Теория договорного регулирования гражданско-правовых отношений 12. 00. 03 гражданское право; предпринимательское право; семейное право; международное частное право
| Вид материала | Диссертация |
- Проблемы гражданско-правового регулирования отношений на рынке ценных бумаг, 703.63kb.
- Основной образовательной программы подготовки аспирантов по отрасли юридические науки, 949.09kb.
- Правовая модель доверительной собственности (траста) и использование ее в наследственном, 745.07kb.
- Авторские права на музыкальные произведения и их защита по гражданскому праву российской, 825.72kb.
- Гражданско-правовые аспекты правового регулирования рынка ценных бумаг, 285.44kb.
- Гражданско-правовое регулирование отношений, возникающих из завещательного отказа, 1051.96kb.
- Механизм правового регулирования отношений несостоятельности (банкротства), 717.48kb.
- Механизм семейно-правового регулирования имущественных отношений супругов, 646.65kb.
- Механизм семейно-правового регулирования имущественных отношений супругов, 647.17kb.
- Программа вступительных испытаний (экзамена) в аспирантуру по научной специальности, 1133.91kb.
В первом параграфе «Общие теоретические и нормативные предпосылки разграничения институтов договора и сделки» рассматривается соотношение данных категорий в Гражданском кодексе РФ, а также исследуется общая позиция по этому вопросу, сформулированная в научной и учебной цивилистической литературе.
Автор приходит к выводу о том, что, с одной стороны, ГК РФ отождествляет данные категории, а с другой – определенно их дифференцирует.
Так, формулировка п.1 ст. 154 ГК РФ свидетельствует о том, что законодатель ставит знак равенства между понятием двух-(многосторонней) сделки и договора.
Вместе с тем, в иных статьях Гражданский кодекс РФ определенно дифференцирует данные понятия, что наводит на мысль о том, что они представляют собой разные, хотя и тесно взаимосвязанные, явления.
Основополагающими являются различия в легальных дефинициях данных понятий: ст. 420 ГК РФ договором называет соглашение двух или нескольких лиц об установлении, изменении или прекращении гражданских прав и обязанностей; сделкой же, в силу ст. 153 ГК РФ, именуются действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей.
Очевидно, что понятие «соглашение» не тождественно понятию «действие» и наоборот.
Обосновывая данный тезис, автор исследует категорию «действие» и в целом легальную дефиницию сделки и приходит к выводу о том, что текст действующего закона не предоставляет четких критериев для отграничения правомерных актов поведения, направленных на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей, признаваемых сделками, от аналогичных актов поведения, сделками не признаваемых.
Всю массу правомерных, волевых, юридически дозволенных действий можно разделить на два вида: 1) опосредованно направленных на перемещение объектов гражданских прав (подготовка проектов документов, их визирование, редактирование, тиражирование, внутреннее согласование; подготовка к выполнению условий договора (приобретение необходимого инструмента, упаковка и маркировка товара, привлечение дополнительных сотрудников и т.п.), подписание договора); 2) непосредственно направленных на достижение данных целей (передача товара (выполнение работы, оказание услуги), приемка товара (работы, услуги), передача денег и т.п.).
Акты поведения первого вида более относятся к сфере намерений, поскольку сами по себе не реализуют те цели, ради достижения которых договор заключается, а лишь создают предпосылки юридической действительности последнего. Именно поэтому в литературе данные подготовительные действия (в частности – оферта и акцепт) не рассматриваются даже в качестве самостоятельных сделок. Будучи совершенными (или несовершенными) они никаких прав или обязанностей непосредственно у контрагента не порождают.
Акты поведения второго вида непосредственно реализуют те цели, ради достижения которых заключается договор, а потому должны рассматриваться в качестве сделок.
Термин «соглашение» относится к первой группе актов, термин «действие» - ко второй. Первую группу актов поведения можно именовать сделками «в широком смысле»: они охватываются содержанием ст. 153 ГК РФ, но не все действия из этой группы рассматриваются правоприменителем в качестве сделок. Вторую группу актов поведения можно именовать «сделками в узком смысле»: они не только охватываются ст. 153 ГК РФ, но и рассматриваются правоприменителем в качестве сделок. Соотношение между первой и второй группами поведенческих актов можно охарактеризовать как соотношение между категориями «должного» и «сущего».
Смешение понятий «соглашение» и «действие», «договор» и «сделка» приводит к тому, что акцент на поведенческий характер последней полностью «растворяется», и научное объяснение содержания института сделки начинает отклоняться от ее легальной сущности.
Гражданский кодекс РФ содержит и иные предпосылки к тому, чтобы рассматривать договор и сделку как самостоятельные категории.
Так, «географически» нормы, касающиеся сделок и договоров, расположены в разных главах: сделкам посвящена глава 9 подраздела 4 раздела I ГК РФ, а договорам – главы 27-29, входящие в подраздел 2 раздела III ГК РФ. Принадлежность норм одной главе является эмпирическим показателем самостоятельного юридического института, поэтому группировка юридических норм в разные главы ГК РФ указывает, по мнению диссертанта, на их принадлежность к разным институтам; п.2 ст. 420 ГК РФ не допускает отождествления сделок и договоров, рассматривая их в качестве самостоятельных институтов и разрешая применять правила одного из них к регулированию другого; наконец, в п.3 ст. 153 ГК РФ говорится о сделках во исполнение договора, что свидетельствует о том, что законодатель рассматривает сделку не как однопорядковое договору явление, а как инструмент реализации последнего.
Таким образом, в узком своем значении термин «сделка» не может быть применен по отношению к договору, о чем свидетельствует и дальнейший анализ отличий между данными институтами.
Во втором параграфе «Объект и предмет договора и сделки» автор отмечает, что Гражданский кодекс Российской Федерации не формулирует ни понятия «объект договора», ни понятия «предмет договора». Более того, ГК РФ именует конкретные блага из числа объектов гражданских прав, перечисленных в ст. 128 ГК РФ, то “объектами” договора, то его “предметами”. Действующее законодательство и практика его применения достаточно ясно дают понять, что в качестве объекта договора рассматривают то благо, ради обладания которым стороны и заключили последний. Подобный подход в понимании объекта преобладает и в работах по теории права.
Поскольку договор с точки зрения своей природы представляет модель юридического отношения, получается, что в качестве объекта данной разновидности гражданских правоотношений и законодатель, и правоприменитель рассматривают перечисленные в ст. 128 ГК РФ блага, которые, в то же время, составляют категорию «объектов гражданских прав».
В соглашении подобных объектов может быть несколько, в то время как о предмете договора ГК РФ всегда говорит в единственном числе.
Особенно наглядно это заметно в возмездных договорах: здесь всегда имеются два блага – основное (товар) и его денежный (либо натуральный [вещественный или невещественный]) эквивалент, а предмет у каждого из этих договоров свой, единичный.
Вместе с тем, сама юридическая форма возникшего между сторонами отношения также представляет собой определенное благо для сторон, ибо они сознательно добивались придания своему отношению юридического характера, хотя могли получить желаемое и в порядке реализации неюридического договора. Данное благо, таким образом, является общим для обеих сторон и составляет для них «общий объект договора». Иные блага, передачу которых опосредует соглашение, являются индивидуально-конкретными для каждой из сторон. Например, для продавца в договоре купли-продажи таким благом (объектом) являются деньги, но не отчуждаемый товар, последний образует средство, «инструмент» их получения; для покупателя – наоборот: объектом является товар, а средством его получения – деньги.
Предмет договора – это та часть содержания (условий) договора, в которой обозначен его конкретный объект, а также право в отношении него или неразрывно связанное с ним действие, которое должно быть передано или совершено одной или обеими сторонами.
Несмотря на то, что договор выступает непосредственным основанием совершаемых сделок, а сами сделки реализуют его условия и, стало быть, имеют дело с одними и теми же благами, автор обращает внимание на то, что смысловые акценты в понимании объекта и предмета у сделок и договоров должны быть расставлены по-разному.
Гражданско-правовой договор, будучи моделью юридического отношения, лишь описывает те блага, ради обладания которыми стороны его заключили, но не содержит в себе этих благ как таковых.
Сделка, напротив, имеет дело с реальными объектами гражданских прав в их «физической» форме существования и опосредует их реальное перемещение между сторонами. Таким образом, если категория «объект договора» отражает представление сторон о желаемом благе, то «объект сделки» - это само реальное благо вместе с реальным правом на него, которое действительно, «физически» передается контрагенту. В таком случае предмет сделки также составляют те реальные действия стороны, с осуществлением которых законодатель связывает переход права на благо от одного лица к другому.
В третьем параграфе «Основание (causa) и цель в договоре и сделке» автор приходит к выводу о том, что под «основанием (causa)» сделок, обязательств или договоров в литературе понимается в целом одно и то же: та цель, которую преследуют стороны в сделке (обязательстве).
Вместе с тем, синонимизация категорий «цели» и «основания» (causa) имеет целый ряд негативных последствий.
Во-первых, «сглаживается» разнопорядковость таких категорий как «договор», «сделка» и «обязательство». Например, в договоре купли-продажи, в возникшем из него обязательстве и сделках по его реализации цели будут одинаковыми: для покупателя – получение вещи в собственность; для продавца – получение денежного эквивалента отчуждаемого товара. Однако совершенно очевидно, что основания каждого из этих явлений будут различаться.
Во-вторых, термин «цель» (в том числе – цель договора, сделки, обязательства) в российском гражданском законодательстве давно используется и имеет устоявшееся толкование. Поэтому мы не видим ни научно-теоретической необходимости, ни практической пользы в дополнительной синонимизации его с латинским термином «causa», имеющим еще одиннадцать значений.
В-третьих, понимание основания (causa) в значении цели утратило свою актуальность с момента признания юридических последствий за любыми договорами и сделками, а не только за теми из них, которые описаны и закреплены в действующих юридических нормах.
Представляется, что категория «основания» (causa) может оказаться весьма полезной для характеристики института договора в ином своем значении: юридически значимого побудительного начала, тем более, что ГК РФ прямо упоминает некие побудительные к заключению договора и определению его условий обстоятельства, изменение которых (в отличие от мотива) имеет юридическое значение, в том числе, и для судьбы самого соглашения (п.1 ст. 451 ГК РФ). Именно эти юридически значимые обстоятельства, явившиеся побудительным началом к заключению договора и определившие его условия, и составляют его (договора) основание (causa). При таком понимании основание (causa) договора можно отграничить от цели последнего.
Если непосредственной целью договора является установление юридического отношения (обязательства), то его основанием будут те юридически значимые обстоятельства, которые явились причиной его (договора) заключения на конкретных условиях между определенными лицами.
Основанием (causa) сделки выступает сам договор либо нормативные предписания или правоприменительные (в том числе – административные, судебные) акты, породившие соответствующее обязательство.
Цели в сделках и договорах также отличаются. Если непосредственной целью договора является создание ситуации, при которой обладатель желаемого блага будет обязан удовлетворить потребность заинтересованного лица в нем, то целью сделки будет, напротив, прекращение обязательства (в т.ч. договорного) посредством его исполнения. Правда, из этого правила имеется и исключение. Так, целью сделки может являться установление (конструирование) обязательства. В этом случае договор является не ее основанием, а тем конечным продуктом (результатом), на достижение которого она направлена.
Мотив у договора и сделки (как действия по реализации, а следовательно – продолжению договора) является общим - осознанная потребность в получении конкретного блага.
В четвертом параграфе «Различия в классификации договоров и сделок» автор отмечает, что большинство классификаций сделок исторически впервые возникли по отношению к договорам и разрабатывались дореволюционными цивилистами в те годы, когда абстрактный институт сделки в законодательстве еще не существовал, а в теории гражданского права только начинал формироваться. Именно поэтому многие классификации объективно малоприменимы для систематизации сделок недоговорной природы.
Например, из четырех наиболее часто выделяемых в литературе классификационных пар сделок (односторонние и двусторонние (многосторонние), реальные и консенсуальные, каузальные и абстрактные, возмездные и безвозмездные) только деление по критерию возмездности может, на наш взгляд, одинаково корректно использоваться и по отношению к договорам, и по отношению к сделкам недоговорного характера. Остальные критерии более подходят для договоров. Едва ли, например, понятие «каузальность» («абстрактность») можно корректно применить по отношению к принятию наследства, выдаче доверенности, объявлению конкурса или аукциона, т.е. к сделкам недоговорного характера. Да и само понимание «абстрактности» нуждается в уточнении.
С одной стороны, нельзя понимать «абстрактность» сделки как отсутствие основания вообще: ведь любая сделка – это волевое и целенаправленное действие, имеющее вполне конкретную побудительную причину, которая и является ее (сделки) основанием. Отрицать ее наличие – значит отрицать волевой характер сделки, т.е. перечеркивать саму сущность данного института.
С другой стороны, определение абстрактности как независимости действительности сделки от действительности ее основания также таит в себе теоретическое противоречие: признание юридической силы за сделками, основания которых признаны недействительными, противоречит целям и морально-нравственным основам юридического и правового регулирования.
Едва ли корректно делить недоговорные сделки на односторонние и многосторонние: ведь сделка – это действие одного лица (субъекта), направленное на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей. Когда несколько лиц совершают различные действия, речь можно вести лишь о нескольких самостоятельных сделках, которые могут быть сведены воедино общим для них всех основанием – договором и образовать юридический состав, порождающий качественно иные, общие для всех участников юридические последствия.
Полагаем, что деление сделок по критерию «количества лиц, выражения воли которых необходимо и достаточно для совершения сделки» вполне оправданно и правомерно, только именоваться они должны по-другому.
Сделку, для совершения которой достаточно воли одной стороны, мы предлагаем именовать «инициативной», а сделку, для совершения которой требуется воля нескольких сторон – «согласованной».
Поскольку сделка по терминологии закона – это действие, т.е. определенное поведение, оно (поведение) не может быть реальным или консенсуальным. Поведение либо имеет место быть, либо отсутствует. Поэтому консенсуальный договор – это еще не сделка, а юридически значимое намерение лица ее совершить; реальный договор – это совокупность юридически значимого намерения (собственно договора) и действия по его реализации (т.е. сделки).
Диссертант обращает внимание на тот факт, что сделки, в отличие от договоров, не классифицируются по критерию направленности лежащего в их основе обязательства, и предлагает объяснение данному факту.
В пятом параграфе «Понятие формы договора и сделки» автор приходит к выводу о том, что категория «форма» изначально в Римском праве возникла применительно к обязательствам, а затем была экстраполирована римскими юристами на договоры. Отечественные цивилисты экстраполировали данную категорию на институт сделок. Вместе с тем, применение к сделке того института (устной и письменной формы), который изначально был сформулирован для обязательств, порождает целый ряд теоретических проблем.рименение к сделке того института (устной и письменной формы), который создавался для обязательств порождает целый ряд теорети
Например, вполне допустимо говорить о письменной и устной формах договора, но сложно говорить о письменной и устной формах действия (а ведь именно данная категория является смыслоопределяющей для института сделки) – последнее существует в «поведенческой», конклюдентной ипостаси и подразумевает вполне определенные движения субъекта права в пространстве, а проявление их результатов на бумаге, в вербальной речи, на магнитных и прочих носителях – это всего лишь их отражение «постфактум», документальное подтверждение, имеющее, главным образом, доказательственное значение. Для совершения сделки, как правило, недостаточно одного «письменного» (посредством подписания документа) или «устного» (посредством произнесения каких-либо слов или фраз) волеизъявления, равно как и самой по себе передачи вещи. Необходимо совершение целого комплекса разноплановых поведенческих актов (действий), в том числе, возможно и подписание документов или произнесение определенных фраз, которые только в своей совокупности порождают желаемые сторонами юридические последствия. Волеизъявления сторон, проявленные в этих разноплановых действиях, и образуют внешнюю оболочку (форму) соответствующей сделки, которая поэтому не может характеризоваться как сугубо «письменная» или «устная».
Поскольку форма сделок предполагает совершение не только устных или письменных, а разноплановых действий (подписание документов, обмен устными фразами, молчание, конклюдентные действия и т.д.), для нее следует выбрать отдельный термин, например «поведенческая форма», которая может быть простой, регистрационной (подразумевающей государственную регистрацию) или нотариальной. В работе подробно обосновывается, почему нотариальная форма, по мнению автора, относится не к договорам, а к сделкам и почему к форме сделок можно отнести процедуру государственной регистрации соглашений.
Намерения сторон, составляющие сущность договора, выражаются вовне устно, письменно либо в электронной форме. Поэтому для обозначения формы договоров вполне допустимо использование данных терминов.
В шестом параграфе «Условия и последствия недействительности договора и сделки» на основании анализа генезиса института недействительной сделки автор приходит к выводу о том, что он также представляет собой продукт экстраполяции учения о недействительном договоре на институт сделки.
В ГК РФ содержится 17 составов недействительных сделок, в то время как особых составов недействительных договоров часть первая Гражданского кодекса РФ не знает. Если иметь в виду, что институт права – это всегда «совокупность правовых норм, регулирующих одну сторону (участок) качественно однородных общественных отношений», то мы можем констатировать отсутствие института «недействительного договора» не только в части первой, но и в Гражданском кодексе РФ в целом. Так, в ГК РФ отсутствует не только отдельный параграф или глава (т.е. совокупность правовых норм), посвященные недействительным договорам, но даже отдельные статьи, которые бы определяли понятие «недействительный договор», устанавливали бы его отдельные составы и определяли специфические, характерные только для договоров, последствия их недействительности (т.е. отсутствует специальная регламентация качественно однородных общественных отношений).
Далее, необходимым признаком любого юридического института является его системность. Однако и системность здесь отсутствует: упоминания в отдельных статьях ГК и федеральных законах о «недействительном договоре» без раскрытия его содержания и установления специального юридического режима, без определенной иерархичности в построении и изложении норм о его недействительности недостаточно для признания «недействительного договора» в качестве самостоятельного института гражданского права.
Имеющийся институт недействительных сделок не в полной мере заменяет институт недействительных договоров. Так, не всегда совпадают последствия недействительности договоров и сделок; нормы о недействительности сделок могут использоваться по отношению к договорам, однако нормы о недействительных договорах, как правило, не могут использоваться по отношению к сделкам; из четырех составов недействительных сделок (сделки с пороком субъекта, с пороком формы, с пороком содержания, с пороком воли) только первые два равным образом ориентированы на применение к сделкам и договорам. Сделки с пороком содержания и сделки с пороком воли объективно более ориентированы на применение к договорам, нежели к сделкам.
В законодательстве закреплен различный подход к признанию договоров и сделок недействительными: для каждого вида договоров законодатель назначает какое-то одно (реже – несколько) существенное условие, элемент или требование с действительностью или, напротив, недействительностью либо наличием (отсутствием) которых связывает, соответственно, действительность или недействительность договора в целом, в то время как для недействительных сделок формулируются общие составы.
«Недействительное условие» указывает на противоречие конкретного обязательства в договоре требованиям законодательства, в то время как категория «недействительный договор» указывает на последствия наличия в тексте «недействительного условия» в виде отсутствия у договора юридической обязательности, а соответственно – и качеств правомерного юридического акта.
При этом для действительности договора принципиально важным является требование действительности его существенных условий, поскольку недействительность несущественных в силу ст. 180 ГК РФ не влечет недействительности остальных условий договора.
В седьмом параграфе «Разграничение договоров и обязательств» автор приходит к выводу о том, что, несмотря на объективно существующую тесную взаимосвязь и частичную «диффузию» договоров и обязательств едва ли корректно говорить о том, что договор и обязательство – суть одно и то же. Тем более, что многие цивилисты в своих трудах отмечали несовпадающие сущностно-смысловые оттенки данных понятий.
Несмотря на то, что большинство дефиниций договоров в части второй ГК РФ формулируются через указание на порождаемое договором обязательство, имеются и иные дефиниции, указывающие на совершенное стороной действие, выступающее главной предпосылкой и условием возникновения последующей юридической обязанности у другой стороны; договоры и обязательства определенно дифференцируются законодателем на понятийном уровне; моменты возникновения (равно как и моменты прекращения) договоров и обязательств совпадают не всегда; могут отличаться сроки их действия, а стороны договора могут не совпадать со сторонами обязательства.
Автор приходит к выводу о том, что синонимизация договоров и обязательств более характерна для учебной, нежели для научной литературы и объясняется, очевидно, стремлением авторов избегать сложных теоретических построений, к восприятию и правильному пониманию которых студенты начальных курсов по объективным причинам еще не готовы.
С точки зрения науки данные категории должны, безусловно, разграничиваться, хотя модель обязательства в его юридической или фактической ипостаси образует ядро любого договора.
Четвертая глава «Механизм договорного регулирования гражданско-правовых отношений» состоит из четырех параграфов.
В первом параграфе «Традиционная концепция о месте договора в механизме юридического регулирования» автор приходит к выводу о наличии пяти основных позиций по этому вопросу. Так, договор рассматривается как а) самостоятельный, хотя и второстепенный элемент механизма правового регулирования, существующий в блоке автономного поднормативного регулирования; б) не самостоятельный элемент, а один из правообразующих юридических фактов той подсистемы механизма правового регулирования, ядром которой является юридическое отношение; в) компонент отдельного от МПР механизма правореализации, в котором он выполняет функции координационного индивидуально-правового регулирования.
Ряд авторов, признавая общетеоретическое значение категории “договор” и его активную роль в регулировании общественных отношений, воздерживаются от определения его конкретного места в системе МПР.
Наконец, сторонники пятой позиции рассматривают договор не как компонент общего механизма правового регулирования, а как элемент механизма правового регулирования отдельной отрасли права, прежде всего, - гражданского. Тем самым они сводят договор к частному инструменту регулирования конкретной отрасли права, не «дотягивающему» до статуса общего регулятора юридических отношений.
Анализируя данные позиции, автор обосновывает мысль о том, что механизм правового регулирования состоит из двух подсистем, и договор “входит” в каждую из них: в подсистему непосредственно-социального саморегулирования - в качестве формы права; в механизм юридического управления - в качестве акта индивидуального поднормативного регулирования.
Вместе с тем, даже при таком подходе без ответа остается вопрос о том, как соотносятся между собой механизм юридического управления в целом и механизм правового регулирования конкретной отрасли. Например, в цивилистической литературе уже давно обособляют механизм гражданско-правового регулирования, в котором договору отводится центральная роль, однако как сам факт его существования, так и системные взаимосвязи с общим механизмом правового регулирования в теории права широко не исследуются. Между тем вопрос этот приобретает особую актуальность в свете обосновываемой в работе двухподсистемной структуры механизма правового регулирования.
Автор приходит к выводу, что регулятивные функции договора реализуются не одними только соглашениями, а совокупностью компонентов, образующих в своем системном единстве обособленный в структуре механизма юридического управления механизм договорного регулирования общественных отношений.
Во втором параграфе «Проблема обособленности механизма договорного регулирования» исследуются вопросы соотношения механизма договорного регулирования с механизмом регулирования гражданских правоотношений и механизмом юридического управления вообще. Автор отмечает, что учение о механизме правового регулирования состоит как бы из двух частей: «общей» и «особенной». Первую разрабатывает наука общей теории права, которая более сконцентрирована на максимальном абстрагировании от отраслевых особенностей юридического регулирования и разработке максимально абстрактного, общего и универсального учения о механизме правового регулирования. Конкретика, учитывающая частные особенности правового регулирования в конкретной отрасли, составляет вторую часть учения о МПР и остается уделом отраслевых наук.
Анализ литературы позволяет сделать вывод о том, что «механизм договорного саморегулирования» рассматривается, в основном, как общее, родовое понятие, охватывающее любую регулятивную систему, основанную на договорах; в то время как иные категории рассматриваются их авторами как самостоятельные, имеющие собственную структуру и занимающие особое место, регулятивные модули.
Отмеченная в литературе специфика механизма гражданско-правового регулирования в большей степени характерна для сферы договоров, нежели для всего гражданского права, что дает основания ставить вопрос об обособлении отдельного механизма договорного регулирования. Причем, поскольку институт договора, составляющий ядро данного механизма, имеет общие конститутивные элементы и признаки во всех отраслях права, можно говорить о межотраслевом характере всего механизма договорного регулирования, под которым мы предлагаем понимать совокупность юридических, идеологических и политических средств, приемов и методов, посредством которых государство оказывает руководящее влияние на заключаемые субъектами права договоры в целях обеспечения их содержания, формы, порядка реализации и прекращения требованиям позитивного права, и, как следствие, соблюдения в них разумного баланса публичных и частных интересов.
Субстанциональную основу механизма договорного регулирования образуют модели договорных отношений, принципы конструирования договора (принципы договорного регулирования), обычаи, сложившиеся в сфере договорного права, а также политика государства, проводимая в сфере договорных взаимоотношений субъектов права (договорная политика), одним из наиболее наглядных инструментов которой выступает правоприменительная практика судов в области договорных споров.
Обособление «механизма договорного регулирования» требует отграничения данной категории, с одной стороны, от категории «метода юридического (правового) регулирования», поскольку в литературе отмечены нередкие случаи смешения данных понятий, с другой стороны – уяснения системных связей с категорией «механизм правового регулирования» в его узком и широком значениях.
Решая данную задачу, автор приходит к выводу, что механизм договорного регулирования является компонентом механизма юридического управления гражданскими правоотношениями.
В рамках подсистемы непосредственно-социальной саморегуляции сколь-нибудь четкая грань между данными механизмами стирается. Так, обычаи, сложившиеся в сфере договорного права, являются частью обычаев, образующих элемент подсистемы непосредственно-социальной саморегуляции. Последние образуют также объективную (в смысле – доступную для восприятия) оболочку договорных принципов. Политика государства, проводимая в сфере договорных отношений, действует здесь не прямо, а косвенно, через мировоззрение участников отношений и нормы морали и нравственности, которые, кстати, могут отторгать данную политику. Получается, что договорное регулирование в механизме непосредственно-социальной саморегуляции настолько тесно переплетается с обычаем, что их последовательное разграничение нуждается в отдельном исследовании, которое выходит за рамки юридической науки, а соответственно – лежит за пределами объекта исследования данной работы.
Определяя соотношение категорий «элемент механизма юридического управления» и «элемент метода юридического регулирования», автор приходит к выводу о том, что они соотносятся между собой как форма и содержание. Например, юридическая норма – есть элемент МЮУ (а вместе с ним – и механизма правового регулирования). Однако ее характер (поощрительный, дозволительный, обязывающий или карательный) относится уже к методу юридического регулирования; судебное (административное) решение – есть инструмент механизма юридического управления (МЮУ), а содержание этого акта (дозволение или запрет) относится к методу регулирования юридических отношений; акт официального толкования юридической нормы относится к элементу МЮУ, а характер формулируемого вывода – к методу и т.д. Соответственно в зависимости от сочетания дозволений, позитивных обязанностей, запретов и рекомендаций в элементах МЮУ при одном и том же их составе получаются различные методы юридического регулирования.
В третьем параграфе «Принципы договорного регулирования гражданско-правовых отношений» автор обосновывает идею о том, что в основе любого юридического института, в том числе договора, лежат собственные принципы, которые могут не совпадать с принципами всей отрасли. Поэтому, рассматривая принципы договорного регулирования, следует иметь в виду два аспекта данной категории: первый (назовем его «общим») представляет собой результат применения к договорным отношениям отраслевых принципов гражданского права, а второй (назовем его «специальным») – это руководящие начала, применимые в силу специфики своего содержания только к договорным отношениям сторон.
Цивилистическая литература широко упоминает и исследует принцип обязательности и исполнимости договора (pacta sunt servanda), принцип реального исполнения договоров, принцип недопустимости одностороннего отказа от исполнения обязательства, принцип добросовестного выполнения сторонами принятых на себя договорных обязательств.
Несложно заметить, что данные принципы терминологически и текстуально совпадают с таким институтом гражданского права как «принципы исполнения обязательств». Причем, действующий ГК РФ дает все основания рассматривать принципы исполнения обязательств в качестве принципов исполнения договоров.
Однако, несмотря на то, что «принципы исполнения обязательств» и «принципы договорного регулирования» - понятия, безусловно, тесно взаимосвязанные и частично пересекающиеся, отождествлять их нельзя хотя бы потому, что исполнение договора - важная, но не единственная стадия регулирования договорных отношений. Помимо нее существуют стадии заключения и толкования договоров, принципы которых не охватываются институтом исполнения обязательств. В свою очередь, не все принципы договорного регулирования могут быть применены к исполнению обязательств.
В работе приводятся и иные доводы в пользу разграничения категорий «принципы договорного регулирования» и «принципы исполнения обязательств». В результате автор приходит к выводу о том, что те общие требования, которые касаются конструирования обязательства или толкования его условий, должны рассматриваться в качестве принципов договорного регулирования, поскольку именно согласованная сторонами модель обязательства образует содержание заключенного между ними договора, а те требования, которые устанавливают общие требования исполнения договоров, должны рассматриваться как принципы исполнения обязательств.
К принципам договорного регулирования в его «общем» аспекте относятся: принцип недопустимости произвольного вмешательства кого-либо в договорные отношения сторон; принцип равенства сторон; принцип автономии воли сторон в договорных отношениях (ст. 1 ГК РФ); принцип разумности и добросовестности сторон в исполнении договорных обязательств (ст. 10 ГК РФ); к принципам договорного регулирования в его «специальном» аспекте относятся: принцип свободы договора (ст.1 ГК РФ); принцип соответствия договора императивным нормам, действующим в момент его заключения (ст. 422 ГК РФ); принцип буквального толкования договора (ст. 431 ГК РФ).
Из всех отмеченных ранее принципов исполнения обязательств к сфере специфических принципов именно договорного регулирования можно отнести только два: принцип «содействия сторон при исполнении своих договорных обязательств» («принцип сотрудничества сторон») и принцип «экономичности исполнения».
Кроме того, автор, говоря о принципах конструирования договорного обязательства, выделяет и формулирует принцип соразмерности налагаемых договором обременений, который заключается в том, что его условия не должны создавать чрезмерных преимуществ для одной стороны, и принцип соразмерности ответственности, который состоит в том, что соотношение объема ответственности за неисполнение договорных обязательств с объемом извлекаемой выгоды у каждой из сторон должно быть равноценным.
К специфическому для возмездных договоров принципу автор относит принцип взаимной выгоды сторон от исполнения принятых на себя договорных обязательств.
В четвертом параграфе «Проблемы сочетания частных и публичных интересов в гражданско-правовых договорах. Государственная политика в сфере договорного регулирования» автор отмечает, что необходимость диалектического соединения вмешательства государства в договорные отношения с максимально возможным его ограничением порождают целый ряд проблем как при конструировании норм договорного права, так и при их применении.
Так, нуждается в законодательном уточнении сформулированный в ст.1 ГК РФ принцип недопустимости произвольного вмешательства кого-либо в частные дела. В частности, необходимо нормативно закрепить критерии, по которым то или иное вмешательство в гражданские правоотношения может объективно оцениваться как «произвольное» или, напротив, «дозволенное». Критерии оценки вмешательства государства в гражданские правоотношения, в свою очередь, требуют корректировки ст. 168 ГК РФ, и ст.ст. 417 и 422 ГК РФ.
Другой мерой должна стать большая конкретизация закрепленного в статье 1 ГК РФ принципа свободы договора. В частности, в части первой ГК РФ должно быть исчерпывающим образом определено, какие группы прав не могут ограничиваться договором, каким условиям действительности должно отвечать каждое соглашение, какая группа отношений не может быть объектом договорного регулирования.
Следует выработать и нормативно закрепить критерии и границы использования косвенных «инструментов» сочетания публичных и частных интересов, прежде всего речь идет о примерных формах договоров и рекомендациях по их составлению.
В этом плане полагаем целесообразным в качестве обычаев делового оборота рассматривать только те примерные формы, которые составлены организациями, в круг уставных задач которых входит изучение и анализ практики договорных отношений субъектов гражданского права.
Наконец, необходима постановка и теоретическая проработка концепции единой политики, проводимой государством в сфере регулирования гражданских правоотношений, определение средств и методов ее реализации в целях сочетания частных и публичных интересов.
Пятая глава «Герменевтика гражданско-правовых договоров» состоит из трех параграфов.
В первом параграфе «Воля и волеизъявление в гражданско-правовых договорах. Теории понимания гражданско-правового договора» автор приходит к выводу о том, что в науке гражданского права и гражданском законодательстве закреплены различные теории понимания договора.
В науке гражданского права, доктрина которой рассматривает соответствие между волей и ее проявлением вовне в качестве общего условия действительности сделки или договора, в понимании последнего господствует так называемая «теория воли» (reine Willenstheorie). В законодательстве и правоприменительной практике, которые большее значение придают волеизъявлению – теория изъявления (Erklaerungstheorie).
Автор полагает, что с точки зрения теории гражданского права более убедительной выглядит «теория воли» и подробно обосновывает данную позицию.
Во втором параграфе «Проблема юридической состоятельности договоров с соподчиненной волей сторон» исследуется вопрос о том, можно ли рассматривать в качестве договоров соглашения, в которых одна из сторон устранена от обсуждения и выработки его условий. Диссертант приходит к выводу о том, что в соответствии с традиционной доктриной равенство сторон является необходимой предпосылкой любого договорного отношения; в то же время, положение сторон чаще всего неравное, причем как до, так и после заключения договора.
Исследуя категорию «равенство», автор выделяет два специфических ее аспекта применительно к институту договора. Во-первых, оно проявляется в равных возможностях сторон влиять на судьбу договорного правоотношения и, во-вторых, - в равной связанности сторон условиями заключенного соглашения.
Отмеченные два аспекта равенства являются в равной степени важными для решения указанной задачи. Отсутствие первого аспекта исключает возможность свободного формирования намерений совершить действия, направленные на реализацию собственных интересов; отсутствие второго аспекта – делает призрачной перспективу получения желаемого блага. Отсутствие обоих аспектов перечеркивает саму идею договора как самобытного регулятора общественных отношений, наиболее полно реализующего интересы его сторон. Оправданием для их исключения не могут, по-нашему мнению, служить ни особенности личности субъекта договора, ни специфика тех или иных юридических отношений.
Иными признаками, отграничивающими детерминированный договор от одностороннего акта, являются объективное наличие у присоединяющейся стороны альтернативной возможности равным образом удовлетворить собственный интерес и отсутствие недобросовестных условий.
В третьем параграфе «Оценка недобросовестности при толковании условий договора» автор отмечает наличие группы условий, которые законом прямо не запрещены и не противоречат никаким конкретным императивным правилам. Однако они противоречат самому духу права, а также логике и целям законодателя, установившего диспозитивную норму, поскольку имеют своей целью ущемление интересов одного из контрагентов, создание необоснованных преимуществ “навязывающей” их стороне, закладывают фундамент для одностороннего беспричинного и безнаказанного отказа от исполнения договорных обязательств и, вследствие этого, лишают договорные юридические отношения их “устойчивости” и определенности. Включение в договор подобных условий является формой принуждения одной из сторон к действию (бездействию), вследствие чего сформировавшееся намерение приобретает временный (т.е. на период действия обстоятельства принуждения) и, в определенной мере, ложный характер (поскольку направлено на совершение заведомо невыгодного действия, а не на реализацию глубинного интереса).
Автор формулирует и классифицирует недобросовестные условия. “Недобросовестными” автор предлагает именовать любые условия, объективно противоречащие интересам стороны договора и не компенсируемые ей предоставлением дополнительных благ со стороны контрагента и на основе норм гражданского законодательства, актов судебной практики и международных актов; выделяет три их разновидности: «неоправданные», «неразумные» и «исключающие» условия.
«Неоправданные» - это условия, создающие существенное неравновесие в договорных отношениях; «неразумные условия» - это положения, не совместимые с существенными целями диспозитивной нормы или не соответствующие общим принципам права, публичному порядку и добрым нравам или изменяющие природу договора, о котором уже состоялось соглашение сторон, либо несовместимые с сущностными элементами либо принципами договора; “исключающие условия” - положения, освобождающие сторону от обязанности проявлять максимальные усилия, которые предпринимало бы аналогичное ей разумное лицо в сходных обстоятельствах при исполнении договорных обязательств, либо от ее обязанности действовать в соответствии с требованиями разумности, осмотрительности, заботливости, добросовестности, осторожности и т.д., обычными для данного вида отношений.
Автор полагает, что при рассмотрении договорного спора суд должен оценивать данные условия как противоречащие самой идее договора, а потому - не имеющие юридической силы, и предлагает скорректировать п.3 ст. 428 ГК РФ, убрав из него оговорку о возможности отказа в иске стороне, присоединившейся к договору в связи с осуществлением своей предпринимательской деятельности, если она знала или должна была знать, на каких условиях заключает договор.
В заключении кратко изложены итоги диссертационного исследования в виде теоретических выводов и предложений по совершенствованию действующего гражданского законодательства Российской Федерации, а также сформулированы задачи дальнейшего развития гражданско-правовой науки в области договорного регулирования гражданских правоотношений.
Основные положения диссертации опубликованы в следующих работах автора общим объемом 114.4 п.л.: