фольклорных, древнерусских и модернистских традиций, взаимопроникновение которых трансформирует соцреалистическую действительность в пространство абсурда, «странноязычия», жутких фантасмагорий.
Главные герои «Чевенгура» не усредненные большевики, а настоящие фанатики коммунизма. Налицо все атрибуты идеальных пролетариев: отказ от собственности, интимной жизни, активное коммунистическое переустройство, ликвидация пережитков прошлого в лице буржуазии. Вот только энтузиазм чевенгурцев переходит все возможные границы, реальность смещается, и действия партийцев перестают подчиняться общепринятой логике.
Истребить буржуев в «Чевенгуре» решили «на основе второго пришествия»: «Совершенно необходимо, товарищ Чепурный, объявить официально второе пришествие. И на его базе очистить город для пролетарской оседлости» [1, 255]. Сюрреалистическая сцена расстрела насыщена комическими элементами: «Чепурный прочитал, что Советская власть предоставляет буржуазии все бесконечное небо, оборудованное звездами и светилами на предмет организации там вечного блаженства; что же касается земли, фундаментальных построек и домашнего инвентаря, то таковые остаются внизу – в обмен на небо – всецело в руках пролетариата и трудового крестьянства» [256]. «В конце приказа указывался срок второго пришествия, которое в организованном безболезненном порядке уведет буржуазию в загробную жизнь» [256]. Платонов доводит до абсурда коммунистическое стремление к всеобщей организованности: необходимо официально объявить о предстоящем «мероприятии», сформулировать основные положения, после чего можно смело приступать к действиям. Каким бы сумасшедшим ни был проект, главное – все оформить по правилам. В приказе на одном уровне сочетаются слова из разных лексических пластов. Небо со всем оборудованием всерьез меняют на землю с фундаментальными постройками. Ситуация приобретает еще более фантастический характер, когда становится ясно, что буржуи в организованный конец света поверили. Они заранее подготовились к «отправлению» в другой мир: «В ночь на четверг соборную площадь заняла чевенгурская буржуазия, пришедшая еще с вечера» [257]. Ощущение абсурдности происходящего возникает из-за несвоевременности мелкобуржуазных интересов приговоренных: «Буржуи принесли с собой узелки и сундучки – с мылом, полотенцами, бельем, белыми пышками и семейной поминальной книжкой», кроме того, по наивности восприятия происходящего кулаки недалеко ушли от революционеров: «Пришли два чекиста с проверки обвалившихся домов и объяснили: дома рухнули с потолков, потому что чердаки были загружены солью и мукой сверх всякого веса; мука же и соль буржуям требовались в запас – для питания во время прохождения второго пришествия, дабы благополучно переждать его, а затем остаться жить» [258]. Лозунг «Смерть буржуям!» платоновские мечтатели восприняли буквально, но идеальное будущее изначально не воплотимо: кулаков расстреляли, а рай на земле так и не наступил.
За внешней соцреалистичной плакатностью образов чевенгурцев прослеживается тесная связь с фольклором и средневековой традицией юродства. Дураки и юродивые – постоянные герои платоновских произведений.
Платоновские дураки – персонажи комические. У них отсутствует нормальная логика и элементарное понимание окружающей действительности. Образ наивного, бесхитростного героя корнями уходит в народные сказки. Дурак все делает по-дурацки, невпопад, вопреки здравому смыслу. «Дурак приносит вред семье, а иногда и всему обществу. Но делает это не по злому умыслу, а по глупости. И потому мы находимся на его стороне и все ему охотно прощаем. И даже начинаем симпатизировать Дураку, потому что он удивительно прост, правдив и простодушен. И всякий раз попадает впросак по своему чистосердечию. А чистосердечие Дурака измеряется его глупостью, его незнанием самых элементарных понятий» [2, 36].
Иное царство в сказке – это идеальная страна, где всякое зло исчезает, где, отведав молодильных яблок, можно вернуть утраченную молодость, а с помощью живой и мертвой воды – воскресить убитого и разрубленного на куски героя. Иное царство в романе Платонова тоже претендует на звание идеального, и жители «Чевенгура» искренне верят в воскрешение мертвых с помощью коммунизма.
Возглавивший земной рай Чепурный уверен, что при коммунизме не должны умирать дети. Тема смерти ребенка – символа будущего – появляется в важнейшем эпизоде романа: чевенгурцы хотят оживить мальчика. «Чепурный поднял ребенка на руки, прижал его к себе и поставил между своих коленей, чтобы он находился на ногах, как жил» [339]. Чепурный убеждает мать в силе коммунизма: «Он и без меня должен твою минуту пожить – здесь действует коммунизм и вся природа заодно. В другом месте он бы еще вчера у тебя умер. Это он лишние сутки от Чевенгура прожил – тебе говорю!», комично выглядит удивление чевенгурцев: «Отчего он умер? Ведь он после революции родился» [341].
В сюрреалистическом пространстве романа живут сказочные дураки, но не действуют сказочные законы – возникает абсурдная, вывернутая наизнанку картина мира, где одновременно и страшно, и смешно.
Если дураки экспериментируют, то герои-юродивые созерцают жизнь. В художественном мире Платонова мудрецами становятся «природные дураки», герои-созерцатели, которым не нужны рациональные пути в познании истины, они постигают тайну бытия напрямую, минуя привычную логику. Они хотят высказать истину, но не могут, оттого их речь наполнена парадоксами и алогизмами. Знание истины им дано изначально, но «немотность» мешает героям сформулировать и передать сокровенный смысл бытия: «Старик сначала помолчал – во всяком прочем сначала происходила не мысль, а некоторое давление темной теплоты, а затем она кое-как выговаривалась, охлаждаясь от истечения» [325].
Прокофий приводит в «Чевенгур» прочих – целую толпу юродивых: «… даже возраст прочих был неуловим – одно было видно, что они – бедные, имеющие лишь непроизвольно выросшее тело и чужие всем», «они жили без всякого излишка, потому что в природе и во времени не было причин ни для их рождения, ни для их счастья», «… зачали их не избытком тела, а своею ночною тоской и слабостью грустных сил», на них «висело настолько мало одежды, будто им были не страшны ни встречные женщины, ни холод ночей» [390]. Жалкие и убогие люди любят друг друга: кроме друг друга у них ничего нет. Прочие – идеальные жители Чевенгура, но если в древнерусской традиции было принято играючи кидать в юродивых камнями, то чевенгурских чудаков хладнокровно расстреливают.
Мир, окружающий платоновских дураков и юродивых, далек от совершенства. Отказ от «вещного» в пользу вечного не ведет строителей нового общества к вознаграждению, как в волшебных сказках. Бесхитростные, простодушные герои оказываются выброшенными в страшный, агрессивный мир, попытка гармоничного слияния с которым ведет к катастрофе.
В речи героев Платонов отразил фантастическую метаморфозу, произошедшую в результате взаимодействия прежнего и активно внедряемого языка, нового и старого сознания. Герои не успевают осваивать идеологический язык, приблизительно и по-своему интерпретируют политические штампы. Для их речи характерен словарный запас, состоящий из идеологической лексики того времени и сюрреалистическая структура, нарушающая законы грамматики и синтаксиса. Язык советской эпохи стал основным способом создания фиктивной реальности, где речь, состоящая из идеологических штампов и клише – искусственная, мертвая, – Платоновым комически обыгрывается с помощью лексической несочетаемости слов, замены нейтральной лексики на идеологическую, каламбуров, алогизмов, реализованных метафор. В коммунистическом мире алогичные суждения становятся нормой, сочетается несочетаемое, а люди не понимают языка, на котором говорят.
Платоновские дураки преобразовывают мир, но при этом сами становятся марионетками в модернистской реальности текста. Революционеры абсолютно несвободны: их алогичная речь и глупые поступки идеологически обусловлены, они одновременно адепты и жертвы фиктивно созданной реальности. Фольклорная и древнерусская смеховая традиция в гротескном пространстве «Чевенгура» создает мир фольклорного абсурда, в котором сюрреалистически выражено сознание целого народа. Самодеятельность приводит чевенгурцев к смерти. Любые попытки творчески осмыслить чуждый мир, созданный чужим умом, обречены: «Все, оказывается, уже было выдумано вперед умнейшими людьми, непонятно расписавшимися внизу бумаги и оттого безвестными, осталось лишь плавно исполнять свою жизнь по чужому записанному смыслу» [256].
Примечания
1. Платонов, А.П. Чевенгур. Котлован. Рассказы. – М.: Эксмо, 2008. – 751 с. Далее все ссылки на это издание приводятся в тексте в скобках после цитаты.
2. Синявский А.Д. Иван-дурак. Очерки русской народной веры. – М.: Syntaxis, 1991. – 421с.