Центр и северная окраина российского государства в ХVI-ХХ вв.: Динамика стратегических связей (на материалах кольского заполярья)

Вид материала

Автореферат

Содержание Ii.основное содержание диссертации

Подобный материал:

• Рубеж ХV и ХVI столетий новая страница отечественной истории, эпоха образования могучего, 362.98kb.
• Город Новоуральск Абросимов Николай Афанасьевич, 5679.07kb.
• Иван III, 368.95kb.
• Моисеев Н. Н. Судьба цивилизации. Путь разума, 171.84kb.
• Реферат по истории на тему: иван III, 702.5kb.
• Тема Наш край в IX-XV века, 133.35kb.
• Годовой отчет апатиты, 2011 г. Кольского отделения Российского минералогического общества, 505.95kb.
• Образование российского централизованного государства (XIV начало XV вв.), 434.63kb.
• Образование российского централизованного государства XIV начало, 454.3kb.
• Образование государства Российского, 42.8kb.

II.ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ


Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, раскрывается степень научной разработанности проблемы, определяется объект, предмет, цель и задачи исследования, его территориальные и хронологические рамки, представлена методологическая основа, источниковая база, научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы.

В первой главе «Теоретико-методологические, историографические и источниковедческие основы изучения проблемы» рассматриваются методологические основы диссертации, дается аналитический обзор историографической и источниковой базы.

Диссертант отмечает, что просторы России и ее глубокие традиции государственности предопределяют продуктивность познания российской истории только через комплексное и всестороннее изучение пространства, но таким образом, чтобы за централизованным единством не потерять местного своеобразия и, наоборот, чтобы мозаикой пространственных концепций не заслонить стратегические стволы государственности. Отсюда, все явственней проступает новая направленность исторической методологии - от хронологии к топологии.

При всем том, что стратегическая политика государства явление системного порядка, она не может быть осмыслена вне связи с пространством. Г. Моргентау среди различных элементов в системе «национальной силы» называл географию, природные ресурсы, военный потенциал³. Современные геополитические концепции направлены на обоснование положения государства в глобальном мире. Л.Г. Ивашов представил механизм развития России в виде геополитической экспансии и интеграции, переключающихся то на широтные, то на меридиональные направления⁴. А.Г. Дугин рассматривает лучи, идущие из центра к периферии, в качестве «импульсов континентальной экспансии», которые, будучи частью «внутренней геополитики», вписываются в глобальную картину «геополитического ансамбля»⁵. Представляется, что геополитический подход несколько упрощает понимание внутреннего государственного пространства.

В странах с большой площадью территории (таких, как Россия) на развитие направления государственной стратегии большое воздействие оказывают не только внешние, но и внутренние факторы. Со стратегией государства в значительной степени связаны его окраины, служащие этакими мембранами: по территории окраин проходит государственная граница, ресурсные коридоры, каналы связи с внешним миром. Окраины могут являться источником природных ресурсов. Распределение государственного внимания по своему окраинному периметру неравномерно, и, как заметил еще Ф. Ратцель, граница в качестве периферийного органа государства является индикатором его состояния: силы или слабости, роста или деградации⁶. Совершенно естественно, что российский центр должен был вырабатывать к подобным территориям особенную политику, являющуюся ответом на внешние и внутренние вызовы.

Отмечается отсутствие единственного строгого определения «окраины». Диссертантом предложена классификация российских окраин, в основу которой положена «окраинная» идентичность, определяемая стратегическими свойствами территории: характером границы, естественными возможностями для устройства глобально-национальной инфраструктуры (транспортных коммуникаций), ресурсно-сырьевым потенциалом и т.д. Исходя из этого, российские окраины диссертант подразделяет по генетическому признаку на два класса - пограничные и внутренние, а их, в свою очередь, на несколько подклассов, отражающих ландшафтный признак (океанические, морские, сухопутные, смешанные). Следующими идентифицирующими признаками становятся свойства окраины – направление, дальность нахождения от центра, природно-ресурсные, климатические, демографические особенности и т.д.

На основе этой классификации в северной части России диссертант выделил четыре типа окраин: пограничная сухопутная окраина (Карелия); пограничная смешанная («океанско-сухопутная») окраина (Кольский Север); внутренняя морская окраина (Поморье); внутренняя океанская окраина с ареалами ресурсной специализации (от Большеземельской тундры до Чукотки). Хотя употребление термина «Кольский Север» вошло в оборот сравнительно недавно (вторая половина ХХ в.), он выражает собой название ландшафтно-очерченной территории (полуостров), которая с 1582 г. имела, в рамках Российского государства, собственное управление. Кольский Север является единственной в европейской части России пограничной «океанско-сухопутной» окраиной, с незамерзающим выходом в океан.

Взаимодействие центра с каждой «окраинной» идентичностью не было постоянным. Стратегия предполагает становление принципиально особого уровня причинно-следственной связи, вызванного угрозой жизнеспособности государства, утратой его ресурсной и политической стабильности, поиском возможностей для осуществления долгосрочных национальных доктрин. Определение характера политики государства в отношении конкретной территории должно происходить в рамках системного анализа, на базе реконструкции системы государственных приоритетов.

Обладая разными свойствами, близ расположенные окраинные территории могут как взаимодействовать, так и конкурировать друг с другом. Выработка центром окраинно-сфокусированного стратегического курса зависит от многих внешних и внутренних обстоятельств, традиций и т.д.

Кроме всестороннего анализа конкретно-исторической обстановки, диссертант обосновывает необходимость оценки статуса государственной политики в отношении стратегического потенциала территории, исходя из системы величин, сопоставимых для общегосударственного пространства (площадь территории, контингент войск, боевой состав, грузооборот порта, состав флота, объем производства и т.д.). Не менее важным становится исследование возникающих между окраиной и центром «обратных связей», трансформации окраины из «места» в региональную и социальную целостность. В этой связи большое значение при исследовании окраин приобретает региональный анализ⁷.

Таким образом, авторская позиция состоит в том, что стратегия государства есть не только единая многофункциональная система приоритетов, но и совокупность территориальных подсистем, выполняющих роль стратегических направлений.

В историографии роль Европейского Севера в процессе становления и развития российской стратегии зачастую игнорируется, причем не только применительно к периодам ее действительной минимизации, но и в отношении моментов ее объективного роста. Причины такого положения видятся в том, что широтная парадигма «Запад-Восток» на долгие годы определила пространственный стереотип России. Она прочно укоренилась и в историческом методе. Именно поэтому, в частности, традиция связывать стратегическую историю России с одной лишь доминантой континентальной преимущественности прочно утвердилась в исторической и политологической литературе. Для С.М. Соловьева, например, текущие на восток или юго-восток реки обусловили и «преимущественное распространение русской государственной области в означенную сторону», и Санкт-Петербург приобрел значение, потому что он был основан «при начале великого водного пути, соединяющего и теперь Европу с Азией»⁸. А для
В.О. Ключевского «история России есть история страны, которая колонизуется… в Новороссию, на Кавказ, за Волгу и далее за Каспийское море, особенно за Урал в Сибирь, до берегов Тихого океана»⁹. К югу от Русской равнины Ключевский наблюдает «азиатский клин, вдвинутый в европейский материк и тесно связанный с Азией исторически и климатически»¹⁰.

На этом основании в досоветской историографии получила распространение точка зрения, согласно которой Русский Север, некогда открывший для России путь к морю, не смог выдержать конкуренции с Балтикой и после Северной войны, со временем пришел в упадок¹¹. Отсюда, вниманием исследователей пользовались преимущественно не северные, а южные и восточные окраины России – Кавказ, Средняя Азия, Сибирь¹² и др.

Стандартный историографический образ нередко накладывал отпечаток и на сугубо региональные исследования истории Европейского Севера, первые концептуальные опыты которых относятся к концу ХIХ – первой четверти ХХ вв. Так, например, отголоски устоявшейся схемы явно слышны в работах Г.Ф. Гебеля и А.А. Кизеветтера, в которых развитие Кольского Севера преподносилось как история его расцвета и наступившего затем обеднения, вызванного переключением внимания центра¹³. Но если Г.Ф. Гебель видел причиной упадка Мурмана введение государством обременительной для рыбопромышленников системы сбора пошлин и десятины во второй половине ХVII в., то А.А. Кизеветтер называл началом упадка 80-е гг. ХVI в., связывая его с основанием Архангельска и переносом туда главного торга.

Советская историческая наука в значительной степени унаследовала тезис дореволюционной исторической науки о том, что сообщение через северные моря если и имело для России большое экономическое и политическое значение, то только в период «отсутствия постоянной связи с Западной Европой через Балтийское море»,¹⁴ но, «получив «окно в Европу», пробитое на берегах Балтики, Россия, естественно, в значительной мере утратила интерес к той «форточке» на берегах Белого моря, которой являлся Архангельск»¹⁵. Приоритетным вниманием советской историографии стали пользоваться так называемые «национальные окраины», на базе которых исследовалась борьба народов с царизмом и буржуазным правительством¹⁶.

В то же время при анализе преобразований 1920-1980-х гг., советские исследователи были лишены возможности анализировать особенности окраин. Считалось необходимым применение таких исторических подходов, которые свидетельствовали бы о равномерности и стандартности воздействия центра в пределах всего советского пространства: касалось бы это создания основ социалистического строя или функционирования структур уже «развитого» социалистического общества.

Предпосылки для активизации местных исторических исследований заложили крупные преобразования, произошедшие на Кольском Севере в советский период. Следствием этого, в частности, стало появление традиции изучения прошлого сквозь призму истории его областей и республик. Несмотря на то, что формационно-классовый подход, являвшийся непременным условием советской историографии, значительно затруднял понимание исторического своеобразия края, в нише местных исторических исследований накапливались аргументы в пользу активного, никогда не исчезавшего участия кольской окраины в судьбе России.

Большой теоретический вклад в изучение прошлого Кольского Севера ХV-ХVII вв. внес И.П. Шаскольский¹⁷. Досоветскую историю Кольского Севера, как комплексную проблему, активно исследовал И.Ф. Ушаков. Если возникновение феодальных отношений он связывал с их переносом из внутренних районов России в процессе колонизации, то генезис капитализма исследователь рассматривал как результат синхронизации тех процессов, которые происходили на северной окраине и в центре страны¹⁸.

История советского периода изучалась довольно обособленно от предшествующего этапа истории края, что препятствовало формированию целостного исторического образа Кольского Севера. Главное внимание уделялось проблемам истории революции и Гражданской войны, социально-экономической политики Советского государства, Великой Отечественной войны, что воплотилось в работы Б.А. Вайнера, А.А. Киселева, Ю.Н. Климова, Н.М. Румянцева, В.В. Сорокина, В.В. Тарасова¹⁹ и др. Новыми направлениями историографии стала история открытия и освоения Арктики и Северного морского пути,²⁰ а также история Северного военно-морского флота²¹. При всей важности проделанной работы, исследователи советского периода были ограничены в высказываниях и оценках, касающихся эффективности и особенностей политики Советского государства на Кольском Севере.

И только на постсоветском этапе, с обретением свободы слова, исследователи получили возможность раздвигать заданные советской историографией рамки. Прежде всего, это нашло отражение в расширении изучаемой проблематики и в новой постановке старых научных проблем. В российской историографии активно формируется целое направление по изучению роли окраинных территорий на том или ином этапе истории российской государственности²². Окраины начинают рассматриваться в призме сложного комплекса различных аспектов, включая управление и самоуправление, колониализм, государственную политику, областничество, стратегию, индустриальную модернизацию и т.д.

Не стал исключением и Европейский Север. Наиболее активно с этих позиций исследуется история Архангельского Севера²³ и Карелии²⁴, тогда как Кольский Север привлекается для широких концептуальных построений преимущественно как иллюстрация. Среди наиболее значимых исследований последнего времени следует отметить работы В.И. Голдина, М.Н. Супруна, В.И. Коротаева, Л.Б. Красавцева, Р.А. Давыдова, в которых отдельные этапы истории Кольского Севера рассматриваются как составная часть более широкой проблемы, способствуя тем самым обнаружению направлений, связывающих местную историю с историей национальной и всеобщей²⁵.

С 1930-х гг. устойчивый интерес к истории российского Севера проявляет и зарубежная историография. В фокусе внимания английских и американских специалистов оказывался не столько Кольский Север, сколько проблемы военно-стратегической истории Русского и даже шире – арктического - Севера в период Первой мировой войны и интервенции,²⁶ во время Второй мировой войны²⁷, а также экономические и политические аспекты деятельности Советского государства в приарктической полосе и в Арктике²⁸.

Историографию соседних северных стран – Норвегии и Финляндии отличает более «приземленный» характер исследуемой проблематики. В центре внимания историков оказываются, в основном, процессы взаимодействия с Россией на Крайнем Севере на разных этапах истории: от территориального размежевания и эволюции образа соседа до развития приграничной торговли и трансграничной миграции²⁹.

На историографии, естественно, отражается та борьба, которая ведется между разными государствами за пространства и ресурсы Арктики, приобретая ныне все более рельефные очертания, что не может не затруднять понимание исторического вклада России в освоение северных пространств.

Анализ степени научной разработанности проблемы позволяет прийти к выводу, что, несмотря на определенные достижения в изучении истории Кольского Севера, заявленная тема еще не была предметом самостоятельного исследования. Как в отечественной, так и в зарубежной историографии история кольской окраины России изучалась довольно фрагментарно, в рамках тех или иных исторических периодов, что, очевидно, становится одной из причин слабости воздействия имеющихся идей на общее историографическое поле. Вместе с тем, несмотря на бытующие подходы, накопленный историографический и методологический опыт позволяет перейти на следующий уровень обобщения и с помощью рассмотрения долговременных факторов развития приблизиться к некоторым граням «северного измерения» российской стратегии в контексте общероссийского исторического процесса.

В первой главе анализируется источниковая база исследования, которая достаточно обширна, разнообразна и представлена комплексом неопубликованных и опубликованных документов.

С одной стороны, это документы органов государственной власти (законодательные акты, распорядительные документы, официальная переписка). К этой группе, в частности, относятся опубликованные собрания законодательства³⁰. Всего было выявлено более 200 законодательных актов, непосредственно обращенных к Кольскому Северу. Массовость этого вида источника, при наличии полноты и репрезентативности массива, разрешает изучение его не только традиционными, качественными методами, но и таким пока мало применяемым количественным методом, как контент-анализ, на основе чего легче обнаруживать латентные процессы генезиса и эволюции политических тенденций в отношении окраины.

Большое значение при разработке данной темы также имеют архивные документы: в РГИА - № 1276 (Совет Министров Российской империи), в ГАРФ - № Р-130 (Совнарком РСФСР), Р-6751 (СТО РСФСР), в РГАВМФ - № Р-342 (Морской Генеральный Штаб), № Р-1483 (Управление морских сил РККА), № Р-1678 (Наркомат ВМФ СССР), в РГВА - № 7 (Штаб РККА). В них содержатся разного рода правительственная и межведомственная переписка, позволяющая реконструировать процесс выработки решений по вопросам строительства и развития стратегической инфраструктуры на Кольском Севере, создания здесь административно-территориальных, военно-окружных и флотских систем управления, решения злободневной для Севера проблемы «рабочих рук» и т.д.

В силу пограничного положения Кольского Севера существенные сведения содержат дипломатические документы (международные договоры, ноты, меморандумы, переписка и др.). Большой массив российских и датских источников ХVI-ХVII вв., хранящихся в Копенгагенском архиве и касающихся «лапландского спора», опубликовал Ю.Н. Щербачев³¹. Имеющие отношение к Кольскому Северу международно-правовые акты и межгосударственная переписка ХХ в. также опубликованы³².

С другой стороны, это документы окраины: территориальных подразделений центральных органов и органов местной власти Кольского Севера. К ним относятся фонды действовавших на Мурмане военных структур флота и армии, хранящиеся в РГАВМФ и РГВА, органов безопасности – в Архиве УФСБ по Мурманской области, а также отложившийся в ГАМО комплекс фондов партийных и советских органов Кольского Севера, (№ Р-54, Р-88, Р-162, Р-405, П-1 и др.), помогающий реконструировать процессы создания структур местного управления, реализацию политических решений центра, действие обратных связей «окраина-центр». Значительное количество документов после рассекречивания вводится в научный оборот впервые.

При рассмотрении отношений центра и окраины большое значение имеет анализ документов органов и учреждений, являвшихся посредниками между Кольским Севером и центром. К ним относятся фонды архангельского губернаторства и генерал-губернаторства, советских учреждений Архангельской губернии (№ 1, 2, 1367, Р-286, Р-352 в ГААО), документы областных органов Ленинграда (№ Р-162 и П-2 ГАМО), а также управления Ленинградского военного округа (№ 25888 в РГВА).

Большим информационным потенциалом обладает периодическая печать (журналы «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера», «Вестник Мурмана», «Карело-Мурманский край», газета «Полярная правда» и др.). Насыщенность информационного потока периодической печати и неплохая ее сохранность разрешают также применить здесь контент-анализ, позволяющий пролить свет на процесс становления и эволюции образа Кольского Севера, динамику концептуальных воззрений, касающихся перспектив развития края.

В свете изучения общественно-политических дискуссий, касающихся роли Кольского Севера в судьбе страны, трудно переоценить значение публицистики, в особенности печатные выступления С.Ю. Витте, А.Е. Конкевича, А.М. Арнольдова, а также протоколы заседаний 3-го отделения Вольного Экономического Общества от 28 апреля и 5 мая 1867 г.³³

Мемуарные источники, при всей своей ценности, особенно важны при восполнении пробелов, вызванных недостатком официальных документов или отсутствием к ним свободного доступа (например, из-за секретности). Так, в диссертации были использованы воспоминания участников и свидетелей Гражданской войны на Мурмане,³⁴ а также советских военачальников, занимавшихся становлением и развитием атомного военного флота на Севере ³⁵. Осмыслить эволюцию образа Кольского Севера помогают записки путешественников, путевые очерки, активно создававшиеся в течение второй половины ХIХ – первой половины ХХ вв.³⁶

Особую группу источников составляют материалы учета и статистики, представленные писцовыми и приходо-расходными книгами, ревизиями, материалами переписей населения, статистическими описаниями и обзорами.

В работе над темой новые возможности открывают опубликованные контент-базы массовых источников при условии их статистической обработки. Книга памяти жертв политических репрессий Мурманской области (Мурманск, 1997), составленная на основе довольно полного массива уголовно-следственных дел осужденных за политические преступления, содержит необходимую информацию для выявления активности и направленности действий репрессивного механизма на Кольском Севере. Подготовленный на основе массовой документации Государственного архива Мурманской области справочник «Руководители организаций РКП(б)-ВКП(б)-КПСС и органов государственной власти Мурманской области (1920-1991)» (Мурманск, 2008) включает сведения, на основе которых можно рассмотреть процесс развития регионального аппарата власти, его структуризацию и корпоративную устойчивость.

В целом, собранный автором фактический материал дает возможность реконструировать историческую динамику стратегических связей между российским центром и Кольским Севером.

Во второй главе «Лапландский вопрос в политике Москвы (ХVI-ХVII вв.)» рассматривается история возникшего между Московским государством и Данией (владевшей тогда Норвегией) территориального спора в Лапландии. Обосновывается мысль о том, что результатом этого спора стало появление лапландского межгосударственного рубежа и превращение Кольского Севера в российскую окраину.

На общее отношение советской историографии к лапландской проблеме повлияла идея И.П. Шаскольского о том, что разграничение владений в Лапландии произошло на основании русско-норвежского договора 1326 г.³⁷ Согласившись с ней, И.Ф. Ушаков сформулировал точку зрения, согласно которой Кольский Север вместе с другими новгородскими владениями перешел под власть Москвы одновременно, в 1478 г.³⁸ Представление о том, что историческая задача по закреплению Кольской земли за Российским государством была уже решена, как раз и позволяла исследователям относиться к «лапландскому спору» ХVI-ХVII вв. как к заурядному для того времени территориальному притязанию зарубежной державы на русские владения. Вместе с тем, и для И.П. Шаскольского, и для И.Ф. Ушакова неразрешенной оставалась проблема интерпретации двоеданничества лопарей, проживавших на территории Кольского Севера и Финмарка (Лапландский общий округ), которое сохранялось вплоть до начала ХVII в.

Параллельно с этим в историографии стали высказываться отдельные мнения, в которых принадлежность Кольского Севера к русским владениям и сохранение двоеданничества лопарей воспринимались в качестве взаимоисключающих³⁹. Диссертант, развивая эту позицию, выдвигает идею о том, что поскольку двоеданничество, сохранявшееся вплоть до первой четверти ХVII в., не позволяет определить подданство лопарей однозначно, Кольский Север, как и всю Лапландию, целесообразнее отнести к территориям с неопределившимся статусом. Лапландия представляла собой своего рода «пред-окраину» - фронтир, под которым в современной литературе понимается обособленная политико-географическая область, замыкающая пространство заселенной или освоенной территории и находящаяся вне объединенного пространства политического образования. Неразграниченное русско-датское пространство охватывало практически весь Кольский полуостров и территорию Финмарка, которые на севере соединялись через узкую прибрежную полосу. Южнее этой полосы русско-датский округ упирался в территории, где дань с лопарей собиралась совместно Русью и Швецией. Попытки отдельных исследователей «примирить» двоеданничество лопарей с отнесением Кольского Севера к государственным владениям Русского государства теряют силу при анализе политической ориентации жившего в его пределах аборигенного населения. Среди лопарей Кольского Севера не существовало единой позиции по определению своей юрисдикции. Это видно по тому, какой адресат лопари выбирали для отправки жалоб по поводу притеснений со стороны сборщиков дани, кого считали легитимной инстанцией для разрешения спорной ситуации. В 1595 г. по восточной Лапландии прокатилась волна возмущений из-за действий датского поданного Иосифа Мортенсона. Тогда как пазрецкие лопари направили свою челобитную русскому царю Федору Ивановичу, кильдинские, нотозерские и масельгские лопари – датскому королю Христиану IV.

События этого периода еще не рассматривались в историографии в контексте определения статуса политики Москвы. Вместе с тем есть все основания рассматривать ее в качестве стратегии закрепления Кольского полуострова за Московским государством. В лапландской проблеме своеобразно отразились процессы территориального роста Московского государства, оформления его периметра, усиления мощи и амбиций центральной власти, постоянной потребности в обороне и безопасности.

В процессе развития лапландской стратегии Московского государства диссертант выделяет четыре этапа. В рамках первого этапа (1517-1573 гг.) московские власти пытались получить эффект от налаживания конструктивного сотрудничества с лопарями. В 1517 г. Василий III предупреждал русских сборщиков дани о недопустимости произвола в Лапландии. Одновременно проводится курс на приобщение лопарей-язычников к православной вере, что имело существенное значение в закреплении территории их проживания за Русским государством. В 1526 г. Василий III поручил новгородскому архиепискому Макарию отправить на Крайний Север священнослужителей для совершения обряда православного крещения лопарей. В свою очередь, это становится поводом для развития на Кольском Севере русского монастырского землевладения, прежде всего, за счет создания местных монастырей (Кандалакшского, Печенгского и др.). Мероприятия Москвы были подкреплены русской колонизацией, достигшей в этот период Мурманского побережья. Позиции Русского государства в этих удаленных районах начинают институциализироваться в возникшей промысловой и торговой деятельности.

На втором этапе (1573-1583 гг.) московские власти проводят в отношении Лапландии более жесткую политику, что, по мнению диссертанта, было связано с развитием западной стратегии Москвы в Ливонской войне. Прежде всего, оформляется и провозглашается позиция российского центра о своих владельческих правах на Мурман (послания Ивана Грозного английской королеве Елизавете I и датскому королю Фредерику II). В 1573-1574 гг. московские власти проводят описание населения Кольского Севера, пытаясь обозначить рубеж российских владений на Мурмане по реке Паз. Активно развивается монастырское землевладение: центр практикует передачу земельных владений на Кольском Севере крупным и известным монастырям, находящимся за многие сотни километров отсюда (Троице-Сергиеву, Кирилло-Белозерскому). Рост русского влияния на территории общего округа вызвал сопротивление с датской стороны. После того, как с начала 1580-х гг. инструментом борьбы за лапландские земли Дания начинает рассматривать военную силу, лапландский вопрос превратился в серьезную международную проблему. Датская эскадра, контролировавшая в 1582 г. побережье Мурмана, награбила у заморских купцов всяких товаров на 50 тыс. рублей. Фредерик II вскоре приказывает своим даньщикам, посылаемым на Кольский Север, собирать дань уже не только с лопарей, но и «с русских, карел… монастырей, деревень и всех поданных Лапландии», предлагая, правда, воздержаться от применения насилия. В качестве мер противодействия правительство Ивана IV в 1582-1583 гг. вводит воеводское управление и строит острог в Коле.

После смерти Ивана Грозного, на третьем этапе (1584-1591 гг.), московское правительство, по-видимому, под влиянием неудачи в Ливонской войне, ослабляет свои позиции на Мурмане. Как следствие, были не только выведены все стрельцы из Колы, но и международный торг с Мурмана («места убогого») в 1585 г. был переведен в только что основанный город Архангельск. Ослаблению русских позиций содействовало и шведское нападение 1589 г. на различные населенные пункты Кольского Севера, в результате которого были разорены Кандалакша и Печенгский монастырь. Пользуясь изменением баланса сил, Дания в 1591 г. резко повысила размер собираемой дани с восточных лопарей.

На четвертом этапе (1591-1623 гг.) московское правительство вернуло утраченные позиции на Кольском Севере, благодаря чему успешно разрешило лапландскую проблему. Право на торговлю в Коле снова получили все купцы, при этом падение Колы как крупного торгового центра в виду бурного роста Архангельска становилось уже неизбежным. Но Кола укреплялась в административном отношении: сюда возвращались стрельцы и переводился разрушенный шведами в 1589 г. Печенгский монастырь.

Укоренение русских позиций на Кольском Севере делало бесперспективным дальнейшее соперничество Москвы и Дании. Ввиду того, что именно двоеданничество оказывалось главной причиной спорности территории, в 1602 г. волевыми усилиями Дании и Москвы оно было упразднено на большей части территории Лапландии. В 1612 г. Дания сумела на один год возобновить двоеданничество. Но затем оно пало вовсе. Жившие на Кольском Севере лопари становились подданными Московского государства. Тем самым, к 1613 г. Россия фактически обрела условную рубежную полосу, которая проходила по территории самых западных православных погостов – Нявдемскому и Пазрецкому (район реки Паз). Отныне эта полоса разделила территории сбора дани, территории подданства и владения. Однако до 1826 г. ни строгой демаркационной линии, ни тем более регулярной ее охраны на лапландском рубеже не существовало. В порубежных погостах (Нявдемском, Пазрецком, Печенгском и др.) лопари по-прежнему продолжали нести двойное бремя податей, выплачивая дань России и Дании и выполняя роль своего рода международного буферного механизма.

В 1621-1623 гг. датская эскадра занималась разбойными действиями у берегов Мурмана. Но все попытки Дании возобновить «лапландский спор» к успеху не привели. Подготовительная работа, эффективно проведенная Москвой, ко второй четверти ХVII в. обеспечила размежевание земли и закрепление восточной Лапландии за Русским государством, превращение Кольского Севера из фронтира в российскую окраину. После разрешения пограничного спора, с 1623 г. и до начала ХVIII в., стратегические связи между российским центром и Кольским Севером утратили стратегический характер.

Таким образом, превращение Кольского Севера в окраину Российского государства представляло собой не одномоментный акт, как это порой преподносится в историографии, а стало результатом длительного процесса.

В