Geum.ru

Майков, аполлон николаевич

Вид материалаДокументы

Содержание


В антологическом роде
Чему нас учат небеса
Разрушение иерусалима
Подобный материал:
МАЙКОВ, АПОЛЛОН НИКОЛАЕВИЧ (1821–1897), русский поэт, переводчик. Родился 23 мая (4 июня) 1821 в Москве в семье известного живописца, академика императорской Академии художеств. Детство Майкова прошло в подмосковном имении. В 1834 семья переехала в Петербург. Майков и его брат Валериан (будущий литературный критик, 1823–1847) получили домашнее образование. Историю словесности им преподавал писатель И.Гончаров. По его воспоминаниям, дом Майковых «кипел жизнию, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусства». В семье выпускался рукописный журнал «Подснежник» и альманах «Лунные ночи», в которых и появились первые стихи будущего поэта. Майков увлекался не только поэзией, но и живописью.

В 1837 Майков поступил на юридический факультет Петербургского университета. Университетские профессора обратили внимание на поэтическую одаренность студента, печатавшегося к тому времени в журналах «Библиотека для чтения» и «Отечественные записки».

В 1842 Майков издал свой первый поэтический сборник. Внимание публики привлек первый раздел этой книги В антологическом роде – цикл стихов, ориентированных на элегию и античную эпиграмму. В.Г.Белинский восхищался грациозностью образов и «поэтическим, полным жизни и определенности языком» Майкова. Как и во всей поэзии Майкова, в этом сборнике была широко представлена описательная пейзажная лирика.

В 1841 Майков окончил университет первым кандидатом и начал работать в министерстве финансов. Вскоре получил от Николая I пособие для путешествия за границу и побывал в Италии, Франции, Германии и Чехии. За границей Майков занимался поэзией и живописью, слушал лекции по изобразительному искусству и литературе. Впечатления от этой поездки отразились в стихотворном сборнике Очерки Рима (1847). В стихах этого сборника с величественными памятниками античности соседствовали современные бытовые сценки (Нищий, Капуцин и др.).

В 1844 Майков вернулся в Россию и получил место в Румянцевском музее, а затем в петербургском Комитете иностранной цензуры. Стал заметной фигурой в литературной жизни столицы: сотрудничал в журналах «Современник» и «Отечественные записки», выступал со статьями об искусстве в духе «натуральной школы», написал несколько «физиологических» очерков (Завещание дяди племяннику, 1847, и др.) и поэму Машенька (1846), в которой высмеивал романтические штампы.

Поддерживал знакомство с Белинским, И.Тургеневым, Н.Некрасовым, А.Плещеевым, Ф.Достоевским, посещал кружок М.Петрашевского. В рамках следствия по делу петрашевцев за ним был установлен негласный надзор. После этого Майков окончательно утвердился в идеях славянофильства и «патриархально-монархического» правления. После поражения России в Крымской войне говорил о своих взглядах тех лет поэту Я.Полонскому: «Это была моя глупость, но не подлость».

Майков был очень популярен: печатался в лучших литературных журналах, читал стихи на литературных вечерах. Духовно близкими называл А.Григорьева, Н.Страхова и Ф.Достоевского. Одной из главных задач искусства Майков считал углубление исторической памяти народа. Руководствуясь этой задачей, сделал вольные переводы и стилизации белорусских и сербских народных песен. Одним из лучших произведений Майкова стал поэтический перевод Слова о полку Игореве (1870).

В центре поэтического интереса Майкова было столкновение христианства с язычеством. Этой теме посвящена поэма Два мира (1872, 1881), за которую Майкову в 1882 была присуждена Пушкинская премия Академии наук.

Умер Майков в Петербурге 8 (20) марта 1897.

"Пусть вокруг нас кипят и враждуют страсти. Мы принадлежим к царству, которое не от мира сего. Царство толпы меняется, подчиненное моде и времени, а наше - вечно",- писал Майков, один из трех поэтов, которых современная им критика записала в знаменитую "триаду". "поэтов чистого искусства" (двумя другими были Фет и Полонский.

Древний род Майковых был богат одаренными людьми. Среди них - русский богослов XV века Нил Сорский, поэт екатерининских времен Василий Майков. Отец Майкова - академик живописи, мать - поэтесса и переводчица, брат Валериан известен как литературный критик и публицист, другой брат, Леонид, стал историком литературы, издателем. И. А. Гончаров, который в юности давал уроки словесности братьям Майковым, вспоминал: "Дом... кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств".

Детство Аполлона Николаевича Майкова прошло в имении отца неподалеку от Троице-Сергиевой лавры. В 1834 году семья переехала в Петербург. В ранние годы Майков почти в равной степени увлекался и живописью, и литературой (лишь сильная близорукость не позволила ему в дальнейшем пойти по стопам отца). Первые свои, преимущественно прозаические, опыты, в которых заметно влияние Гоголя, Майков помещал в домашних рукописных журналах. Затем в его занятиях стала преобладать поэзия, и в 1842 году, едва закончив юридический факультет Петербургского университета, он издал свою первую книгу стихов.

Большую часть книги составили стихи в антологическом роде, исполненные пластики, изящества и ясности, которых так не хватало поэзии 40-х годов. Сам Майков заметил однажды, что "антологическая поэзия в европейской и нашей литературе... оказала ту услугу, что постоянно служила противодействием туманному, мечтательному... стремлению поэтов". Тем самым уже в первом сборнике Майков заявил о себе как продолжателе не основной, но боковой ветви русской поэтической традиции, идущей от Батюшкова (в XX веке эта традиция найдет свое наиболее яркое выражение в творчестве О. Мандельштама).

В том же, 1842 году Майков уехал за границу, где провел около двух лет. В Париже он слушал лекции известных ученых, в Риме участвовал в "веселых кутежах русских художников", ежедневно совершал поездки верхом по римской долине, делал эскизы, писал стихи. "В Риме,- сообщал он родным,- я хотел видеть две вещи - развалины древнего мира... и развалины католицизма". Итогом итальянских впечатлений стал новый цикл стихов "Очерки Рима" (1847). Именно в итальянский период наступает в творчестве Майкова первый "слом": от поэзии антологической он стремится к поэзии "мысли и чувства", а от старины - к жизни современной. "Теперь уже не довольствуешься,- пишет он,- одними картинами греко-фламандской школы, а хочется заглянуть в человека поглубже". Так Майков создает поэтические портреты современных обитателей Рима ("Нищий", "Капуцин", "Lorenzo"). И все же его зарисовки с натуры не спонтанны, они тянут за собой целый шлейф культурных представлений. Нищий на площади напоминает картину Мурильо. Италия предстает как мифологизированная страна вечной любви и красоты, где даже смерть не страшна ("Amoroso", "Fortunata", "На дальнем Севере моем"). В сущности, своим эпикурейским началом "Очерки Рима" не столько преодолевали, сколько продолжали антологическую тему в лирике Майкова. И сам поэт, подобно лирическому герою своего стихотворения "Газета", пожелав однажды кинуться в омут житейской сутолоки, вскоре оказался увлеченным в голубую высь, далеко от земли. "Ах, чудное небо, ей-Богу, над этим классическим Римом..." - так начал Майков первое стихотворение римского цикла, безмерно удивив и восхитив при этом Гоголя.

Вернувшись в Россию, Майков определился помощником библиотекаря в Румянцевский музей. Круг его общения второй половины 40-х годов - Тургенев, Григорович, Некрасов, Белинский. В литературном отношении Майков в это время испытывает воздействие принципов натуральной школы. Он много печатается в "Отечественных записках", в некрасовском "Петербургском сборнике" на 1846 год выступает с поэмой "Машенька". Чуть раньше им была написана поэма "Две судьбы", повествующая об истории "лишнего" человека.

Идеологически Майков в это время близок западничеству. Через брата Валериана он приобщается к движению петрашевцев. Но уже вскоре их систематическая критика всех действий правительства начинает его угнетать. В движении петрашевцев Майков усматривает утопизм, "не соответствующий идеалу человеческого совершенства", "много вздору, много эгоизма и мало любви". Перемена в социальных настроениях Майкова во многом была связана и с событиями Крымской войны 1853-1855 годов ("...Она долго будет памятна по тому одушевлению, которым сплотила весь русский народ",- писал Майков). В кризисный для него момент Майков попадает в "молодую редакцию" "Москвитянина" и неожиданно для себя находит там не только сочувствие, но и поддержку своим изменившимся взглядам. Отрицание принципов западноевропейской цивилизации пройдет сквозной темой сборника Майкова "1854-й год", очень точно отразившего умонастроения поэта того времени. Наиболее характерно в этом смысле славянофильское по своей сущности стихотворение "Арлекин", отрицательно воспринятое демократическими кругами (правда, сам Майков писал, что в "Арлекине" он смеялся не над началами, выработанными французской буржуазной революцией, а над "спекуляторами на эти начала"). Другая сквозная тема сборника - историческая миссия России, преградившей полчищам Батыя путь на Запад и предотвратившей тем самым гибель европейской цивилизации ("Клермонтский собор" и др.). В эти же годы Майков становится убежденным монархистом, иллюзорно уверовав при этом в величие личности Николая I (стихотворение "Коляска" и написанные в форме народного сказа "Пастух", "О том, как отставной солдат Перфильев..." и др.).

Творчество Майкова 50-х годов, как бывает у истинного поэта, оказывается гораздо шире его идейных установок. Наряду со стихами на социальную тему (цикл "Житейские думы", идиллия "Дурочка"), стихами политического и идеологизированного характера Майков создает стихи, продолжающие эстетические и антологические принципы его ранней поэзии: циклы "Фантазии", "Камеи", куда вошли "Анакреон", "Анакреон скульптору", "Аспазия" и др. Полемизируя с Некрасовым, Майков призывает растворить гражданскую злобу в гармонии природы: "Постой - хоть миг!- и на свободе / Познай призыв своей души: Склони усталый взор к природе..." ("Н. А. Некрасову", 1853). А в конце 50-х годов он создает циклы "На воле", "Дома", "Весна", "Под дождем", "Сенокос". Гармонический взгляд на природу, до сих пор свойственный антологической лирике Майкова, теперь дает себя знать в зарисовках русских деревенских пейзажей. Золотой дождь, памятный всем по греческой мифологии (именно в виде золотого дождя взошел Зевс к Данае), становится у Майкова постоянным атрибутом сельского пейзажа и сквозной метафорой цикла, а античный Пан, теряя свои зримые очертания, трансформируется в олицетворение природы как таковое.

В 1859 году еще раз возникнет в творчестве Майкова итальянская тема, связанная с его участием в морской экспедиции на острова греческого архипелага. Корвет, на котором плыл Майков, в Грецию не попал, но задержался в Неаполе. В результате вместо одного задуманного возникло два цикла: по свежим итальянским впечатлениям был написан "Неаполитанский альбом" - своеобразная повесть в стихах из народной жизни Неаполя, а как следствие предварительного изучения новогреческой истории и культуры созданы "Новогреческие песни" ("Колыбельная песня", "Ласточка примчалась" и др.). И вновь, как и в 40-е годы, основным впечатлением Майкова от Италии было всеохватывающее чувство красоты природы и любви к жизни. "Море и воздух Неаполя,- писал он,- не изменятся с переменою правительств и не перестанут производить веселое и светлое расположение духа в человеке..."

Последние четверть века в жизни Майкова стали, в сущности, уходом его от эмпирической действительности в сферу вечных вопросов бытия. Когда-то Майков объяснял Никитину: "У меня юность прошла на греках и римлянах... А что этот идеальный мир перед живым и близким?.." И все же Майкову пришлось на склоне лет вновь вернуться к "грекам и римлянам", но уже включив их в контекст общих размышлений о ходе развития цивилизаций. Еще в конце 40-х годов он работал над лирической драмой "Три смерти", столкнув в ней две господствующие философские системы древнего мира - эпикурейство и стоицизм. Не удовлетворенный результатом, он переработал II часть драмы, создав "Смерть Люция". А в 1872 году в трагедии "Два мира" вновь обратился к теме гибели вечного Рима, сохранив как художник свои симпатии более на стороне язычества, нежели христианства. Интерес к переходным эпохам в развитии человечества отразился у Майкова в так и не завершенной им драматической поэме "Адриан и Антиной", посвященной знаменитому римскому императору, философу, художнику и поэту. Этот же интерес пронизывает и серию стихов 70-90-х годов, обращенных к событиям европейского средневековья и возрождения (именно этой стороной своего творчества Майков оказался впоследствии близок Мережковскому). С другой стороны, центральное место в размышлениях позднего Майкова занимают судьбы России, ее настоящее и прошлое, ее историческое предназначение. Проделав эволюцию, характерную для многих славянофилов, Майков в духе позднего славянофильства и почвенничества говорит о трагедии высшего общества, порвавшего духовное единство с народом, утверждая вместе с тем известную концепцию единения сословий (трагедия "Княжна"). Известные слова "мани - текел - фарес", предвестившие некогда гибель царства Валтасара, обращаются Майковым в современность, ибо угрозу такой же гибели предвидит он и для России ("Иль не зришь в киченьи многом, / Над своим уж ты порогом Слов: мани - факел - фарес!"). Вместе с тем в 80-е годы у Майкова появляется и ряд стихотворений, проникнутых чувством глубокой религиозности и веры в то, что религиозное смирение составляет главную особенность русского человека ("Оставь, оставь!..", "Близится вечная ночь..." и др.).

В книге "Вечные спутники" Мережковский писал: "Судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и светлым. Ни борьбы, ни страстей, ни врагов, ни гонений. Путешествия, книги, стихи, семейные радости, мерцание не бурной, но долговечной славы". Пожалуй, и в самом деле, для русского поэта Майков имел малопоэтическую биографию: не был преследуем, не умирал на дуэли или на эшафоте, его не раздирали мучительные страсти. Все внешнее у него ушло глубоко внутрь. Но именно его внутренняя, духовная эволюция, его путь от "греков и римлян" к русской действительности, русской истории, истории чужих народов, поэзии Священного Писания, к вечным вопросам бытия - все это и стало его биографией, его истинной судьбой.

..


ВОПРОС


Мы все, блюстители огня на алтаре,

Вверху стоящие, что город на горе,

Дабы всем виден был; мы, соль земли, мы, свет,

Когда голодные толпы в годину бед

Из темных долов к нам о хлебе вопиют,—

О, мы прокормим их, весь этот темный люд!

Чтобы не умереть ему, не голодать —

Нам есть что дать!


Но... если б умер в нем живущий идеал,

И жгучим голодом духовным он взалкал,

И вдруг о помощи возопиял бы к нам,

Своим учителям, пророкам и вождям,—

Мы все, хранители огня на алтаре,

Вверху стоящие, что город на горе,

Дабы всем виден был и в ту светил бы тьму,—

Что дали б мы ему?

1874


ЧЕМУ НАС УЧАТ НЕБЕСА

Смотри, смотри на небеса,

Какая тайна в них святая

Проходит молча и сияя

И лишь настолько раскрывая

Свои ночные чудеса,

Чтобы наш дух рвался из плена,

Чтоб в сердце врезывалось нам,

Что здесь лишь зло, обман, измена,

Добыча смерти, праха, тлена,

Блаженство вечное лишь там.


***

Когда гоним тоской неутолимой,

Войдешь во храм и станешь там в тиши,

Потерянный в толпе необозримой,

Как часть одной страдающей души;

Невольно в ней твое потонет горе,

И чувствуешь, что дух твой вдруг влился

Таинственно в свое родное море,

И заодно с ним рвется в небеса...


***

Из бездны Вечности, из глубины Творенья

На жгучие твои запросы и сомненья

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,

И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,

Что не ответствует на твой душевный крик...

А Небо на тебя с улыбкою взирает,

Как на капризного ребенка смотрит мать.

С улыбкой - потому, что всe:, все тайны знает,

И знает, что тебе еще их рано знать!


РАЗРУШЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА

(Из Мицкевича)


Ущельем на гору мы шли в ту ночь, в оковах.

Уже багровый блеск на мутных облаках,

Крик пролетавших птиц и смех вождей суровых

Давно питали в нас зловещий, тайный страх.


Идем... И — ужас!— вдруг сверкнул огонь струею

На шлемах всадников, предшествовавших нам ..

Пылал Ерусалим! Пылал священный храм,

И ветер пламя гнал по городу рекою...


И вопли наши вдруг в единый вопль слились...

«Ах, мщенья, мщения!..» Но дико загремели

Ручные кандалы... «О Бог отцов! ужели

Ты медлишь! Ты молчишь!.. Восстань! Вооружись


В грома и молнии!..» Но всё кругом молчало...

С мечами наголо, на чуждом языке

Кричала римская когорта и скакала

Вкруг нас, упавших ниц в отчаянной тоске...


И повлекли нас прочь... И всё кругом молчало...

И Бог безмолвствовал .. И снова мы с холма

Спускаться стали в дол, где улегалась тьма,

А небо на нее багряный блеск роняло.

<1862>