Исторические парадигмы русской культуры: методологический анализ
| Вид материала | Автореферат |
СодержаниеГлаве III «Парадигмы русской культуры» |
- Учитель истории: Таранина, 89.89kb.
- Задачи: обратить внимание учащихся на преемственность культуры, раскрыть исторические, 138.8kb.
- Трансперсональная традиция в русской культуре, 1063.19kb.
- Консервативный характер политической культуры царской России, экономические противоречия, 230.2kb.
- Вопросы: Исторические условия развития русской культуры в первой половине, 17.79kb.
- План урок: Особенности русской культуры в изучаемый период. Грамотность, письменность., 103.61kb.
- А. В. Гордон Великая французская революция как явление русской культуры, 387.36kb.
- Н. И. Яковкина история русской культуры, 7448.64kb.
- День русского слова (210-летие со дня рождения) в Ужгороде, 61.96kb.
- День русского слова (210-летие со дня рождения А. С пушкина) в Ужгороде, 60.06kb.
Концепт «социологики культуры» далее конкретизируется и разворачивается как принцип специфического социологического мышления культуролога (§ 3. Социологика культуры: онтология культурного явления и принцип его культурологического истолкования). Подчеркивается, что отнесенность «части» культуры к общекультурному (общественному) целому на отечественном материале выявляется столь определенно, что это выражается даже в биографике: в диссертации это показано на исторической динамике таких явлений, как «Пушкин», «Глинка» и «Брюллов» в общественно-культурном сознании XIX в. – явлений, в строжайшем параллелизме и со множеством смысловых совпадений прошедших цикл прижизненной славы, последующего «развенчания» и, наконец, окончательной стабилизации в классике отечественной культуры. Если, следовательно, движение культуры (и даже отдельных искусств) рассматривать вне их социологики – как «самодвижение» (момент реальный, но всегда относительный), – в «больших длительностях» истории оно часто, если не в большинстве случаев, обнаруживает то, что на языке кибернетики называется парадоксальным поведением системы, когда она в течение (исторически) краткого времени радикально или существенно меняет логику своего движения. Традиционное историческое и историко-культурное сознание, полагаем, этой парадоксальности не видит: чтобы она обнаружилась, культурный процесс должен быть взят в гораздо более протяженной длительности, чем это делала традиционная история культуры. В таком ракурсе «больших длительностей» в исследовании рассмотрены следующие темы (своего рода case studies историко-культурного анализа) – «Церковная и светская архитектура XVII – XIX вв.», «Историческое движение скульптуры», «Духовное образование», «Явление галломании в культуре дворянства XVIII – XIX вв.», «Наука конца XIX в.» и «Мир искусства: от журнала к «русским сезонам в Париже»: везде акцентирована общая «социологика» соответствующих процессов, принципиальная невозможность свести их смыслы к логике «самодвижения» тех или иных искусств или явлений культуры. Подчеркивается, что анализ материала в приведенных темах по-своему указывает на то, что можно определить как «необходимость культурологии» – ее общенаучную и общекультурную «санкцию». По отдельности ни одна из прежних дисциплин обществоведческого цикла не улавливает этой искомой общей социологики культуры: литературоведение в той научной парадигме ограничено по преимуществу текстами, история отдельных областей культуры – соответствующим материалом по живописи, архитектуре, скульптуре и т.д.; целостной и притом исторически-конкретной картины культурного процесса в движущемся обществе можно ожидать, очевидно, единственно от культурологии и выстроенной на ее основе (культурологической) истории культуры.
Это, однако, задача, которая предполагает решение целого ряда теоретических и методологических проблем – общая тема Главы II «Парадигмальный анализ культуры: методологическое содержание». Здесь исходим из того, что методология культурологии, образно говоря, должна быть «выкроена по лекалам» нашего понимания культуры: в качестве чисто рабочего момента это можно сформулировать следующим образом: культура – это всегда то (абстрагируясь от ее внутренне-содержательных характеристик), что исторически сложилось для больших социальных общностей; такой взгляд, по крайней мере, согласуется с исходным значением «культуры» как нечто возделанного и, следовательно, имеющего свои как исторически-континуальные, так и социально-структурные характеристики. В силу этого будем говорить об историческом и социологическом компонентах в методологии культурологии. Речь, подчеркнем, не идет и не может идти о прямом переносе в культурологию методов исторической науки и социологии: они выработаны, каждые в своей области, для особых задач и от них, по существу, неотделимы. Наиболее уместным представляется говорить об особом «историческом» и «социологическом мышлении» культуролога, – о том, что у культурологии «своя история» и «своя социология» (и еще раньше «своя философия культуры», как раз и позволяющая выработать общий подход к проблематике сугубо методологического характера).
Среди прочего, методологическое развитие сегодняшней отечественной культурологии – это свободный и интенсивный диалог с зарубежным обществознанием; для целей настоящей работы особое значение в этом плане было отведено французской исторической школе «Анналов» (§ 1. Школа «Анналов» в проекции научного диалога). Интерес в данном случае представляет, собственно, не содержательное наполнение работ «новой историографической школы» (почти целиком западноевропейское), а та «гносеологическая революция», что была осуществлена ею в исторической науке и вполне релевантная для задач историко-культурного познания относительно российского материала. С эпистемологических позиций «Анналов» историк (для нашего случая историк культуры, культуролог) изучает не что иное как сегодняшнее общество, но изучает данным ему, историку, способом – через историю; историческая наука «стратегически», в своих конечных логических и общественно-обусловленных установках, ориентирована именно на настоящее, какие бы фрагменты этой задачи ни решались в индивидуально-авторском исследовании. Как в этой связи писал представитель второй волны «Анналов» Ф.Бродель, «все должно быть взято, переосмыслено и помещено в более широкие рамки истории, чтобы мы, наконец, – при всех ее парадоксах и противоречиях – смогли увидеть единство исторического процесса, которое одновременно есть не что иное как единство жизни»1. Внимание историка в этой позиции направляется не на «события» («самая эфемерная часть истории»), а на «структуры» и «процессы», а инструментарий исторического анализа в громадной степени расширяется, сближаясь с экономикой, социологией, географией, демографией, культуроведением, психологией, антропологией. Во всем этом и сложился тот принцип школы, что превратился в ее своего рода «опознавательный знак» – «принцип большой исторической длительности» (longue durée): глубинно протекающие в обществе процессы невозможно увидеть на материале кратких исторических периодов – только длительных. (Заметим, что в российской исторической науке на такой же позиции в свое время принципиально стоял С. Соловьев, что дано уже в титуле его 29-томного исследования, – «История России с древнейших времен до наших дней». «Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, – писал он на первой же странице своего труда, – но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий»2. По времени еще более близкий к нам отечественный вариант этого круга идей, и вариант уже сугубо культуроведческий, это мысли М.Бахтина о «большом времени культуры»).
Исходя из обозначенного выше «рабочего» определения культуры как того, что исторически сложилось для больших социальных сообществ, далее выделяется два плана историко-культурного анализа – синхронистический (относящийся к категории «социальная общность») и диахронической (относящийся к тому, как культура в этой общности становилась и развивалась во времени). Общий смысл предлагаемых здесь методологических соображений состоит в том, чтобы наиболее точным образом «вписать культуру в общество» или «вычленить из общества его культуру», как того требуют те или иные задачи исследования или общие цели историко-культурного познания. До сих пор культурологическая теория, во всяком случае по большинству случаев, оперировала и оперирует здесь в общем очень механистичными категориями («воздействие», «влияние», «детерминация» и т.п.), весьма мало что дающими для понимания «организмических» процессов культуры. Так, в марксистской парадигме экономический базис «детерминировал» культурную надстройку; литература самых разных научных направлений описывает «влияние» географических условий на культурный процесс; сегодня мы говорим о «воздействии» таких-то и таких-то экономических и политических процессов на культуру и т.д. Конечно, в этой терминологии могут быть описаны весьма и весьма широкие классы явлений; со всем тем, полагаем, необходимо понимать, что в такого рода дискурсе мы оперируем, по существу, нерационализируемыми идеями-образами (ибо «воздействие общества на собственную культуру», а в конечном счете все сводится именно к такому концепту, рационализации не поддается: это, на наш взгляд, именно идея-образ).
Недостаточность «воздействий» и «влияний», среди прочего, заключается в том, что по своей семантике они несут в себе коннотацию «однократности», во всяком случае кратковременности действия некоего одного фактора на какой-то другой. Но «общество» и «культура» охватывают собой «большие длительности истории»; во всей этой проблемной плоскости, следовательно, всегда присутствует теоретическая опасность того, что один раз зафиксировав некое «воздействие» или «влияние», – по логике вещей, это всегда происходит по отношению к началу процесса, – мы затем выпускаем его из виду: «он отработан, к нему можно не возвращаться». Тем самым отсекается вся дальнейшая перспектива процесса – результат в особенности негативный для уяснения процессов исторически долгосрочного характера.
В плане синхронистического анализа (§ 2. «Общество» и «культура»: синхронистический анализ) в диссертации поэтому предлагается такие элементы научного дискурса, как «отнесение к культуре» и «отнесение к обществу» – концепты, сформулированные по логике неокантианского «отнесения к ценности»; в отечественной философской и исторической традиции нечто аналогичное такому ходу мысли в свое время предлагал А.С.Лаппо-Данилевский1. Идея в данном случае заключается в том, чтобы уйти от непосредственно-детерминистских и всегда очень механистичных установок на анализ историко-культурного материала (в той плоскости, где традиционно говорилось о воздействии «общественных» процессов на «культурные» и наоборот), а вместе с тем и от традиционного «узкого» подхода к культуре. В предлагаемом способе соотнесения «общества» и «культуры», собственно говоря, выявляются не моменты их взаимной (или иной) детерминации, а общая логика (социологика) культурных процессов – то, что возможно выявить только лишь на больших эмпирических массивах и в плане широкого синхронистического анализа той или иной темы. Детерминизму такой способ рассуждения противостоит как выражение иной исследовательской парадигмы – вероятностной; по существу, это научное доказательство в той логике, что при определенном историческом взаимодействии определенных факторов они скорее всего дадут такую-то и такую-то результирующую: верна ли такая логика, проверяется, как всегда, эмпирически, но и здесь предлагаемая методология представляется более предпочтительной, поскольку исследователь в ней располагает и куда более широкими массивами фактов. В исследовании эти методологические принципы иллюстрированы двумя темами – «Киев и Новгород в ранней русской истории» («отнесение к обществу») и «Крепостное право и социокультурный процесс в Центральной России» («отнесение к культуре»): в первом случае выдержан принцип заключения от «культурных» явлений (преимущественно на материале архитектуры) к «общественным», во втором, напротив, – от «общественных» к «культурным».
Органическим образом синхронистический план анализа историко-культурного материала связан с диахроническим (§ 3. Диахрония культурного процесса: к проблеме и методологии анализа) – планом тем более важным, что сегодня мы находимся только-только на выходе из той традиции советской историографии, которая как раз этим аспектом пренебрегала. Типичная установка той традиции – зарегистрировать нечто «новое», что появилось в рассматриваемой эпохе; как это новое затем вошло в повседневную жизнь общества и вошло ли вообще, чаще всего оставалось за пределами внимания. Действовала, конечно, не какая-то особая идиосинкразия историка именно к темпоральному аспекту проблематики, а рецидив общей природы классической историографии с ее всегдашним тяготением к «событийности» и «политичности»: при таких установках, скажем, законоустановление монарха, «реформа», вообще любая инициатива правящей элиты по своей значимости перевешивают любые последствия всего этого для общественного (исторического, макросоциального) процесса в целом.
Темпоральная характеристика исторического процесса – это отнюдь не «просто время», не «чистое» время истории: это общественное время, наполненное тем или иным содержанием. Можно поэтому сказать, что уже один только фактор – фактор продолжительности исторического существования того или иного явления – по-своему характеризует его общественную устойчивость или неустойчивость, его органичность или неорганичность для данного общества (и в этом смысле можно говорить о темпоральном «удельном весе историко-культурного явления»: очевидно, оно просуществовало столько-то и столько-то потому, что на то были свои социальные, экономические, политические и другие причины). Темпоральная характеристика явления часто вообще имеет самодостаточное значение для уяснения его смысла; подчас на этой основе историко-культурный факт интерпретируется принципиально наиболее точным образом и в опровержение всех иных существующих или возможных его интерпретаций. Наконец, время истории – это область причинно-следственных связей, где мы можем (и должны) наблюдать не только «последствия», но и «последствия последствий», – как при ретроспективном взгляде видеть не только «причины», но и «причины причин».
В соответствии с двумя обозначенными выше векторами анализа – «от явления к его последствиям» и «от явления к его причинам» – можно говорить о прогрессивном и ретрогрессивном диахроническом анализе историко-культурного материала. В иллюстративном (но также и в аналитическом) плане эти принципы представлены пятью темами, акцентирующими значимость диахронического анализа явлений культуры или темпоральной их стороны: «История школы в России до 1917 г.», «Изначальный (действительный) смысл доктрины «Москва – третий Рим», «Собор Василия Блаженного на Красной площади в Москве», «Стихотворение Пушкина «Пророк», «Кризис отечественного кино в конце XX – начале XXI вв.».
В качестве варианта органического согласования синхронистического и диахронического планов историко-культурного анализа в работе обосновывается концепт историко-культурной парадигмы (§ 4. Историко-культурная парадигма: эпистемологическое и онтологическое содержание), – среди прочего, представляющийся и тем методологическим инструментом, который позволяет более адекватным образом «вписать» историю отечественной культуры в общую историю страны. Отправной логической точкой в данном случае является принцип единства социального пространства и социального времени в бытии сообщества – единства, в науке уже схваченного в понятии «хронотоп» (которое в нашем случае должно быть истолковано гораздо более широким – масштабным – образом, поскольку изначально в нем не акцентирована как раз «социальность» пространственно-временных координат общественного бытия). История страны и ее культуры, следовательно, (говоря теоретически последовательно) есть интегральная сумма таких социальных «хронотопов», что переводит всю тему в плоскость периодизации исторического (историко-культурного) процесса. При всегдашней условности (конвенциональности) периодизаций можно полагать, что они были бы «менее условны», если бы за их основание принимался не один какой-либо критерий, а их сумма – сумма производственных, политико-управленческих и социокультурных макрообстоятельств общества, взятого в максимально широком (т.е. в исторически действительном) социально-пространственном ракурсе. Для истории русской культуры в исследовании предлагается следующая периодизация: доимперский период (Новгородско-Киевская и Московская Русь) – имперский период – советский период – сегодняшнее время (постсоветский период). Момент суммативного критерия здесь прежде всего присутствует в том, что на переходе от доимперского к имперскому периоду происходит окончательное закрепощение крестьянства (аграрно-производственный компонент), а Московское царство становится империей; последующее выражение того же интегрального критерия столь очевидно, что в комментариях не нуждается: везде по этой линии мы видим резкую смену одной логики общественного развития на другую – процесс, ясным образом отделяющий период от периода.
Специально остановимся на социокультурном компоненте нашего суммативного критерия.
В этом ракурсе видно, что выделенные в схеме периоды – это, по существу, разные общественно-культурные формации. Мир культуры, естественно, многообразен и не сводим даже к тем или иным социокультурным доминантам, но все же отталкиваясь от доминант, можно говорить о четырех разных способах «производства культуры», что в нашей истории шли на смену один другому. Доимперский период в этом отношении почти целиком принадлежит церкви: элементы светской культуры здесь суть «акциденции» – не «сущности»; причем культуросозидающая (вообще социиокультурно-доминирующая) функция церкви здесь преемственно, без каких-либо «перерывов постепенности», проявляется для всего периода, что лишний раз характеризует его со стороны его целостности и качественной определенности. В имперском периоде иные доминанты – Двор, высшее и среднее, сначала столичное, а потом и провинциальное, дворянство: в ракурсе феноменологии культурных явлений – это совершенно новая культурная ситуация, во всяком случае для области распространения поместного землевладения. Свою качественную определенность явным образом демонстрирует и культура советского периода; резкий разрыв постепенности в «производстве культуры» мы естественным образом предположим и для перехода от советского к постсоветскому периоду нашей истории – даже при том, что содержательные характеристики сегодняшней культуры в каких-то существенных отношениях пока не определились.
Легко видеть и то, что социокультурный критерий в предлагаемой схеме совпадает с политическим, что и дает искомый эффект «суммативности» оснований для периодизации. Каждая из выделенных формаций – это качественно определенная конфигурация отношений по линии «государство (власть) – общество». В допетровской России видим принципиальную бицентричность власти: какие бы метаморфозы ни претерпевал этот принцип в те или иные периоды, здесь две власти – царская (ранее княжеская) и церковная. У послепетровской империи один источник власти – особа монарха; этой же власти подчинена и церковь; обязанности подданных в отношении государства жестко регламентированы, а общество, прежде имевшее громадное множество всевозможных гражданских (протогражданских) состояний, сведено к нескольким сословиям; сопоставительно с позднейшим периодом, однако, власть не всеобъемлюща – как по географической горизонтали общества, так и по его социальной вертикали (достаточно высокая степень самостоятельности в общине даже у крепостного крестьянства). Государственно-политическое пространство СССР всеобъемлющим образом пронизано однотипными властно-силовыми отношениями как по географической горизонтали, так и по социальной вертикали; в категориях гражданского права это полное огосударствление общества. Наконец, сегодняшний этап: конституционно это электоральная демократия; по тенденциям общественной жизни – разгосударствление общества, поиск какой-то новой системы отношений между государством и обществом (гражданином).
Обосновываемое понятие «общественно-культурная (или историко-культурная) парадигма» в работе везде рассматривается прежде всего и преимущественно с его методологической стороны: это такой же инструмент анализа, как конструкты «период» (в периодизациях), «формация (в теории общественно-экономических формаций) и т.п. Дискуссии последнего времени ясно показали, что такого рода понятия не следует реифицировать – наделять их каким бы то ни было самостоятельным существованием: в реальном историческом процессе нет «формаций» и нет «периодов», как в процессе историко-культурном мы нигде не обнаружим и «парадигм». Функция этого инструментария состоит единственно в том, чтобы позволить субъекту познания разглядеть и, если в этом заключается его задача, наиболее выпуклым образом представить отдельные процессы, тенденции, факторы и факты рассматриваемого времени, – процессы, полагаемые как наиболее для него характерные, доминантные, для тех или иных сфер общества сущностно важные. К дискуссиям, ныне идущим по этим вопросам, мы добавили бы еще и то, что содержание (политическое, социальное, культурное) каждого периода не следует и гомогенизировать, «концентрируя» в нем некие черты, однородные друг другу: реальная действительность всегда на порядки и порядки сложнее таких построений.
Но, сказав все это, предположим допустимость и даже необходимость «онтологизации парадигмы». Те процессы, тенденции, факторы и факты, что мы рассматриваем в историко-культурном анализе, суть явления исторической действительности; в этом смысле историко-культурные парадигмы существуют реально. Коль скоро культура, как об этом шла речь выше, онтологична (и ее бытие выражается через тех людей, что являются ее носителями), реально существуют и отношения, связывающие между собой явления культуры – отношения парадигмального характера, законосообразно сложившиеся в данном социальном хронотопе. Другое дело, что в этой плоскости парадигмальность культуры всегда проявляет себя абсолютно конкретным образом: здесь речь должна идти уже не только и не столько о доминантах культурного процесса в длительно-континуальном их выражении (доминантах, выявляемых всегда в большей или меньшей степени условно), а о «живой» культуре конкретных социальных страт, территориальных ареалов и т.п.
В Главе III «Парадигмы русской культуры» в логическом (не дескриптивном) представлении последовательно рассматриваются «общественно-культурные формации» нашей истории – доимперская, имперская, советская и современная. Главной культурогенной силой ранней истории Руси и далее вплоть до конца XVII в. полагается русская православная церковь (§ 1. Доимперский период). Факты ранней истории страны ясно указывают на то, что в сумме таких сторон своей деятельности, как культурная, коммуникационная, политическая и экономическая (вероучительный – вообще спиритуальный – аспект темы в данном случае выносится за скобки), церковь занимала в жизни древнерусского общества куда более широкое место, чем это обрисовано в традиционных историографиях. Ярче всего цивилизующая и социально-консолидирующая роль церкви выразилась в таком институте древнерусского общества, как монастырь: логика и главный вектор (на Север) распространения общежительных монастырей в стране отражены в схеме «Крупнейшие русские монастыри конца XIV – начала XV в. Генетивные (порождающие) связи» и рассмотрены в теме «Ранняя история Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского, Ферапонтова и Соловецкого монастырей: монастырь как очаг цивилизации».
Определяя церковь как главную культурогенную силу – социокультурную доминанту – рассматриваемого периода, мы с определенного исторического момента вместе с тем видим неуклонное усиление другого начала русской жизни – светской власти («царства»), и это переводит всю тему в плоскость следующих вопросов: какой была историческая логика общего (и в том числе культурного) движения этого начала, как выстраивались его отношения с «землей» (обществом) и церковью («священством»), как все это определяло реальную культурную динамику страны? В исторической литературе мы не обнаруживаем сколько-нибудь основательного анализа того явления, что «царство» в русской истории (и в истории некоторых других стран) есть всегда система, широко открытая вовне – за пределы государства: у нас степень этой открытости в различные периоды была большей или меньшей, но открытой она оставалась от самого раннего периода нашей истории до 1917 г. Возможно, наиболее ярким образом это отразилось на составе русского дворянства – по изначальным своим историческим корням почти целиком иноземного. Монокультурной эта среда никак не могла быть; выражаясь современным языком, по самой своей генетике она заведомо и наперед была поликультурной. Так или иначе культурный мир «царства» изначально есть мир куда менее однородный и целостный, чем культурный мир «священства». Систематическим образом все это, полагаем, транслировалось и в сферу государственно-церковных отношений: с конца XV в. это отношения все более и более углубляющегося конфликта, противостояния двух «властей» – светской и духовной. (В этой связи в работе по-новому интерпретируется «конфликт, которого не было» – отношения между иосифлянами и нестяжателями в нашей истории: показывается, что в действительности оба направления в церкви, каждое своим особым способом, противостояли секуляризационной политике государства). Окончательное разрешение этого конфликта в пользу государства приносит церковная реформа Петра I – не только историческое, но и логическое завершение доимперского периода в нашей культуре.
Главным логико-историческим основанием для выделения в истории русской культуры имперской парадигмы (§ 2. Имперский период) является становление собственно империи – государства, базирующегося на принципиально иных принципах и ментальностях, нежели те, что были присущи Московскому царству. По социокультурным явлениям доминантного характера это время дворянской культуры; дворянство является главной культурогенной силой в обществе, становясь вначале «потребителем», а затем и «производителем» художественной культуры. Вся русская классическая литература – от Н.Карамзина до Л.Толстого – создана, за немногими исключениями, дворянством; с определенного момента (начало XIX в.) его удельный вес велик и в других областях художественной культуры – живописи, музыке, скульптуре; как для всего этого периода исключительно велика роль естественных центров социальной консолидации дворянства, каковы Двор и высший свет.
Адекватное истолкование движущих сил дворянской культуры, подчеркивается в этой части работы, может быть только лишь многофакторным, акцентирующим синергетическое действие таких факторов, как экономика государства и дворянского поместья, организация государственной службы дворянства, историческая эволюция российского Двора, – словом, все то, что выше формулировалось как принцип общей «социологики культуры». Все это, далее, надлежит рассматривать в плоскости диахронического анализа, – выявляя историческую динамику данных факторов в «большой длительности» отечественной истории: такой подход, среди прочего, позволяет вывести всю тему за узкие рамки «петровской проблемы», акцентируя общую логику исторического движения российской империи и, среди прочего, уясняя, что именно в стране было сделано в первой четверти XVIII в. и что было сделано преемниками Петра. В связи с этим в работе по ранее обоснованному принципу «отнесения к культуре» специально рассмотрены следующие три темы –«Организация государственной службы дворянства (Табель о рангах) и культурный процесс», «Эволюция российского Двора и культура дворянства» и «Синодальная церковь в контексте массовой низовой культуры».
Из всех выделенных в работе парадигм и периодов исторического развития отечественной культуры советская парадигма (§ 3. Советский период) есть наиболее сложная, и этот момент совершенно особой сложности и неоднозначности ее смыслов, полагаем, должен стать исходным пунктом анализа эмпирического материала, необходимым условием того, чтобы не оказаться под влиянием упрощенных схем восприятия этого времени, – некоей «новой идеологии», пришедшей на смену прежнему официозу. Если сегодняшняя культура всерьез обеспокоена фактом существования таких своих субкультур, в которых издаются журналы с названиями вроде «Эгоист», односторонний, упрощенческий, исключительно «разоблачительный» подход к прошлому приходится счесть для нее недопустимым. И невосполнимой утратой для духовной жизни современного общества стало бы забвение таких явлений художественной культуры советского периода, как фильмы С.Эйзенштейна, А.Довженко и многих других мастеров кино – явлений, совершенно коммунистических по заложенным в них идеям, но вместе с тем находящихся на том уровне искусства, который относится к вечной классике человечества. (Так, фильм А.Довженко «Земля» на Брюссельском кинофестивале 1958 года и в самом деле был признан, в ряду двенадцати других фильмов, «лучшим фильмом всех времен и народов»).
Одновременно нельзя не видеть того, сколь деструктивной оказалась политика нового государства в области культуры с первых же послереволюционных лет, – следствие (и последствие последствий) той идеологии, что сложилась в большевизме еще в формативный его период. Складываясь как ветвь марксизма с его постулатом «рабочие не имеют отечества», он изначально развивался в принципиально антикультурном направлении уже потому, что не принимал идеи национальной культуры. «Не имея отечества», пролетариат в этой логике не имеет и исторически сложившейся культуры; его культура – это некая искомая культура принципиально нового типа, сама собой вырастающая из нового же экономического базиса. Исторический опыт показал, что «создать» такой культуры невозможно уже, как минимум, потому, что «создать» противоречит самой общественной природе культуры, тем более невозможно было это сделать теми методами, которыми с самого начала проводилась «культурная революция» в стране.
Так и не осуществив своей изначальной культурной программы, система одновременно встала на путь сознательного – «программного» – уничтожения всего «старого» в культуре страны. Самая масштабная (по своей негативной весомости) социокультурная проблема страны данного времени – это «раскрестьянивание деревни»: полагаем, что никакие достижения советской власти в области культуры исторически не компенсируют той гуманитарной трагедии, которую претерпела на себе российская деревня в это время.
Одновременно и в сфере самой культурной жизни страны шло систематическое «понижение стандартов», «потеря исторического темпа» в развитии; в работе этот момент рассматривается в двух специально выделенных темах – «История архитектуры и застройки городской среды в СССР: от революционаризма к вырождению» и «Исторические судьбы российского художественного авангарда».