Geum.ru

Ми в последние 2,5 тысячелетия, продолжает вести себя в начале новой эпохи так, будто она до сих пор остаётся на планете одна, без сопоставимых с нею соперников

Вид материалаДокументы

Содержание


Новое качество культуры
Шансы россии
Подобный материал:
1   2   3
НОВОЕ КАЧЕСТВО КУЛЬТУРЫ


Экономика знаний бросает миру свои вызовы. Главными в ней полагают прагматические знания. Но тогда само понятие имеет исключительно академическую ценность. Ибо, так понятая, любая экономика есть экономика знаний. Начиная с «человека» умелого», жившего 2 млн. лет назад, и который, как считает современная биология, вообще не имеет к нам, кроманьонцам, никакого отношения. На самом деле, формула «экономика знаний» действительно описывает принципиально новый этап развития человечества как раз и только потому, что основополагающими в экономике знаний являются фундаментальные знания и культурные традиции.

Технологии не могут рождаться иначе, как на базе фундаментальных открытий, которые в момент своего совершения не имеют никакой практической ценности. Нобелевские премии вручают за достижения, которым, когда они были сделаны, никто не мог хотя бы представить какого-либо прикладного применения. Основополагающие прорывы совершаются в экономике знаний на стыке информационных технологий с фундаментальными знаниями. Залог успеха в экономике знаний не прикладные навыки индивида, а фундаментальные качества традиционной культуры.

Если конкурентное преимущество в экономике знаний у нынешних мировых экономических лидеров – время, т.е. быстрота смены технологических циклов, базирующаяся на культуре времени и скорости, то у России – культура фундаментальных научных исследований и универсального образования. Непрерывное образование в экономике знаний нужно тогда, когда университет ничем не отличается от техникума. Когда же в университете дают действительно высшее, то есть широкое, образование, специалисту в дальнейшем часто вполне достаточно самообразования. Американские университеты дают, в основном, прикладное образование, русские – фундаментальное. Мы оптимально и взаимовыгодно дополняем друг друга. Целесообразно создать специальную программу, аналогичную американской программе обменов, для более широкого привлечения студентов из США для обучения в русских ВУЗах с целью развития у них дальнозоркости, а самим чаще ездить в Америку за прагматизмом.

Экономика знаний трансформирует содержание самого понятия «человеческий капитал». Ранее он подразумевал наличие у человека, прежде всего, прагматично-адаптивных качеств. Соответственно, и основной упор в воспитании и образовании делался на Западе в последние десятилетия на их укоренение и развитие. По инерции и от высшего образования там продолжают требовать углубления прикладного направления.

Однако, следуя по этому пути, западные университеты всё более утрачивают базу создания новых технологий экономики знаний – фундаментальную науку. США балансируют лишь за счёт «импорта мозгов», всё больше из Азии и России, в то время как Европа вынуждена вступать в кооперацию с Россией, Японией, Индией, Кореей и Китаем. В самом же ЕС наибольших успехов в экономике знаний добились страны, сохранившие у себя универсальное, в старом европейском понимании слова, образование – Финляндия, Эстония и Венгрия, не спешащие делать его более «прагматичным». ФРГ хочет отказаться от американской модели обучения и заимствовать финскую, доказавшую наибольшую инновационную продуктивность.

Парадокс тут заключается в том, что Финляндия и Эстония получили свою систему образования от Российской империи и СССР. А широта русского образовательного стандарта воспроизводит немецкую норму позапрошлого века. В Венгрию же она попала оттуда же через Австрию и не прошла, в отличие от ФРГ, реформирования по американскому образцу, благодаря нахождению страны в советском лагере. Выходит, немцы стремятся вернуться к своим же достижениям, да уже не имеют для этого собственного ресурса. Что касается России, то уровень фундаментальности нашего образования пока превышает все три вышеназванные страны.

Форварды экономики знаний борются за время: быстрота смены технологических циклов – одно из главных конкурентных преимуществ в экономике знаний. Но само сокращение ней жизненного цикла продукции парадоксально загоняет общество потребления, хотя и по иной причине, но в тот же тупик, что и директивная экономика «социализма»: быстрое моральное устаревание продукции снижает у её производителя заинтересованность в её высоком качестве. Ответ, как разрешить эту дилемму, не найден.

Если сводить знания в экономике знаний только к прикладным умениям, то само понятие «экономика знаний» теряет смысл за пределами удобства изложения в учебном процессе. «Прагматическая» точка зрения на него не сообщает ничего нового: коли эффективными знаниями считать исключительно прикладные навыки, то всякая экономика, начиная даже не с «неолитической революции» (не говоря уже о ремесленном производстве и т.д.), а намного ранее, есть экономика знаний, поскольку построена на навыках, в базе которых лежат знания, основанные на эмпирических наблюдениях. Недаром всю историю человечества мастер передаёт «секреты» профессии своим ученикам. Тогда современная «экономика знаний» отличается от всех прочих её этапов не принципиально, ибо технологический уровень рос с началом изготовления и совершенствования каменных орудий всегда, но лишь количественно (числом новых решений). Что делает сам термин приемлемым разве что в сугубо академической классификации.

Более того, уже австралопитек, додумавшийся два миллиона лет назад (есть датировки, удревняющие его до 5,5 млн. лет, но я придерживаюсь консервативной точки зрения) превратить чоппер (гальку с острым краем, полученным от скола с одной стороны камня) в полноценный отщеп (то же самое, но со сколами с двух сторон каменного сырья), применил не только практические умения, но и навыки абстрактного мышления. Речь же идёт даже не о питекантропе, который на порядок моложе австралопитека, а о существе, кое (впрочем, как и питекантроп и синантроп и неандерталец), в соответствии с мнениями многих палеобиологов и антропологов, вовсе и не является прародителем современного человека (кроманьонца), будучи представителем гоминид, вытесненных человеком. Так узкий подход к знаниям заводит концепцию «экономики знаний» в никуда.

Против чрезмерной ориентации на практицизм и специализацию знаний в ущерб их комплексности и «непрактичности» свидетельствуют не одни гуманитарные последствия завышенных в нарушение системного подхода к жизни надежд на всемогущество технологических решений насущных проблем человека, впервые поставившие его на грань полного самоуничтожения именно в ХХ веке. Ведущими силами прогресса и экономическими стимулами и, вместе с тем, их главными ограничителями в наступившем столетии наука, культура и образование становятся не в узко специализированном и техническом (услуги, овеществлённый результат и т.п.), а как раз в самом широком гуманистическом их понимании.

Такой результат имеет свою историю и в Европе, и в Азии. Философский концепт человеческого Разума, возведённый лучшими умами эпохи Просвещения в Культ, стал началом как периода замечательных утилитарных открытий, так и, из-за однобокого крена в сторону рационализма, механистического восприятия человека и общества. Попытки навязать живому организму инженерные модели, формально заимствованные из мира машин, у одних привели к коммунистическому эксперименту, у других – к превращению человека в один из продуктов (и товаров) экономики потребления. И то, и другое имеет своим следствием демографический спад. В одном случае он вызван чрезмерной унификацией, нарушающей универсальный закон необходимого многообразия, согласно которому применительно к биосфере живое не воспроизводится в отсутствие избыточного полиморфизма. В другом – превращением человека из личности в функцию, что вступает с западным индивидуализмом в противоречие, несовместимое с жизнью (винтики сами не размножаются).

Крайний индивидуализм, также выросший из Культа Разума, в свою очередь, порождает гедонизм и цинизм в отношениях между людьми. А погоня за гипертрофированно персонифицированным наслаждением жизнью и циничный утилитаризм в отношениях полов тоже плохо «женятся» с деторождением. От индивидуализма происходит и доминирующий в секулярном обществе релятивизм. Права человека уже стали фактически синонимом свободы самовыражения. Но последняя приходит в непреодолимый конфликт с базовой европейской ценностью неприкосновенности человеческой жизни. Аборты, эвтаназия или равенство гомосексуальных пар именно что нарушают принцип непрерывности жизни. Не говоря уже об адоптации однополыми семьями детей, которая идёт вразрез с фундаментальным правом, в данном случае ребёнка, на выбор.

Такая неразрешимая контроверза рвёт в клочья единую ткань европейской цивилизации, лишает её силы и перспективы. Недаром Тэтчер заговорила о приоритете традиционных ценностей над универсальными правами человека, а вдова Миттеран, что современный либерализм превратился в свою противоположность, стал нетерпимым, а значит, и непродуктивным, мёртвой догмой. Идеологи же исламского терроризма открыто заявляют, что они борются не с иной системой ценностей (как наивно полагают на Западе), а с секуляризмом, в котором господствует релятивизм, то есть полное отсутствие ценностей, и потому царит безнравственность, id est абсолютное зло. Актуализация базовых ценностей, Ценностей с большой буквы необходима не романтикам или религиозным радикалам, но всем нам. Иначе мы пропадём под тройным напором демографического кризиса изнутри и исламских террористов и Китая извне.

Так выживание всего нашего евроатлантического сообщества оказывается жёстко и прямо зависящим от самой, казалось бы, «непрактичной» категории культуры – нравственности. На этом прагматизм универсальных культурных феноменов не заканчивается. В экономике, и обществе в целом, доверие не возникает помимо традиционной (без всякого релятивизма!) нравственности. А без доверия невозможен бизнес. Точно как из «абстрактных» теоретических открытий рождаются технологии.

Сама экономика рассматривается в культурной традиции как инструмент, обслуживающий интересы человека. Но в обществе потребления экономика стала самодовлеющим фактором. Поскольку покупателю надо всё время предлагать новый товар, то производитель не очень заинтересован в долгосрочной качественности продукта. Результат парадоксально оказывается тем же, что в директивной экономике – качество массовой продукции в экономике потребления неуклонно и заметно быстро падает. Кроме того, стремительное ускорение технического прогресса ведёт к тому, что уже скоро товар сможет устаревать быстрее, чем его успеют купить. Тогда расширение экономики, как при «социализме», утратит смысл. Тупик. Вопрос, который современные экономисты практически не рассматривают. Ибо те, кто его затрагивают, не знают, где найти выход. А для любого западного политика всякое покушение на экономику потребления, в которую встроены и широкие социальные гарантии, означает профессиональную смерть. Между тем, и тут, очевидно, придётся вернуться к состоянию, естественному для культуры.

Точно так же причина «китайского чуда» кроется не в каких-то «прикладных» чертах ханьца, а в самых глубинных характеристиках его мировоззрения во всей нераздельной полноте сочетания в нём конфуцианского рационализма, чиновничьей этики служения, деловитости, семейной структуры общества, социальной этики (благо сообщества выше благополучия индивида) масс с интуитивностью и созерцательностью даосов и буддистов с их философским отношением к скромному материальному достатку и социальной защищённости вообще. Этот уникальный коктейль национальных качеств из «абстрактных» культурных категорий позволяет КПК не только пренебрегать социальными ограничениями – пенсиями, бесплатной медициной и образованием и оставлять практически вне рамок экономики около 1 млрд. своих подданных –, но и не опасаться перерастания ежегодных 80-90 тысяч локальных гражданских возмущений в единый масштабный протест. Отсюда и стремительный экономический рост, возможность за пять лет возвести 400 новых городов-миллионников и согнать в них из сельской местности работников для планируемых производств.

Прагматизм широкого формата образования и науки в экономике знаний имеет ещё два основополагающих измерения. Во-первых, все технологии становятся возможны благодаря не чему иному, как только фундаментальным открытиям. А таковых в настоящее время – острый дефицит. Значит, и ресурсы технологического прогресса уже ограничены. Следовательно, спрос на универсальное, целостное, а не узко специализированное, образование и науку будет только расти. Во-вторых, фундаментальное базовое образование даёт его обладателю высочайшую свободу манёвра в выборе и перемене сферы занятости, чем обеспечивает обществу в целом такой принципиальный показатель его способности к современному росту, как высокая социальная мобильность.


ШАНСЫ РОССИИ


Впервые за последние сто лет Россия может стать локомотивом родной цивилизации. Все толкуют, что в начале ХХ века наша страна, за исключением автомобиле- и сельхозмашиностроения, где лидировала Америка, развивалась наиболее динамично. Меньше знают о самом ярком параметре этого показателя.

Активность русского дельца в последнюю четверть XIX столетия не просто сделала отечественную экономику привлекательной для иностранных инвестиций. Несмотря на памятные социальные волнения, ведущие европейские промышленники и банкиры – Нобель, Сименс, Крупп, Шукерт, Ротшильды, Тиссен, Даймлер, Ллойд, Сосьете Женераль, бельгийские и голландские транспортники и корабелы и т.д. – стали тогда переносить к нам из разных стран свои головные предприятия и штаб-квартиры.

Конечно, Российская Империя была куда обширнее нынешней Федерации. В ней, кроме Москвы, Питера и Нижнего, были такие форварды, как Хельсинки, Варшава, Киев, Одесса, Харьков, Баку, Ревель, Рига … Но сути дела это не меняет: в пресловутом 1913 году отчизна была на пороге превращения в главный мотор панъевропейского прогресса. Вот что мы потеряли в огне Первой мировой и Гражданской и муках большевистских экспериментов.

Несмотря на утраты, теперь мы располагаем не меньшим числом ведущих современных центров не хуже старых – Новосибирск, Челябинск, Екатеринбург, Казань, Калининград, Омск, Томск, Иркутск, Владивосток, Хабаровск, Архангельск, Петрозаводск, Мурманск, Ростов, Саратов, Самара, Тюмень, Пермь и проч. И опять картина повторяется. К нам стремятся флагманы передового («умного») евроантлантического бизнеса. Количество их предложений оставляет далеко позади сырьевой сектор и неоднозначные успехи сборки – автомобилей и бытовой техники – и остальных ТНП.

Некоторые – Майкрософт, Интел, Сан, Моторола, Нокиа, Боинг – уже давно разрабатывают и/или производят свои интеллектуальные продукты в России. Другие – их ещё больше – хотели бы перебазировать к нам свои научно-технические подразделения и линии. НР, Сименс, Юнилевер, Шиндлер, Фотроникс, Сиско Системс, Индезит, Электролюкс, Бипласт, Нильсон, Бош, Сест, Георг Фишер, RBL, Европейское аэрокосмическое агентство … идут со своими технологиями за нашими мозгами и творчеством.

Перед Россией вновь открылась реальная перспектива выдвинуться в лидеры мирового развития, даже не привязывая всех к своим энергоресурсам. Это не гипербола. Технологии не живут без универсальных (целостных, фундаментальных) знаний. Насколько узко понимаемый прагматизм изжил себя, показывает острейшая дискуссия вокруг школьного образования, развернувшаяся во Франции. Проблемой стало даже преподавание родного языка (при нарочито трепетном отношении к нему многих поколений!), не говоря об истории и иных тонких материях!

Недаром лучшие французские умы уже несколько десятилетий пишут, что главным ресурсом грядущего будут творчество, образование, культура как парадигмальные качества. Способность же производить их в национальном масштабе (на родине или за рубежом) сохранили в евроатлантической цивилизации только русские. А поскольку такие умения важнее технологий, то мы и обладаем сейчас основным конкурентным преимуществом.

Вторично за сто лет упустить свою удачу было бы преступно. Если мы пробросаем свой козырь, то им вскоре сыграет Китай, а возможно и Индия. Первый быстро набирается соответствующих навыков. У второй их не меньше нашего, но её потенции пока сдерживает избыточно жёсткая социальная стратификация: коли ей удастся правиться с этой проблемой, то она легко нас обойдёт, ежели мы сейчас же не уйдём в резкий отрыв. Но Индия ещё может быть и обратит свои эвентуальные достижения к общей пользе. А вот Китай всё заберёт под себя и повернёт против «белой» цивилизации.

Что позволяет мне столь категорично закреплять за нашей страной выданные выше характеристики? И оптимистично смотреть в будущее при условии правильного выбора пути? Европейская и парадигмальная идентичности России имеют чёткие эмпирические опоры.

Исторически Россия воспринималась собою и другими как североевропейская нация. Русским князьям лишь около ста лет было недосуг размышлять об этом, но до конца XIII и начиная с конца XIV вв. они рассматривали себя только так. И передали эту традицию потомкам. Так же к стране относились и писатели, и иноземные монархи и народы. Пушкин, например, именовал Российскую империю Гипербореей. А Кюстин язвил её (оставим противоречия и извращения его творчества за скобками) именно потому, что не сомневался в её европейской природе. Азиатские же компании, в отличие от западных, и сейчас не спешат к нам со своими технологиями, видя в нас часть Запада.

Как и иные европейские нации (Великие Географические Открытия были продуктом поиска западного пути на Восток – в Индию), мы расширяли своё влияние, главным образом, на юг и восток. Другое дело, что у нас было неизмеримо больше возможностей для континентальных приращений, чем у остальных.

Русские казаки были сродни не только пограничным ватагам в Персии, Арабском Халифате, Турции или византийским акритам, но и их аналогам в Литве и Польше, да и фронтирьерам западных королевств. А казачьи методы культуртрегерства и освоения новых пространств «на службе Его Величества» на Кавказе, в Сибири, Поволжье, на Урале, в Средней Азии и на Дальнем Востоке слишком уж напоминают манеры конкистадоров в Латинской Америке, пиратов Карибского моря, да и средневековых рыцарских орденов в Восточной Европе, Прибалтике и на Ближнем Востоке.

Впервые объявили Россию восточным порождением славянофилы: братья Аксаковы, Даль и прочие. Ибо согласно их мифологии спасение Европы должно было непременно последовать с Востока. Они-то и навязали свои заблуждения отечественной и зарубежным элитам. Евразийство же и вовсе есть продукт западников, оказавшихся в эмиграции и разочаровавшихся там в европейской культуре. Сочинения Савицкого, Трубецкого и Флоровского доказывают, что я ничего не преувеличиваю. Парадоксально, но из обеих утопий, сданных в архив, сознание многих современников по всему миру бережно хранит почему-то одну «восточную» девиацию. Наконец, «евразийская» демагогия Дугина маскирует всего-навсего изоляционистский экстремизм.

Среди излюбленных аргументов западных критиков «восточного» характера России одно из центральных мест занимает обвинение в её участии в разделах Польши. Якобы, это есть яркое проявление нашей «чуждости» европейскому миру.

При этом как-то забывают, что борьба за «польское наследство» была делом России не больше, чем Пруссии и Австро-Венгрии. На всех трёх тронах тогда сидели буквально кузены и кузины. Выходит, рвать Речь Посполитую на части было на протяжении нескольких поколений любимой внутрисемейной «забавой» немецких принцев. Называть их чохом восточными сатрапами ни у кого не поворачивается язык. Значит, и в не лучших своих проявлениях Россия следовала общеевропейским тенденциям.

Итак, чтобы выстроить продуктивную стратегию развития России, необходимо отрешиться от изживших себя заблуждений. Убедившись же в европейской природе страны, легко определить её специфику в рамках евроатлантической цивилизации.

Если западноевропейцев всегда больше увлекали технологии, то русских – размышления на универсальные темы, теоретизирование, выработка парадигмальных знаний. Для таких наших пристрастий имеются солидные прозаические причины.

Во-первых, адепты фундаментальных исканий имели больше шансов сохраниться в многократные периоды лихолетий: поживиться у них было нечем, а угонять их, как то регулярно случалось с уникальными ремесленниками, в полон не имело практического смысла. Во-вторых, сами просторы формировали на Руси глобальное мировоззрение. В-третьих, последнее качество многократно усилила идеология Третьего Рима, внесшая в русское сознание понятие его вселенской ответственности.

В ХХ в. все парадигмальные открытия в гуманитарной сфере были совершены соотечественниками: теория ноосферы Вернадского (хотя сам термин был предложен французом Лёруа), ностратическая языковая теория Иллича-Свитыча, новая индо-европеистика Иванова и Гамкрелидзе, расшифровка Кнорозовым письменности майя в отсутствие билингв. Всем известны фундаментальные достижения Дубны и Новосибирского Академгородка (о свойствах «тёмной» материи/энергии, например). Математики заметили, что у иностранцев, приезжающих к нам на обучение, через несколько месяцев просыпается теоретическое мышление. И наоборот, у наших выпускников, стажирующихся на Западе, оно скоро пропадает.

Специальную российскую приверженность творчеству подтверждает сравнительный анализ трудовых мотиваций по результатам общенациональных опросов, проведённых несколько лет назад. Если в США на первом месте среди стимулов к деятельности стоят деньги, на втором – карьера, а в Западной Европе лидирует та же пара, но в обратном порядке, то в России список открывают привлекательность творческого элемента в работе, возможность применения в её ходе полученных знаний, перспективы профессионального роста, отношения на работе, а деньги и карьера делят пятую-шестую позиции. Стоит ли удивляться, что у нас, как правило, хорошо получаются: штучный интеллектуальный и промышленный продукт, уникальные технологии и образцы да малые серии.

У нас не выходит выпускать типовые автомобили: монотонно, а потому неинтересно. Зато процветают десятки ателье по производству уникальных лимузинов стоимостью от 3 до 15 млн. долл.: они завалены иностранными заказами на годы вперёд (максимальная мощность каждой мастерской – вокруг десятка машин в год). Тут – сплошной эксклюзив: и форма, и инженерные решения, и техника, и детали, и работа. Из той же истории недавно возрождённая и представленная на авто салоне в Женеве модель Руссо-Балт, которую планируют выпускать до сотни в год.

По той же причине мы создаём отличные летательные аппараты. Что по достоинству оценено в новом совместном с ЕС и Израилем проекте военно-транспортного вертолёта следующего поколения: Россия разработала аэродинамику, дизайн, современные конструкторские решения и конструктивные материалы, общие технические качества, лётные характеристики. И ещё сформировала заказ на электронику и двигатели, исполнение которого взяли на себя наши партнёры. О том, что проект строительства европейского исследовательского термоядерного реактора стал возможен лишь благодаря нашему участию, я уж и не говорю.

Что касается столь инновационной сферы, как биотехнологии, то Гленн Швайцер, директор департамента Центральной Европы и Евразии Национального совета исследований США недавно высказался в том смысле, что у нас есть отличные НИИ (!), на основе которых нам следует их развивать. Значит, и с системой РАН надо быть осторожнее.

Наконец, Европа и Америка прекрасно понимают, что Россия им ближе, чем Индия и Дальний Восток. Так что интерес к нашей стране западного интеллектуального бизнеса далеко не случаен.

Важнейшая опасность заключена в архаических взглядах на приоритеты современного мира, поскольку в русском сознании глубоко заложено требование к власти неуклонно наращивать могущество державы. Когда Грозный возводил свой род к Августам, им руководила связь имени с понятиями «увеличения, расширения», дающими власти «величие и сакральность».

С начала «собирания земель» после татарского нашествия качество правителя оценивалось по его способности обеспечить физическое приращение владений. Потому-то так по-разному оценивают у нас территориальные утраты в результате деятельности Горбачёва и Ельцина, с одной стороны, и Милошевича – с другой. Тот по факту потерял всё, но в драке, а эти – «отдали сами».

Полезны ли такие стереотипы ныне? Нет, я против разбазаривания наследия, будь то Калининград, Курилы или граница по Амуру. Кстати, если японцы боятся потерять лицо, упрямо требуя четыре острова безо всяких на то оснований, нам есть, что им ответить в их же стиле, опираясь на свою традицию.

Но что случилось, то случилось. Зачем возвращать пространство, когда современные развитые экономики борются за время, а именно, скорость оборота технологических циклов? К чему стремиться к прямому политическому контролю там, где от него добровольно отказались, когда теперь есть более эффективные способы обеспечения своих интересов через бизнес и интеллект? Ладно, когда можно списать ажиотаж на занозы Империи.

Впрочем, о какой империи мы говорим? Ведь главное в ней не внешние – незавершённость границ и т.п.,– а содержательные признаки. Они же вытекают из руководящей ею идеи ответственности: она даёт своим подданным и сателлитам мир, порядок и благоденствие под своей рукой. Поэтому, за исключением военной, полицейской и фискальной функций (они необходимы, чтобы защищать) и требования уважения своего статуса, империя не навязывает никому никакой идеологии и институтов.

Римская, Британская, Российская империи империями были. США в период «холодной войны» были империей, ибо соблюдали все названные правила. А вот СССР империей не был. Он бредил химерами то мировой республики Советов («до основанья, а затем»: тут не до ответственности), то «осаждённой крепости» и противостояния, то неполноценности («догнать и перегнать»). И насаждал идеологию и институты. Прямо как теперь Америка: да и защиты от неё уже не дождёшься. Империи себя так не ведут.

Итак, империй в современном мире не осталось. На Руси же последняя кончилась сто лет назад. Выходит, даже Абхазия с Осетией сегодня – другая история.

Хочется вернуть себе имперскую стать? Отлично! Надо осознать, в чём, здесь и сейчас, состоит наша ответственность перед миром и взвалить её на себя. Только не надо думать, что империя – манна небесная. Это тяжкая повинность.

Пока же Россия погрязла в ещё худшей ситуации – борьбе за наследие Древней Руси. Словно опрокинулась из нынешнего века на четыреста с лишком лет обратно. Подобно Польше и Литве, устремившимся за тем же призраком. Никого не беспокоит, как мы выглядим в такой компании, объединённой пустым порывом отхватить полномочия и куски Украины и Белоруссии. Не говоря уж, что дали втянуть себя в чужую игру.

И всё глубже вязнем в паранойе неизбывного якобы существования в «кольце врагов». Упорно коснеем в наших фобиях, превращая их в травмы, несовместимые с жизнью.

Вместо того, чтобы их вылечить и утвердить свой авторитет, предложив адекватное видение и варианты солидарных ответов на реальные вызовы современности. Тем более, что перед всей евроатлантической цивилизацией возникли совсем не шуточные угрозы.

Старая китайская стратегема гласит: «Если в соседнем народе есть хоть один большой мудрец, это большая беда для нашей страны». Несмотря на древность, она вовсе не устарела. Значит, Россия с её парадигмальными качествами Китай не устраивает. 12 млрд. долларов прямых инвестиций до 2020 г. – насмешка при 60 млрд. полученных самим Китаем только в 2005 году. И вложены они будут не в то, что необходимо нам в долгосрочной перспективе.

Мы радуемся, что подписали с Пекином договор о границе. Но его срок – 20 лет. В нём предусмотрена пролонгация? История наших отношений позволяет предположить, что она может и не стать автоматической. Тем более, что более обширные запросы китайцев никуда не делись. А они никогда ничего не забывают навсегда.

Один высокопоставленный сотрудник российского Совета Безопасности, почти три десятилетия отработавший в Поднебесной на дипломатической службе, так определяет настроения тамошней военной элиты: «Поодиночке ни Россия, ни Китай не одолеют США, давайте справимся с ними вместе». Хорошо, свалили мы совместно Америку. Что дальше? У соседа 1,5 млрд. граждан уже теперь. У нас – на порядок меньше. Надо доказывать, кто будет следующим?

Тут и возникает вопрос: зачем Пекин покупает русские самолёты лишь при условии не только передачи ему технологии, но и одновременной поставкой с каждой машиной трёх (!) запасных двигателей, если он не предполагает некогда вступить с нами в вооружённый конфликт? Ведь движки мы выпускаем очень высокого качества, а на редчайший случай полной поломки, чтобы не ждать изготовления и привоза нового, достаточно иметь в запасе один мотор.

Поэтому и поставляя туда продукцию энергетики и строя там атомные станции (бизнес есть бизнес), нельзя отвлекаться о того, что будут питать все эти мощности. А изучение русского языка в армии и полиции, и совсем не только в пограничных областях? Есть, отчего почуять опасность!

Но вызов брошен не нам одним. Китай привлёк за четверть века более триллиона долларов прямых инвестиций из Америки, Японии и Европы. Привязал к себе Запад через ширпотреб и электронику. Он цепко держит «первый мир» за кошелёк. Плюс «пятая колонна» хуацяо, заодно с которой он уже тянется и к его горлу. Попытки купить нефтяную компанию в США и капризы по цене британского Ровера весьма красноречивы.

При этом, страна остаётся закрытой почти полностью. Её цели нигде достаточно ясно не сформулированы. А это заставляет вспомнить об идеологии Поднебесной. Согласно которой лишь китайцы имеют санкцию Неба на управление миром, который должен стать провинцией метрополии (отсюда и лёгкость адаптации к марксистскому интернационализму) с центром в Пекине. И буде они достигнут такого положения, то ничем не станут помогать европейцам.

Ведь согласно традиции Китая христиане суть существа низшего порядка. Во-первых, дальневосточная цивилизация сохранила утраченное евроатлантической исконное представление о времени, где прошлое, настоящее и будущее неразрывно связаны и перманентно меняются местами в обе стороны. Во-вторых, авраамическая традиция считает, что Бог не может быть подчинён воле человека. Китаец же, наоборот, широко пользуется в этих целях магией, ибо его боги – просто бывшие люди. Так если он мнит себя выше божества (оттого так органично в его жизнь вписался официальный атеизм), то как он может уважать тех, кто лишил себя такой радости?

Ясно, что удел «белого человека» в глазах ханьца – подчинение более высокоорганизованному «жёлтому». Итак, мы с Западом ходим под одним дамокловым мечом.

Чтобы реализовать свой потенциал лидерства, русскому обществу надо выполнить несколько кондиций. Все сейчас зациклены на материальной стороне дела. Но жизнь доказала, что не бытие определяет сознание, а прямо наоборот. Поэтому я сконцентрируюсь в идеальной сфере: комплексов, заблуждений и фобий, от которых стоить решительно и стремительно уйти.

Во-первых, мы вышли из прошлого столетия не проигравшими, а победителями. Русские – самая успешная нация ХХ века. За последние 60 лет мы сумели одолеть два тоталитаризма: гитлеровский и свой собственный. В первом случае у нас были серьёзные союзники. Во втором – справились в одиночку. Такого же в истории не удавалось вообще никому. Что принципиально: европейская традиция признаёт главной викторию над самим собой.

Заодно мы всем подарили свободу. Странам ЦВЕ: только Польша может предъявить Солидарность. Остальные же получили волю с согласия Кремля. Впрочем, и Варшаве не следует забывать о роли не только Ватикана, но и консультаций Ярузельского с ЦК КПСС. Бывшим республикам СССР: без мощной поддержки «своих» и столичных русских никакие народные фронты никогда бы ничего не достигли. Наконец, Западу: мы его избавили от самой тяжёлой зависимости – от собственного страха.

Эксклюзивное авторство России во всех случаях доказано тем, что мир оказался не готов к такому повороту событий. И пребывает в растерянности до сих пор: чем ещё объяснить, что Запад не реализовал ни одного успешного масштабного проекта за истекшие 15 лет – ни в Афганистане, ни в Ираке, ни в Палестине, ни в СНГ (все близкие ему режимы разваливаются), ни в Кипрском или Балканском урегулировании, ни в Гаагском трибунале; буксует Конституция ЕС, не выстроены отношения между его старыми и новыми членами, упущены процессы в Латинской Америке …

Раз свобода – наша заслуга,– то мы никому ничего не должны. Хватит посыпать голову пеплом. Если кто-то считает, что в советский период у него было создано что-то бесполезное, пусть отдаст это нам. Естественно, как ненужную вещь, бесплатно. А уж русский бизнес к чему-нибудь это обязательно наладит.

Во-вторых, довольно играть «в догонялки» с т.н. развитыми экономиками. Уже само данное их определение сомнительно, поскольку их пользователи стали вымирать раньше и стремительнее того, как в демографический провал свалилась Россия. Пора осознать свою ответственность перед евроатлантической цивилизацией и восстанавливать, коли того так хочется, статус мировой державы на парадигмальной основе.

Давайте поймём, что Россия и Запад объективно нужны друг другу. Елико же тамошние технологии без наших фундаментальных находок невозможны, то, если это кого-то греет, мы ему даже больше, чем он нам. Мы в состоянии привязать его прочнее, чем его держит Китай. Ведь нити ума и сердца соединяют крепче.

Тогда нужно прекратить реформировать наши науку и образование по американскому образцу. Если мы перестанем давать широкую базу и производить теоретические знания, то скоро неоткуда будет родиться и технологиям в евроатлантической цивилизации. И она погибнет. Наоборот, сохранив нашу специфику, мы, помимо мировой проблемы, решим и свою. Нет ничего фантастического в том, чтобы обучать у нас европейцев и американцев по методикам наших традиционных научных школ, и обязательно на русском языке. Когда мир начнёт думать и говорить по-русски, это и будет самое надёжное влияние. Вот вам и лидерство!

Проникшись пониманием реализма нашей ведущей роли, важно не впасть в пошлое менторство. Говорить с миром в снисходительно-высокомерной манере контрпродуктивно.

В-третьих, следует истребить из нашего массового сознания исторические химеры. Перестать зомбировать себя будто бы извечной агрессивностью Запада по отношению к нашей стране. Западные нации куда больше воевали промеж себя, чем с Русью, Московией, Империей и СССР.

Прекратить лелеять психологию жертвы: якобы Россия всегда ставила интересы других выше собственных. Чем это мы поступались, дерясь за масштабные территории в XVII-XVIII веках (да и ранее)? Императоры Александр и Николай после победы над Наполеоном 42 года делали в Европе, что хотели. Даже несмотря на ухищрения Австрии. А сколько всего диктовал СССР после Второй мировой – всему свету? Всё было очень прагматично. Были и периоды сдачи позиций,– так у кого их не было? Тем и велики человек и народ, если умеют и проигрыши оборачивать в свою пользу. Например, неудачу в Крымской войне – в Великую Реформу.

Пока мы привержены суицидарному синдрому, не будем возмущаться, что на Западе нас периодически требуют к ответу или с серьёзным видом рисуют картины нашего жалкого либо апокалиптического настоящего и будущего. Если мы такие слабонервные, то почему бы нас ещё больше закомлексовать? Обычная игра в «два следователя». Ведь потом всегда выступает европейский или американский политгранд в успокоительной интонации. И наши деятели бегут к нему искать утешения. Так проще манипулировать.

В-четвёртых, должно принять, что никто не настроен в рамках евроатлантической цивилизации против нас специально. Западная оторопь перед Россией вызвана несколькими достаточно простыми обстоятельствами.

Первое. Мир до сих пор не может придти в себя оттого, что мы разрушили биполярную систему. Он обижается на нас, потому что в прежней системе жить ему было проще. Второе. Мы ноем там, где надо ликовать. Оба фактора имеют прямое отношение к западным страхам по поводу нашей непредсказуемости. Либо разговорам о «загадочной русской душе»: кому что нравится. В самом деле, как понимать, что мы сначала победили, расставшись с коммунизмом, уяснение чего и так очень трудно даётся западному сознанию, потом добровольно отдали свою победу другим, а сейчас ещё и скулим о своём «поражении»? И чего ждать дальше? Третье. Вновь обретя голос мы попали в нормальную конкурентную среду. Гордиться надо, что России предъявляют высокий счёт. Стали воспринимать всерьёз: «кому много дано, с того много и спросится». А мы опять горюем. Доколе ж мы будем испытывать терпение Божие?! И надоедать партнёрам своим унынием?

Время перестать быть реактивными в дурном смысле слова. В мире нет (разве на небесах?) центра, где принимаются окончательные решения по какому- или чьему-либо поводу. Да если бы он и был, то такого вердикта о Руси-Матушке никто не выносил. Мы сами своей приверженностью пустым фантазиям о себе и вытекающей из неё виктимной модели толкаем партнёров к худшим сценариям.

Следом встаёт вопрос о формах взаимодействия России и Запада. И о предпочтительных партнёрах и сферах сотрудничества, ибо свои тяжёлые проблемы есть и там. Внешне традиционная для индоевропейцев экспансия продолжается. Западные нации материально живут лучше всех. Контролируют большую часть мировой экономики. Проводят военные операции, где считают нужным.

Но в ЕС налицо глубокий кризис идентичности. В тексте его Конституции не нашлось места для признания традиционных европейских культурных и религиозных ценностей. Из-за этого Польша потребовала создать новый Конституционный Договор. Её поддержали председательствовавшая на тот момент в ЕС Германия, подготовившая этот вопрос, и сменившая её Португалия, организовавшая проведение плана в жизнь. Но у нового процесса, как и прежнего, хватает подводных камней, способных пустить его на дно.

Ведущие страны континента – Германия и Франция – сталкиваются со всё более тупиковыми социальными ситуациями. Демографический провал титульных народов сопровождается иммиграционным валом из Азии и Африки, который сложившиеся интеграционные механизмы из-за лежащих в их основе разработанных для иных целей шаблонов не успевают переварить. В результате меняется не просто этнорелигиозный состав населения, но возникают и новые конфликты. В ЕС уговаривают сами себя, что надо готовиться к тому, что исторические европейцы будут жить на своей земле в совсем другой Европе в статусе национального, культурного, религиозного и, возможно, языкового меньшинства. Такой фатализм и обречённость, основанные на экономоцентризме, демонстрируют негативную энергетику западноевропейских наций и самого проекта в целом. Если они не будут преодолены, они похоронят европейский проект.

Брюссельская бюрократия предлагает неуклюжие модели для Балкан, а вновь принятых членов Союза стремится выстричь под одну гребёнку, забывая, что избыточная стандартизация ведёт к гибели любое сообщество. Популяризация гомосексуализма и однополых браков достигла столь угрожающих масштабов, что Папа Бенедикт XVI вынужден был напомнить, что традиционная семья выше свободы выбора, а любовь важнее секса.

И хотя Россия, согласно ведущим мировым тенденциям, долж-на стремится объединиться с Евросоюзом, не очень понятно, на каких основаниях это делать. Ведь при торжестве там релятивизма всякие ценности превращаются в полную фикцию. А без общей нравственной основы прочное единство нереально. Очевидно, пока разумнее развивать масштабные энергетические, интеллектуальные и креативные проекты и договариваться на выгодных условиях в иных важных для нас областях, не подгоняя полную интеграцию. Отдельный сюжет тут – диверсификация взаимодействия со странами ЦВЕ на базе наших высоких технологий.

Трансформируясь из военно-политического блока в ведущую организацию безопасности, НАТО утратила львиную долю своей боевитости. Что и доказала своим расколом по Ираку. На первый взгляд, соблазнительно предложить блоку с вступлением России замкнуть пояс безопасности в северной четверти земного шара.

Однако, если реакция на нашу движение навстречу будет намекать, что нам вступление в организацию важнее, чем Западу, то и тут не стоило бы проявлять излишнюю резвость. Пусть заявка лежит – это даст нашей стране моральное преимущество – и ждёт осознания, что заинтересованность тут куда как обоюдная.

К тому же создание такой конструкции увеличит количество энтропии за её пределами и критически повысит давление энтропии на неё. Поскольку и нынешнее расширение НАТО и ЕС не учитывают этих эффектов, а значит, Запад неадекватно оценивает реальность, которая может начисто перечеркнуть его планы, может оказаться лучше воздержаться от внесистемных механических действий. Чтобы оказаться в стороне от их вполне возможных трагических последствий.

В такой обстановке стоит внимательнее присмотреться к расширению отношений с США, пока они ещё сохраняют своё положение. Тяжкие внутренние проблемы есть и у них. Но они стали остро чувствовать вызовы их интересам, исходящие от Китая. В частности, транспортным коридорам в АТР, отчего они решили перебросить основные силы своих ВМС в Тихий океан. Углубление сотрудничества с Вашингтоном оптимизирует и решение вопросов с НАТО и выстроит баланс с Китаем.

Схема и направление действий в общих чертах ясны и банальны: не класть все яйца в одну корзину. Иначе никуда не деться от однобокой зависимости от любого партнёра.

Начать следует с восстановления морального духа. Уныние должен сменить кураж. Давайте поймём хотя бы, что тема «сырьевого придатка» ныне – не более, чем фантомные боли. Труба имеет два конца. И сейчас больше потребитель зависит от производителя, чем наоборот. Запад, кстати, это прекрасно осознаёт.

Так же надо перенастроить себя и по остальным направлениям. России по силам стать ведущей интеллектуальной и креативной державой. Выступить одним из коренников в построении глобальных информационных, транспортных и энергетических сетей.

Для этого предстоит уйти от идеологии антагонистических противоречий русских и западных интересов. Переформулировать наше отношение к США. Вспомнить, какой вклад мы внесли в освоение Америки. Что её процветание – и наш продукт. Что ¾ конгрессменов, 2/3 сенаторов и половина губернаторов имеют в поколении отцов и/или дедов русские корни. В Штатах не просто живёт наша диаспора. В огромной степени американская, как и израильская, нация – наши потомки. И если «детям» свойственно бросать «отцам» колкости в СМИ, аналитике и официозе, то в ответ надлежит проявлять мудрость, а не впадать в неврозы.

Да, если США не перестанут совершать роковые ошибки, они утратят свою роль в мире. Но, ради самих себя, мы не должны помогать им упасть. Обрушение необеспеченного ничем долларового (в сотни триллионов!) навеса над мировой экономикой похоронит под собой Россию в первую очередь. В наших интересах обеспечить мягкий переход из этой катастрофической ситуации в более сбалансированное глобальное состояние.

Перевод основных сил ВМС на Тихий океан создаёт для Америки острую проблему их базирования. На Окинаве традиционно не желают видеть атомный флот. Против возвращения на Филиппины выступает Индонезия. Сингапур рад бы принять, да мешает Малайзия. На оставленную нами базу Комрань во Вьетнаме можно будет зайти только тогда, когда там забудут американский напалм и химию. Россия могла бы спасти ситуацию, предложив общее базирование ВМФ и ВМС на нашем Дальнем Востоке. Естественно, без спешки, в обмен на стратегический союз, включая совместное патрулирование и ответственность в зоне Тихого океана, доступ наших науки и бизнеса к американским рынкам и технологиям и т.д. Визит кораблей ТОФ на Гуам создаёт этому добрый фон.

Упрочению связей послужили бы нитки энергопроводов в США через Мурманск и Аляску. Вместо игры ума на тему группы BRIC (их экономики наиболее динамичны, но тесные отношения Индии и Китая после 3,5 тысяч лет конфликта весьма проблематичны) уместно реализовать организацию сотрудничества РАБИ – Россия, Америка, Бразилия, Индия – где все имеют общую природу.

Вот тогда даже самые активные продажи в Китай продукции энергопереработки и самой современной военной техники не будут представлять для нашей страны никакой угрозы в XXI веке. Наоборот, их прогресс можно будет только приветствовать.

Параллельно предстоит совершить стратегический поворот к науке, образованию, культуре, медицине, как наиболее перспективным точкам роста отечества в ближайшие десятилетия. Сохранить парадигмальный характер создаваемых и получаемых тут знаний. Подойти к вложениям в эти направления не как к точкам чистых затрат, а как к социальным инвестициям (для которых не потребуется даже распечатывать Стабилизационный фонд). Всё это вместе взятое обеспечит наше лидерство в современном мире.