Марков Александр Петрович
| Вид материала | Документы |
- Рыжков Александр Петрович. Свой спортивный путь Вы начинали еще в ниивте будучи студентом,, 35.72kb.
- Терещенко Александр Петрович, учитель физики моу сош №10 2008 год пояснительная записка, 206.78kb.
- Александр Петрович Сумароков (1717-1777) русский поэт, писатель и драматург XVIII, 25.95kb.
- Родители : Павел I петрович, 139.28kb.
- Наука: нынешний экономический кризис в исторической перспективе, 306.76kb.
- Семенов Александр Петрович учебно-методический комплекс, 758.88kb.
- Александр Петрович Никонов, 1753.21kb.
- Литературный календарь. Сентябрь, 71.01kb.
- Байда Александр Петрович. Ставропольская государственная Медицинская академия 2006, 922.18kb.
- Наука: можно ли сравнивать биологическую и социальную эволюцию, 294.84kb.
7.5. НАЦИОНАЛЬНО–КУЛЬТУРНАЯ СПЕЦИФИКА КАК ЭТИЧЕСКАЯ И СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ ОСНОВА МАРКЕТИНГОВЫХ КОММУНИКАЦИЙ
На мировоззренческом уровне важнейшей предпосылкой продуктивной адаптации маркетинговых технологий является понимание, учет и опора на те духовные ценности, которые составляют ядро культуры российского общества, определяет ее специфику, уникальность, идентичность. Учет национально–культурной специфики и сохранение культурной целостности и самобытности – важнейшая предпосылка эффективности любых инноваций. Еще М.Вебер в начале ХХ века показал, что капиталистические отношения «западного типа» смогли сформироваться лишь благодаря определенной системе культурных ценностей, сформировавшихся в контексте «протестантского мира». Именно ценностное соответствие позволило западным странам достаточно быстро преодолеть этап «дикого капитализма» по Марксу (который выражается формулой «работа – успех – деньги») и сформировать основы трудовой этики, суть которой отражает семантическая ось: «работа – совесть – деньги – призвание».1 Совесть, честность, ответственность, трудолюбие, а не корысть и обман, лежат в основе здоровых рыночных отношений.
Данная закономерность начинает осознаваться специалистами в области маркетинговых коммуникаций. В частности, в отмеченной выше дискуссии о социальной ответственности рекламы специалисты говорили о необходимости учета этических норм российского общества и вместе с тем отмечали неопределенность и размытость критериев такого учета1. Поэтому с целью инструментализации данной проблемы попробуем отметить наиболее сущностные ценностные и ментальные отличия российской культуры и этноса.
7.5.1. ВЗАИМОСВЯЗЬ ДОМИНИРУЮЩИХ КУЛЬТУРНЫХ РЕГУЛЯТОРОВ И СОЦИАЛЬНЫХ ТЕХНОЛОГИЙ
Принцип соответствия маркетинговых технологий базовым культурным регуляторам вытекает из идеи уникальности каждой культуры.
В частности, по критерию доминирующих механизмов регуляции мировые культуры можно разделить на две большие группы: культуры моральные (социальность, моральная ответственность) и культуры рациональные, правовые (юридическая ответственность). Если моральная ответственность – это осознание степени соответствия (или несоответствия) человеческого поступка нравственному идеалу, то юридическая ответственность – осознание степени соответствия человеческого поступка закону. Моральная ответственность гораздо сложнее и фундаментальнее юридической – уже на этапе свободного выбора человек предвидит ответственность – не столько перед законом, сколько перед другими людьми и самим собой2. В моральной культуре образным аналогом института судебной власти является совесть – как духовно–нравственное переживание разрыва реального и должного, индикатор соответствия свершившегося и возможного. Суд совести для человека морального по глубине переживаний страшнее суда юридического. Основные категории морального сознания: призвание, совесть, ответственность, вина (в отличие от правосознания, в котором доминируют действие, вменяемость как синоним ответственности, закон).
Субъект права – человек, признающий свои действия как собственные и готовый нести юридическую ответственность за последствия совершенного. Поле функционирования права – система непосредственных человеческих связей и отношений, процесс взаимодействия, где человек «лицом к лицу» по отношению к другому.
Нравственные переживания – сфера индивидуального сознания, где человеческая связь предстает в опосредованной форме (совесть как идеально мыслимая и нравственно переживаемая «со–весть»). Субъект нравственности – личность, способная к духовно–мотивированным поступкам, соответствующим общественной морали.
Если в морали чувство ответственности переживается на уровне индивидуального сознания, то правовая ответственность проявляет себя в общественном, «публичном» пространстве вопроса и ответа, словесного доказательства, обоснования и защиты действий и поступков. Следовательно, чем подлиннее, богаче и моральнее человеческое общение, тем уже зона действия права1.
Сфера действия права – нарушение социальных и культурных норм. Законы фиксируют не только духовные завоевания, но и потери (провалы) в мире культуры и человеческого общения. Это особенно ярко прослеживается в уголовном праве, которое имеет дело с наиболее крайними формами отклонений от принципов и норм общественной морали (как правило, с различными видами конфликта и насилия – физического и морального)2.
Таким образом, основанием подлинного и органичного человеческого бытия выступают духовные ценности и нравственные идеалы, с которыми человек соотносит себя, свои поступки, жизнь в целом. Они же являются моральным основанием формирования и развития института права3. Отечественная культура – это культура с доминированием моральных регуляторов, что вносит существенные коррективы в технологические и содержательные аспекты всех адаптируемых западных инноваций.
7.5.2. ЦЕННОСТНО–НОРМАТИВНАЯ СПЕЦИФИКА РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Ценностно–нормативный пласт культуры – это интегративная характеристика, отражающая ее самобытность и уникальность, обеспечивающая ее устойчивость во времени, определяющая сам тип культурной системы, «главная ценность культуры», ее доминирующая черта, которая проявляется в философии, религии, этике, праве, в основных формах социальной, экономической и политической организации, нравах, обычаях, образах жизни и мыслей. «Силовые линии» ценностных доминант возникают в зоне пересечения разнонаправленных индивидуальных ориентаций – как вектор, сумма индивидуальных выборов и ответов на социокультурные ситуации и проблемы. «Мировоззренческая доминанта» превращает культуру в «сверхиндивидуальное» явление, несводимое к сумме отдельных проявлений1. Входящие в ценносто–нормативное ядро ценности взаимодействуют друг с другом в резонансном режиме, взаимодополняя и взаимоактивируя энергетические импульсы и соответствующие формы социального поведения людей, принадлежащих к той или иной культуре. Доминирующая мировоззренческая направленность оформляется в господствующий тип культуры и составляет как бы основу «сознания» культуры. Противоположная установка на мир существует в любой культуре и становится сферой ее «подсознания».
Ценностно–нормативное ядро культуры выполняет важнейшие социально–культурные функции. Образующие его ценности отражают глубинные и устойчивые черты культуры, определяют всю совокупность творческого самовыражения, концентрируют духовные устремления и идеалы народа, который является коллективным субъектом культуры (соборной «культуро–личностью», как писали евразийцы). Его содержание определяет тип культуры, который образуется как синтез мировоззренческих ориентаций при доминировании одной из них. Ценности культуры очерчивают семантическое и аксиологическое пространство, являются своеобразными «линиями притяжения», обеспечивают социальную консолидацию общества. Они содержат в себе своеобразный «культурный код», который обеспечивает многоуровневую идентичность личности, ее принадлежность к определенной социально–культурной и этнокультурной группе, индивидуальную и социальную тождественность человека, его включенность в смысловой универсум своей культуры.
Ценностно–нормативная модель культуры является результатом взаимодействия различных факторов – исторических, геополитических, психологических, природных, которые трудно поддаются анализу с позиции их причинно–следственных связей. Они формируется средой обитания человека, социальными условиями его жизни, культурой и, в свою очередь, порождают и воспроизводят их, являются их источником и причиной. Отсюда следует, что элементы других культур получают смысл и значение лишь в контексте целостного историко–культурного мира. Идеи и ценности, «генетически» не связанные с ядром культуры, начинают играть деструктивную роль, разрушая целостность культурной системы.
Ценностно–нормативная модель культуры не претендует на абсолютную объективность, ее задача теоретико–методологическая, познавательная – выделить из множества разноуровневых характеристик и эмпирических фактов те, которые объединяются в интегральный образ культуры, получают в нем взаимосогласованность и непротиворечивое объяснение. Понимание специфики ценностно–нормативного ядра отечественной культуры позволит определить «зоны» рассогласования глубинных черт ментальности и ее «бытийных» проявлений – в экономике, политике, в системе маркетинговых коммуникаций, а также указать причины, обусловливающие это рассогласование.
Культурная, духовная идентичность обнаруживается прежде всего в сознании людей, но она является отражением более глубинных основ национально–культурного бытия, трудно уловимых на уровне анализа фактов. Поэтому характеристику ценностно–нормативных аспектов отечественной культуры эффективнее осуществлять путем анализа ее самосознания, в качестве которого выступают мифопоэтические и эпистемологические тексты гуманитарной культуры, выполняющие функции специфического «зеркала». Именно тексты являются формой самосознания, самопознания и самовыражения сути культуры и человека каждой исторической эпохи. Они фиксируют и сохраняют «генотип духовности» народа – образ человека и мира (через язык, персонифицированные духовные символы и т.д.), концентрируют в себе идентификационный ресурс общества, обеспечивая тем самым устойчивость социокультурной системы в пространстве и времени. При этом текст рассматривается в определенной системе координат, образуемых смысловыми и символическими оппозициями: соотношение в системе ценностных ориентации социального и индивидуального, материального и идеального, рационального и морального, традиций и новаций, сохранения и изменения, мужского и женского и т.д.
Тексты не просто отражают, но и творят культурную реальность, что связано с особой значимостью Слова. Осуществляя функцию самопознания национальной специфики, самосознание одновременно является существенной составной частью культуры1.
7.5.3. СОДЕРЖАНИЕ ЦЕННОСТНО–НОРМАТИВНОГО ЯДРА РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Анализ текстов гуманитарной культуры в определенной системе координат (соотношение ценностей индивидуального и социального; удельный вес ценностных полюсов материального и идеального; особенности восприятия прошлого, настоящего и будущего) позволил сформулировать три наиболее устойчивых и типичных для различных эпох культурной жизни России ценностных доминанты, которые составляют ценностно–нормативное ядро отечественной культуры:
низкая значимость факторов материального благополучия и ориентация в идеальную, духовную сферу;
неукорененность в настоящем и обращенность в прошлое или будущее;
доминирование социальных ориентаций над индивидуально–личностными.
1. В системе ценностных координат «материальное – идеальное» обращает на себя внимание низкая значимость факторов материального благополучия и ориентация в идеальную, духовную сферу бытия. Идеальная устремленность русской культуры коренится в православной этике, глубинах национальной психологии. Она связана со спецификой восприятия времени, о чем свидетельствует доминирование в системе ценностей жизненной стратегии быть в ущерб иметь. Аскетизм русской культуры связан также с определенными психологическими качествами – терпением, покорностью, послушанием. Обнаруживается также тесная зависимость между аскетической дисциплиной и нравственной доминантой поведения, которая является центральной ценностью православного мировоззрения. Нравственная ориентация характерна для различных социально–политических и культурных процессов, независимо от их идеологического характера и оппозиционности. Она придавала неповторимую окраску как русской идее, так и революционной идеологии, носители которой были отягощены чувством вины перед народом и считали, что ее можно искупить аскетическим самоотречением во имя грядущего справедливого социального устройства.
Акцентированная нравственность русского самосознания тесно связана с восприятием духовной свободы как независимости от мира материального, чувственного. Взаимосвязь нищеты и духовности становится законом истинно христианской жизни и человека, и народа1.
Обратная зависимость духовной свободы и материального благополучия есть явление не только специфически российское2. Однако в условиях постоянного внешнего давления сама возможность духовной свободы обеспечивалась незначимостью индивидуально–личностного начала, терпимостью к страданиям и жизненным лишениям и даже потребностью в них («жизнь как боль» – К.Леонтьев). И на индивидуальном, бытовом уровне человеческие страдания всегда воспринимались как естественное, должное, а счастье – как состояние случайное, незаслуженное и даже греховное1.
Историко–культурные предпосылки духовно–аскетической ориентации обнаруживаются в христианской нравственности с ее обратной перспективой. Аксиология евангельской этики, в максимально нетронутой форме сохранившаяся в русском православии, выглядит «перевернутой» в сравнении с ценностями и предпочтениями «мира сего». Смысл заповедей «блаженств» сводится к парадоксальным для обыденной жизни утверждениям: блажен тот, кто так или иначе несчастлив (блаженны нищие, плачущие, жаждущие, ненавидимые и гонимые). То, чем дорожит мир, и то, чего он стремится избежать, меняются местами: крест становится не позором и проклятием и трагедией, а победой и утверждением человеческого духа. Парадоксальность православной этики заключается еще и в том, что предпосылкой творчества является не субъективистское самоутверждение, а смирение; условием свободы становится не горделивая самодостаточность, а послушание. Прямая перспектива (и в жизни, и в творчестве) эгоцентрична, она ставит человека в центр мира, а все остальное обретает для него значение и величину лишь в той степени, в какой оно соотнесено с ним самим. В контексте этических норм обратной перспективы не нечто значимо потому, что включено в мой мир, мой горизонт, мое поле зрения, но напротив: я могу нечто значить лишь потому, что я включен в нечто большее, чем я сам2.
Нравственная вертикаль российской культуры, ядро которой составляли ценности православного образа жизни, поддерживалась персонифицированными образами святых, подвижников, которые давали человеку жизненные ориентиры, выстраивали смысловую перспективу его бытия, питали энергию самоотречения и духовного самостроительства.
2. Прошлое, настоящее и будущее. Одной из наиболее существенных черт ценностно–нормативного ядра культуры является неукорененность в настоящем и постоянная обращенность в прошлое или будущее. Низкую ценность настоящего можно увидеть в народной поэзии, русских сказках, например, в отношении к счастью – сейчас оно греховно и несбыточно, оно всегда за тридевять земель и дается как результат самоотречения, преодоления внешних препятствий, а уже потом – смекалки3.
Ценностная незначимость «здесь и теперь» характерна не только для восприятия времени, но и пространства. Неактуальность настоящего символически отражается в теме дороги, которая рассматривается как способ ухода из настоящего, как путь в «неведомое царство», «светлое будущее», как форма бытия («жизнь – путь»).
Преимущественная направленность в будущее проявляется в русской мысли, которая всегда была глубоко пессимистична в отношении к настоящему и одновременно несла в себе глубокую веру в будущее России1. Основной мотив русской идеи, который проходит сквозь весь ХIХ век – прошлое русского народа темно, его настоящее ужасно, остается вера в будущее. Ощущение неактуализированного и неоформленного настоящего русской культуры давало основание верить в грядущие времена, наступление эпохи «исторического величия». Самосознание, переживая кризисы самоотрицания, неизбежно приходило к утверждению великой миссии России2.
Сказанное выше позволяет сформулировать одну из существенных черт русской культуры, которая, в отличие от западных культур, ориентированных на преобразовательную, созидательную деятельность, окультуривание внешнего мира, направлена на освоение мира внутреннего, на “строительство” души человека. Это культура Слова, им рожденная и в нем воплощающаяся.
3. Личность и общество (индивидуальное и социальное). Одной из ведущих ценностных доминант отечественной культуры является доминирование социальных ориентаций над индивидуально–личностными, т.е. невыделенность человека из общности «мы», неосознанность своей отдельности. В историческом плане социальность созвучна соборности православных традиций, в основе которых лежит христианская антропология, строящаяся по принципу холизма – целое больше частей, целое дает жизнь и смысл частям (части иконы, изъятые из ее космоса, становятся вопиюще неправдоподобными). Образ приоритета целого запечатлен в Троице, где он символизирует совершенство каждого элемента в силу его нераздельного единства с остальными частями (Вл.Соловьев). Смысл соборности выражается в формуле: каждая частица всеединства принципиально несамодостаточна, открыта к высшему и от него берет исток своей жизни и к нему же приносит свои плоды. Высота человека определяется высотой тех ценностей, которым он служит и в распоряжение которых он предоставил себя1.
Социальная ориентированность сознания вытекает из общинного устройства жизни и артельных форм организации производства. Община в России заменяла почти все социальные институты гражданского общества, включая и право, она воспринималась как «женское начало и краеугольный камень» всего здания, именуемого Россией, его «монада», «клетка огромной ткани», которая консервативна и уверенна своем развитии, …» как мать, несущая младенца в своем чреве и переносящая все, кроме отрицания своей основы, своего фундамента»2.
Если западное общество строилось на основе гаранта прав и свобод отдельной личности, ее автономии от государства и соответствующей дифференциации общественных связей и структур, то русская общественная жизнь – на соборности, синкретичности мира и растворении «я» в общинном «мы». Соборность и общинность – это доверие и взаимопомощь, регламентированные не законом, а совестью, нравственностью. Они противоположны и католической авторитарности, и протестантскому индивидуализму, не признают внешних формальных признаков, ограничивающих жизнь духа в составе социального целого, не знают внешнего над собой авторитета, но не знают и индивидуалистического уединения и замкнутости3. Именно в силу общинного характера жизни и соответствующей системы ценностей «рождение индивидуальности« в России всегда происходило «в муках» – или в виде «народной волюшки» с ее бессмысленной кровью, «дикой индивидуальности» беглецов и бунтарей, или в виде необузданного купечества, или в форме «забитой» индивидуальности «маленького человека», который индивидуален своим несчастьем, обиженностью и униженностью4. Общинный характер бытия, исключая персональную ответственность, блокировал также консолидацию больших социальных групп, которые составляют основу гражданского общества – политических партий, объединений, движений.
На психологическом уровне эта черта находит выражение в безынициативности, нежелании выделиться, стремлении растворить персональную ответственность в совместной деятельности5. Ее устойчивость во многом стала причиной неудачи аграрных реформ начала века, она затрудняет и сегодняшние преобразования в экономике, препятствуя естественному усвоению и развитию рыночных отношений1.
Приоритет социального определил специфику постановки проблемы свободы и ответственности, индивидуального и социального. Он придает особые акценты перспективам общественного устройства России, в которых идеал «полного и всестороннего развития личности» отодвигается на второй план в силу его неосуществимости, а в центре стоит идея «всеединства» как богочеловеческого союза, объединяющего все национальности и проповедующего безусловные нравственные ценности2. «Горделивый идеал» личности как эгоистического и эгоцентрического атома отвергался как социально и психологически несостоятельная ценность. Сущность личности в русской культуре рассматривалась в ее отношении к общественному целому – «я» должно органично сочетаться с «мы», иначе это «мы» превратится в безликое коллективное «оно», ядовитый раствор которого уничтожит и саму личность3.
Обозначенные выше «полюса тяготения» составляют исторически устойчивое ценностно–нормативное ядро совокупного субъекта российской культуры4. Однако в периоды резких социально–политических реформ они прежде всего подвержены деформации – как известно, «смутные времена» в России всегда сопровождались духовным хаосом, неустойчивостью, расплывчатостью и внутренней противоречивостью ценностей и норм. Но с преодолением кризиса ценностные доминанты, составляющие специфику и духовную уникальность российской культуры, возвращаются в норму.
7.5.4. ПСИХО–АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ СРЕЗ РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ (РОССИЙСКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ)
Преобладание в культуре одной из мировоззренческих доминант детерминировано как внешними, объективными обстоятельствами (ландшафтом, формой государственности, религией), так и внутренними, субъективными факторами, в числе которых основным является традиционный для представителей того или иного народа (этноса) тип ментальности. Выражая социоприродную специфику, он формируется на бессознательном уровне – в процессе идентификации с этнической общностью, религией, ландшафтом и наиболее «выпукло» проявляет себя в особенностях постижения и восприятия мира, в «архетипах» коллективного бессознательного (К.Юнг), в образе жизни, традициях и преданиях, в формах поведения и выражениях эмоций.
Ментальность определяется как «интегральная характеристика людей, живущих в конкретной культуре, которая позволяет описать своеобразие видения этими людьми окружающего мира и объяснить специфику их реагирования на него», как «присвоенные конкретным индивидом специфические для данной культуры способы восприятия и особенности образа мыслей, выражающиеся в специфических для данной общности формах поведения и видах деятельности», как «совокупность представлений, воззрений, чувствований общности людей определенной эпохи, географической области и социальной среды, особый психологический уклад, влияющий на исторические и социальные процессы», «характерная для конкретной культуры (субкультуры) специфика психической жизни людей, детерминированная экономическими и политическими условиями жизни в историческом аспекте»1.
В отечественной историко–философской и культурологической традиции характеристику психологических особенностей русского типа можно обнаружить у Н.Данилевского, который отмечал у русских отсутствие насильственности и властолюбия, присущих европейцам, подчеркивал мягкость характера, умение разумно пользоваться свободой. К.Леонтьев, а позднее П.Савицкий в психологическом типе русского видели религиозность и мистическую самоуглубленность. Н.Трубецкой характеризовал представителя евразийской цивилизации как традиционно ориентированного, осознающего необходимость подчинения государству и в то же время как не готового к долгому и мучительному поиску истины, предпочитающего принять ее в готовом виде, в результате чего чужая идея, не выстраданная русским человеком, приобретает универсальный характер и заполняет весь его внутренний мир. Ф.М.Достоевский отмечал скитальчество как национальную черту (он считал, что типичные образы русского скитальца – Алеко и Онегин); смирение и страдание; нравственный максимализм и способность «всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения», умение «дружественно, с полною любовию» принять в душу «гении чужих наций», различать, снимать противоречия, извинять и примерять различия, т.е. говоря психологическим языком – способность к идентификации.
Вяч. Иванов основной чертой русского национального характера считал стремление к «совлечению ...всех риз и всех убранств ... и всякого украшения с голой правды вещей». С этой чертой он связывал как «добродетели и силы наши», так и «многие немощи, уклоны, опасности и падения» – скептический и реалистический склад русского ума, потребность русской мысли идти последовательно «до конца и до края»; ее нравственно–практический строй и одновременно ненависть ко всем противоречиям между сознанием и действием; подозрительная строгость оценки и стремление к обесценению ценностей; инстинктивная потребность безусловного, «совлекающая» все условности и недоверчивая к человеческому и божественному; «живое чувствование зла»1.
Г.Федотов русскую натуру характеризовал такими качествами как широта, вольность, бунтарство, сектанство и духовное странничество, органическая нелюбовь ко всякой законченности формы.
Концепция русской души С.А.Аскольдова построена на специфическом соотношении трех составных частей, характерных для состава любой национальной души: святого, человеческого и звериного2. Своеобразие русской души заключается в том, что среднее, специфически человеческое, представлено в ней неизмеримо меньше по сравнению с национальной психологией других народов, а святое и звериное являются наиболее сильными началами. Причем, святое возникает как «преодоление специфически человеческой духовной культурности», а звериное понимается автором не обязательно негативно – не только как ярость и лютость, но и как мягкость, кротость, добродушие. Противоположный психологический тип, принадлежащий к западной культуре и оттеняющий специфику русской души, С.А.Аскольдов характеризует доминированием человеческого начала, т.е. гуманистичности, отвращающей человеческий интерес от неба, «обнадеживающей землей», «верой в человека» даже в «самых отчаянных положениях» поддерживающей его «устремление к земле и к осуществимым лишь через человека идеалам».3
В современных исследованиях специфика «русской души» характеризуется символами детства и соответствующими психологическими чертами, присущими ребенку1. «Детскость» русской души помогает соединить такие взаимоисключающие характеристики русских как апокалиптики, нигилисты, святые, оборотни, атеисты, богоносцы, герои, аморалисты – все эти черты можно рассматривать как элементы единого смыслового целого, объединенного символами детства. Свойствами детства (и души русской) является также тяга к выяснению границ дозволенного; способность к безграничной и безосновательной вере; открытость будущему и способность поверить в осуществление несбыточного, в обретение «другого мира» («неведомого царства»); интерес к концу, «краю» (желание узнать, «чем закончится сказка», заглянув на «последнюю страницу»); страх смерти и надежда на бессмертие (воплощенные в исканиях русских космистов, в стихии революционного романтизма, подсознательно пытающихся опустить небо на землю, построив здесь «райскую жизнь»).
Д.С.Лихачев, характеризуя русскую культуру, отмечая такие ее черты как личностный характер, универсализм, открытость и восприимчивость к другим культурам, свободу творчества2.
Перечисленные психологические качества условно можно разделить на три группы
Положительные качества, которые могут рассматриваться в качестве референтных: широта, вольность; нравственный максимализм; религиозность и мистическая самоуглубленность; святость (как особый накал веры, религиозного терпения); способность к «всемирной отзывчивости и перевоплощению», умение отождествить себя со страданиями другого человека (пережить «сораспятие» с Христом), с болью тех, кому плохо (на психологическом языке – эмпатия, способность к идентификации); ненасильственность, мягкость характера, смирение, способность к подчинению; терпимость к страданиям; живое чувствование зла (как основание для духовного совершенства, ощущение того порога, когда пора «восходить» – Ф.М. Достоевский); открытость будущему и способность поверить в осуществление несбыточного («светлого будущего», «неведомого царства»).
Негативные идентификационные характеристики–символы: апокалиптический склад мышления; бунтарство, вольница, неповиновение закону; сектантство, скитальчество; нигилизм, скептический склад ума, стремление к отрицанию и девальвации ценностей (к совлечению всех риз и всех убранств с голой правды вещей – своеобразный духовный стриптиз); неготовность к долгому и мучительному поиску истины, предпочтение принять ее в готовом виде); духовное странничество (склонность «бродить» по чужим культурам, идеям); самоотречение, саморасточительство, разгульность; безинициативность, неделовитость; пренебрежение моральными нормами; органическая нелюбовь и враждебность ко всякой законченности формы; мрачность и детскость; отсутствие «человеческого» в структуре души и особое сочетание святого и звериного – ярости и кротости, лютости и добродушия, благочестивого и греховного; сочетание ребяческой незрелости со всеми недугами дряблой старости; синтез восточного деспотизма с западным индивидуализмом; ненависть ко всем противоречиям.
Оценочно нейтральные психологические характеристики «русского типа»: способность к безграничной и безосновательной вере; духовный радикализм, стремление к предельному, безусловному (потребность мысли идти «до конца и до края», а в итоге – безразличие к благам мира, нежелание накапливать то, что обречено на гибель); соборная ответственность всех за всех, невыраженность чувства персональной вины и признание вины коллективной; отсутствие воли к власти (политическое нестяжательство); синтетическое, недифференцированное, духовно–целостное отношение к миру.
Последняя характеристика психологического типа вносит максимальный вклад в специфику российской ментальности, в которой доминирует духовно–целостное отношение к жизни, т.е. синкретичное и недифференцированное сознание, не ориентированное на понимание сложностей и противоречий природного и социального мира, воспринимающее мир целостным и нерасчлененным. Синтетическое сознание анализ и критику заменяет оценкой и толкованием явлений и событий преимущественно в моральных категориях добра и зла, истинных и неистинных ценностей, он опирается на безусловную веру в абсолютные категории и ценности.
Целостное и нерасчлененное восприятие мира и изначальная «враждебность» русского сознания всякой «культурной дифференциации» коррелирует с низким формообразующим началом русской культуры. Тяготение к бесформенности (формоборчество) и постоянное сопротивление структурной дифференциации есть специфическая русская черта, проявляющаяся во всех формах и сферах общественной жизни (Ф.Степун)1. Органичная целостность самосознания особенно характерна для почвеннического крыла русской мысли – концепция национальной самобытности России, уникальности ее пути, выработанная в рамках идеологии славянофильства, была предельно целостной и принципиально внерациональной. Духовные доминанты и субстанциальные начала национальной жизни надо было «угадать» сердцем, а настоящее и будущее России понять «поэтической интуицией», «внутренним видением». Именно славянофилы фактом общественного сознания сделали представление о писателе как пророке и религиозном учителе, которое живо по сей день.
Таким образом, маркетинговые коммуникации развиваются в России в специфической культурной и ментальной среде. При этом обозначенные выше ценностные ориентации отечественной культуры и психологический тип (ее персонифицированное воплощение) даны в предельной форме своего выражения и представляют собой некую «идеальную модель» (например, как и существующие классификации психологических типов). В действительности каждый отдельный человек представляет собой различную степень приближения к ценностному и психо–антропологическому образу национальной культуры.
Ценностно–нормативная природа российской культуры, преимущественно, внеэтническая. Мировоззренческая основа этого «кода» имеет христианские истоки. Этнопсихологической предпосылкой, определившей специфику российского менталитета, является, по мнению евразийцев, присутствие в русской культуре «туранского элемента». В качестве природного фактора ментальности можно считать суровые, контрастные и неблагоприятные для комфортной жизни условия. Геополитическим фактором является особое положение России, которая всегда представляла собой буферную зону Европы на восточном направлении, поэтому развитие русской культуры происходило в экстремальных условиях пограничной ситуации.
7.5.5. ИДЕНТИФИКАЦИОННЫЕ РЕСУРСЫ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ДУХОВНОСТИ
В основе любой культурной системы находится определенная персонифицированная ценностно–нормативная модель, которая для нее является условием устойчивости во времени и формой реализации своих возможностей. В культуре основу такой модели составляют образы исторических деятелей, максимально полно воплотивших свою человеческое предназначение и выразивших сущность культуры. Человек обретает культурную идентичность путем отождествления с духовными референтами нации – подвижниками, людьми, достигшими высот святости и нравственного совершенства. Образы таких людей олицетворяют духовное ядро культуры, являются ее обобщенными символами, ее связующим центром. Отсутствие духовных референтов свидетельствует о кризисе национальной идентичности, способствует распаду общественного организма, ведет к социальному и духовному хаосу.
Духовные референты – это не только «зеркало» культуры, но в определенном смысле и замысел, проект ее идеального состояния в «человеческом измерении», который актуализируется в самосознании как реакция на кризис культуры и одновременно как способ его преодоления. Если эти образы получают в самосознании статус референтов, то общество обретает историко–культурную идентичность.
В наиболее концентрированном варианте референтная модель русской духовности содержится в образах православных святых, которые в своей земной биографии максимально полно воплотили божественную сущность человека. Именно они олицетворяли собой те личностные качества, которые в течение многих столетий составляли идеал человеческого совершенства: личностные качества: сердечная чистота, внутренняя уравновешенность и умеренность, простота, спокойствие; сострадание и жалость к чужому горю, т.е. солидарность – не в счастье, а в страдании и чувстве вины; духовное покаяние1; ценности: нестяжательство, т.е. любовь к бедности («блаженны нищие духом»), отрешенность от земных благ; послушание, кротость и смирение; страдание как ценность (как сущностное участие в жизни Христа); солидарность (идея всеобщего спасения); любовь и милосердие в отношениях с ближними (в том числе – с врагами); патриотизм как жертвенная любовь, мученичество за веру; справедливость (социальная, гражданская).
Все это вместе и составляет идеал святости как высшей ценности человеческого бытия, который и сегодня обладает мощными идентификационными ресурсами – в силу того, что он, во–первых, представляет собой наиболее рациональный с учетом дефицитов природы способ бытия; во–вторых, русская духовность – вненациональная, всемирная, вселенская, а это для сегодняшнего гражданского самосознания (и самосохранения России) является принципиальным моментом.
Личность формируется как органичный носитель своей культуры в том случае, если человек с детства отождествляет себя с образами, в максимальной степени выражающими духовную сущность национальной культуры. Эти образы должны быть персонифицированы, а ценности – иметь своего носителя. В этом качестве могут выступать: конкретная историческая личность (герой, полководец, святой), образ художественного произведения, личность современника и др. Идентификация особенно продуктивна в сензитивные периоды жизни (как человека, так и культуры); в момент переживания кризиса, когда для решения жизненно важных проблем человек нуждается во внешней духовной опоре. Для органичного отождествления личности с референтным образом последний должен нести в себе подобные качества, а также содержать в смысловой структуре своего образа схожие проблемы – в таком случае он будет восприниматься личностью как способ разрешения ее собственных проблем.
Основным критерием соответствия исторически устойчивому ядру культуры является духовная идентичность субъектов, представляющих данную культуру, «синхронность» и резонансность их суждений по важнейшим экзистенциальным вопросам бытия (отношение к жизни и смерти, счастью и несчастью, радости и страданию, добру и злу, к настоящему, прошлому и будущему и т.д.). При этом сам факт национально–культурной самоидентичности следует рассматривать как проявление более сущностных закономерностей и процессов – как отклик «индивидуальной души» на глубинные и устойчивые национально–культурные архетипы. В этой связи содержание ценностно–нормативного пласта культуры и психо-антропологические характеристики «русского типа» можно рассматривать в качестве соборного образа культуры, своеобразного «культурно–генетического кода», который обеспечивает через механизм идентификации внутренние самовоспроизводство и самосохранение культуры как целостности.
Органичность бытия человека в культуре – духовная, социальная, профессиональная – возможна в том случае, если совокупными условиями его бытия, в том числе и усилиями персонала образовательных учреждений, будут реализованы идентификационные ресурсы отечественной духовности, ядро которой составляют специфические ценности, нормы и личностные качества. Понимание культурной уникальности, духовная укорененность личности станут, в свою очередь, мировоззренческим условием такой профессиональной самореализации, когда высокий социальный статус специалиста будет в гармонии с нравственными ценностями социума и этическими принципами корпоративного сообщества.