Исследование о влиянии эволюционной теории на учение о политическом развитии народов
| Вид материала | Исследование |
СодержаниеСоциальная история сословий и занятий 2. Господство и рабство |
- Исследование о влиянии эволюционной теории на учение о политическом развитии народов, 6089.9kb.
- Темы по биологии №, 45.94kb.
- Правители государств южных славян (историко-генеалогичекий очерк), 375.28kb.
- Аннотация программы учебной дисциплины «История стран Азии и Африки» Направление 032000., 72.82kb.
- Русская публицистика конца 50-х начала 60-х гг. XIX в об общественно-политическом, 446.43kb.
- В традиционном и современном, 3128.75kb.
- Социологии и политологии, 241.6kb.
- Валерий Паульман, 13422.42kb.
- 1. Понятие конфликт в социологической теории, 180.02kb.
- Проблемы разделенных народов и варианты их решения в международно-политическом континууме, 1182.58kb.
СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ СОСЛОВИЙ И ЗАНЯТИЙ
1. Социальная борьба за существование — 2. Господство и рабство — 3. Сущность и происхождение каст — 4. Дворянство и сословия — 5. Возникновение экономических классов — 6. Интеллектуальные занятия
1. Социальная борьба за существование
Биологическое дифференцирование есть естественный исходный пункт социального разделения труда и возникновения профессий. Разделение труда есть количественное, когда некоторое количество индивидуумов соединяется для одной и той же работы, и качественное, когда они соединяются вместе для различной деятельности. Первое основывается на простом увеличении числа отдельных членов; второе – на естественном неравенстве физических и духовных свойств.
Самое первоначальное разделение труда происходит между обоими полами. Различные задачи, которые они должны исполнять в акте размножения, ведут к неодинаковой телесной и душевной одаренности, которая в свою очередь влечет, как необходимое следствие, различную социальную деятельность и правовое положение в семье и государстве.
Вторая форма разделения труда существует между разными возрастами. Отдельный человек проходит ряд состояний и изменений, в которых жизненная энергия закономерно движется от развития всех предрасположений к состоянию слабости и затем снова к состоянию обратного развития. Этими физиологическими превращениями организма определяются размеры и его продуктивность, которая, со своей стороны, снова влияет на меру социальных обязанностей и прав.
Третья форма разделения труда покоится на происхождении, на качестве рас, племен, семей и индивидуумов, которые, несмотря на всеобще-однородные человеческие предрасположения, отличаются в частностях различными органическими, инстинктивными и интеллектуальными дарованиями. Расам и племенам указаны не одинаковые задачи и деяния в исторической последовательности или в общественном взаимодействии; и внутри родов и семей снова индивидуумы отличаются различными степенями своих мыслительных способностей, силой, энергией и характером, и поэтому наиболее выдающиеся из них призваны быть вождями и повелителями своих современников и потомства.
На этих естественных различиях пола, возраста и происхождения расчленяется общество, покоящееся на разделении труда. Всякое разделение труда зависит от дифференцирования способностей, потребностей и побуждений. Разделение труда есть вместе с тем и разделение наслаждения и владычества. Взаимодействие разделенного и вместе с тем ассоциированного труда есть следствие принуждения, производимого превосходящей властью. Разделение труда поэтому связано с противоположным дифференцированием интересов, обязанностей, вольностей и ответственностей. Но возникают социальные конфликты и борьба за положение и влияние, которые – когда они ведут к солидарному соединению равно заинтересованных сторон – можно обозначить одним общим названием классовой борьбы.
Исторические ступени исходящего отсюда социального расчленения суть: рабство, касты, сословия и классы. Рабство и касты основываются большею частью на далеко идущем антропологическом различии социальных групп и отличаются строгим обособлением и наследственностью занятий и прав. Сословия покоятся на военно-земельных состояниях и на наследственных привилегиях, между тем как классы исходят из свободной хозяйственной борьбы индивидуумов и семей. Существуют, однако, смешанные формы и переходы из одного состояния в другое. Рабы могут выходить из собственного племени, и у многих античных народов им доступно было возможное возвышение в высшие группы, между тем как в современной классовой борьбе скрытые расовые противоположности играют немаловажную роль.
Всякое социальное расчленение и порядок обусловлены физиологически. Социальная ценность индивидуума определяется не только его индивидуальной организацией, но и его расой. Никто не может выступить за пределы органических условий своего рождения и происхождения, ибо он есть продукт длинной цепи предков, где смешивались однородные и разнородные элементы. «Род, семья, – как пишет Ф.Ромер – хотя и в бесконечно меньшей степени, нежели нация, но все же является, в своем роде, особой организацией; каждый из ее членов делается более или менее наследником хороших и дурных свойств рода, и поэтому естественно, что когда один род возвышается благородством своей организации над другими, то каждый член его, хотя индивидуально он может и не иметь большого значения, будет все же содействовать преимуществам расы, если только он принадлежит к этой расе. Господство одних рас над другими, и одной расы над другими, присвоение всем членам семьи привилегий расы и обыкновение народов возвышать и ставить во главе не только индивидуумов, но и роды, вполне объясняют причины возникновения наследственного благородного сословия и наследственной монархии. Раса не отделима от личности; при суждении о человеке первый вопрос должен касаться расы, она составляет ту оболочку, которая окружает его собственную личность, фундамент, на котором воздвигаются характерные черты индивидуума». [244. Fr. Rohmer. Lehre von den politischen Parteien. 1844. S. 190.]
Один из самых ранних германских политических антропологов, Ромер, указывает тут на важный факт, что социальное расчленение и историческое определение человека представляют в меньшей степени индивидуалистическое, нежели генеалогическое явление, подчиненное физиологическим естественным законам. Но только Дарвин впервые научил нас глубже понимать эти физиологические законы. Тут происходит естественный отбор в борьбе за существование расы, племен, родов, семей и индивидуумов, который господствует над социальной историей человеческого рода. Переживающие и победители в естественном отборе, в среднем, являются относительно лучшими особями, в некоторых же отношениях – абсолютно лучшими, на основании деятельности и трудов которых утверждаются правовым образом действительные преимущества и притязания.
Несправедливость и насилие являются силами, которые и в природе часто ведут к уничтожению хорошего и лучшего, в той самой природе, которую имеют обыкновение противопоставлять обществу как образец. Также и здесь не все зависит от личных способностей, но в большой мере от конъюнктуры, т.е. от счастливого сцепления благоприятных обстоятельств; также и здесь, рядом с переживанием лучших, имеет место и безысходное уничтожение лучших, и, конечно, Гёте ошибается, когда со своим подкупающим оптимизмом утверждает, что природа позаботилась о всех своих детях, чтобы даже ничтожнейшее из них не задерживалось в своем существовании существованием других, более превосходных. В природе, как и в обществе, одна часть может выигрывать только на счет другой части. Вытеснение, расхищение и уничтожение усеивают путь к усовершенствованию, и там, где какое-нибудь существо достигает более высокого развития, оно получает больше прав на жизнь, чем какое-либо другое существо.
При сравнении явлений отбора в природе и в обществе оказывается несомненным, что последние много совершеннее и с гораздо меньшим расходованием сил достигают больших и лучших результатов. Возвышение природы в культуру исключительно обязано своим происхождением более совершенным условиям отбора, развивающимся в обществе. Трата зародышевых тканей и предрасположений происходит в самой малой степени, и чем целесообразнее действует социальный отбор в услужении расового подбора и расового развития, тем выше и мощнее культура.
Толчком к социальному и духовному развитию могут служить или внешние, естественные события, войны, миграция, торговые сношения, или внутренние, физиологические, т.е. проявление выше-одаренных и более мощных индивидуумов и групп, которые по собственной инициативе и совершенству своей силы захватывают политическое и духовное господство и тем дают толчок к высшему социальному развитию. От них-то и исходят политические и духовные мировые потрясения, которые двигают целые народы и века.
Стремление к отделению, взаимный натиск и совместное действие общественных сил – вот естественные рычаги человеческого прогресса. Морализирование этой борьбы может заключаться лишь в том, что более способные и совершенные группы и индивидуумы скорее достигают победы и что повсюду созидаются наивозможно более целесообразные формы естественного отбора. Вследствие этого всякий прогресс может быть только частичным и индивидуальным. Большая масса поднимается на более высокий уровень идей и страстей, и тогда из нее снова обособляются одаренные индивидуумы или социальные группы, обособленные интересы которых представляют вместе с тем и высшие интересы человечества. Поэтому общество будет всегда пребывать в состоянии социального дифференцирования, как бы ни формировалось его экономическое и духовное положение. Без сознавания социального различия (Зиммель), без «пафоса расстояния» – Pathos der Distance – (Ницше) не бывает никакого политического и духовного прогресса. Одни будут чувствовать это состояние всегда как право, другие – как несправедливость. Но это различие в чувствованиях является само по себе необходимым стимулом развития. Фихте заметил: «Один всегда должен быть первым, и тот, кто может быть им, тот и бывает им».
Где существует ныне дикая борьба маленьких орд друг с другом? Где междоусобицы средних веков? Те, кто предлагает такие вопросы и чрезмерно превозносит мирную конкуренцию труда, упускают из виду, что эта борьба удержалась до настоящего времени, а именно: в противоположности экономических интересов и их конфликтов, в конкуренции индустриальных и сельских промыслов, в ассоциациях и коалициях на «поле битвы труда». И здесь также существуют целые гекатомбы жертв и инвалидов, но они образуются не в открытых кровавых междоусобицах, а в «мирных» соревнованиях за пропитание и власть, где погибают все эти бедные, обессиленные и больные, нервно и душевно искалеченные, алкоголики, бродяги, преступники и самоубийцы.
Зависть, один из основных корней всякой конкуренции, сохранила силу унаследованного первоначального побуждения и в так называемых либеральных и интеллектуальных занятиях. Образование и просвещение дают этому чувству только более гуманные и более приличные формы. Кто заглядывал в ученые коллегии и в художнические кружки, тот знает, что хотя средства борьбы сделались интеллектуальными, но мотивы поступков остались те же, которые издревле господствовали над всем органическим миром. Сам Микель-Анджело и Рафаэль, Шиллер и Гёте не были свободны от недоброжелательных движений своей души. Чем однороднее стремление к положению, признанию и влиянию, тем страстнее, но и тем болезненнее столкновение и состязание между конкурирующими лицами.
Воля и сознание человека изменяют естественную борьбу за существование только в ее средствах, но не в ее целях и действиях. Между тем как животное в тупом подчинении, без предвидения и суждения, подчиняется слепой судьбе – побежденный человек, именно во времена моральных испытаний, когда у него проясняется сознание, с глубокой болью и тяжелым чувством ощущает расстояние между потребностью и исполнением, между своей идеальной ценностью и своей искалеченностью. Но это сознание расстояния, горящее в его душе и побуждающее его к возмущению, является вместе с тем необходимою причиною напряжения и развития сил, ибо без этого психологического фактора не бывает никакого человеческого прогресса, как бы ни были мучительны сопровождающие его явления.
Но только привилегии, покоящиеся на более высокой силе и способности, которые были приобретены путем усилий и сохраняются путем новых усилий, только они оправдываются этически. Только плодотворная борьба, усовершенствующее продуктивное соперничествующее соревнование представляют естественное право человечества. Экономическое и духовное превосходство не только дает возможность более высоких наслаждений, но обязывает и к более высоким трудам. Наслаждение, являющееся самоцелью и не стоящее ни в какой необходимой связи с объективными деяниями и целями расы, несет в самом себе зародыш падения и вырождения. Поэтому мы видим повсюду, что нация, сословие или семья, которые предаются исключительно безделью и наслаждению, неизбежно стремятся к своему падению. Правда, привилегии могут некоторое время, путем власти, традиции и условности, поддерживать внешнее, кажущееся существование, и выродившиеся потомки рода, возвысившегося в жестоких усилиях и борьбе, могут, посредством наследованных привилегий, наслаждаться ими недостойным образом; но настанет и для них час ужаса, когда новый мощный род сделает натиск к развитию и опрокинет подгнившие столбы прежнего величия.
2. Господство и рабство
На самых низших ступенях общественной жизни не бывает совсем рабства; вместо него имеет место умерщвление и пожирание взятого в плен врага. Основания для такого отношения к врагам найти не трудно. Клемм сообщает, например, об индейцах, что они в плен не берут, так как пленные только затрудняли бы их во время набегов, и они должны были бы заботиться об их прокормлении, сохранении и надзоре, не извлекая из этого никакой выгоды.
Каннибализм в действительности не так жесток, как это кажется нашему тонко чувствующему сознанию. В каннибальских племенах люди с самого детства привыкают к мысли, что и они подвергнутся смерти и послужат для праздничного жертвенного пиршества, если попадут в руки врага. То же самое чувство господствует у других племен в отношении порабощения. Только таким образом становятся понятными сообщения путешественников, что пленные охотно подчиняются рабству, и даже тогда, когда они должны служить для пиршества победы, они спокойно позволяют откармливать себя и отдают себя на заклание.
Среди первобытных племен рабство возникает в особенности у тех, которые перешли к оседлости и огородничеству. Однако участь рабов у них большею частью отнюдь не плохая. Они зачастую принимаются в семью. Положение рабов, – говорит Вайц, – у диких племен, в общем, гораздо лучше, нежели у цивилизованных; кажется даже, что с повышением цивилизации господствующего племени эта участь ухудшается». [245. Waitz. Anthropologie der Naturvolker. II. S. 281.] И естественные племена знают рабство как общественное средство наказания. У жителей архипелага Аару, например, убийцы, поджигатели и прелюбодеи делаются рабами, когда не могут уплатить наложенную на них старшинами виру. [246. Verhandlungen der Gesellschaft fur Erdkunde. 1885. S. 163.]
В античном мире рабство было повсюду социальным учреждением. Гомеровские поэмы и Ветхий Завет говорят о нем. Оно существовало в Афинах и Риме, у галлов, индусов и германцев.
У всех этих народов рабами были первоначально только люди другой расы. Рабское состояние имело различные ступени. Были фамильные рабы, затем такие, которые употреблялись для горного дела и на фабриках, для индустриальных целей, и, наконец, сельское население, которое находилось в личном рабстве. У индусов существовала, исключенная из всех социальных и брачных общений, рабская каста, образовавшаяся из первобытных жителей завоеванной страны. У германцев были несвободные туземцы-крепостные, жившие в собственном жилище, при собственном стаде, но обязанные выполнять определенные повинности и платить оброк своим господам зерновым хлебом, скотом или одеждами. Они были исключены из брачных связей с господским классом, члены которого имели право наказывать крепостных и даже убивать их (Germ. С. 25).
Полное развитие земледелия и промыслов, образующих экономические основания всякой более высокой цивилизации, почти никогда не было возможно без рабства чужих рас.
Между тем как у охотничьих племен рабство неизвестно, у пастушеских племен оно существует и служит или для охраны стад, или для дальнейшей перепродажи, но только в последнем случае возникает рабство как общественный институт, и только здесь начинается собственно дифференциация между воинами и работниками. Первобытный человек, не связанный в своем произволе никакой более высокой культурой, любит войну, охоту и грабеж, ибо кровь, а не пот, составляет гордость свободного человека! Джагга знает только военное дело – труд он предоставляет женщинам и рабам. А что Тацит сообщает о германцах, то имеет силу и для большинства варварских и диких народов: германцев нельзя так легко уговорить обрабатывать землю и дожидаться урожая, как побудить их к вызову врага и приобретению ран. Ленью, даже трусостью представляется ему достижение потом того, что можно приобрести кровью (Germ. С. 14).
Для греков рабство, как и политическое господство над чужими народами, было необходимостью, оправдывающеюся естественными условиями. Эвреонид считал справедливым господство греков над варварами, так как быть варваром и быть рабом – одно и то же. Сократ не находил ничего нравственно несправедливого в рабстве и только рекомендовал хорошее обращение. Платон требовал, чтобы эллинские государства не превращали эллинов в рабов, «чтобы щадить эллинский род и предохранить себя таким образом от порабощения варварами», ибо эллинский род связан единым родством, которому варвары противостоят, как природные враги. По Аристотелю, раб есть живое орудие. Рабство, по его мнению, основано на природе людей в том отношении, что последние в своих качествах так далеко отстоят друг от друга, что одна часть из них может исполнять только физические работы, что эта работа для них – лучшая, и поэтому для них самих лучше подчиняться другой части. Однако Аристотель не может не признать отчасти правыми и тех, которые утверждают, что рабство существует только по закону, а не по природе, что посредством войны рабами становятся люди даже самого благородного происхождения, когда они попадают случайно в плен и продаются. Аристотель полагает, наконец, что иные являются по природе рабами везде, а другие – никогда, что в общем, как от человека происходит человек, а от животного – животное, также и от хороших рождается хороший: «между тем природа хочет достичь этого состояния, но часто не может» (Pol. I.1-46).
Уже некоторые софисты отвергали рабство как неестественное, позже и еще более отвергали его стоики, под чьим влиянием и выработались те положения в римских юридических сочинениях, которые признают рабство как фактическо-правовой факт, но теоретически считают его неестественным явлением. Так, Флорентин объявляет рабство правовым учреждением народов, по которому всякий может быть, вопреки природе, подчинен чужому господину, а Ульпиан высказал мысль, что на основании гражданского права раб представляет ничто, но по «Jus natural» – все люди равны.
В социальной естественной истории не имеется фактов, указывающих, что человек добровольно решился на труд, т.е. на правильное, длительное и неприятное усилие. Всегда оказывалось необходимым давление на него, суровое и часто жестокое принуждение, чтобы путем длинного ряда поколений постепенно привить ему побуждение к труду и сделать труд естественною потребностью. Рабочие классы современных индустриальных сословий являются следствием процесса социального естественного отбора, который в течение целого ряда поколений образовал основную массу рабочего населения и должен постоянно снова заполнять пробелы. То же наблюдение можно сделать и у азиатских народов, которые переходят к современному индустриальному строю. А. Зигфрид описывает, например, японского рабочего, говоря, что последний еще не подчинился солдатской дисциплине, как его европейский собрат после длившегося поколения рабства. Он работает только когда ему угодно. То же сообщается о неграх, что они боятся работы, и даже посредством более высокого вознаграждения их нельзя побудить к большей рабочей деятельности.
Вообще, стремление сделать негров и индейцев способными к настоящей цивилизации не имеет шансов на успех. Цветные расы всегда будут господствовать в большем количестве в тропиках, так как белый человек никогда не может настолько акклиматизироваться и в таком большом числе, чтобы превзойти чернокожих. Он будет составлять в этих широтах всегда только расу господ, от которой исходят распоряжения и инициатива. В своем врожденном отсутствии потребностей цветной человек является скорее всем, что угодно, [247. Oesterreische Monatsschrift fur den Orient. 1901. № 9.] чем добровольным экономическим производителем, который заботится о будущем. Побуждение и понятие добровольного труда не могут быть искусственно навязаны ему, перескочив через тысячелетний физический и моральный отбор. «Чернокожий не знает нашего понятия о человеческом достоинстве». [248. H. Meyer. Mitteilungen des Vereins fur Erdkunde in Leipzig. 1889. S. 10.] Точные знатоки тех стран и народов рекомендуют систему попечительства, которая не должна быть прямым рабством, но при данных обстоятельствах требует за вознаграждение планомерную работу. «Цивилизация, – пишет Reichenow, – не позволяет произвольно прививать себя народам, стоящим на более низких ступенях культуры; но она должна быть ими самостоятельно выработана». [249. Verhandlungen der Gesellschaft fur Erdkunde. Bd. XI. S. 206.]
Социальное разделение труда означает в основе разъединение господ и рабов. Передача низших и более суровых жизненных усилий подчиненной расе путем принуждения и господства, посредством которых раб делается личной и вещественной собственностью своего господина, была необходимым условием для создания высшей политической и духовной жизни господствующими аристократиями. Рабство было нужно, чтобы породить в сознании человека практическое понятие социального труда, аристократия же – для утверждения практического понятия о социальной свободе. Свобода покоится на «воле к власти», на умении свои способности, потребности и склонности осуществить в социальном отношении к другим людям. Этим только созданы были условия, благодаря которым индивидуальная личность могла возвыситься из массы и создать для себя право признания. Психическая разница между физической и духовной работой могла быть приобретена только путем социальных расстояний и ограничений в условиях существования, ибо господство над природой возможно только посредством общественного господства над человеком и его рабочими силами. Поэтому смешно желать поставить идею «разумной свободы всех» как этический масштаб социальных состояний там, где чувственные ограничения и потребности минуты господствуют над образом мыслей и поступками и где личная свобода и превосходство начинают пробуждаться в душе способных людей.