Geum.ru

Жак лакан семинары

Вид материалаСеминар
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   45

В этом, кстати, состоит одно из отличий платоновской теории от теории Фрейда. Теория Платона — это теория припоминания. Все, что мы воспринимаем, все, что мы узнаем, должно было быть здесь, налицо, уже от века. Почему? Однажды у меня был уже случай продемонстрировать вам взаимосвязанность этой теории с основополагающей мифологемой диады — Платон не мог представить себе воплощение идей иначе, нежели в череде бесконечных отражений. В себе существующий образ есть, в свою очередь, лишь отображение в себе существующей идеи, представляя собой, следовательно, лишь образ другого образа. Существует лишь припоминание; как говорили мы вчера вечером, даже вагина с зубами не что иное, как образ среди многих других.

Зато когда мы говорим о символическом порядке, здесь налицо абсолютное начало, налицо творение. Вот почему in principio erat verbum звучит так двусмысленно. Не случайно по-гречески это называлось логосом. И потому у истоков этого понятия рассматривать его можно и в той перспективе неопределенной однородности, с которой сталкиваемся мы всякий раз, когда оказываемся в области Воображаемого.

Достаточно подумать о себе - и я вечен. С того момента, как я о себе подумал, никакое разрушение этого себя уже невозможно. Но стоит мне сказать: я, как не просто становится возможным разрушение, а наоборот, каждое мгновение происходит творение. Оно, разумеется, не абсолютно, но если будущее для нас возможно, то лишь потому, что эта возможность творения у нас есть. И если будущее это не является, в свою очередь, чисто воображаемым, то лишь потому, что я наше опирается на весь дискурс, ему предшествовавший. Если Цезарь, переходя Рубикон, не был смешон, то лишь потому, что за ним стояло все его прошлое — его супружеская измена, его средиземноморская политика, его кампании против Помпея. Только благодаря всему этому и мог он совершить нечто такое, что имело значение чисто символическое -ведь Рубикон был не шире, чем расстояние между моими расставленными ногами. Этот символический акт влечет за собой целую череду символических последствий. Именно это и приводит к тому, что в символическом регистре, поскольку он человеком себе усвоен, первенство принадлежит будущему творения.

Все является функцией прошлого, в котором нам нельзя не признать последовательность предшествовавших актов творения. Но даже если мы их в нем признать не желаем, прошлое это, в виде маленьких ноликов и маленьких единичек, пребывает от века с нами.

Я не собирался заявлять вам, будто верю, что в начале был именно язык, - лично мне о началах ничего не известно. Я лишь хотел, воспользовавшись этим двусмысленным термином, поставить под вопрос то, с чем Вы в какой-то момент все согласились, — что маленькие нолики и единички образуют мир, законы которого незыблемы, то есть что числа были от века первыми.

Остановимся пока на этом - день был сегодня нелегкий.

15 июня 1955 года.

XXIII. ПСИХОАНАЛИЗ И КИБЕРНЕТИКА, ИЛИ О ПРИРОДЕ ЯЗЫКА. Лекция

Господин профессор, дамы и господа.

Обращаясь к вам, я хотел бы особо просить тех, кто является постоянным посетителем моего семинара по пятницам, засвидетельствовать вместе со мной признательность по отношению к тому, кого я здесь приветствовал первым, г-ну Жану Делоне, учредителю этой серии лекций, который оказал нам честь своим присутствием на сегодняшнем заседании.

От себя лично я хотел бы поблагодарить его также за то, что он предоставил семинару, который я веду вот уже два года, возможность проходить в этих стенах, где речь моя вторит речи

его собственной.

Сегодня я буду говорить с вами о психоанализе и кибернетике. Учитывая необходимость сближения психоанализа с различными гуманитарными науками, я счел этот предмет достойным внимания.

Сразу хочу сказать, что не собираюсь говорить здесь ни о различных, более или менее сенсационных достижениях кибернетики, ни о кибернетических машинах, больших и маленьких. Я не буду ни называть эти машины по именам, ни рассказывать о чудесах, на которые они способны. К чему нам сейчас все

это?

Однако из самого факта, что психоанализ и кибернетика, эти две техники, два поприща науки и мышления, оказались друг другу относительно современны, мне показалось возможным сделать кое-какие выводы. Не ждите от меня ничего, что могло бы претендовать на характер вполне исчерпывающий. Речь пойдет лишь о том, чтобы наметить ось, которая бы прояснила бы в какой-то степени значение того и другого. Осью этой является не что иное, как язык. Именно на некоторые черты языка я и хотел бы, пусть мельком, обратить ваше внимание.l

Вопрос, который послужит для нас исходным, возник на нашем семинаре, когда мы по ходу дела заинтересовались тем, как может выглядеть азартная игра, где партнером выступает машина.

В качестве азартной игры мы выбрали игру в чет и нечет. Может показаться удивительным, что подобные предметы интересуют участников психоаналитического семинара. Говорили мы несколько раз и о Ньютоне. Такие вещи — я уверяю вас — случайно не происходят. Именно благодаря тому, что на семинаре нашем говорят об игре в чет и нечет и о Ньютоне тоже, есть у техники психоанализа некоторые шансы не встать на путь деградации и не сделать ее жертвой других.

Игра в чет и нечет призвана была напомнить нам, аналитикам, что ничего не происходит случайно, обнаружив одновременно нечто такое, что на первый взгляд граничит со случаем в самом чистейшем виде.

Результат оказался удивительным. Среди психоаналитиков мысль о том, что я, мол, как кто-то сказал мне, хотел бы упразднить случай, была встречена с подлинным негодованием. На самом деле человек, который мне об этом сказал, стоит по своим убеждениям на позициях строгого детерминизма. Именно это, тем не менее, его пугало. И он был прав - между существованием случая и основаниями детерминизма, действительно, имеется тесная связь.

Давайте поразмышляем немного, что же такое случай. Что хотим мы сказать, когда утверждаем, что то или иное событие происходит случайно? А хотим мы сказать одно из двух - либо, что отсутствовало намерение, либо что налицо был закон. А это две вещи порой очень разные.

Само понятие детерминизма предполагает, что закон действует ненамеренно. Вот почему возникновение того, что складывается в Реальном и функционирует сообразно закону, детерминизм всегда стремится вывести из чего-то первоначально недифференцированного — случая, понятого как отсутствие намерения. Да, ничто без причины не совершается, говорит нам детерминизм, но причина эта непроизвольна.

Наши показательные игровые эксперименты могли внушить моему собеседнику (вопросы эти, Бог свидетель, оказываютсяочень скользкими) опасение, что я пытаюсь ввести детерминизм в игру орел или решка, которая, более или менее интуитивно, отождествлялась в его сознании с игрой в чет и нечет. Если детерминизм прослеживается даже в игре в орла или решку, куда это нас приведет? Никакой подлинный детерминизм не будет возможен.

Вопрос этот влечет за собой другой: что же тогда представляет собой детерминизм, который мы, аналитики, считаем лежащим в основе нашей собственной техники? Ведь мы пытаемся добиться от пациента того, чтобы он ненамеренно выдал нам свои, как мы говорим, мысли — другими словами, чтобы в речах и рассуждениях своих он без всякого намерения со своей стороны как можно ближе подошел к случаю. Именно на такой вот субъект анализа и может кибернетика пролить, как мне представляется, некоторый свет.

Границы кибернетики исключительно неопределенны. Чтобы составить о ней представление как о целом, нам придется пробежать взглядом самые различные и разрозненные сферы рационализации — от политики и теории игр до теорий коммуникации и некоторых определений понятия информации.

Считается, что толчком к созданию кибернетики послужили инженерные проекты, связанные с экономной передачей информации по проводникам, с задачей свести форму, в которой сообщение передается, к простейшим и существенным ее элементам. С подобно точки зрения науке этой можно дать от силы десяток лет. Сам термин принадлежит выдающемуся инженеру Норберту Винеру. На мой взгляд, однако, подобное понятия кибернетики слишком узко, а истоки ее следует искать в прошлом более отдаленном.

Чтобы лучше понять, о чем в кибернетике идет речь, необходимо увидеть связь ее происхождения со жгуче актуальной для нас темой значения случайности. Прошлое кибернетики как раз и состоит, по сути своей, в рациональном оформлении того, что мы назовем, в противоположность точным наукам, науками, построенными на предположении.

Науки, построенные на предположении, - вот, мне кажется, то имя, которое следует присвоить отныне определенной группе наук, именуемых обыкновенно науками гуманитарными. Нето чтобы этот последний термин им решительно не соответствовал - ведь предметом их, действительно, в результате стечения обстоятельств, оказались человеческие поступки - просто он, на мой взгляд, настолько неясен, настолько размыт всякого рода смутными отголосками псевдо-сакральных, уподобляющихся посвятительным ритуалам дисциплин, что это не может не привести к ослаблению их, к снижению их научного статуса. Определив их строже и точнее как науки, построенные на предположении, мы только выиграем.

Поместив кибернетику в этот контекст, мы без труда обнаружим его предшественников, например, в Кондорсе с его теорией голосов и коалиций или, как он выражается, партий, а еще раньше в Паскале, который и является ее отцом, у которого берет она свое подлинное начало.

Начну я, однако, с рассмотрения основополагающих понятий другой сферы наук, так называемых наук точных, начало нынешнего расцвета которых восходит к эпохе лишь немногим более ранней, нежели возникновение наук, построенных на предположении. Первые несколько затмили собой вторые, отодвинули их в тень, хотя на самом деле обе эти группы друг от друга неотделимы.Каково определение точных наук? Можно ли сказать, что они, в отличие от наук, построенных на предположении, имеют своим предметом Реальное? Но тогда что такое Реальное?

Я не думаю, что мнения людей в этом отношении сильно расходились, - не думаю, вопреки всему тому, в чем старается убедить нас та психологизирующая генеалогия человеческой мысли, которая представляет себе первых людей грезившими наяву и утверждает, что желания детей принимают у них обыкновено характер галлюцинации. Удивительные представления, всем наблюдениям настолько противоречащие, что их нельзя охарактеризовать иначе как миф - миф, над происхождением которого следовало бы поразмыслить.

Смысл, который человек испокон веку придавал слову Реальное, следующий: это нечто такое, что вы всегда находите на одном и том же месте — независимо от того, были ли вы там раньше, или же вас там не было. Может быть, оно, это Реальное, чуть-чуть и подвинулось, но если оно подвинулось, его ищут в другом месте, стараясь понять, что его потревожило, и уверяя себя, что ему порою случалось двигаться и по собственной инициативе. В любом случае, оно всегда на своем месте, там ли мы или нас там нет. Наши собственные перемещения не имеют в принципе, за редким исключением, никакого сколь-нибудь действенного влияния на перемену места с его стороны.

Точные науки стоят, разумеется, с этой функцией Реального в самой прямой связи. Значит ли это, что в период, их развитию предшествовавший, в понимании этой функции человеку было отказано, что он слепо верил в то пресловутое всемогущество мысли, которое с пресловутой архаической стадией анимизма неизменно связывается? Дело не в том, что человек жил некогда в антропоморфном мире, от которого ожидал человеческих по характеру своему ответов. На мой взгляд, подобное представление совершенно наивно и понятие детства человечества ничему историческому не соответствуют. Человек не дожидался возникновения точных наук, чтобы считать, как и мы, что Реальное—это то, что всегда можно найти на одном и том же определенном месте. Так, в определенный час ночи та или иная звезда всегда находится над определенным меридианом и туда вновь вернется - она всегда там, всегда та же. Я не случайно привожу в пример небесный ориентир прежде ориентира земного - ведь карты звездного неба появились прежде карт географических.

Человек думал, то существуют места, которые сохраняются неизменными, но он верил также, что сохранность эта обеспечивается в какой-то мере и действиями его собственными. Долгое время люди придерживались того убеждения, что их ритуалы и церемонии - прокладка императором первой весенней борозды, гарантирующие плодородие весенние танцы, - его упорядоченные и значимые действия — действия в подлинном смысле этого слова, то есть речевые, словесные, - необходимы для удержания вещей на их привычных местах. Они не думали, конечно, будто Реальное исчезнет, если они не примут в поддержании порядка вещей своего участия, они боялись, что оно окажется потревожено. Они не претендовали на роль законодателей, но считали себя необходимыми, чтобы обеспечивать закону его постоянство. Оговорка очень важная, ибо сохраняет за существованием Реального строгую безусловность.

Решающий шаг был сделан, когда человек заметил, что его ритуалы, танцы и заклинания абсолютно ничего в ходе вещей не меняли. Прав он был или нет? Этого мы не знаем. Ясно одно: в наши дни мы этого первоначального убеждения больше не разделяем. Именно это и открыло для нас перспективу точных наук.

С того момента, когда человек приходит к убеждению, что великие часы природы ходят сами и продолжают показывать час даже когда нас тут нет, рождается новый, научный порядок. Научный порядок определяется тем, что из служителя природы человек становится ее прислужником. Он не может ею править, ей одновременно не повинуясь. Раб, он пытается ставить господина в зависимость от себя, прислуживая ему на совесть.

Он знает, что на свидание, которое он природе назначил, она придет вовремя. Но что, собственно, эта пунктуальность собой представляет? Это не что иное, как встреча в природе двух разных времен.

Существуют огромные часы - наша солнечная система, те естественные часы, которые людям надлежало расшифровать, что и стало одним из решающих шагов в создании точной науки. Но у человека должны быть еще и свои часы, механические. Кто из них точнее, кто пунктуальнее - природа или же человек?

Далеко не очевидно, что природа является на любое свидание. Можно, конечно, договориться считать естественным именно то, что время свидания соблюдает. Когда Вольтер сказал по поводу естественной истории Бюффона, что она вовсе не так уж естественна, как раз что-то в этом роде он и имел в виду. Это вопрос лишь определения: Моя нареченная приходит на свидания всегда, потому что когда она на них не приходит, я ее больше своей нареченной не называю. Может быть, это человеку свойственна точность? Где же искать источник точности, как не в согласовании одних часов с другими?

Обратите внимание на тот факт, что часы, точные часы, существуют лишь с того времени, как Гюйгенсу удалось в 1659 г. изготовить первый абсолютно изохронный маятник. Событие это положило начало тому, по выражению Александра Койре,универсуму точности, без которого никакие действительно точные науки не были бы возможны.

Но где же она, эта точность? В основе ее лежит нечто такое, что мы в этот маятник и в эти часы ввели, некий заимствованный у некоторого естественного времени фактор - фактор g. Он знаком вам — это ускорение под действием гравитационного поля, то есть, по сути дела, выражение связи между пространством и временем. Выведен он с помощью определенного, говоря словами Галилея, ментального опыта и представляет собой не что иное, как гипотезу, воплощенную в инструменте. А если инструмент сделан для подтверждения гипотезы, проделывать опыт, который им подтверждался бы, нужды нет, ибо самим фактом работы инструмента гипотеза уже оказывается подтвержденной.

Но инструмент этот требуется еще и настроить на определенную единицу времени. А единица времени всегда заимствуется, всегда отсылает нас к Реальному, то есть к тому факту, что оно всегда возвращается где-то на одно и то же самое место. Единицей времени служит для нас звездный день. Если вы спросите физика - г-на Бореля, например, - он подтвердит вам, что если бы во вращении Земли, которым определяется продолжительность нашего звездного дня, обнаружилось бы незаметное, но по истечении некоторого времени вполне поддающееся оценке замедление, мы были бы абсолютно неспособны в настоящее время дать себе в этом отчет, так как временные деления, которые мы используем, именно исходя из этого звездного дня и реализуются, не позволяя нам, таким образом, контролировать его продолжительность.

Замечанием этим я хотел обратить ваше внимание на то, что если пространство измеряют с помощью эталона твердого тела, то время измеряют временем же, а это совсем другое дело.

Совершенно неудивительно в этих условиях, что определенная часть нашей точной науки может быть подытожена очень небольшим количеством символов. Именно к этому и ведет наше требование, чтобы все было выражено в терминах материи и движения, то есть материи и времени, так как движение-то, как нечто заложенное в самом Реальном, мы как раз и научились из наших расчетов путем сокращения исключать.В конечном счете, маленькая символическая игра, к которой системы Ньютона и Эйнштейна сводятся, имеет к Реальному весьма слабое отношение. Наука, сводящая Реальное к нескольким маленьким буковкам, к небольшому набору формул, покажется, безусловно, нашим отдаленным потомкам блестящим предприятием, хотя не исключено, что блеску в ней к тому времени поубавится, ибо выводы ее окажутся несколько скороспелыми.

Усмотрев, таким образом, основание точности точных наук, каковым является инструмент, не пора ли нам задаться и другим вопросом - что это, собственно, за места? Другими словами, давайте займемся местами, рассматривая их как пустые.

Именно в связи с постановкой этого вопроса и возникло, в качестве коррелята к рождению точных наук, то исчисление, которое было, скорее, неверно, нежели правильно понято и которое получило название исчисления вероятностей. В научной форме оно впервые явилось на свет в 1654 г. в трактате Паскаля, посвященном арифметическому треугольнику, где оно выступает как расчет не случая, а шансов, возможности встречи как таковой.

Своей первой машиной, представляющей собой арифметический треугольник, Паскаль предложил вниманию ученого мира способ, позволяющий немедленно определить, на что может игрок надеяться в тот или иной конкретный момент, когда прерывается последовательность составляющих партию ходов. Последовательность ходов есть простейшая форма, в которой может выступить идея встречи. Пока условленное число ходов не исчерпано, кое-что оценке поддается - это возможность встречи как таковой. Речь идет о месте и о том, что на это место является или же не является, о чем-то таком, следовательно, что строго эквивалентно собственному небытию. Наука о том, что находится на том же месте, сменяется наукой о комбинации мест как таковых. Все это происходит в определенным образом упорядоченном регистре, предполагающем, разумеется, понятие хода, то есть деления на такты.

Все то, что было до сих пор наукой о числах, становится наукой комбинаторной. Продвижение, более или менее наощупь и наугад, в мире символов организуется вокруг соотношения отсутствия и присутствия. Поиск же законов присутствия и отсутствия как раз иведет постепенно к установлению того бинарного порядка, плодом которого становится то, что называем мы кибернетикой.

И вот теперь, подойдя к границам того самобытного, что вошло в наш мир в форме кибернетики, я связываю ее с человеческим ожиданием. Если наука о комбинациях разбитой на такты встречи вошла в поле человеческого ожидания, то это значит, что она глубоко затрагивает какие-то человеческие интересы. Не случайно истоки ее лежат в опыте азартных игр. Не случайно затрагивает теория игр все функции нашей экономической жизни, теорию коалиций, теорию монополий, теорию войны -да, даже войны, если рассматривать ее в отвлечении от всего реального, в ее чисто игровых истоках. Не случайно одно и то же слово объединяет все эти столь различные меж собою области с азартными играми. Так вот, в первых играх, о которых я веду речь, дело идет об отношениях межсубъектной координации. Разве не ищет человек, разве не взыскует он в азартных играх — а также в расчетах, которые он им посвящает, - чего-то такого, что, как сама эта семантическая омофония о том свидетельствует, обязательно должно быть с межсубъектными отношениями как-то связано, хотя и создается впечатление, будто таковые из азартных игр полностью исключены. Мы вплотную подошли здесь к центральному вопросу, послужившему для меня отправным пунктом, — что представляет собой та случайность бессознательного, которая стоит у каждого из нас за спиной?

Да, в азартной игре человек испытывает свои шансы, но он и читает в ней свою судьбу. У него создается впечатление, что ему открывается в ней нечто связанное с ним самим, — впечатление тем более сильное, что больше перед ним никого нет:

Я уже говорил вам, что все линии развития теории сходятся к бинарному символу, к тому факту, что, пользуясь символами нуля и единицы, можно записать что угодно. Что же еще необходимо для появления в мире того, что называем мы кибернетикой?

А необходимо, чтобы функционировало это в Реальном и от любой субъективности вполне независимо. Необходимо, чтобы наука пустых мест, встреч как таковых, осуществляла свои подсчеты и комбинации самостоятельно, сама по себе.

Что для этого нужно? Нужно найти в Реальном что-то такое, что могло бы этому послужить опорой. Связать игру символов сРеальным человек пытался всегда. Он делал надписи на стенах, он даже придумал историю, где надписи Мене, Текел, Фарес -появлялись на стене сами, он помечал цифрами положение солнечной тени от часа к часу. Но в конечном итоге символы всегда оставались на том месте, которое было предназначено им при их появлении. Они были с реальным так плотно склеены, что их можно было принять за вехи, помогающие в нем ориентироваться.

Новое заключалось в том, что им позволили летать на своих собственных крыльях. А сделать это удалось с помощью простого, обычного, находящегося у вас под рукой приспособления, и вам достаточно нажать этой рукой на ручку, чтобы пустить его в ход. Приспособление это - дверь.Дверь, если подумать, вовсе не является чем-то вполне реальным. Стоит вам за таковое ее принять, и с вами будут происходить странные недоразумения. Так, если, понаблюдав за дверью, вы придете к выводу, что она создает сквозняки, то, направляясь в пустыню, вы прихватите ее с собой для прохлады.