Geum.ru

Рефлексия, методология и стратегическое мышление

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Анисимов О.С.

Рефлексия, методология и стратегическое мышление.



Обсуждение вопросов, касающихся рефлексивного управления, инициированные В.Е.Лепским и его коллегами, с неизбежностью привело к ряду сложнейших проблем как теоретического характера, так и практического.

Наиболее сложными мы воспринимаем проблемы, связанные с формами участия методологов в стратегическом управлении. С одной стороны источник таких проблем обнаруживается в новизне самого социокультурного и культурного феномена методологии, возникшего в СССР и не приживающегося в иных пространствах современного мирового сообщества. С другой стороны источник проблем обнаруживается внутри самого совокупного методологического движения. Анализ проблем предстает еще более необходимым в силу уникальности самой ситуации, в которой пребывает Россия и мировое сообщество, в силу приоритетной значимости стратегических установок и проектировочной формы их реализации, в силу неизбежной втянутости методологов в стратегическое проектирование в прямых и в косвенных формах.

Для придания организованности нашим соображениям мы введем предварительные онтологические очертания тому целому смыслов, с обзора которых и может быть начата мыслительная работа. Она предполагается и вносится нами за скобки из-за ее объемных характеристик. Россия, как и любая иная страна, обладает многосферной целостностью. В частности она имеет интеллектуально и духовно-нравственно насыщенные сферы образования, науки, культуры.

В силу быстрого роста объема рефлексивной практики, выраженной в консультировании, экспертировании, аналитике и др., начинает приобретать черты самостоятельности рефлексивная сфера. В самой рефлексивной практике сложилось разделение на «естественные» ее формы, в которых достаточно использовать «здравый разум» и на «искусственно-естественные» формы, в которых здравого разума далеко не достаточно. Второй слой, тип протекания рефлексивных процедур пришел из философии, логики, языкознания, культурологи через противопоставление случайных и неслучайных форм организации языкового мышления. Инициатива проблематизации, демонстративно начатая А.А.Зиновьевым в начале 50-х г.г. XX в. была подхвачена группой его учеников, среди которых лидировал Г.П.Щедровицкий. Он изначально ориентировался на внемонологический вариант дискуссионной мысли и на систематичность сопровождающей рефлексии.

Концептуальную акцентировку относительно рефлексии взял на себя В.А.Лефевр, но значимость рефлексивных механизмов быстро была осознана в нарождающемся методологическом движении и приобретение адептов рефлексивности в мышлении стало своего рода критерием роста движения.

Иногда сплетение проблемно ориентированного структурирования смыслов с рефлексивным самообеспечением достигало такого уровня, что терялась сама возможность трансляции мысли через понимание в мыслекоммуникации, что характерно, например, для творчества О.И.Генисаретского.

Однако организующий рефлексивно-мыслительную практику импульс был связан с формами самих мыслительных и, частично, рефлексивных процессов, а также с критериальной базой для конструирования и обоснования форм, с созданием языковой понятийно-категориальной базой, созданием средств, специфических для методологии.

В зависимости от меры принципиальности обращения к методам и средствам рефлексивной и мыслительной работы происходило разделение совокупного рефлексивного движения на дометодологическое и методологическое. Пафос проблематизации был и там, и здесь. Но надежность обоснования наличия и содержания проблем, возможности депроблематизации, проектирования, программирования зависела от мощности критериального корпуса. Кроме того, общая социотехническая, преображающая направленность методологической и обычной рефлексии сближала все эти усилия с практикой, той части ее управленческого представительства, которая желала или должна была ставить и решать проблемы общества, сфер общества, больших социотехнических систем.

Максимализм и принципиальности в постановке проблем в сообществе методологов объективно устремляли к стратегическому типу проблематизации и депроблематизации. Пока само общество и его управленческая часть, высшие слои управления отстранялись от постановки кардинальных проблем, до середины 80-х г.г., усилия методологов оставались «лабораторными», виртуальными.

Однако, к середине 80-х г.г. противостояние политических блоков дошло до черты, когда более слабая сторона стала «прогибаться», искать иных направлений движения и быстро нашла то, которое и проектировалось противостоящей стороной. Перестройка под «внешние» критерии набирала скорость при полном одобрении наиболее образованной и активной части населения СССР. Ко времени начала коренных реформ в начале 90-х г.г. вся внутренняя база самоконструирования была отторгнута, и ее место быстро заменялось тем, что с собой приносили приглашенные государственные проектировщики, «новые …..».

В эпоху перемен установка на проблематизацию получила внутреннюю поддержку со стороны как тех, кто хотел разобраться, так и тех, кто осознал огромную пользу от систематических, «профессиональных» проблематизаторов в достижении положительных или отрицательных целей общества. Тем более что внутренняя эволюция самой методологии привела к возможности превзойти «семинарский» тип самореализации.

В 1979 г. началась «игровая эпоха». Социотехническое конструирование и деконструирование в мысли дополнилось участием практиков управления и аналитики, информационной инженерии. Достаточно быстро был создан новый тип «единиц развития» - организационно – деятельностные игры (ОДИ).

Методология получила доступ к управленческому механизму и его обеспечивающему рефлексивному устройству. Чаще всего содержания мышления развивающих коллективов приобретали стратегическую значимость, становились методологией для стратегических функциональных мест. Возникли и организационные оформления подобных усилий в виде «методологических центров», «методологических кафедр», «стратегических центров» при патронировании со стороны методологов. Методологический консалтинг проходил путь укоренения.

В чем же тогда состоит содержание проблем, относительно которых методологи и активисты рефлексивного движения не могут договориться, почему стратегическая составляющая управления, его аналитическое обеспечение не рассматривает методологов как свою основную силу, как «резерв главного командования», почему методологи не рассматриваются правительством и аппаратом Президента как основная опора в постановке и решении проблем? До сих пор методологическая мощь остается факультативом аналитики в стране.

Для того, чтобы дать свой ответ на эти вопросы мы введем магистральный контекст мыслительного взаимодействия различных типовых персон. Удобно ввести управленцев достратегического, по характеру подготовленности к деятельности и профессиональной устремленности, и стратегических типов, аналитиков дорефлексивного, содержательно и результативно ориентированных, и рефлексивного типа методологов допонятийного и понятийного типов.

Все они могут быть поглощены «ценностью» зарабатывания, накопления личных финансовых и иных ресурсов потребительской ориентации и этим увеличивать вероятность зависимости от тех, кто платит, в том числе от тех, кто причастен в реализации мирового проекта «демократического доминирования», демократического империализма.

В этом случае нельзя вести речь о каких-либо национальных интересах, о каком-то нейтрализме, гегемонии разума и т.п.

Любой, кто может понимать онтологическую базу экономического мышления, усвоил версию К.Маркса и учел тенденции XX-XXI веков – может различить сверхвласть финансовых иерархий и их соорганизаций, их давление над политикой, военными программами и т.п.

Но мы оставим иную ориентацию, когда им все же важна и даже принципиально важна адекватность, реализм под критерий типа деятельности, типа сущности, лежащей в основе деятельности и мышления. Если Россия втягивается куда-то, то нужно еще разобраться с тем, что такое Россия, что такое «мы» в России, что такое – то, куда нас втягивают, какова сущность всего, которая стоит над частными сущностями, например, экономического и более локально-финансового бытия, как соотносятся все типы сущностей и в каких идеологических или иных соотношениях.

Пока что мы должны сказать, что наши управленцы относятся к «достратегическому» типу. Сама подготовка носит предстратегический характер, а сумма показателей и критериев в практике управления, почти не сохраняет ничего стратегического. При всей открытости к зарубежному опыту, в том числе «стратегическому», в этом опыте удерживается, вводится в активное обсуждение достратегические содержания, методы, критерии, показатели. Помимо ритуальных слов о стратегии и стратегичности ничего собственно стратегического в активе управленческого мышления нет.

Как правило, дискуссии о «стратегичности» стратегического управления легко вытесняются и рассматриваются как обременительные для «быстрого практического действия». Более сложное и высокое интерпретируется с точки зрения менее сложного и высокого. Торжествует нежелание «нагружаться» чем-то, выходящим за пределы очевидности и именно индивидуальной очевидности. Если взять аналогию, то можно себе представить мастера на участке технологической линии, который любые инженерные разработки, особенно инновационно-проективные, рассматривает через призму своего индивидуального опыта и «вычищает» все, что «утяжеляет» его взгляд.

У нас нет надежного управленческого образования, хотя есть некоторое «натаскивание» по заимствованным теоретическим схемам в управлении. Но у нас нет в еще большей степени стратегического управления. Но есть таланты, нейтрализующие эти издержки по своему.

У нас преобладают дорефлексивные аналитики. Они накапливают опыт и его «выжимки» используют в аналитике, консультировании. Сам процесс выработки подсказок, постановки проблем и т.п. не отслеживается и не может вовремя быть оцененным, опубликованным, подправленным. Понимание роли слежения за своей мыслью, самой возможности различных внутренних и внешних случайных факторов мысли и их влияния на результат, на его перспективность или бесперспективность и много другого признаются лишь ритуально.

При встрече с критическим отношением к версии значимым остается ожидание приемлемой добавки, поправки, а не разбирательство с той линией мысли, разрыв в которой предопределяет дефекты в результате.

Если и допускается слежение за мыслью, то только в содержательно отчужденном виде, а не реальностью субъективно-десубъективирующего процесса.

В этом случае вероятность своевременных поправок в действие и уровень совершенства интеллектуального механизма становится незначительной. Если ввести аналогию, то мы до сих пор ждем от привлекаемого станка чудесных результатов путем нажимания на кнопки и, не разбираясь с тем, как этот станок устроен, смазан ли он, нет ли внутри ржавчины и т.п.

Сама ценность слежения за мышлением аналитика, консультанта, участия в судьбе совершенствования интеллектуального механизма, особенно в процессе решения аналитических задач и проблем, рассматривается как излишнее отклонение от «главного» получения удачного результата.

Методологи легко замечаемы своим устремлением на «осмысленность» интеллектуальных и иных усилий, на их обоснованность. Чем больше рефлексивных выходов из первичных процессов решения управленческих или аналитических задач и проблем, тем больше становится вероятность обнаружения тех аспектов, которые ускользали из внимания. Картина «объекта» изучения становится все более реалистичной, полной.

Но обращенность к рефлексии самих интеллектуальных процессов, хода принятия решений, их поправок, оценки решений и т.п., форм этих процессов, их механизмов - смещает акцент с «объекта» на «субъект» управления, аналитики. Тем более, что отдельных управленцев, аналитиков и др. – нет, так как все они встроены в различные кооперативные и иные структуры.

В этом случае обычный управленец и аналитик после опыта взаимодействия с методологом начинает терять привычную содержательно-результативную почву, теряется в обнаружении огромного мира, реально вовлеченного в процесс достижения и постановки целей.

Аналогично этому можно себе представить станочника, который в ходе рефлексии «вдруг» начинает видеть не только свой станок и изделие, заготовку, но и все предприятие, производящее сложное устройство, в котором есть место и данному изделию, но и саму оправданность локальных усилий станочника в общей технологической схеме предприятия, а также системе потребителя, его совмещенности с другими потребителями и т.п.

Подобные причинно-следственные «открытия» для станочника не обязательны. А в приложении к управленцу, аналитику, а тем более – стратегическому управленцу все это – уже необходимо.

Наши же управленцы не склонны выделять все требуемые каузальные цепочки и их структурные конфигурации. Поэтому они «видят» мысль, а не мышление, завершающееся чем-то. Они видят отдельных мыслителей, а не кооперативные структуры. У них не складывается желание найти ответ на все «причинные» вопросы и искать причины причин.

Прагматизм мысли предопределен случайностью стереотипов и субъективной уверенностью в достаточности поисков. Если же методолог настаивает на полноте опознания социокультурных, социотехнических и др. реальностей по поводу конкретного опыта, то такой управленец, аналитик может быстро идти к «феномену Сократа». Сократ настолько был принципиален в поиске сущности и вовлечении в поиск своих партнеров, что эти партнеры, защищаясь от поисков истины, защищая свое право иметь лишь мнения, привели к решению об «отравлении источника» ненужных интеллектуальных усилий.

Если проблема локальна, временна, незначительна и т.п., то нетерпение антирефлексивных управленцев и аналитиков можно учесть и принять, дожидаясь их прозрения на пути профессионального совершенствования. Однако когда не могут быть исправлены судьбоносные проблемы общества, когда каждый день «мастера мысли» различных управленческих структур приносят и реализуют решения, с которыми не может согласиться общество, когда нет «руля» и «ветрил» в управлении страной, нет ни идеи, ни идеалов, а вместо них страна становится подчиненной чуждой логике бытия и ее потенциал катастрофически снижается в наиболее значимых для общества сферах, в том числе и в сфере внутренней и внешней безопасности, то - подобное нетерпение управленцев и аналитиков уже принципиально неоправданно.

Оно противоречит логике профессионализма, сути дела.

Драма стратегического управления усиливается еще и крайне поверхностным анализом сущности стратегического мышления и управления в науке. При наличии внешних прототипов понимания стратегий и стратегического мышления в военной мысли их содержательность не удерживается и понимается в рамках неподготовленного мышления и сознания. Поэтому упоминание и цитирование трудов Сунь-Цзы, Клаузевица, Свечина и др. мало что дают. Глубина их мысли затемняется поверхностной мыслью многих совершенных, как правило – американских, знатоков стратегического мышления.
  • Исходя из этого, мы можем с уверенностью сказать, что вероятность обнаружения субъектов стратегического управления в России, даже при субъективной храбрости и наличия чувства ответственности за судьбы России, крайне мала.
  • Чтобы появились эти субъекты нужно совместить многие качества, в том числе и рефлексивную открытость, и терпеливость в выявлении сути дела, реальности происходящего и готовность быстро изменять себя при выявленном отсутствии профессиональных способностей и т.п.

Но мы остановимся еще и на внутренней проблеме методологического движения. Она вносит свой «вклад» в отсутствие стратегической инфраструктуры в России, а также самих субъектов стратегического управления.

Методологи и в доигровой период, и в игровой период, и в послеигровой период придавали особо значение мышлению. Речь шла о «большом» мыслительном пространстве, где совмещаются все типы мышления.

Умение адекватно пребывать в этом пространстве, различать все его части и переходимость от одной части в другую, следовать единым условиям корректного мыслительного бытия и многое другое рассматривалось как «визитная карточка» методологии и методологов.

Вместе с началом игрового периода (с 1979 г.) возникла возможность все это использовать на благо большой практике, доказывая возможность, необходимость и действительность подобного мышления «здесь и теперь». Тем более что преобладающая масса проблем, к которым тянулась методологическая мысль, была насыщена стратегичностью в пределах социотехнических «объектов» различного масштаба, вплоть до страны в целом.

Требуя друг от друга, от чужих и своих не только результата размышлений, но и формы мысли, методы, средства, опираясь на которые мысль была доказуемой или «осмысленной», методологи рефлексивно реконструировали и критиковали образцы мышления.

Все как будто бы «нормально» и тогда в чем же начало многих проблем внутри методологии?

Мы отметим три группы проблем.

Первая из них связана с диспропорцией «субъектного» (логический субъект) типа. В нем осуществляется накопление различений в субъекте мысли, но слабо развитыми остаются предикативные системы. Если не обращать пока внимания на различие «содержательного» и рефлексивно-формного слоя в мышлении, на особенности различений и объеме различений в них, то методологи становятся рекордсменами по количеству и тонкости различений по критерию индивидуальных смыслов.

Переходы от смысла к смыслу, даже если они более менее удачно выражены, а иногда изящно и художественно (например, у О.И.Генисаретского), так тесно связаны с индивидуальным сознанием, что трудно вести речь о реконструкции того, о чем ведется речь в «объектной логике». Именно в ней причинно-следственные переходы, цели отрываются от индивидуального сознания и нейтрализуют случайный, индивидуализированный характер созидаемого содержания мысли. Об этом этапе развития мыслящего духа писал Гегель в «Философии духа» и др. сочинениях.

В то же время смысловые схемы, смысловые конструкции и не предназначены для «отчужденного» от субъективного мышления. Смыслы и любые содержания мысли в функции субъекта мысли нужны лишь для побуждения предикативной стороны мысли, для вовлечения предикатов.

Само мышление, если свести его к единице, «акту», предполагает как наличие субъектов мысли, «о чем ведется речь», так и наличие предикатов мысли, «что говорится про то, о чем ведется речь», а затем собственно соотнесение для установления их соответствия друг другу.

Процесс мышления состоит в соотнесении, в переходах от элементов субъекта к элементам предиката, и наоборот.

Здесь действует принцип «параллелизма». Если он не реализуется, о либо субъект мысли корректируется в процедуре «подведение под понятие», либо предикат мысли корректируется в процедуре «проблематизации оснований». Но в конце вновь проверяется соответствие.

Отсюда и вырастают «задачная» и «проблемная» формы мышления.

Проблема, о которой мы говорим, состоит в том, что методологи изощряются в утончениях смыслов на стороне субъекта мысли, покидая соразмерное усложнение в значениях (понятиях, категориях) на стороне предиката мысли.

В результате методологическая мысль не завершается, «зависает», не дает почвы для строгих выводов и следствий для практики (управления, аналитики, самой методологической работы).

Неопределенность в этой незавершенности мышления создает состояние крайнего недоумения или преждевременной и необоснованной радости от «богатства смыслов».

В лучшем случае радость оправдана эстетическим чувством. Но для практика, особенно – стратега – это недостаточно.

Вторая группа проблем чаще всего связана диспропорцией «предикатного» типа.

Для того, чтобы построить предикат как средство, выражающее существенное «в субъекте мысли», требуется особая способность и технология. О них велась речь у всех классиков, от Сократа до Гегеля. По крайней мере, в немецкой классической философии был пройден путь от наивного оперирования языковыми средствами с акцентом на знаки к априоризации содержательности мысли и основаниям мысли в языковом мышлении. При этом возникал вопрос об условиях метафизического, философского мышления, в отличие от дофилософского (Кант, Фихте).

Фихте показал, что для метафизического, сущностного мышления необходимо возвысить субъективную базу мыслителя, оторвать ее от уровня индивидуального мнения, сформировать его сознание, самосознание до подчинения сущностному содержанию.

А Гегель показал сам путь к мышлению в «абсолютной логике», где индивидуальный дух уже не мешает быть выразителем сущности. Насколько это сложно, сколько усилий следует затратить, какие усилия и т.п. показано историей самой методологии.

Печальным является как раз забвение всех заветов предшественников, включая и Сократа, Платона, Аристотеля, Канта, Фихте, Гегеля, в том числе и колоссального образца самоорганизации Г.П.Щедровицкого.

Предикаты, понятийно ориентированные схемы строятся методологами либо кое-как, либо структурно, даже – красиво, но вне критериев теоретичности, о которых говорили Фихте и особенно Гегель. Его «метод» остается за рамками реального» теоретического» опыта методологов. Преобладающим остается принцип индивидуальной уверенности, неотчужденности.

Субъективная свобода настолько вольно трактовалась и трактуется в методологическом сообществе, что она остается похожей на боязнь быть несвободным в демократическом обществе.

Как будто в демократическом обществе есть свобода как таковая, вне системы норм, как правовых, так и иных.

В любом профессиональном сообществе легко понимают друг друга, когда говорят о многих обязанностях, специфичных для профессии. А в мышлении эти обязанности как бы исчезают.

Методология выросла из логики и философии, и она обязана удерживать ту требовательность к организации мышления, которая обсуждалась в логике.

Другое дело, логика часто сама «углублялась» в свои односторонности вне существенного взгляда на свою основу – учение о мышлении. Именно об этом мышлении и шла речь у Гегеля, и его наследие осталось без внимания.

Поверхностные стороны, в том числе и оперативно-знаковые, затемнили видение мышления.

Смысловая схематизация стала неразличимой с понятийной, категориальной. Поэтому самые начальные шаги в абстрагировании, в построении понятийных замещений вытеснили всякие попытки идти дальше.

Всему этому способствует поверхностная форма обращения к сущности языка, к парадигматизации, синтагматизации, семантизации.

Языковая рефлексия остается крайне предварительной, также, как и логическая рефлексия. Поэтому весьма условными следует признать понятийные успехи, разработки парадигм в языке теории деятельности.

Следует отметить, что процедура парадигматизации, осуществленная стихийно, индивидуализированно, должна продолжаться. Но для этого требуются критерии «углубления» парадигматизации.

Мы в конце 70-х г.г. показали, что лучшим средством, организующим парадигматизацию является как раз «метод Гегеля», который, в то же время, позволяет разделить функции понятий и категорий (см. наши работы: «Язык теории деятельности: становление». М., 2001; «Гегель: мышление и развитие». М. 1999; «Методология на рубеже веков (к 50 летию ММК)». М. 2004; «Метод работы с текстами и интеллектуальное развитие». М. 2001).

Иначе говоря, уровень логико-семиотического «сознания» методологов совершенно не достаточен, чтобы ответственно и доказательно предлагать предикативные средства мысли, как - дифференциальные, так и - интегральные (онтологии).

Но отсюда, если мы правы, вытекает вывод.
  • Любое мышление с предикативными средствами, находящимися на начальных уровнях своего становления, обладает незначительной перспективой в методологическом пространстве.

В практике, где логико-мыслительные требования крайне низкий, это не будет замечено. А на фоне опытных и рефлексивных мыслителей, практики вообще не смогут заметить дефекты методологов. Для сути же дела рано или поздно ошибки, недоделанность опознается, и чем она ближе к постановке значимых проблем, тем более досадны эти ошибки.

Когда же методологи игнорируют возможность внутреннего контроля, когда создаются иллюзорно значимые выводы в основополагающих разработках, то методологам надо вспомнить о своей позиционной профессиональной ответственности. Именно в стратегическом мышлении все это концентрируется максимально практически.

В связи с местом предикатов в мышлении методологов (и не методологов, например аналитиков, стратегов) следует отметить один из главных признаков собственно методологии.

Устремляясь в развитие, в проблематизацию методолог стимулирует дискуссии в рефлексивной коммуникации. Но, в отличие от любых иных участников дискуссии, он осознает особую роль «арбитражной» позиции в выработке отношения к конкурирующим точкам зрения. Именно он, вырабатывая арбитражные замещения или пользуясь готовыми образцами этих средств (предикатов коллективной мысли) берет на себя обязанность в корректности использования мыслительных средств.

И вновь мы подчеркнем, что это невозможно для «свободного» сознания, для неразвитого мыслящего духа (по Гегелю), неподчиненного сущности бытия средств мышления и условиям их содержательного применения.

Кроме того, методолог только и может согласовать работу конкурирующих носителей мнений с работой арбитра.

Все помнят, как речь организатора, ведущего, помогала остановиться на «методологической ноте». А если еще совместить достоинства арбитра и организатора, не забывая носителей мнений, то появляется та единица подлинного мышления методолога, которая пока остается плохо различенной в рефлексивных дискуссиях, в том числе и в игровом моделировании (см. наши работы: «Развивающие игры и игротехника». Новгород., 1990; «Виртуальные основы игромоделирования». М., 2003).

Но именно позицию арбитра, предполагающую всю логико семиотическую и онтологическую ответственность - так не любят методологи.

Организация же взаимодействия многих носителей мнений с позициями арбитра и организатора дискуссии остается крайне слабо развитой.

В таких условиях результаты коллективного мышления могут оставаться лишь предварительными. С такой предварительностью методологи мало чем отличаются в стратегических разработках от самих управленцев и аналитиков.

Наиболее характерными нам представляются внутриметодологические дискуссии. Практически, за редким исключением, отсутствуют красивые, демонстративные, могущие быть образцом для подражания со стороны молодых методологов дискуссионные циклы.

Они мало чем отличаются от дискуссий вне методологической среды, если не принимать во внимание усложненность содержаний и процессов. Сам тип взаимодействия остается противопоставительным, вне корректного арбитража и организации взаимодействия. Самовыражение является преобладающим.

Самовыражение присуще всем творческим людям, как предпосылка. Но даже в искусстве самовыражение приобретает свою форму и вслед за ней множество «обязанностей», не соблюдая которые нельзя превратить индивидуальное самовыражение в привлекательное для многих, в значимое для самого искусства и культуры.

В качестве базисных механизмов в искусстве выступает чувство, эмоциональная динамика, интуиция.

В мире мышления та сущность, которая делает интеллектуальное самовыражение значимым для многих и для всех, лежит в содержании мысли. Следовательно, оно в мышлении приобретает и сторону морфологии, и сторону функциональной стороны. Благодаря рефлексии и языковым средствам, особенно – изобразительным (символам), сущностная морфология и форма могут быть сознаваемыми, видимыми, отчуждаемыми, транслируемыми, хотя и при предпосылке соответствующего приобретения способностей и, в частности, способности субъективного подчинения тому, что в содержании мысли существенно.

В практике методологических дискуссий многие рамочные требования и вводятся, и соблюдаются, отслеживаются, а при их несоблюдении создаются условия для «вытеснения» нарушающего рамки на периферию дискуссий. Однако такое нельзя сказать относительно системной организации рамок, иерархизации рамочных требований, перехода к утончению рамок, единости подхода к введению рамок.

Но наиболее «запущенной» зоной нормативного регулирования является та, которая касается понятийно-категориальной стороны обеспечения мыслительных процессов. Тем более, когда следует организовывать сам понятийный и категориальный арбитраж через посредство метарамочных требований.

Средственно-мыслительная демократия свидетельствует о сниженности требований к мыслительной работе именно там, где в них наиболее нуждаются. Достаточно сказать, что большинство процедур принятия, разработки, согласования, коррекции решений в управленческих системах и иерархиях, особенно в государственном региональном управлении не могут осуществиться в соответствии со статусом и пожеланиями извне (общества) из-за крайне слабой содержательно концептуальной базы, тогда как информационный материал блистает своим многообразием и объемом.

Ни одно утверждение о том, хороша или плоха ситуация в регионе, в стране, в отрасли, что именно следует делать на длительную перспективу и в конкретной ситуации не обладает минимально достойным обоснованием. То, что рассматривается как обоснование, является следствием субъективных предпочтений, интересов, случайных схематизаций и т.п.

Наложение жестких схем, математизация содержательностью не отличается. Иначе говоря, все процедуры сосредоточены на стороне субъекта мысли, а предикаты и не осознаются как значимые.

Схематизация субъекта мысли не ведет собственно к мышлению, к соотнесению с предикатами. И кажется, что здесь то методологи быстро помогут мыслящей, точнее – размышляющей практике, обеспечат создание предикативных систем. Но даже крупные акции игрового моделирования (в ОДИ) характерны тем же недостатком.
  • Методологи не могут и даже не умеют создавать предикативные (понятийные, онтологические) системы, так же как не могут научить этому практиков.

Иногда делаются попытки выйти на предикативный уровень (С.Попов, Ю.Громыко, А.Зинченко), П.Щедровицкий и др. вместе с их коллективами), но дальше начальных шагов дело не сдвигается. Призыв к методологической мобилизации ради резкого повышения уровня культуры мышления так и не складывается. Наша работа в этом направлении остается в одиночестве, на периферии экономически эффективной методологии.

Тем самым, вне концептуального обеспечения попытки разрабатывать решения о судьбе больших систем являются интересными, но и не глубокими, и без перспективы разработки подлинных стратегий для страны.
  • Здесь и проявляется методологическая безответственность, так как сама миссия методологии неотделима не только от рефлексивности и изощренности размышлений, дискуссий, но и, прежде всего – от критериально корректной рефлексии в мышлении.

Именно стратегическое мышление является главным функциональным местом, где методологи должны обеспечить неслучайность и мышления стратегов, и рефлексивного сопровождения в мышлении, а неслучайность имеет своим источником языковую парадигму, и ей присущую конфигурирующую синтагму – онтологему.

Но это и означает ответственность за предикативные системы, хотя и вне игнорирования изощренности в блоке субъекта стратегической мысли.

Именно демонстративная встреча соответствующего интегрального субъекта и интегрального предиката мысли в типовых мыслительных «машинах» (ситуационные центры, игры и т.п.) и должна быть в основе всего стратегического реконструирования, прогнозирования, планирования, проектирования, программирования.

Методологи должны быть готовы к этому «включенному» участию в судьбах общества, сохраняя свою специфику, а не утопляя ее в изощренном самовыражении.

Тогда появятся и «идеи» и «идеалы» и стратегии для России, ее регионов, отраслей, сфер и т.п.

В рамках такого подхода мы осуществляем свои разработки (см. наши работы: «Стратегии и стратегическое мышление» М., 1999; «Принятие управленческих решений: методология и технология». М., 2002; «Методологическая культура и принятие решений» М., 2003; «Принятие решений в управленческих иерархиях» М., 2004; «Стратегический портрет лидера России» М., 2004; «Методологический словарь для стратегов» М. 2005.,1 и 2 том и др.).

Главная линия разработок – культура разработок и принятия решений в управленческих иерархиях, прежде всего, в государственном управлении.

Третья линия проблем состоит в крайней стихийности субъективного развития методологов. Давно известно, что нельзя пользоваться мощными средствами адекватно вне приобретения способности следовать логике бытия этих средств.

Подобная проблема постоянно сопровождала освоение языка, особенно – профессионального языка. А язык теории деятельности (мыследеятельности и т.п.) требует от входящего в пользование им гораздо больше внутренней самоорганизации. Гегель анализировал трансформации субъективности в ходе внесения языка в практику бытия человека. Все это стало очевидным для любой инженерии, тем более – «мыслительной» инженерии. Вся история методологии полна драм неовладения корпусом уже «стандартизированных» средств рефлектирующего мышления.

Мешает методология субъективности. В духовной практике такие причины называют сохранением «гордыни» самовыразительного начала без обязательств вписываться в различные системы нормативных рамок.

Может показаться странным, но именно методологи в разных вариантах демонстрируют гордыню, сглаживая это демократической терпимостью к гордыне других методологов. А если бы этой гордыни не было, точнее, если бы она была уже превзойдена в субъективном развитии, то множество проблем, о которых мы ведем речь, ушли бы в историю и потенциал методологии был бы блестяще интегрирован в потенциал страны.

Не было бы и проблем стратегического мышления, а остались бы мыслительные задачи стратегов, что не игнорирует все более тонкий и мощный рост мыслительного потенциала методологии, умеющей находить повод для развития везде, в любом «разрывном « поле практики.

В собственной истории, в управлении сообществом методологов ММПК (московский методолого-педагогический кружок) мы встречались и встречаемся с этими проблемами субъективного дефицита в решении задач и проблем, с проблемами борьбы с гордыней. Но мы их осознаем и боремся, порождая множество средств и методов борьбы с этим злом (см. также наши работы: «Акмеология и методология: проблемы психотехники и мыслетехники» М. 1998; «Акмеология мышления» М. 1997; «Язык теории деятельности: проблемы трансляции». М. 2003; «Методология и культура мышления» (к 25 летию ММПК)». М., 2003 и др.).

И так, дополнительная функция методологов, с учетом реального положения дел в управлении, в аналитике, в исследованиях и т.п., состоит в том, чтобы способствовать выявлению реальных проблем управления, аналитики, подготовки кадров управления и др. и разработке путей быстрого и эффективного решения этих проблем.

Наиболее значимой и судьбоносной задач практики является сейчас стратегическое управление, создание корпуса «стратегических субъектов». Однако помощь в таком благородном деле опирается на внутреннюю проблематизацию, очищение, нахождение ресурсов профессионального развития методологов как относительно мышления, включая рефлексивное мышление, так и относительно субъективных механизмов. Тогда может решиться и проблема сплочения, интегрированности усилий ради сути дела и ради отечества, в котором мы живем.

Сравнительный анализ сложности трех групп внутренних проблем показывает, что слабым звеном, снижающим все «показатели» (рост качества и притязаний в методологическом мышлении, качество и объем окультуривающего воздействия методологии на стратегическое мышление и управление в целом и т.п.) все же является субъективное совершенствование.

В последние годы, особенно после проведения цикла разработок по теме «Трансляция языка теории деятельности» в 2000-2001 г.г. мы много занимаемся проблемой субъективного развития. Несмотря на то, что уже с 1978 г. со времени создания своего кружка (ММПК) и направления внутриметодологических разработок мы ставили в центр внимания развитие входящих в методологию и трудности на этом пути обозначились уже в первые годы работы, масштаб проблем выявлялся постепенно.

Сначала ведущим выступало мыслительное и интеллектуальное в целом развития. Но уже в 1982-1983 г.г. иные механизмы, влияющие на культурно-мыслительное становление и развитие, вошли в зону внимания, и мы создали теоретическую базу для психологической самоорганизации и слежения за вхождением в культуру мышления.

Активное участие в игровой практике резко увеличило разнообразие и объем материала затруднений и наблюдений за проведением и начинающих и зрелых методологов.

Крупномасштабные выводы и модельные разработки не только решали проблему, сколько все более тонкие моменты, особенно в психотехническом и группотехническом слоях игрового поведения и поведения игротехников.

Переход в начале 2000-х г.г. от парадигматического подхода в использовании наработанных средств к синтагматическому и псевдогенетическому, а также влияние идей акмеологии, действенное звучание которых определялось работой на кафедре акмеологии в РАГСе, позволило на новом уровне расщепить проблемные содержания.

На экспериментальных площадках, доступных нам, в различных уровнях образовательной системы, мы стали применять псевдогенетический подход к критике и проектированию субъективного развития. В результате масштабы разрухи в воспитании, в субъективном развитии, в общественном и государственном управлении и влиянии на это развитие нас ошеломили.

То, что скрыто до применения специальных средств анализа, становилось видимым. Однако наиболее удручающее впечатление появилось при анализе на материале бытия методологов.

Недоразумения в субъективных и межсубъективных проявлениях замечались и оценивались с точки зрения «неизбежности их появления. Мы удивлялись тому, как «проблемы» возникали и возникают на пустом месте.

Действительно, сложность практики мышления и взаимодействия в постановке проблем, их решении провоцируют поиск причин сохранения личного комфорта. Но причина, как бы сказали нам православные люди, лежит в отсутствии «мира в душе». А этот мир возникает лишь при достаточно высоком развитии духа.

Как только этот уровень достигнут, человек может служить идее, которая примиряет разнообразных участников большого дела.

Мы специально анализировали типы сплочений и теоретически оформили давнишние мысли многих предшественников. Наиболее неустойчивым является сплочение по критерию «симпатии – антипатии».

Более стабильным, но недостаточно глубоким является сплочение по критерию решения одной совместной задачи, тем более – проблемы.

Но наиболее устойчивым сплочение становится при следовании критерию одних и тех же ценностей и идеалов (см. также наши работы: «Акмеология и методология: проблемы психотехники и мыслетехники». М. 1998; «Идеология и принятие государственных решений» М 2004).

Остается лишь развиться до уровня обладаниями идеалами и ценностями, что является основой макрогрупподинамики. А именно это специфично для методологического движения как включенного в культурную динамику.

Реально же методологи субъективно следуют критериям «симпатии – антипатии» и, в той или иной форме и объеме, решения одних и тех же проблем и задач. В этих случаях движенческое сплочение просто невозможно.

Для сплочения в столь сложном деле, которым занимаются методологи, а также макроуправленцы и им помогающие аналитики, следует иметь ценности «истинности» и «благо страны», «благо цивилизации», «благо универсума». Именно из универсумальных воззрений выявляются те идеи бытия, которые требуют следования им и выделяются идеалы. Но это не имеет никакого отношения к обычным, «бытовым» недоразумениям. Человечество имеет богатый опыт ритуалов следования идеям и псевдоидеям, идеалам и псевдоидеалам. Нужно присмотреться к опыту, в том числе и негативному (например, гитлеризму, сталинизму, маоизму и т.п.), чтобы рефлексивно осознать то, что достойно подражания или статуса образца для его модификации в современных условиях. И тогда появится «идея» для методологии, для стратегического управления, для страны, в которой уже есть методологическое движение.