Geum.ru

Жак лакан семинары

Вид материалаСеминар
Подобный материал:
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   ...   45

Я долго рылся в словарях, пытаясь узнать, что же это такое — дверь. У Литтре двери (porte) посвящено две страницы, и там есть все - от двери как отверстия до двери как более или менее подвижного затвора, от Блистательной Порты до двери, которую захлопывают перед носом или "надевают маской на нос" (если вы придете снова, маска будет вам готова, si vous revenez je vous en fais un masque sur le nez, - пишет Ренар). После чего, без какого-либо комментария, Литтре добавляет, что дверь должна быть либо открыта, либо закрыта. Все это, несмотря на обилие литературных реминисценций, меня не вполне удовлетворило, так как к народной мудрости я испытываю врожденное недоверие - она вбирает в себя множество вещей, но в форме всегда несколько путаной, так что отчасти именно поэтому психоанализ и существует. Дверь действительно должна быть либо открыта, либо закрыта. Но состояния эти не равнозначные.

Мы можем здесь довериться самому языку. Да, дверь открывается в сад, но нельзя сказать, что она закрывается в овчарню или в ограду. Я понимаю, что смешиваю здесь porta и fores, ворота, номы в такие детали входить не будем. Итак, продолжим наши размышления о двери.

Из моего упоминания овчарни и ограды можно было заключить, будто речь идет о пространстве внутреннем и наружном. Думаю, это ошибочно - мы живем в эпоху масштабов достаточно грандиозных, чтобы представить себе стену, опоясывающую весь земной шар, и если вы проделаете в ней дверь, где будет внутреннее пространство, а где наружное?

Открытая дверь не становится от этого щедрее. Говоря по-французски, окно выходит в поле (fenêtre donne sur la campagne), мы употребляем глагол donne, дает. Забавно, что когда мы употребляем тот же глагол в отношении двери, мы подразумеваем, как правило, что она закрыта, или даже заперта.

Дверь порою "высаживают", и это всегда поступок довольно решительный. От двери же, как и от ворот, чаще, чем от чего-либо другого, "дают поворот".

По обе стороны двери вполне могут стоять два человека, друг друга подстерегающие, в то время как с окном такой ситуации вообразить невозможно. В дверь иногда ломятся - даже в открытую. И это, разумеется, как говорил Альфонс Аллэ, жестоко и глупо. Войти через окно всегда считалось поступком несколько развязным, и уж во всяком случае сознательным, в то время как через дверь можно войти порою даже этого не заметив. Таким образом, дверь, в первом приближении, не несет той же функциональной нагрузки, что и окно.

Дверь, по самой природе своей, принадлежит символическому порядку, и, открываясь, она ведет в нечто такое, о чем мы точно не знаем, Символическое это или Реальное, но наверняка знаем, что это одно из двух. Между открытием двери и закрытием ее отношения асимметричны - если, открываясь, дверь регулирует доступ, то, закрываясь, она прерывает цепь. Дверь - это подлинный символ, символ по преимуществу, и крест, знаменуемый в нем пересечением прохода и преграды, всегда будет верным признаком того, что здесь где-то прошел человек.

Но лишь с тех пор, как появилась возможность свести эти две черты воедино, создать замкнутый контур, цепь, нечто такое, где в закрытом состоянии проход есть, а в открытом его нет, смогла наука о предположениях перейти к воплощению кибернетических идей на практике. Существованием машин, способных совершенно самостоятельно считать, складывать, суммировать, одним словом, совершать все те чудеса, которые человек до сих пор считал исключительной привилегией собственной мысли, обязаны мы фее электричества - ведь это она позволила нам установить контуры, которые замыкаются и размыкаются, прерываются и восстанавливаются с помощью тех "дверец", что придумала кибернетика.

Посмотрите внимательно, о чем идет речь - речь идет об отношении как таковом, о доступе и затворе. Как только дверца открывается, она затворяется. Не успела она затвориться, как она открывается. Вовсе не нужно, чтобы дверца была открыта или закрыта — нужно, чтобы она была открыта, а потом закрыта, а потом открыта, а потом снова закрыта. Благодаря электрическому контуру и замкнутой на себя индуктивной цепи, то есть тому, что называют в технике feed-back, достаточно дверце закрыться, как электромагнит немедленно возвратит ее снова в открытое состояние, в результате чего она вновь закроется и вновь откроется. Вы порождаете тем самым то, что называется колебаниями. Эти колебания и есть скандирование, деление на такты. Именно это скандирование, эти такты и являются той основой, в которую можно будет до бесконечности вписывать заданные серией комбинаций действия, которые детской забавой уже не будут.

Вот последовательность четырех позиций для одной дверцы: в двух первых она закрыта, в двух других—открыта.01

Для другой дверцы мы можем установить иной порядок: она будет открыта и закрыта попеременно.11Для третьей дверцы вы можете, по вашему желанию, установить правило, по которому она будет открываться и закрываться в зависимости от положения двух предыдущих дверец.

Формула 1


00:0

01:1

10:1

11:1

В данном случае, чтобы третья дверца была открыта, достаточно, чтобы была открыта по крайней мере одна из двух предыдущих.

Возможны и другие формулы. Вы можете, к примеру, сделать так, чтобы третья дверца открывалась лишь при условии, что открыты обе предыдущие.

Формула 2


00:0

01:0

10:0

1 1:1

А вот и третья формула, которая тоже небезынтересна:

Формула 3


00:0

01:1

10:1

11:0

Здесь третья дверца открыта лишь в том случае, если из предыдущих двух открыта только одна.

Что это все означает? Да что хотите. Формула 1 может, с точки зрения логики, именоваться объединением или конъюнкцией. Формула 2 тоже допускает логическую интерпретацию, и поскольку закон ее совпадает с законом математического умножения, ее и называют часто логическим умножением. Что касается формулы 3, то это сложение. Когда вы складываете две единицы, то в мире двоичной записи это дает 0, а единицы переходит в другой разряд.Как только мы получаем возможность воплощать эти нули и единицы, эти записи присутствия и отсутствия, в Реальное, в ритм, в последовательность тактов, в Реальном происходит нечто такое, что позволяет нам задаться вопросом - и умы выдающиеся, пусть недавно, этот вопрос уже начали себе задавать, - не оказалась ли в нашем распоряжении мыслящая машина.

Мы прекрасно знаем, конечно, что машина эта не думает. Это мы ее сделали, и думает она только то, что ей скажут. Но если не думает машина, то ясно, что проделывая мысленно ту или иную операцию, не думаем и мы сами. Ведь мы пользуемся для мышления точно теми же механизмами, что и машина.

Здесь важно усвоить, что цепочка возможных комбинаций встречи может изучаться как таковая, как строго сохраняющийся порядок, который ни от какой субъективности не зависит.

Благодаря кибернетике символ воплощается в аппарате — хотя и не совпадает с ним: аппарат является лишь его носителем. И воплощается он в этом аппарате способом в буквальном смысле транссубъективным.

Мне пришлось следовать путем, который вам, наверное, кратчайшим не показался. Но иметь его в виду вам нужно, если вы хотите понять то новое, что кибернетика нам дала, и в особенности — понятие сообщения.Понятие сообщения, которым пользуются в кибернетике, с тем, что именуем мы сообщением в повседневной жизни, ничего общего не имеет. Это последнее всегда имеет какой-то смысл. Сообщение же кибернетическое — это последовательность знаков. А последовательность знаков всегда сводится к последовательности нулей и единиц. Вот почему то, что именуется единицей информации, то есть то, что служит мерой действенности тех или иных знаков, всегда соотносится с тем первичным устройством, которое именуется клавиатурой и которое воплощает собой не что иное, как чередование, альтернативу.

Послание включено внутри системы символов в простейшую сеть, состоящую из комбинаций встреч на основе унифицированного такта, то есть единицы, которая этот такт и есть.Понятие информации, со своей стороны, ничуть не сложнее одной из табличек, которые я вам представлял.

00:0

01:0

10:0

11:1

Будем же исходить из этой таблички, прочесть которую можно следующим образом: для выигрыша два броска, или хода, должны иметь положительный результат. Это значит, что ожидание выигрыша равно для меня поначалу 1/4. Предположим, что я один бросок сделал. Если результат отрицательный, шансов у меня больше нет. Если он положительный, то у меня теперь один шанс из двух, 1/2. Это значит, что в ходе игры уровень моих шансов изменился в направлении возрастания.

Явления энергетические и природные всегда протекают в направлении выравнивания уровней. В то время как в мире сообщений и счисления вероятностей по мере роста информации разница уровней дифференцируется. Я не утверждаю, что она непременно увеличивается, потому что бывают случаи, когда она не увеличивается, но она, во всяком случае, не обязательно понижается и стремится, скорее, к увеличению.

Именно вокруг этого базового элемента и может организоваться все то, что именуем мы языком. Чтобы явился на свет язык нужны еще, правда, всякие маленькие штучки, вроде синтаксиса и орфографии. Но они даны нам с самого начала, ибо таблицы эти как раз и представляют собой такой синтаксис - именно поэтому и можем мы доверить машинам логические операции.

Другими словами, синтаксис предшествует в этой перспективе семантике. Кибернетика - это наука синтаксиса, именно она лучшее доказательство тому, что точные науки только и делают, что увязывают Реальное с синтаксисом.

Но тогда семантика, то есть все находящиеся в нашем распоряжении конкретные языки с их многозначностью, с их эмоциональным содержанием, с их человеческим смыслом - что они собой представляют? Не придется ли нам сказать, что семантика населена и обставлена человеческими желаниями?Совершенно ясно, что смысл (sens) привносим в вещи именно мы. По крайней мере, для большинства вещей это так. Но справедливо ли будет утверждать, что все, циркулирующее в машине, смысла лишено вовсе? Конечно, для любого смысла слова смысл это справедливо не будет, так как чтобы сообщение было сообщением, оно должно быть не просто последовательностью знаков, а последовательностью знаков так или иначе ориентированных. Чтобы оно функционировало в соответствии с синтаксисом, необходимо, чтобы машина эта работала осмысленно в смысле целенаправленно. И когда я говорю машина, вы прекрасно понимаете, что не просто о маленькой коробочке идет речь - ведь когда я пишу на листке бумаги, когда проделываю преобразования над нулями и единицами, продукция эта тоже всегда ориентирована, к чему-то направлена.

Поэтому суждение, согласно которому человеческое желание, и только оно одно, вводит внутрь первоначального языка какой-то смысл, не является вполне справедливым. Доказательством служит то, что машина не выдает нам абсолютно ничего, кроме того, что мы от нее ожидаем. То есть не столько то, что нас интересует, сколько то, что мы заранее предвидели. И останавливается она ровно в том месте, где мы заранее решили, что она должна остановиться и где будет считан с нее определенный результат.

Принципы этой системы заложены уже в игре. Как могла бы игра возникнуть и продолжаться, не опирайся она на понятие шанса, то есть на своего рода чистое ожидание, что уже само по себе есть некоторый смысл?

Вот он, символ в чистейшей свой форме. Но уже в этой форме может, однако, встретиться нечто большее, чем просто ошибки синтаксиса. Ошибки синтаксиса способны породить лишь ошибки, они всего-навсего случайности. А вот неправильное программирование дает результаты ложные. Уже на этом уровне, таким образом, затронуты оказываются истинное и ложное как таковые. Что значит это для нас, аналитиков? С чем имеем мы дело в лице человеческого субъекта, который к нам обращается?

Речь (discours) его нечиста. Нечиста в смысле просто ошибок синтаксиса? Конечно, нет. Весь психоанализ как раз на томпо справедливости и основан, что извлечение из речей человека чего-то ценного - это вовсе не вопрос логики. По ту сторону этих речей — имеющих, конечно, свой смысл — ищем мы их другой, в другом смысле этого слова смысл — смысл, заложенный в символической функции, которая посредством этих речей сказывается. Одновременно иной, новый смысл получает при этом и само слово символ.

Вот здесь-то и выясняется бесценный факт, который преподносит нам кибернетика: существует нечто такое, что из символической функции человеческой речи исключить нельзя, -это роль, которая принадлежит в ней Воображаемому.

Первоначальные символы, символы естественные, происходят из небольшого числа получающих преимущественное значение образов - образа человеческого тела, образов таких бросающихся в глаза объектов, как солнце, луна и некоторые другие. Именно это и сообщает человеческому языку его весомость, его энергию, его эмоциональную вибрацию. Гомогенно ли это Воображаемое Символическому? Нет. И сводить психоанализ к этим воображаемым темам, к приспособлению субъекта под избранный, привилегированный и получивший преимущественное значение объект, служащий мерилом того, что называют модным нынче термином "объектное отношение", значит полностью извращать его смысл.

Что кибернетика действительно позволяет оценить, так это радикальное отличие символического порядка от порядка воображаемого. Совсем недавно один кибернетик признавался мне в том, насколько трудным оказывается, что бы об этом ни говорили, перевод на язык кибернетики функций гештальта, то есть согласования так называемых "хороших форм". То, что является "хорошей формой" в живой природе, в Символическом становится "формой плохой".

Человек, как часто говорят, изобрел колесо. Колесо в природе не встречается, но у него "хорошая" форма, форма круга. Нет, однако, в природе колеса, которое регистрировало бы оборот за оборотом траекторию одной из точек своей окружности. В Воображаемом циклоиды не существует. Циклоида - это открытие, сделанное Символическим. Но в то время как открытие это кибернетическая машина сделать вполне способна, заставить еевоспроизвести в диалоге с другой машиной заданный тою круг оказалось задачей, выполнить которую можно лишь средствами крайне искусственными.

Вот что делает очевидным принципиальное различие между двумя планами - планом Символического и планом Воображаемого.

В Воображаемом существует некая косность, которая на наших глазах вмешивается в речь субъекта, ее запутывает, — именно из-за нее не отдаю я себе порою отчета в том, что, желая кому-то добра, я желаю ему зла, что любя его, люблю я на самом деле себя самого, а полагая, будто люблю себя самого, люблю в этот самый момент кого-то совсем другого. Рассеять эти обусловленные Воображаемым заблуждения, вернуть речи свойственный ей в качестве речи смысл - вот на что диалектическое применение анализа должно быть направлено.

При этом важно понять, существует ли Символическое как таковое вообще или оно представляет собой лишь возведенный во вторую степень фантазм воображаемых согласований. Именно здесь приходится сделать выбор между двумя возможными в психоанализе ориентациями.

Все возможные смыслы давно уже скопились в ходе исторических перипетий в балласте семантики. Значит ли это, что психоаналитик должен отслеживать тот смысл, который субъект, зная, что он проходит психоанализ и что психоанализ сформулировал определенные нормы, отныне своим речам придал? Должен ли он поощрять субъекта к тому, чтобы тот хорошо вел себя и, выйдя из стадий, где господствует образ того или иного отверстия, стал бы полноценной, со зрелыми инстинктами личностью? О чем, в конце концов, в анализе идет речь - о согласовании с фундаментальными образами, об исправлении, о нормализации в терминах Воображаемого или же о высвобождении смысла речи, того универсального дискурса, в который субъект заранее вовлечен? Вот где лежит расхождение между двумя школами.

Этим смысловым чутьем, чутьем смысла (sens du sens) Фрейд обладал в высочайшей степени. Именно поэтому некоторые из его работ, Три ларца, например, читаются так, словно написаны они прорицателем, ведомым тем смысловым чутьем, что сроднипоэтическому вдохновению. Речь идет о том, должен ли анализ и дальше двигаться во фрейдовском направлении, - в поисках не чего-то неизреченного, а именно смысла?

Что это слово, смысл, означает? А означает оно, что человеческое существо не является над этим первоначальным, исконным языком полновластным господином. Оно заброшено в него, вовлечено, затянуто в его зубчатый механизм.

Как это началось, мы не знаем. Нам говорят, например, что количественные числительные появились в языках раньше порядковых. На первый взгляд, это странно. Казалось бы, человек должен вступать в мир числа порядковым путем, через танец, через гражданские и религиозные ритуалы, через порядок старшинства, организацию космоса, то есть через все то, что связано с порядком и иерархией. Однако ж нет, лингвисты уверяют, что количественное число появилось первым.

Перед нами удивительный парадокс! Человек здесь не распоряжается. Существует нечто такое, во что он включается и что определяет все своими комбинациями заранее. Переход человека от природного порядка к порядку культурному повинуется тем же математическим комбинациям, что служат нам для классификации и объяснения. Клод Леви-Стросс называет их элементарными структурами родства. Но в каждом первобытном человеке нельзя предположить Паскаля. В операции над числами, в отличный от воображаемых представлений исконный символизм человек включен всем своим существом. Есть в человеке что-то такое, что именно в этом регистре должно получить признание. Но то, что должно получить признание, — оно, как учит нас Фрейд, не выражено, а вытеснено.

Если в машине какая-то операция не происходит вовремя, то операция эта просто-напросто сама собой отпадает и ни на что в дальнейшем не претендует. Иное дело у человека - все его такты живые, и то, что вовремя не является, остается зависшим в неопределенности. Именно в этом и состоит вытеснение.

Конечно, если что-то никак не выражено, оно просто не существует. Но вытесненное всегда здесь, налицо, оно требует бытия, настаивает на нем. По сути своей связь человека с символическим порядком - это та самая связь, на которой сам символический порядок как раз и утверждается, это связь небытия с бытием.То, что настаивает на получении удовлетворения, может быть удовлетворено лишь признанием. Конечная цель символического процесса состоит в том, чтобы небытие явилось в бытие, чтобы оно стало, потому что сказалось.

22 июня 1955 года.

XXIV. A, m, a, S

Verbum u dabar.

Машина и интуиция.

Схема аналитического пользования.

Либидинальное и Символическое.

В ходе нашей предпоследней встречи я с переменным успехом задавал вам вопросы, и заседание это произвело на тех, кто принимал в нем участие, впечатления самые разноречивые. Для меня это было способом настроить свой инструмент на то, что мне предстояло впоследствии сказать вам на своей посвященной психоанализу и кибернетике лекции. Я надеюсь, что и для вас встреча эта прошла не без пользы.В прошлый раз на этом моменте не задерживаясь, так как, судя по обстановке, это лишь усилило бы чувство всеобщего замешательства, я все же запомнил Ваше выступление по поводу еврейского языка. Что Вы хотели сказать, когда утверждали, что слово verbum в первом стихе Евангелия от Иоанна является переводом еврейского dabar? На что Вы при этом опираетесь?

Не подумайте, что это ловушка. Я вновь обдумал это всего час назад и подкован в этом вопросе не больше, а даже, наверняка, меньше Вас.

Г-н X: — Что ж, во-первых, я должен сказать, что существует факт, который априори заставляет нас думать именно так.

Лакан: - Из того обстоятельства, что Св. Иоанн писал по-гречески, вовсе не следует, что он обязательно думал по-гречески и что логос его был, к примеру, логосом вавилонским. Вы утверждаете, что он имел ввиду еврейское dabar. Объясните мне, почему? Ведь это не единственный способ выразить по-еврейски то, что словом dabar подразумевается.Г-н X: - Не вдаваясь в детали, укажу лишь на то, что у Иоанна не находят следов ни одной действительно платоновской концепции. Это факт, и я мог бы его доказать. Что интересно, это то, что в принципе logos...

Лакан: - Кто Вам говорит о платоновских концепциях? Я остановился на этом verbum, чтобы указать на близость его в данном случае тому латинскому словоупотреблению, о котором ясно свидетельствует нам использование этого слова в трактате De Signifiatione Блаженного Августина — том самом, который мы в прошлом году комментировали. Теперь, прослушав последнюю мою лекцию, Вы должны были лучше почувствовать все импликации, которые это слово может нести. Я высказал предположение, что verbum, возможно, всякой речи и даже fiat книги Бытия, предшествовал — предшествовал в качестве своего рода предваряющей verbum и fiat аксиоматики. А Вы возразили мне на это, что в начале был еврейский dabar.

Г-н X: - Дело в том, что Вы сказали: в начале был язык На что Леклер возразил Вам: нет, не язык, а речь. И я с его мнением согласился.

Лакан: - Существует два вопроса. Во-первых, почему за логосом Св. Иоанна скрывается dabar. И во-вторых, действительно ли dabar означает именно речь, а не что-нибудь другое. Ответьте на оба вопроса. Итак, почему именно dabar?

Г-н X: - По двум причинам. Во-первых, совершенно ясно, что это скрытая цитата из книги Бытия.

Лакан: - В начале Бытия, в третьем стихе, стоит fiat lux, собственно - va'omer. Вовсе не dabar, a va'omer. Это нечто даже прямо противоположное.

Г-н X: - Да нет же! Совсем не противоположное! Лакан: - Объясните мне, в чем.

Г-н X: — Существует раввиническая традиция, которая этот третий стих Бытия субстантивировала, сделала из него некую сущность, выступающую в роли посредника между Творцом и тварью. Сущность эта и есть Речь, по аналогии с другой, именуемой Премудростью. Но что совершенно бесспорно, так это то, что во всей библейской традиции начистоотсутствует концепция ratio, то есть логоса в греческом смысле. Именно это показал Бультман, который очень глубоко этот вопрос проанализировал. Концепции вселенной в библейской традиции не существует. В ней начисто отсутствует представление о неизменном, раз и навсегда определенном законе, который связывал бы все воедино, - а ведь это и есть смысл греческого логоса, рациональности мира — мира, который рассматривается как целое, в котором все взаимосвязано, все совершается по законам логики. Для евреев есть совокупность вещей, небо и земля, и тому подобное. Но они никогда не мыслят в концепциях статических, эссенциалистских.