Жертвы в эпоху глобализации или глобализация как виновник жертв? (ценности постсоветской эпохи в сопоставительном аспекте)

Вид материала

Документы

Содержание 1. Катынь и признание русскими иностранных жертв. 2. Выдача евреев и признание зарубежных жертв швейцарской стороной. 3. Логика признания виновности по отношению к зарубежным гражданам.

Подобный материал:

• Георгий Мандзаридис Глобализация и глобальность: химера и истина, 1783.24kb.
• Предпринимательские инвестиции в эпоху глобализации, 183.52kb.
• А. В. Подстрахова (Россия) Проблемы регионального варьирования языков в эпоху глобализации, 147.43kb.
• Программа дисциплины Мировая политика и международные отношения Бакалавриат 3 курс, 198.38kb.
• С. А. Никольский Глобализация и культура России: классическая литература, 311kb.
• Контрольная работа по культурологии, мхк (история культуры), 805.24kb.
• Психологические особенности развития детей жертв сексуального насилия Задачи-вопросы, 77.78kb.
• Контрольная работа по культурологии, мхк (история культуры) студентки заочного отделения, 637.07kb.
• Эпоха возрождения, 54.78kb.
• Морозова А. А. Возможности и перспективы медиаобразования в эпоху глобализации (на, 126.95kb.

Ирен Херманн­Палмиери

Жертвы в эпоху глобализации или глобализация как виновник жертв?
(ценности постсоветской эпохи в сопоставительном аспекте)

Прежде всего, я хочу поблагодарить организаторов и особенно Сергея Журавлева за приглашение выступить на этой конференции, посвященной постсоветской России. Для меня, жительницы Швейцарии, конечно, непросто рассказывать вам о событиях, которые вы пережили или переживаете сейчас, а потому знаете лучше, чем я. Кроме того, я не открою вам ничего нового, подчеркнув, что наши страны чрезвычайно отличаются друг от друга размером, историей, а следовательно, и тем, как они переживают тот период, который мы сегодня рассматриваем.

Однако я думаю, что некоторые параллели вполне уместны, поскольку крах советской системы может рассматриваться как отправная точка или катализатор глобализации. Этот термин, который, прежде всего, обозначает взаимозависимость производственных систем, имеет более широкое применение. Так, например, среди многих неэкономических критериев, призванных охарактеризовать феномен глобализации, политологи отмечают ослабление ранее существовавшего приоритета национального государства.

Историки находят подтверждение этому в том, что под влиянием глобализации на первое место выходят ­ценности не национального, а потому всегда оценочного порядка, а важность присоединения к международным принципам с учетом разрушительного потенциала человечества. Если говорить точнее, такие исследователи как Уффе Остергард и Томас Майсен полагают, что важным фактором развития современного общества является признание вины по отношению к жертвам массовых уничтожений ХХ века. Согласно этому утверждению раскаяние требуется не только от потомков тех, кто непосредственно участвовал в этом, но и от тех, чьи предки позволили этому свершиться. Иными словами, сознание этого ожидается как от таких стран как Россия, чьи действия расцениваются как насильственные, так и от таких, как более умеренная Швейцария.

Поэтому представляется оправданным рассмотреть на примере этих двух стран в самом общем смысле этот тезис, сложившийся при значительном влиянии немецкого опыта. Более того, было интересно привлечь к рассмотрению особо спорные случаи «виновности», поскольку их жертвами были зарубежные граждане. Чтобы выяснить, действительно ли постсоветизм является частью процесса глобализации, я решила проанализировать то, как российская пресса представляет расстрел в Катыни, а с другой стороны, что швейцарские средства печати пишут о выдаче немцам евреев.

1. Катынь и признание русскими иностранных жертв.

На первый взгляд Россия так идеально соответствует этому требованию признания вины, что кажется, будто она и выступила его инициатором. И правда, еще до того, как стали говорить о глобализации, уже во время эпохи гласности все советское население, казалось, прониклось желанием раскрыть тайны истории и начало осознавать, какие страдания причинила эта история другим людям.

Ранний характер этого процесса, отмеченный отдельными научными открытиями и фактами реабилитации, кажется удивительным. Однако этому можно найти множество объяснений. Во­первых, внушительный размах «виновности» каждого гражданина, поскольку каждая семья, больше или меньше, была втянута в трагические события века. Добавьте к этому политический контекст, когда с началом перестройки все больше утверждаются власти, намеренно дистанцировавшиеся от сталинизма. Это облегчило признание наличия национальных жертв, поскольку отсутствовала прямая ответственность, ведь она лежала на правителях и идеалах, от которых общество так решительно отказалось. Наконец, если смотреть еще глубже, это общество еще со времен дореволюционного режима культивирует своего рода мессианство, согласно которому величие России есть следствие ее способности приносить себя в жертву. Пережив татарское иго, немецкое нашествие и даже коммунизм, россияне тем самым спасли Европу от варварства, идущего следом за этими бедствиями. И как только мученик не испытывает чувство стыда за свое состояние, он овеян славой, что делает признание менее тягостным и даже многообещающим.

Комиссия российских и польских историков, созданная 21 апреля 1987 г., возникла именно на волне этого стремления исследовать темные пятна прошлого. Ей было поручено прояснить отношения, зачастую непростые, которые в течение ХХ века связывали Советский Союз и Польшу. Именно в этой связи в российском политическом дискурсе появилась тема Катыни. До этого времени это массовое уничтожение редко упоминалось в советской политической среде: когда о нем заговорили, уничтожение почти 20 000 польских военных по приказу НКВД весной 1940 г. было представлено как дело рук нацистов. Но в ходе научной работы специалистов эта версия, так называемая версия Бурденко, постепенно распалась. Так, в марте 1988 г. «Правда» жалуется на отношение западных стран, которые вместо того, чтобы дожидаться результатов расследования, обвиняют Советский Союз в том, что он скрывает это злодеяние. Главной целью негативной интерпретации этих драматических событий было принижение Советского Союза. Год спустя, продолжая подчеркивать единодушно враждебную позицию зарубежных стран по поводу этого запутанного дела, пресса решается изложить две противоположные версии и вместе с тем представить советским читателям недвусмысленно сформулированные обвинения в адрес сталинской системы.

После падения Берлинской стены наблюдается возрастание интереса прессы к этой теме. Даже официальное агентство ТАСС признает, что около 15 000 польских солдат и офицеров пали в окрестностях Смоленска. «Правда» пишет, что речь идет о трагедии, которая была одним из «серьезнейших преступлений сталинизма». Более того, Горбачев признал убийство тысяч польских граждан по приказу Берии. Он добавил: рядом с могилами этих офицеров похоронены советские граждане, павшие от той же злодейской руки. И призвал не забывать, что польские и советские солдаты вместе вышли на Эльбу.

Любопытно, что не сам отец гласности, а угроза начатому им делу «прозрачности» подтолкнет советских лидеров пролить свет на этот факт массового уничтожения. Провалившийся в августе 1991 г. путч показал, насколько хрупкими были исторические откровения Катыни, и расследование было ускорено. В конце 1991 г. в прессе появляется все больше подтверждений бесспорной вины НКВД и признания бесчеловечности этого преступления, которое расценивается как следствие «психологии большевизма». Борис Ельцин пойдет еще дальше. Он передаст Леху Валенсе документы, подтверждающие, что Горбачев определенно знал, на кого падает ответственность за эту бойню. Тем временем количество жертв увеличилось с 15 000 до 22 000. Во время передачи документов Ельцин попросил поляков не возлагать на россиян вину за ужасы, сравнимые с деяниями Гитлера. И даже совершил глубоко символический поступок в 1993 г., опустившись на колени перед памятником жертвам Катыни, и пообещал создать на месте массового уничтожения мемориал.

После этого тема надолго исчезла из политического дискурса и вновь появилась на короткое время пять лет спустя, когда Ельцин и президент Польши договорились об открытии в 2000 г. мемориала Катынь, а также кладбища, где будут захоронены останки советских офицеров — жертв НКВД. Но когда пришло это время, в России был уже новый президент, да и сама обстановка сильно изменилась. Путин, оказавшись во главе Российской Федерации, не пожелал ехать на открытие мемориала лично, что вынудило и президента Польши отправить туда своего премьер­министра. Более того, губернатор области Аман Тулеев воспользовался открытием мемориала, чтобы потребовать возможности почтить память 16 000 советских военных, умерших в польском лагере Тушола в 1920 — 1922 гг.

Эти события заложили основу дальнейшего продолжения темы, которая, говоря схематически, развивалась в трех различных, хотя и взаимодополняющих направлениях. Широкая общественность и историки продолжают говорить о необходимости признания вины, хотя все явственнее прослеживается мотив сравнения российских и польских потерь. Тем самым вводится своего рода моральная бухгалтерия в пользу Советского Союза, которая может служить основой для ожидания признания своей вины Польшей, что уравновесило бы виновность хатынских преступников.

Во властных структурах эта тенденция усиливается, так или иначе свидетельствуя о некотором равнодушии. Путин, конечно, объявил в 2002 г., что он не против рассмотреть вопрос о выплате компенсаций полякам, ставшим жертвами сталинского режима, но отказался извиняться, что свидетельствует о нежелании становиться предметом критики. Наконец, в 2004 г. военный прокурор Александр Савенков вынес решение о непризнании Катыни фактом геноцида, ни преступлением против человечества, как того требовали польские власти. Военный трибунал признал 1 800 жертв и сократил число виновных до семи человек, из которых все давно умерли. Ясно, что Россия отвергает свою виновность в этом деле.

Ситуация еще более обострилась благодаря вмешательству депутатов националистов. С начала 2006 г. многие представители националистического крыла российского политического спектра взялись за перо, чтобы потребовать полного пересмотра хатынского дела. Опираясь на «доказательства», они опровергают выводы ­исторических исследований, проведенных в период перестройки, и провозглашают истинность тезисов Бурденко. Некоторые из этих опусов размещены на российских интернет сайтах, откуда они трубят по всему миру, что Катынь была антироссийской пропагандистской операцией, разработанной Геббельсом… которая сработала шестьдесят три года спустя.

Таким образом, несмотря на то, что Россия раньше других начала говорить о необходимости признания ответственности за жертвы, в российском общественном мнении существуют представления о «взаимной вине» поляков и русских за события, связанные с гибелью русских пленных в 1921 — 1922 гг. и поляков — в 1940 г., а в ряде случаев предпринимаются попытки отрицать факты преступлений прошлого. Давайте посмотрим, как такого рода обвинения встречают в других странах, таких как, например, Швейцария, которые значительно дольше занимаются вопросом своей возможной вины в несчастьях других людей.

2. Выдача евреев и признание зарубежных жертв швейцарской стороной.

В отличие от России, Швейцария длительное время не желала задумываться о своей негативной роли в массовых уничтожениях ХХ века. Эту выжидательную политику легко понять. Прежде всего, нужно признать, что в истории страны было очень мало жертв по причине векового нейтралитета страны, а также из­за ее малых размеров. Нейтралитет защитил страну от военных превратностей, а малые размеры исключили слишком бурные социальные столкновения: чтобы не лишиться зажиточных слоев населения или рабочих, приходилось выбирать политику диалога и компромисса. В дополнение нужно сказать, что, начиная с 1848 г., Швейцария существует без существенных политических потрясений, таким образом, отсутствие резкой смены правительства сделало невозможным появление жертв несправедливости предыдущего режима.

К этому добавляется специфическая роль зарубежных жертв в укреплении национального кредо. С конца XIX века Конфедерация законодательно закрепила свой военный нейтралитет, подчеркнув гуманитарную деятельность в стане воюющих сторон. Следуя этой логике, нейтральность признается не проявлением трусости, а ­проявлением исключительности. И в этом проявляется основа гельвецийского мессианства: убежденность в том, что при всей своей скромности страна является моделью для подражания для всего человечества.

В этих исторических, политических и аксиологических условиях швейцарские власти не очень обращают внимание на изменение исторических парадигм, которые обозначились в конце восьмидесятых годов. Защищенные сознанием собственного превосходства, доказанного сохранением страны в годы второй мировой войны, швейцарские высшие круги отказываются принимать участие в праздновании 50­летия победы над нацистами. Более того, они не замечают, какой поворот свершился в таких странах, как Швеция, которая не только решила покаяться, но и признать своими страдания всех жертв ХХ века.

Вот почему обвинения со стороны американских еврейских кругов разразились как гром среди ясного неба и застали правительство врасплох. Эти обвинения были высказаны в 1995 г., то есть в тот момент, когда по причине завершения противостояния Востока и Запада Соединенные Штаты перестали нуждаться в официальном нейтралитете Швейцарии, а большинство архивов, содержащих материалы последней мировой войны, были открыты. Эти требования касались главным образом возвращения сумм, хранящихся в швейцарских финансовых структурах и принадлежавших евреям, погибшим в нацистских концентрационных лагерях.

Сначала швейцарское правительство отказывалось обсуждать эту тему. Затем, под угрозой экономического бойкота, оно решилось назначить комиссию историков, которая по их убеждению должна была доказать, что Конфедерация никогда не хранила денег, ей не принадлежащих, и что она всего лишь сохраняла свою демократическую независимость посреди охваченного войной континента. Проведенные расследования действительно показали, что выморочные фонды были совсем не так многочисленны, как это утверждал сенатор Д’Амато.

Зато они показали, что Швейцария активно сотрудничала с немецкими силами правопорядка. Более того, они раскрыли двусмысленность швейцарской политики предоставления убежища евреям. Конечно, сами швейцарцы не принимали никаких окончательных решений; конечно, сами они не отправляли евреев в газовые камеры. Но они очень быстро поняли, что уничтожение евреев осуществляется планово. И, несмотря на это, они выдали тысячи евреев и передали их прямо в руки немцев, тем самым сознательно отправив их на смерть. Таким образом, и впервые в новейшей истории страны на совести Швейцарии оказалось множество жертв.

Это открытие, обнародованное в конце 1996 г., произвело эффект разорвавшейся бомбы. Признание было настолько взрывоопасным, что участвовавшие в этом историки поспешили смягчить эффект. С одной стороны, они постарались разъяснить, что речь идет только о действиях швейцарского правительства и что население страны не обвиняется в антисемитизме. Кроме того, они преподнесли свое открытие как результат научных изысканий, отмеченных исключительной честностью и гражданским мужеством, и предложили другим странам последовать их примеру. Большая часть общественности примкнула к этой положительной оценке происходящего, с удовлетворением отметив, что позиция старшего поколения была правильной, и правительству следовало бы придерживаться той же позиции, и что можно гордиться своей принадлежностью к нации столь безупречной, что только она может позволить себе публично покаяться в своих грехах.

Правительство совершило акт покаяния, попросив прощения у евреев и позаботившись о распространении результатов научного расследования, которое оно профинансировало. Однако не похоже, что угрызения совести были сколько­нибудь продолжительными. Так, в 2002 г. правительство ограничилось тем, что констатировало завершение работы ученых историков и ­продемонстрировало по этому поводу равнодушие, близкое к неприятию. И когда через некоторое время встал вопрос о том, чтобы исследовать связи с южноафриканским апартеидом, власти попросту отказали исследователям в поддержке. Очевидно, время признаний прошло.

Следует признать, что правительственные сферы в это время находились под сильным влиянием политиков демагогов правого толка. А их поддерживала пожилая часть швейцарского электората, возмущенная сделанными заявлениями и решившая смыть с себя любое подозрение в сообщничестве с палачами. Как и в России, эти депутаты составляют гневные обличительные речи, призванные доказать необоснованность недавних исторических расследований, и стремятся вернуть точку зрения, существовавшую до конфликта, которая представляла Швейцарию как страну, в одиночку борющуюся за свободу и неустанно выполняющую свою гуманитарную миссию.

Сравнение с Россией позволяет не просто заметить совпадение позиций. Если посмотреть ближе, обе страны сходным образом отреагировали на обвинения в принесении в жертву интересов зарубежных граждан. Далее мы бегло рассмотрим их похожие реакции.

3. Логика признания виновности по отношению к зарубежным гражданам.

С разницей в несколько лет мы отмечаем у обеих стран похожую динамику, заключающуюся в том, что вслед за спонтанным порывом в России и скорее вынужденным признанием в Швейцарии наступает двухступенчатая регрессивная фаза.

В лучшем случае, в России и в Швейцарии, признание жертв со стороны иностранных граждан признается при условии явной аксиологической компенсации. Так, признание ответственности советского режима в трагедии Катыни всегда сопровождается напоминанием о страданиях, перенесенных населением СССР. Постепенно речь идет уже не о том, что и русские тоже пострадали от преступлений этого века, но о том, что они пострадали значительно больше, чем поляки. Даже те, кто еще сегодня старается говорить об ответственности советского режима в этой связи, ограничивают свои обвинения, подчеркивая огромное количество жертв со стороны коренного населения. Поступая так, они вновь ссылаются на легендарную жертвенность, которая составляет величие их страны. В Швейцарии признание вреда, нанесенного евреям, в некоторой степени уравновешивается подчеркнуто примерным отношением к этому остальной части населения, исключительно демократической, несмотря ни на что и вопреки всей остальной Европе. Более того, честность исследователей и их способность принять самые неблагоприятные выводы должны послужить моделью для всего западного мира, которой он должен последовать, если, конечно, будет на это способен.

В обоих рассматриваемых государствах правительство сначала применяет политику покаяния, затем наступает стадия равнодушия и мало­помалу, переход к более агрессивной стратегии, что свидетельствует о крайнем нежелании признавать ошибки тех, наследниками которых они себя считают. Эта смена курса сопровождается — раньше в Швейцарии, позже в России — «неподатливостью» общественного мнения. В обоих анализируемых странах все большая часть общественности, подогреваемая политиками националистского толка, восстает против заключений ученых историков. Они видят в их действиях опасное покушение на честь и величие своей страны. В обоих случаях это возмущение принимает формы сознательных усилий по отрицанию полученных результатов, которые с этого момента начинают интерпретироваться как факты саботажа и бесстыдные попытки дезинформации. Чтобы оправдать это утверждение, как российские, так и швейцарские популисты доказывают свою правоту, призывая в свидетели традиционное мессианство своей родины. Одни видят в истории Катыни еще одно подтверждение извечной жертвенности, которая возвеличивает их народ. Другие объявляют невозможными факты выдачи евреев, поскольку Швейцарская Конфедерация всегда отличалась исключительным гуманизмом.

Иначе говоря, восприятие жертв иностранного происхождения пронизано национальным мессианством. Это мессианство помогает порой принять на себя ответственность, но существенно ее ослабляет. В большинстве случаев роль, приписываемая стране, тормозит, а значит, мешает признанию своих ошибок, будь то в России или в Швейцарии.

Заключение

Итак, самое меньшее, что можно сказать, это то, что признание страданий, причиненных выходцам из других стран, — дело нелегкое. Так явствует из опыта России и Швейцарии, которые, ввиду их огромного различия, придают этому выводу общий характер и вызывают серьезные сомнения в эффективности глобализации. С одной стороны, этому препятствуют представления о национальной миссии. Что доказывает инерционность государственных и/или ментальных структур, которые существенным образом вступают в противоречие с идеей мирового единства. С другой стороны, эта «неподатливость» не может не влиять на тех, кого она в первую очередь касается. В самом деле, с большой степенью вероятности можно утверждать, что потомки жертв ХХ века будут так заняты доказательством своих страданий, что оставят без внимания страдания, которые они могут причинить кому­либо другому. Возникает своего рода порочный круг, все более удаляющий нас от всеобщего покаяния.

Подводя итоги, следует сказать, что наступление постсоветской эпохи в России не связано с процессом глобализации или, по меньшей мере, что глобализация не влияет на признание вины за беды, причиненные жертвам ХХ века. Нужно признать, что несмотря на свой всеобщий характер, это утверждение в некоторой степени зависит от национального материала. Сама идея исходит из кругов, находящихся под сильным влиянием Германии, побежденного в прошлом агрессора, у которого не было иного выхода, как всенародно принести покаяние. Желание возвести эту частную ситуацию во всеобщий моральный принцип отдает настойчивым душком холодной войны. Сама формулировка этой идеи противоречит глобализации.

Если понятие глобализации имеет существенное значение в области экономики, в других сферах оно выглядит как период политического национализма со слабыми попытками идейного империализма. И в этом смысле постсоветский период, переживаемый современными Россией и Швейцарией, в полной мере является наследием холодной войны.