К. С. Льюис Куда пойду от духа Твоего и от лица Твоего куда убегу?

Вид материала

Закон

Подобный материал:

• К. С. Льюис Куда пойду от духа, 6087.2kb.
• -, 9918.93kb.
• 1-2 кл. Ответы литературное чтение, 197.42kb.
• Неделя 8-я по Пасхе, 151.83kb.
• Иещё одна Новогодняя ночь Шахерезады, 129.03kb.
• Пастор Церкви Пути и президент семинар, 2195.2kb.
• Блаженный Августин Аврелий исповедь книга, 3192.24kb.
• Социально-психологическая служба в школе- интернате это служба, куда можно обратиться, 14.51kb.
• «Чудотворная Феодоровская икона Божией Матери», 273.8kb.
• Книга первая I. "Велик Ты, Господи, и всемерной достоин хвалы; велика сила Твоя и неизмерима, 3124.72kb.

Глава 14

На другой день они подошли к северным германским островам.

Паломники знали, что берега Северной Гер­мании, которые никогда и не были высокими, как, например, западный берег Европы, после Ка­тастрофы ушли под воду на многие километры к югу. Бывший Кильский канал превратился в Кильский пролив, разделивший Данию и Германию, а на его южном берегу чудом уцелел Гамбург, вер­нее его центральная часть, превратившаяся в ост­ров. От прежних земель между Данией и Гамбур­гом остались кое-где низкие острова, частью пес­чаные, частью заболоченные, поросшие тростником и камышами. Опасаясь мелей, Ланселот старался идти на безопасном расстоянии от буро-зеленых плавней.

Вскоре они увидели вдали высокие крыши до­мов, церковные шпили и согнутую почти под пря­мым углом телевизионную башню.

— Похоже, остров Гамбург, — сказал Якоб. — Два года назад мы были здесь с братом. Помнишь,
Хольгер?

• Помню, Якоб. Ты возил меня на лечение к зна­менитому гамбургскому экстрасенсу, обещавшему вернуть мне зрение, и он потом прислал тебе такой гамбургский счет, что даже ты ахнул! А я так и остал­ся слепым, да потом еще несколько месяцев мучил­ся головной болью. Этот колдун погрузил меня в гип­нотический сон, и знаете, что я видел во сне? Бесов, которые роились вокруг этого целителя, как осы вок­руг гнезда. Нет, теперь я надеюсь только на Месса!
  
• А что случилось с вашими глазами, Хольгер? — спросил доктор Вергеланн. — Давно вы ослепли?
  
• Давно, в раннем детстве. Во время Катастро­фы на меня упала балка нашего рухнувшего дома. Якоб меня раскопал, но я уже ничего не видел.
  

— Я думаю, Мессии совсем не трудно будет вернуть тебе зрение, Хольгер, ведь он исцеляет даже
слепорожденных, — успокоил юношу Ланселот.

— Я тоже так думаю, — кивнул Хольгер.

Когда стало темнеть, на берегу вспыхнула цепь огоньков.

• Слава Мессу, кажется, город живет нормаль­ной жизнью! — воскликнул Ланселот. — Мы можем найти причал и, если повезет, даже провести эту ночь в гостинице.
  
• А завтра с утра мы пойдем на городской рынок, обменяем рыбу на хлеб и матрацы для наших новых пассажиров, — обрадовалась Дженни.
  

• Вы о нас особенно не хлопочите, Дженни, — улыбнулся Якоб. — Вы думаете, мы с братом у себя дома спали на кроватях? Ничего подобного. У нас было жилье в тысячеквартирном доме. Его построи­ли на песке, и он через десять лет после постройки начал расползаться и рушиться. Мы успели спастись и устроились жить в заброшенном сарае на краю города, а спали на мешках, набитых сухой морской капустой. Можем и дальше спать на них, пока Патти не схрупает наши постели. Главное, мы плывем в Иерусалим за новыми глазами для Хольгера! Слы­шишь, Хольгер?
  
• Слышу, Якоб, — привычно ответил Хольгер, продолжая напряженно прислушиваться. — Постой­те-ка! Я слышу, в той стороне поют. Какой-то уны­лый хор, как будто по берегу идет похоронная про­цессия. Слышите?
  

Все прислушались, но никто ничего не услышал — очень уж тонкий слух был у Хольгера.

Они подошли ближе к берегу. Уже совсем стем­нело, и тут пилигримы поняли, что они приняли за огни большого города множество небольших кост­ров, разведенных по всему берегу. С катамарана стали видны человеческие фигуры: они с пением двигались вокруг костров, кланяясь и приседая.

• Похоже на какой-то ритуальный танец, — сказал доктор.
  
• Может быть, в городе праздник? — предполо­жила Дженни.
  
• Скорее похороны, — возразил Хольгер, — уж очень мрачные у них песни.
  
• Вон там, чуть в стороне от костров, я вижу причал! — воскликнул Якоб. — Ланселот, вы видите его?
  
• Еще нет, но я вам верю на слово. Командуйте, куда вести «Мерлина», Якоб. — Ланселот уже убе­дился, что Якоб видит так же хорошо, как слышит Хольгер.
  

Они подошли к старому полуразрушенному при­чалу и пришвартовали катамаран. На этот раз в разведку пошли доктор с Якобом.

Вдоль берега шла дорога, когда-то покрытая ас­фальтом; в темноте она была похожа на таинствен­ную и мрачную реку, покрытую черным растрес­кавшимся льдом. Идти по черным торосам прихо­дилось очень осторожно. Наконец они подошли к ближайшим кострам, и странная картина предста­ла перед ними. На берегу длинной цепочкой горели костры, вокруг которых по песку с пением бродили люди. В руках у них были мешки, они что-то подни­мали с песка и бросали в мешки. Подойдя еще ближе, Якоб и доктор разглядели, что они собирали каких-то довольно крупных тварей, почти сплош­ной массой двигавшихся по берегу на свет костров. Ползли они со стороны темной стены тростника, росшего за полосой прибрежного песка.

— Добрый вечер, — сказал доктор, когда они подошли к ближайшему костру. — Можно нам при­сесть к вашему костру?

К ним обернулся высокий старик, следивший за огнем с длинной палкой в руках. Над костром была подвешена рама, и на ней, нанизанные на проволо­ки, коптились какие-то крупные кузнечики.

• Присаживайтесь, — сказал он довольно при­ветливо. — За едой? Берите сколько хотите, тут на всех хватит.
  
• Мы путешественники, вернее пилигримы, — объяснил доктор, присаживаясь к костру и знаком предлагая Якобу сделать то же самое.
  
• Вы еще скажите — туристы, — усмехнулся старик. — Теперь люди не путешествуют, а рыскают по земле в поисках пропитания. Такие времена настали, Господи...
  
• Мы идем морем, на катамаране.
  
• Ах, так! — равнодушно сказал старик, даже не оглянувшись в сторону моря.
  
• А кто эти люди и что они собирают?
  
• Люди зовутся продовольственным отрядом, а собирают они саранчу. Саранча по ночам не летает, но зато ползет на свет костров. Утром сюда придет отряд клонов под командой экологистов из Гамбур­га, они заберут все, что мы собрали за ночь. Они принесут нам немного сухих лепешек и пустые мешки для нового улова.
  
• Так это вы саранчу коптите?
  
• Совершенно верно, саранчу, именуемую так­же «сухопутными креветками».
  
• А почему эти люди поют за работой?
  
• Чтобы не уснуть.
  

• Понятно. А что происходит в Гамбурге?
  
• Этого я не могу вам сказать. В город нас не пускают, мы — поморники.
  
• А там, где я жил, — сказал Якоб, — поморники добывали морскую капусту. Горожане их тоже ненавидели и не пускали в город.
  
• Везде одно и то же, — усмехнулся старик, — Поморники — единственные добытчики продоволь­ствия в этих краях, и они же изгои.
  
• Как же это получается, что поморников везде ненавидят, а они, оказывается, добывают еду для других планетян? — удивился доктор.
  

• Хотите узнать, как это произошло у нас, в Гамбурге?
  
• Конечно, хотим!
  

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого нет поблизости, старик уселся рядом с док­тором и начал рассказ.

— Примерно полгода назад, когда в Гамбурге начался голод, в город прибыл большой отряд кло­нов под командованием экологистов. Они врыва­лись в дома и забирали целые семьи, со стариками и малыми детьми. Люди растерялись, перепугались, ничего не понимая и не чувствуя за собой никакой вины. Лишь немногие догадались захватить с собой самое необходимое. Нас затолкали в грузовые мобили и привезли сюда, на берег, дали нам сети и приказали собирать в море все, что попадется съест­ного — рыбу, моллюсков, водоросли, креветки. Все это каждый день забирали вертолеты, а нам остав­ляли ровно столько еды, чтобы мы могли работать. Ни палаток для жилья, ни теплой одежды — ничего нам не дали. Ослабевшим и больным делали уколы, и мы их хоронили в песке, вон там, в дюнах. А на смену им привозили новых людей из Гамбурга. Экологисты сначала дали нам несколько резиновых ло­док, чтобы мы могли на них выходить в море на лов, но не могли удрать. Теперь от них осталось три, и они в руках наших старшин. Как вы понимаете, где есть рабы — там сразу же появляются и надсмотр­щики из числа рабов: «Умри ты сегодня, а я — завтра». Мы полностью опустошили прибрежные воды от рыбы, моллюсков и съедобных водорослей. Нас уже хотели уничтожить, но тут началось наше­ствие саранчи, и теперь мы заготовляем саранчу. Поначалу между нами и городом держали оцепле­ние клонов, а потом в этом отпала необходимость. Горожанам внушили, что мы грабители и убийцы, и они теперь нас и близко к городу не подпускают. Но и сами на берег не выходят — боятся. Впрочем, правильно боятся. Теперь эти слухи о нас уже стали правдой: если кому-то из наших людей удается пробраться в город, они, конечно, воруют и грабят, и вообще спуску горожанам не дают. А ведь мы сами бывшие гамбургцы.

— У нас в Дании происходит то же самое, — задумчиво проговорил Якоб. — И не многие догады­ваются, что презренные поморники — это бывшие жители нашего же города, которым просто не по­везло.

Старик подбросил в костер небольшую охапку сухого камыша. Увидев по лицам пилигримов, что они слушают его со вниманием, он продолжил:

• Мессия прекратил мировую войну, но развя­зал смертельную войну в каждом городе, в каждой деревне. Он построил новый мировой порядок, а кончился этот порядок мировым развалом. Всеоб­щее благоденствие сменилось всеобщим голодом и разрухой. По бывшей Европе бродят пешком и вплавь толпы нищих, воров и бандитов. В едином мировом сообществе каждый стал врагом каждому.
  
• Что вы хотите этим сказать, уважаемый? Что во всем этом виноват Мессия? — спросил доктор.
  
• Я хочу сказать, что мы присутствуем при пос­леднем акте человеческой комедии, — ответил ста­рик. — А теперь, когда Мессия развязал войну с Рос­сией и в результате в первый же день потерял всю электронику Планеты, станет еще хуже. Впрочем, он к этому и стремится — чтобы нам стало еще хуже.
  
• Вы думаете, что цель Мессии — гибель челове­чества?
  
• Цель Мессии — личная власть над миром, а гибель человечества — это задача Мессии. А кто ему эту задачу поручил, этого я вам не скажу. Я стар, болен, мне осталось жить, может, несколько меся­цев, а может, и несколько дней, и я хочу дожить их спокойно среди знакомых мне людей, хоть это и жалкие поморники.
  
• Вы чем-то больны? — спросил доктор.
  
• У меня полно обычных старческих недугов, но даже если бы я мог лечиться, я бы не стал тратить на это время. У меня уже угасла воля к жизни, я не испытываю никаких желаний, кроме двух. Первое из них совершенно несбыточное: мне бы хотелось выпить рюмочку хорошей водки. А вот второе мое желание еще вполне может исполниться: я бы хотел своими глазами увидеть, чем все это кончится. Я, знаете ли, историк. Бывший, конечно. Не сразу, со­всем не сразу, но я сообразил, что мне выпала вели­кая честь жить при конце человеческой истории. Теперь я испытываю к происходящему исключи­тельно профессиональный интерес. Любопытство — единственное чувство, на которое я еще способен. Между прочим, на вашем месте я не стал бы здесь засиживаться, слушая разглагольствования выжив­шего из ума профессора истории: скоро сюда при­дут за готовой продукцией другие поморники.
  

• Вы думаете, они будут к нам враждебны? Поморники ненавидят других планетян?
  
• Все планетяне ненавидят всех планетян, и поморники не исключение. Знаете, для чего наши старшины используют последние оставшиеся у них лодки? Конечно, они ловят с них рыбу для себя и для своих приближенных, но когда ветер дует с юга на север, они набирают полные мешки живой саранчи, отплывают подальше и выпускают ее на ветер. Вы догадываетесь, зачем они это делают?
  

• Нет...
  
• Они хотят помочь саранче перелететь море и напасть на Скандинавию. Ходит слух, что скандина­вы благоденствуют, что между Европой и Скандина­вией в море установлен специальный кордон, чтобы не пропустить голодных европейцев в сытые север­ные области. «У нас все пожрала саранча, так пусть и у скандинавов будет то же самое!» — говорят наши люди и радуются, когда видят летящую на север саранчу.
  

Якоб с доктором переглянулись: хорошо, что они не успели сказать старику, откуда плывет ката­маран «Мерлин» — кто знает, насколько хватило бы его бесстрастия, если бы он узнал, что перед ним скандинавы.

• Пожалуй, нам пора. Спасибо за рассказ, — сказал Якоб, поднимаясь. — Так выходит, отсюда нам в Гамбург не попасть?
  
• Нет. Всем берегом по окружности острова владеем мы, поморники. В город можно попасть только вертолетом, а вертолеты теперь не летают, и вряд ли когда-нибудь еще хоть один вертолет суме­ет подняться в воздух. Ну, прощайте, и доброго вам пути.
  
• Погодите, профессор, — сказал доктор, — вы были с нами очень любезны, и мне не хотелось бы оставаться в долгу. Конец света я вам показать не могу, но зато я могу исполнить ваше первое жела­ние, а именно — предложить рюмочку водки. Вот моя фляжка, в ней еще осталась половина спирта: разбавьте его водой — и будет вам водка.
  

Старик бережно принял фляжку, отвинтил проб­ку, понюхал и вернул ее доктору со словами:

• Да, чистый спирт. Но ведь я про водку для красного словца. Вы, я вижу, и вправду путеше­ственники, так что спирт вам самим пригодится в дороге.
  
• Примите, не отказывайтесь, я очень прошу вас, — настаивал доктор. — Спиртом вы можете продезинфицировать раны, он и при простуде по­может, а у меня на судне есть еще фляжка,
  

• В таком случае принимаю с благодарностью, но тоже хочу сделать вам ответный подарок. — Старик достал из кармана небольшую черную плас­тиковую коробочку и раскрыл ее. — Вы знаете, что это такое?
  
• Боже мой — шахматы! — воскликнул доктор.
  
• Умеете играть?
  
• Еще бы! У меня остались дома шахматы, я не смог захватить их в наше путешествие. Но неужели вы сможете с ними расстаться?
  
• А-а! Здесь никто в них не играет и не хочет учиться. Берите, и пусть шахматы скрасят вам дол­гую дорогу. Кто бы вы ни были и куда бы ни шли — Бог вам в помощь! А теперь уходите, сюда идут сборщики с мешками.
  

Доктор и Якоб простились со стариком и поспе­шили назад, к старому причалу. Как только они взошли на катамаран и рассказали об увиденном, Ланселот сразу же скомандовал отдать концы, и пилигримы отчалили от печального острова Гамбург.

Глава 15

Выбрав ветреный день, Дженни развела стирку возле камбуза. Веревку для белья она протянула от мачты к бамбуковой стойке палат­ки братьев, и вывешенное на веревке разноцветное белье придавало катамарану «Мерлин» уютный домашний вид. Якоб стоял у штурвала, Хольгер играл на гитаре для Дженни — помогал. Патти очень внимательно слушал игру Хольгера и, кажется, счи­тал, что тот играет исключительно для него.

Свободный от вахты Ланселот подъехал к Джен­ни и тоже вызвался ей помочь. Она попросила его натянуть еще одну веревку от мачты к другой стой­ке палатки. Ланселот еще не успел как следует закрепить веревку, а Дженни уже повесила на нее мокрый и тяжелый спальный мешок. Веревка выр­валась из рук Ланселота, мокрый мешок плюхнулся на палубу, а Дженни рассердилась.

— Ты не паломник, а пОломник, сэр Ланселот Озерный, — чуть палатку не развалил! — сказала она
и пошла сама привязывать веревку.

Изгнанный Ланселот, смущенно посмеиваясь, подъехал к доктору, сидевшему в складном кресле с книгой.

• Монарший произвол, — пояснил Ланселот сочувственно улыбающемуся доктору. — Можно из­гнаннику посидеть рядом с вами, доктор?
  

• Конечно, Ланс.
  
• Как вам читается между небом и морем?
  

• Больше думается, чем читается. Прочту пару страниц, а потом гляжу на небо, на воду и размышляю.
  
• Созерцательность — вторая морская болезнь, — заметил Ланселот. — Две вечные стихии, встречаясь и сливаясь, заставляют размышлять о вечности. Навеял вам какие-нибудь вечные вопросы наш Из­вестный Писатель?
  

• Представьте, да, навеял. Знаете, Ланселот, я давным-давно читал эту трилогию про Маленького Лорда и все никак не мог понять, а чего, собственно, мается этот юноша, и почему он все время помыш­ляет о самоубийстве? Ну да, автор объяснил, что героя окружало лицемерное буржуазное общество, а сам он был заперт в своем эгоизме, как в стеклян­ном яйце с искусственным снегопадом внутри. Но почему так случилось — это оставалось для меня тайной. Теперь я, кажется, разгадал эту загадку, и все оказалось очень просто. Причина страданий Ма­ленького Лорда заключается в том, что он не верил в Бога и не был крещен!
  

• Разве? Ах, ну да, что-то там такое действи­тельно было: Вилфред спорил с матерью о том, надо ли ему креститься, — вспомнил Ланселот. — Но я никогда не придавал значения этой сцене.
  
• Не только вы. Я уверен, что и автор — тоже. А в этом ключ ко всему.
  
• Как это может быть, доктор, чтобы сам автор не заметил ключевого момента собственной книги?
  
• Тайна творчества. Я и прежде сталкивался с этим в литературе. Писатель создает произведение по своему плану, порой пишет откровенно в угоду какой-то тенденции или господствующему в лите­ратуре направлению, но вдруг побеждает не тенден­ция, а правда и логика жизни. Магическая сила творчества берет над ним власть, и он говорит чита­телю то, что и не думал сказать. Так и наш Извест­ный Писатель: я абсолютно уверен, что он вовсе не собирался писать о трагедии человеческой души, лишенной веры.
  
• Он и не писал ничего подобного, доктор! Уж чье-чье, а творчество нашего корифея я хорошо изучил: в музее-усадьбе есть не только все его книги, но и почти все написанное о нем исследователями его творчества. Поверьте, если бы кто-нибудь когда-нибудь затронул эту тему, я бы не пропустил.
  
• Ничего удивительного. Атеизм не вчера начал господствовать в мировой литературе. Я уже не по­мню теперь, с какими мыслями я читал светские книги в то время, когда всей душой верил в Бога. Скорее всего, я их вовсе и не читал тогда: я разрывал­ся между двумя своими призваниями и едва успевал читать медицинские и религиозные книги. Интерес­но было бы рассмотреть всю мировую художествен­ную литературу сквозь призму христианской веры!
  
• Вы снова считаете себя христианином, доктор?
  
• Со времени наших эльсинорских бдений над Библией я много размышляю о Боге, Ланс. Моя вера, кажется, ко мне возвращается. Во всяком слу­чае, все, что происходит в мире и вокруг нас, я теперь совершенно непроизвольно рассматриваю с религиозной точки зрения. И мир представляется мне совсем не таким, каким я его видел до нашего паломничества. Неудивительно, что и книгу о Ма­леньком Лорде я читаю теперь другими глазами, другим умом, если можно так выразиться.
  
• И что же вы прочли другими глазами и дру­гим умом?
  
• Вам это в самом деле интересно?
  
• Очень! Я же в некотором роде специалист по Известному Писателю.
  

• Тогда я прежде прочту вам некоторые стра­ницы. Послушаете?
  

• Конечно.
  

• Мать просит Вилфреда пойти на первое при­частие. Не потому, что беспокоится о его душе, а потому, что так принято. И вот какой происходит разговор между нею и сыном.
  

Доктор поднес книгу поближе к глазам и начал читать вслух:

« — Мне очень не хочется огорчать тебя, мама, я бы все отдал, чтоб тебя не огорчать. Но, как ты справедливо заметила, мы уже это обсуждали.

• Ну и почему же, мой мальчик, почему ты не хочешь?
  
• Если уж тебе непременно угодно знать — я не верю в Бога.
  

Против воли Вилфреда это прозвучало слишком торжественно. Ему хотелось пощадить ее чувства. А он заговорил как в исповедальне. Это только подли­ло масла в огонь.

• Что за чепуха, а кто верит?
  
• Не знаю, не представляю, мама. Только не я.
  

• Дело вовсе не в вере. Твой дядя Мартин, мой брат, — думаешь, он хоть во что-нибудь верит?
  

• В курс акций, я полагаю.
  

Она еще посидела немного, потом беспокойно встала и подошла к камину.

— Есть еще и другое. Уж говорить, так обо всем
разом: ведь ты не крещен.

Вилфред не мог удержаться от смеха. Но она не улыбнулась, и он смеялся чуть дольше, чем ему хотелось.

• Можно подумать, что это большое несчастье.
  
• Конечно, несчастье. А все твой отец. В некото­рых вопросах он был ужасно упрям. А я... Я такая безвольная. А потом я просто забыла. Но неужели ты не знаешь, что некрещеному нельзя пройти кон­фирмацию?
  

Но теперь пришла его очередь вспыхнуть.

— Значит, решили отвезти меня в колясочке в церковь и сунуть в купель?»

Вилфред не хочет креститься и взамен обещает матери, что «будет во всем и везде первым — в школе и в консерватории». Он пытается отвертеть­ся от крещения, но семья настаивает — из сугубо практических соображений. Подбирают подходя­щего священника: «Удивительный пастор, такой снисходительный, не похож на священника. А это для священника высшая похвала». Помните, что было дальше?

• На семейном совете Вилфред соглашается креститься. Но тут и начинается кошмар: он напи­вается за семейным столом, потом отправляется в поход по злачным местам и, в конце концов, изби­тый и ограбленный, пытается покончить с собой. И как вы теперь это объясняете, доктор?
  
• Если связать это с его согласием креститься, то я могу сделать лишь один вывод: некие силы ополчились против этого решения. Они решили погубить героя, но не допустить его крещения. И крещение не состоялось, и сам вопрос о крещении потонул где-то между строк романа, все сосредото­чилось на мучительных рефлексиях героя.
  

— Вы уверены, доктор, что именно вопрос о крещении играет здесь такую большую роль?

• Да. Но автор, как и вы, Ланс, этого не заметил.
  
• Ну, доктор, вы меня удивили! Теперь я жалею, что мы не загрузили «Мерлина» книгами по самые борта. Сколько бы вы открыли в них нового для себя и для меня!
  

• А я благодарю Бога уже за то, что у меня теперь есть время просто думать, размышлять. Я ведь приближаюсь к возрасту, когда человек либо становится мудрым, либо выживает из ума. И знае­те, Ланс, скажу вам откровенно, хоть я и старик, но у меня нет той целостной мудрости, которой прежде отличались старики, по крайней мере у нас в Норве­гии. Я не могу вам объяснить, что творится в нашем мире, что двигает поступками людей, куда движется человечество. А в былые годы самые простые наши старики знали такие вещи и объясняли их молодым.
  
• Вы с начала нашего знакомства казались мне человеком ясного мировоззрения и твердых убеж­дений, доктор.
  

• Я очень изменился внутренне, Ланс. После всего, что мы увидели в нагнем паломничестве, я уже сомневаюсь в справедливости существующего ми­ропорядка и могу вам сказать совершенно откро­венно, что в Мессию как в бога я больше не верю. Да, Мессия велик и обладает огромной властью, он способен исцелять людей, но он не бог. Если хотите, он даже не всемогущий и вселюбящий властитель, а просто еще один авторитарный правитель в удруча­юще длинном ряду других властителей и тиранов.
  
• А в Господа Иисуса Христа вы верите, доктор?
  
• А в Господа Иисуса Христа как в Бога я снова верую. Без веры в Него и в Его жертву за нас все человеческие страдания, которые мы сейчас наблю­даем на земле, показались бы мне чудовищно бес­смысленными. Я вернулся к этой вере, как редкие счастливцы возвращаются в старости к своей пер­вой любви.
  
• Как это?
  
• Они возвращаются к давным-давно покину­той женщине, чтобы сказать, что это была ошибка, предательство, и что теперь они понимают, что они не должны были изменять первой своей любви. И они просят у нее прощенья.
  
• Какое странное сравнение, доктор, — Христос и первая любовь!
  

• Ну я-то знаю, о чем говорю, я же помню, каким счастливым и безмятежным я был христиа­нином! Тогда для меня молиться было все равно что дышать. А теперь каждый покаянный вздох, каждая молитва даются мне с болью и сокрушением. Но я оглядываюсь и вижу позади себя пустое холодное болото.
  
• Неужели ваша прошлая жизнь вам представ­ляется такой ужасной, доктор?
  
• Я старался жить по совести и быть полезным людям, но холодна и пуста была моя жизнь без веры, и добрые дела не наполняли ее смыслом. Но, кажется, это болото я уже перешел и выбрался на берег обетованный.
  
• Рад за вас. А вообще вы любите жизнь, доктор?
  

• Я всегда любил и ценил жизнь. Мне приходи­лось принимать роды у женщин, когда женщины еще рожали. Какой же это подвиг — роды челове­ческие! Я начал по настоящему уважать женщин только тогда, когда узнал, что новая жизнь оплачи­вается их добровольным мученичеством. Поэтому я всегда был против эвтаназии, особенно принуди­тельной. Вы никогда не задумывались над этим сло­восочетанием — «принудительная эвтаназия»?
  

• Нет. А что в нем особенного?
  

• Это оксюморон, Ланс. Подумайте сами: при­нудительный добровольный уход из жизни! И таких фальшивых понятий за последние десятилетия воз­никло множество. Вы помните, как сильные мира бомбили страну за страной, называя это борьбой с терроризмом? А экологисты, которые преследуют людей? При желании можно было бы создать сло­варь подобных терминов.
  

• Новоречь Орвелла?
  

• Именно. Господи, до чего же приятно разго­варивать с человеком, который читает книги!
  
• Взаимно, доктор, взаимно! К сожалению, сей­час мне пора сменить Якоба у руля, но мы непре­менно продолжим нашу беседу, хорошо? — и Лансе­лот поехал в рубку к Якобу, чтобы перенять у него вахту.
  

Однако беседа о Боге на катамаране «Мерлин» на этом не прервалась. Освободившийся от вахты Якоб подошел к доктору и предложил сыграть в шахматы.

• Но, кажется, я не вовремя? Вы, я вижу, раз­мышляете о чем-то очень серьезном. Я угадал?
  
• Угадали, Якоб. Мы только что говорили с нашим Ланселотом о христианстве и о нашем мире. Он спросил меня, верую ли я в Иисуса Христа.
  
• И что вы ему ответили?
  
• Ответил, что да, верую.
  

Якоб присел на борт рядом с доктором.

• Знаете, доктор, я начал всерьез задумываться о Боге после ядерного удара русских, когда жизнь стала вдруг рушиться с такой скоростью. Мне стало казаться, что все это не просто так, что мы, люди, каким-то образом заслужили это. Знаете, доктор, о чем я мечтаю?
  
• О чем, мой молодой друг?
  
• Когда-нибудь разыскать одну старинную кни­гу, в которой, может быть, найду ответы на мучаю­щие меня вопросы. Книга называется Библия. Там рассказывается о том, что однажды человечество уже переживало время подобное нашему.
  
• Якоб! Когда Ланселот освободится, подойдите к нему и попросите у него Библию.
  
• Что? На нашем судне есть Библия?
  
• Да, она лежит внизу, в каюте, в рундуке Ланса.
  

— Ах, доктор! Ну... Ну я просто не знаю, что сказать!

— Потом скажете, когда Библию дочитаете.

Позднее Якоб получил от Ланселота Библию, обернул ее выпрошенным у Дженни чистым кухон­ным полотенцем и с этого дня с нею не расставался.