Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   38

Учитель говорил, мы же внимали, и Бог любовно глядел на нас сверху.
  • Мы получим Сион и новая земля будет раем для избранных – молдаван.
  • Исход наш из рабства близок.
  • Так говорил Учитель.
  • И заря веры нашей разгоралась.

    ХХХ

    - В чем смысл наших мучений? - спросил Серафим Ботезату и занес кирку над известняком.
    - Мы перевоспитываемся? - предположил кто-то из заключенных.
    - Мы приносим пользу Родине, - сказал кто-то под смех остальных.
    - Мы страдаем, - ответил третий под одобрительное молчание страдальцев.
    - Друзья мои, - сказал Ботезату, - сейчас я слышал вас, но слышал я на самом делен не вас...
    - Кого же ты слышал? - спросили Ботезату.
    - Я слышал Гордыню, - ответил он сурово.
    - Только очень гордый человек считает, что его мучения заслуживают внимания Бога, - сказал Ботезату.
    - Я слышал Презрение, потому что только презирающий себя человек может думать, будто бы его мучения не стоят никакой жалости со стороны Бога, - сказал Ботезату.
    - Я слышал, наконец, Глупость, - сказал Ботезату с улыбкой, - потому что мы все знаем, как низка производительность труда раба...

    Заключенные дружно покивали. Все они в самом деле старались сделать как можно меньше, при всяком удобном случае уклоняясь от работы. Это среди заключенных называлось “услужить Родине”.

    - Так в чем же смысл наших мучений? - спросил Сахарняну.
    - Твоих мучений? - спросил Ботезату живо.
    - Ты говоришь о тех мучениях, которые испытываешь оттого, что не можешь прямо сейчас доложить начальнику обо всем, что я говорю? - спросил он, улыбаясь.

    Заключенные засмеялись, Сахарняну покраснел. Охранники делали вид, что ничего не слышат, но на самом деле слушали внимательно. Серафим славился уже не только на весь лагерь, но и за его пределами. Мудрец, брошенный в тюрьму, говорили о нем в народе. Кто-то говорил – больше, чем мудрец...

    - Ненавистник Молдовы, - пробормотал с ненавистью Сахарняну.

    Серафим улыбнулся, и продолжил киркой долбить известняк. В отличие от многих заключенных, он работал на совесть.

    - Истину тебе говорю, Сахарняну, - сказал Серафим, - не пройдет и дня, как оба искупаемся с тобой в одном источнике.

    Сахарняну, брезгливо сплюнув, отвернулся и пожал плечами.

    - Что ты имеешь в виду? - спросил Серафима кто-то из заключенных.
    - Вы это сами увидите, - ответил Серафим.

    Потом отложил кирку и сказал:

    - Нынче же вечером узнаете вы другого Серафима.

    Бригада настороженно молчала. Некоторое время в участке карьера был слышен лишь звук удара кирок и камень. Мнения насчет Серафима в бригаде были самые разные. Кто-то считал его пророком, кто-то Учителем мудрости, кто-то посланником дьявола и властей, кто-то провокатором... Другие – сумасшедшим. Серафим в эти споры не вмешивался, знай себе учил тех, кто готов был слушать. Странный, всегда задумчивый мужчина, он поразил барак, когда прибыл. Зайдя в помещение, он вместо приветствия сказал:

    - Молдаване новый народ Израилев, братья.
    - И я буду свидетельствовать об этом сначала вам, а потом перед Богом, - добавил он.

    И случится это, объяснил Серафим, очень-очень скоро...

    Особенно люто возненавидели новичка заключенные из государственных служащих. У них к системе, превратившей Молдавию в черную дыру – о чем писали “Гвардиан”, “Ле монд” и “Фигаро” и даже “Сан” как-то раз - не было. Вот они-то здесь и правда оказались не по злому умыслу. Сидели потому, что настало их время сидеть. Просто выросло новое поколение государственных служащих – чьих-то сыновей, племянников, родственников, - которым тоже нужно было усесться в кресла. А так как Россия и ЕС кредитов Молдавии больше не давали, и число служащих было ограничено, проще было посадить старого бюрократа в лагерь, чем создать новое теплое место, или платить пенсию. Тем более, что пенсии в Молдавии отменили еще в самом начале правления четвертого президента, Михая Гимпу...

    Так что тюрьма для государственных служащих в Молдавии была не нарушением правил игры, а их частью. И стукач Сахарняну, - чье место занял написавший на него донос молодой журналист Костик Танасе, - это знал.

    - Неясные вещи ты говоришь, Серафим, - буркнул он.
    - Нынче же утром, - сказал Серафим, - все тебе станет ясно, Сахарняну.
    - На что ты намекаешь?! - спросил нервно Сахарняну.
    - Не ищи намеков там, где их нет, - сказал Серафим.
    - Какой странный намек, - подумал Сахарняну.

    В это время к Серафиму подбежал молодой парень, еще мальчишка – получивший свои 15 лет за воровство брюк, - с тачкой. Ботезату с улыбкой бросил камень в тачку и сказал юноше:

    - Нынче же ночью станешь мной и поведешь за собой людей.
    - О чем ты? - спросил безразлично усталый парень.
    - Ночь объяснит то, что не смог я, - сказал Ботезату.
    - Я не по этим делам, - сказал парень, опасавшийся тюремной педерастии.
    - Я знаю, - улыбнулся Серафим, - дело твое будет вязать и сеять...
    - Ты утомился, Серафим, - устало сказал парень, - полей в Молдавии давно уже нет...
    - Не снопы, а людей будешь вязать, - сказал Серафим.
    - Хватит болтать, - сурово сказал охранник, - работайте.

    Все смолкли и принялись за работу.

    Это был какой-то шифр, подумал стукач Сахарняну, пытаясь получше запомнить все, что говорил Серафим. Начал было разгадывать, но тут пришел посыльный и вызвал стукача из карьера.

    - Пошел менять срока на сигареты, - сказал кто-то Сахарняну вслед.

    С незаинтересованным видом стукач бросил кирку и стал подниматься в гору.

    - Запевай, - велел соскучившийся конвоир зекам, - мою любимую...

    Уже на краю карьера Сахарняну услышал дружный рев зэков:

    - Здравствуй милый Гица....
    - Я жду тебя вечером на границе...
    - Пиши письмо на латинИце...
    - Не будь смешной как Кукрыникса...

    Конечно, песню эту, как и все другие в лагере, сочинил майор Плешка. И, хотя, это и невозможно, но черт побери, подумал Сахарняну...

    Как все-таки похоже на стиль пропавшего Баланеску!

    ХХХ

    - Добрые люди, подайте на интеграцию в ЕС, - пропел нищий.
    - На развитие добрососедских отношений с Евросоюзом, - прогнусавил он, оглядываясь из-под очков слепым, якобы, глазом.
    - На укрепление двусторонни... - дребезжа, продолжил он.

    После чего резко прервал нытье, и метнул в сторону прохожего заточенный крюк. Металл со свистом пронесся мимо виска уклонившегося мужчины. Нищий, чертыхнувшись, выхватил абордажную саблю и пистолет 19 века. Бросился к прохожему. Тот, перекатившись с колена на бок, прострелил бок нападавшего. Осторожно подошел. Наступил на руку с саблей. Металл звякнул, пальцы разжались.

    - Пожалейте, ради всего святого, - попросил бродяга.
    - Ради вашей матери и ради Европы, - сказал он.

    Лейтенант полиции Петреску, ухмыльнувшись, выстрелил из своего арбалета прямо в лицо нищему. Тот некрасиво брызнул кровью на ботинки лейтенанта и затих. Петреску вытащил металлическую стрелу из глаза “слепого” оглянулся.

    … Центр Кишинева дымился. На главной площади главного города страны горели костры, возле которых грелись банды беспризорников и бродяг. В считанных метрах от костров происходили грабежи, убийства и насилие. Беспризорники держали над кострами на штыках и палках котелки с мутным варевом, запах от которого витал над всем Кишиневом. Происхождение этого блюда не оставляло у опытного Петреску никаких сомнений в своем происхождении. Тем более что и сами кулинары происхождения своего блюда и не скрывали. Беспризорники и бандиты варили бродячих собак, которых в городе развелось огромное множество, и чьи головы валялись возле каждого костра. Сами же дети кутались в свежеободранные собачьи шкуры. В ожидании, когда похлебка сварится, беспризорники матерились, играли в карты, и высматривали редких смельчаков, которые отваживались выйти в город. На группки детей и бандитов, что, в принципе, было одно и то же, глядели пустыми окнами здания правительства и парламента. На давно оборванных троллейбусных проводах болтались повешенные. Поскольку никаких туалетов в Кишиневе давно уже не было, и канализация не работала, над площадью витал запах дерьма, споривший по крепости с ароматом похлебки из собачатины. Подземный общественный туалет в центре города, - вспомнил Петреску, захотевший отлить, - давно уже превратили в модный ночной клуб “Ниагара”. Так что позыв из прошлого помочиться в специально отведенном для этого месте пришлось подавить. Петреску справил малую нужду под деревом в центре столицы, и с арбалетом в руке пошел навстречу костру.


    … чуть не подвернув ногу из-за попавшейся под сапог собачьей головы, лейтенант споткнулся.