Geum.ru

Приходько Олег Владимирович, кандидат исторических наук трансатлантические отношения в сфере безопасности и их влияние на внешнеполитические позиции россии монография

Вид материалаМонография

Содержание


Pax Atlantica
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
Смысл этой доктрины в том, чтобы отвести от территории США место вооруженного столкновения с носителями новых угроз (международные террористические сети, государства – распространители ОМУ и т.д.).

Американские критерии, определяющие необходимость использования военной силы в целях упреждения, были сформулированы еще госсекретарем США Дэниелом Уэбстером в середине XIX века. Согласно этим критериям, государство вправе прибегнуть к силе в целях самообороны, если угроза сиюминутна, существенна, не оставляет времени и иного выбора, кроме силового реагирования. Однако, по мнению многих стран ЕС, иракский случай никак не подпадает под эти условия, поскольку режим С. Хусейна не представлял неотвратимую и сиюминутную угрозу. Отсутствие ОМУ на иракской территории после окончания войны подтверждает правильность этих оценок и делает американо-британскую аргументацию в обоснование данной военной акции еще более уязвимой для критики. Иракская война больше подходит под концепцию “превентивной” войны, которая не признается международным правом, или, по крайней мере, является очень спорной.

Сбои в трансатлантических отношениях, которые наглядно высветила война в Ираке, являются отражением кризиса традиционной парадигмы атлантизма, сформировавшейся в эпоху “холодной войны” и основанной на исключительной приоритетности Европы в иерархии интересов национальной безопасности США и на признании европейскими союзниками необходимости американского доминирования в Европе. Сейчас центр тяжести американского участия в системе международной безопасности перемещается с Европы в Азию, в том же направлении США разворачивают вектор активности НАТО. Трансатлантические отношения уже не занимают как раньше приоритетного места в американской внешней политике; американское доминирование в системе европейской безопасности пережило те условия, которые его породили. Качественные изменения в положении США и Европы, появление у них новых потребностей и интересов происходят при сохранении давно сложившихся инструментов и процедур разрешения разногласий и противоречий. А могут ли старые механизмы управления и регулирования отношений в трансатлантическом мире быть адекватны новым реалиям?

Нынешняя модель трансатлантических отношений сформировалась в специфических условиях Второй мировой и сменившей ее “холодной войны”. Зарождение атлантизма противоречило завещанию первого американского президента Дж. Вашингтона, предостерегавшего нацию против вступления в постоянные союзы. Действительно, на протяжении полутора веков США и Европа существовали порознь. В сложившейся после Второй мировой войны конфигурации сил западноевропейцы были готовы на любые условия американского военного присутствия в Европе и активное участие США в европейских делах, лишь бы иметь гарантии своей безопасности. Именно безальтернативность выбора Западной Европы в пользу союза с Америкой американский политолог Ч. Капчан называет основной причиной формирования атлантического сообщества. C окончанием “холодной войны” и выравниванием дисбаланса безопасности между США и Европой единый полюс, который они представляли собой в период конфронтации с Востоком, постепенно распадается на два. “Северная Америка и Европа, – предполагает Ч. Капчан, – вероятно, вступят в соперничество за статус, экономическое богатство и влияние, которое занимало и продолжает занимать значительное место в истории человечества”15. С течением времени стратегическая необходимость искать защиту у Америки превратилась для Европы в нездоровую зависимость от заокеанского союзника.

Вашингтон пытается навязать союзникам собственное видение приоритетов и потребностей, которые, как показала война в Ираке, далеко не во всем совпадают или идентичны европейским. Администрация Дж. Буша, не встретив в Европе единодушной поддержки своей политике не только в “иракском вопросе”, но и по многим другим международным проблемам, прибегла к тактике “разделяй и властвуй”. В спорных вопросах она сталкивает одни европейские государства с другими, и это ослабляет Европу. Германский политолог Х. Мюллер отмечает, что “администрация Дж. Буша продолжает традиционную политику, пытаясь затормозить развитие европейской внешней и оборонной политики, когда это развитие создает угрозу американскому господству”16. Однако подобная тактика США, по мнению комиссара ЕС по международным делам К. Паттена (в предыдущем составе Еврокомиссии), едва ли имеет шансы на долгосрочный успех, “поскольку соблюдение общих норм и правил добровольно сформированного общего суверенитета вероятно возобладает у европейцев”17.

Опросы общественного мнения показывают существенное сокращение позитивного отношения европейцев к глобальному лидерству США в мировых делах. В 2003 г. оно уменьшилось по сравнению с предыдущим годом на 19% (с 64% до 45%), причем доля тех, кто считает американское лидерство нежелательным, выросло существенно во всех странах ЕС (в среднем на 18% – до 49%), особенно во Франции – на 22% (достигнув 70%), в Германии – на 23% (стало 50%), Италии – на 17% (до уровня 50%). Согласно результатам опросов, 78% европейцев воспринимают односторонность США как угрозу, и 71% европейских респондентов хочет видеть ЕС ведущей мировой державой, равной по статусу США (правда, если для этого требуется увеличение военных расходов, то на это согласны лишь 36%). Как отмечают авторы социологического исследования, проведенного германским Фондом Маршалла, “это резкое изменение в общественном мнении поразительно, и, если оно продолжится и найдет отражение в политике государств, то может иметь серьезные последствия для трансатлантического сотрудничества”18.

Поворот США к односторонности воспринимается Европой как возобладание националистического подхода в американской внешней политике, а в Америке рассматривается многими – и далеко не только правыми республиканцами и консерваторами, но и умеренными кругами – как возвращение к нормальности после необычных условий весьма специфического периода истории под названием “холодная война”. Этот сдвиг является отражением меняющейся расстановки сил внутри политической элиты США в пользу сторонников силовой политики. Трагические события 11 сентября 2001 г. лишь ускорили данные процессы.

Одна из фундаментальных причин трансатлантического кризиса, проецируемая прежде всего на отношения между НАТО и ЕС, заключается в том, что впервые с окончания Второй мировой войны европейцы пытаются выстроить отношения равного партнерства с США в сфере обороны и безопасности, и на этой основе пересмотреть условия и правила американского участия в делах Европы. Эти правила сложились после окончания Второй мировой войны, когда европейские союзники не имели иного выбора и были вынуждены принять американские условия. Для США непривычна новая ситуация, когда европейские союзники, в чьей лояльности они не сомневались, стали выдвигать свои условия. Судя по американской стратегии национальной безопасности, где ЕС упоминается один раз и то, как торгово-экономический контрагент, Европа вне рамок НАТО не рассматривается в качестве равного партнера в сфере безопасности. Однако опросы общественного мнения в Европе показывают, что лишь 10% европейцев высказываются за то, чтобы США оставались единственной сверхдержавой, а 71% выступает за то, чтобы ЕС стал сверхдержавой – по статусу равной США19. Соединенные Штаты испытывают политический и психологический дискомфорт от мысли, что те, кого они привыкли считать лояльными союзниками, начинают конкурировать с ними в сфере безопасности.

Администрация Дж. Буша решительно настояла на том, чтобы американские военнослужащие, находящихся в Европе, не подпадали под юрисдикцию Международного уголовного суда. То, что ей удалось добиться этого вопреки позиции ЕС, показывает слабость Европы и сохраняющуюся политико-психологическую зависимость европейцев от США. Однако дальнейшее объединение Европы и укрепление силового потенциала ЕС будет вести к уменьшению роли американского военного присутствия в европейской безопасности.

Отношения США и Европы вступили в качественно новый этап развития. Этот этап является переломным для определения будущего американо-европейских отношений, и кризис, который они переживают, как раз и отражает происходящую смену вех. Вопросы о природе этого кризиса, его причинах, масштабах и возможных последствиях вызывают бурные дискуссии по обе стороны Атлантики. Попытки объяснить, почему отношения США и Европы в начале XXI века дают повод говорить чуть ли не о расколе между ними, делаются представителями различных школ западной политологической мысли.

Британский политолог Дж. Линдли-Френч отмечает, что в Европе вновь стало модно говорить об отделении США от европейской безопасности. Однако, если в 1920 е годы Соединенные Штаты сделали однозначный выбор в пользу изоляционизма и ушли из Европы, то сейчас они колеблются между узкой односторонностью, когда Америка рассматривает свою силу как средство достижения исключительно собственных целей, и широкой многосторонностью, которая делает Америку открытой для мнения друзей и союзников и которая признает полезность многосторонних институтов. Дж. Линдли-Френч отмечает, что сейчас, как и в 1920 е годы, бытует представление, что “поскольку Америка и Европа разделяют общие демократические ценности и институты, не говоря уже об их относительном экономическом богатстве по сравнению с остальным миром, то они придерживаются и общего подхода к управлению миропорядком и безопасности. Это опасное и неоправданное упрощение трансатлантических отношений. Сейчас, как и тогда, американское общество очень сильно отличается от европейского. Оно имеет иную структуру, иные представления о том, что является приемлемым во внутренней жизни Америки и что является допустимым на международной арене. Сейчас, как и тогда, Америка пытается навязать Европе совершенно иное мировоззрение”20. Этот и без того непростой комплекс взаимоотношений осложняется отсутствием консенсуса, разбродом в умах американских стратегов относительно внешней политики США. К этим причинам кризиса трансатлантических отношений Дж. Линдли-Френч добавляет очевидный дефицит идей и государственных деятелей со стратегическим мышлением по обе стороны Атлантики: Америка и Европа страдают от “умопомрачительной посредственности”, что и отражается в их стратегических концепциях21.

Некоторые западные аналитики видят основную причину американо-европейских противоречий в сильном влиянии американского неоконсерватизма на внешнеполитическую философию и практическую политику администрации Дж. Буша, которое выражается в склонности Вашингтона действовать в одностороннем порядке и делать ставку на силу. Однако по-настоящему фундаментальный источник размежевания заключается в “доктрине упреждения”, которая легла в основу стратегии национальной безопасности нынешней администрации США. Смысл этой доктрины в том, чтобы отвести от территории США место вооруженного столкновения с носителями новых угроз (международные террористические сети, государства – распространители ОМУ).

Иракская война преподносится как первый опыт ее практической реализации. Она спровоцировала ожесточенные споры вокруг концепции упреждения между США и большинством стран ЕС. Эти дискуссии показали, что в ЕС нет консенсуса по всем ключевым аспектам проблемы борьбы с современными угрозами безопасности, в том числе и в отношении американских инициатив. Ряд европейских государств настороженно относится к американским идеям использовать военную силу в этой борьбе. Архитекторы современной европейской политики безопасности считают необходимыми дискуссии в ЕС на предмет максимального расширения легитимной базы использования силы в ответ на возможные угрозы. Решение этих вопросов, по мнению К. Паттена, ни на йоту не уступает по своей важности тем проблемам, которые стояли перед отцами-основателями современной системы международных отношений в 1940–1950 х годах. Дискуссии в НАТО показали, что и союзники по атлантическому Альянсу не могут прийти к взаимопониманию в отношении “доктрины упреждения” и границ применения военной силы в борьбе с международным терроризмом, распространением ОМУ и другими глобальными угрозами безопасности.

“Доктрина упреждения” не является радикальным нововведением администрации Дж. Буша. В президентство Б. Клинтона упреждение рассматривалось как один из вариантов использования вооруженных сил, но на тактическом уровне – прежде всего в сценариях нанесения ударов по ОМУ противника на ТВД. Летом 1998 г. США нанесли удар крылатыми ракетами по базам террористов в Афганистане и по фармацевтическому заводу в Судане, в декабре того же года провели вместе с британскими ВВС операцию “Лиса в пустыне” – в течение трех дней наносили ракетно-бомбовые удары по военным, промышленным и административным целям в Ираке.

Однако при администрации Дж. Буша “доктрина упреждения” была поднята на стратегический уровень, и нанесение упреждающих ударов стало рассматриваться как вариант стратегии борьбы с распространением ОМУ потенциального, а не только реального противника. Критики этой доктрины, которых много и в самих США, указывают на то, что негативные политические последствия применения ядерных боезарядов малой мощности в варианте упреждающего удара против ОМУ противника превысят все мыслимые военные преимущества такого рода действий. Сторонники “упреждения” не учитывают такой важный фактор как политико-психологический порог между применением ядерного и неядерного оружия.

Кризис атлантизма выходит далеко за рамки разногласий по “иракскому вопросу”. Он выражается в более широких трансатлантических противоречиях в области политики безопасности. Одно из принципиальных противоречий – это конкурирующие представления о том, как должна быть организована система безопасности в Европе и мире. США защищают существующую натоцентристскую систему организации безопасности, тогда как часть Европы, охватывающая преимущественно зону франко-германского влияния, пытается построить систему европейской безопасности на основе ЕС, а международную – на основе взаимодействия многосторонних структур (ООН, НАТО, ЕС, ОБСЕ). Эти два альтернативных подхода составляют одно из фундаментальных противоречий в трансатлантических отношениях. В соперничество между ними оказывается вовлеченной и Россия, поскольку сторонники каждого из этих подходов рассчитывают привлечь ее на свою сторону.

Ряд западных экспертов указывает на растущие расхождения между США и Европой в оценке угроз после террористического нападения “Аль-Каиды” на Нью-Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 года. Однако это нельзя признать убедительным аргументом, хотя чувство уязвимости, появившееся в самосознании американского общества, несомненно, накладывает отпечаток на остроту восприятия внешних угроз. Документы о стратегии безопасности, принятые ЕС с середины прошлого года, свидетельствуют как раз об обратной тенденции – все большем сближении европейских и американских представлений об угрозах. Сравнение Европейской стратегии безопасности, одобренной ЕС в декабре 2003 г., и стратегии национальной безопасности США показывает, что Европа и Америка считают ключевыми для своей безопасности по существу одни и те же угрозы: международный терроризм, распространение ОМУ, региональные конфликты, расширение влияния религиозного фундаментализма, “недееспособные” государства. Объединяет стратегии США и Европы признание того, что фактор географической удаленности утратил свое защитное свойство в контексте глобальных угроз, не признающих границ.

В Европейской стратегии безопасности, одобренной на саммите ЕС в Брюсселе 12 декабря 2003 г., трансатлантические отношения характеризуются как один из фундаментальных элементов системы международных отношений, а НАТО – как “важное выражение этих отношений”22. В ней отмечается, что соглашения постоянного действия ЕС–НАТО, в частности, “Берлин плюс”, “усиливают оперативный потенциал ЕС и определяют рамки для стратегического партнерства между двумя организациями в урегулировании кризисов”23. Этого тезиса в промежуточном варианте стратегии ЕС (июнь 2003 г.) не было. В то же время сравнение промежуточного и окончательного вариантов “Европейской стратегии безопасности” обнаруживает знаменательные перестановки в подразделе, где говорится о международном порядке: если раньше по критерию важности для ЕС на первом месте стояли отношения с США, укрепление трансатлантических связей, то в окончательном варианте во главу угла поставлены ООН, укрепление международного права и повышение эффективности многосторонних институтов и организаций. Добавлено важное уточнение, что ЕС признает за СБ ООН главную ответственность за поддержание международного мира и безопасности. Это явно расходится с воззрениями администрации Дж. Буша, которая не считает ООН основным инструментом управления миропорядком. Правда, необходимо сделать важное уточнение: хотя в “Европейской стратегии безопасности” большое значение придается отстаиванию международного права и сотрудничеству с ООН, она не содержит четко сформулированного обязательства Евросоюза не использовать военную силу без мандата СБ ООН.

ЕС рассматривает Европейскую политику обороны и безопасности (ЕПОБ) как средство сбалансировать и обновить отношения с США, хотя отдельные европейские страны, как, например, Франция видят в ней противовес американскому доминированию. Фактор ротационного председательства в ЕС заметно сказывается на текущих приоритетах политики этого союза. Страна, вступающая на этот пост, привносит свои предпочтения и интересы. По мнению Ирландии, которая председательствовала в ЕС в первом полугодии 2004 г., основной внешнеполитический треугольник ЕПОБ – это ЕС, ООН и США/Канада. Из программы, представленной Дублином, было видно, что Россия не могла рассчитывать на столь же благоприятную атмосферу в отношениях с ЕС, которой способствовало дружеское расположение к ней Италии (особенно премьер-министра С. Берлускони), председательствовавшей перед Ирландией. Смена страны – председателя ЕС каждые полгода, приходящего со своей повесткой дня и стремящегося к ее реализации в период своего короткого правления, не способствует последовательности шагов со стороны Брюсселя.

Европа в отличие от США делает явно бόльший акцент на правовых аспектах противоборства с глобальными угрозами безопасности и воспринимает эти угрозы в менее милитаризированном ракурсе. Мировой порядок, основанный на праве, предполагает, по мнению ЕС, эволюцию международного права в ответ на такие явления как распространение ОМУ, терроризм, глобальное потепление и т.д. Евросоюз исходит из того, что основные рамки для противодействия появляющимся глобальным угрозам безопасности определяет Устав ООН. Однако подобный подход таит в себе источник противоречий. Когда составлялся Устав ООН, в нем не были предусмотрены ни реалии, ни угрозы XXI века, и в нем не прописаны многие важные вопросы, например, миротворческие операции. Не существует устоявшихся международных норм в отношении “гуманитарных интервенций” и наказания нарушителей международного режима нераспространения (государств и нелегальных транснациональных сетей). Эти вопросы остаются открытыми для различных толкований, и здесь ссылки ЕС на международное право могут поставить его в двусмысленное положение. Подобный подход дает основание консервативному крылу американской политической элиты обвинять Европу в “умиротворении” режимов, поддерживающих терроризм и нарушающих нормы международного режима нераспространения ОМУ, в стремлении закрывать глаза на возникающие угрозы.

Западные политологи Р. Асмус, Ф. Эвертс и П. Исерниа видят причины нынешних, самых больших в истории трансатлантических отношений разногласий в существенных различиях структуры политических сил и общественных настроений в США и Европе. Взяв за критерий отношение к силе и допустимость ее использования, они выделили четыре типа внешнеполитической ориентации – “ястребы”, “прагматики”, “голуби” и “изоляцио­нисты” – для классификации политических настроений в США и Европе на основании результатов опросов общественного мнения. Оказалось, что “ястребы” составляют около 22% американцев (33% – среди республиканцев), в три раза превышая этот показатель для Европы (7%), “прагматики” – явное большинство (65%), “голуби” – 10% и “изоляционисты” – 3%. Для Европы эти показатели – соответственно 43%, 42% и 8%24.

Из этих данных видно, что президенту Дж. Бушу нетрудно мобилизовать общественное мнение внутри США в поддержку войны с Ираком или в отношении силовой акции против режимов, воспринимаемых как угроза интересам национальной безопасности, и в то же время он сталкивается с большими проблемами, если пытается заручиться такой же поддержкой в Европе. Действительно, 55% американских респондентов считают, что война с Ираком стоит понесенных жертв, и коалиция “ястребов” и “прагматиков” дает президенту Дж. Бушу поддержку большинства американского общества, если перед ним встает выбор, использовать ли силу без мандата ООН. Большинство европейских респондентов не поддержали войну в Ираке: наивысшие показатели здесь у Германии и Франции – соответственно 81% и 84%25. В случае с Великобританией структура внешнеполитических предпочтений оказалась близка к американской, поэтому неудивительно, что по Ираку и в других спорных вопросах трансатлантических отношений Лондон оказывается в числе сторонников США. Однако главный вывод из проведенного опроса состоит в том, что признание факта раскола по “иракскому вопросу” не отменяет существования общих внешнеполитических интересов, которые побуждают стороны продолжать сотрудничество.

На основании проведенных исследований, Р. Асмус, Ф. Эвертс и П. Исерниа делают вывод, что проблема не столько в “разрыве” между Америкой и Европой, сколько в различиях структуры внешнеполитических настроений в отношении использования силы и их влиянии на политику правительств. Эти различающиеся структуры общественно-политических сил играют важную роль в национальных дебатах и задают рамки для выбора стратегии политическими лидерами. “Если Вашингтон заинтересован в восстановлении жизнеустойчивого консенсуса по обе стороны Атлантики в отношении использования силы, он должен признать необходимость разработки обоснования подобных действий, которое учитывало бы структуру и требования европейского общественного мнения, особенно если эта структура отличатся от той, что есть в США”26, – делают вывод западные политологи.

ЕС не претендует на то, чтобы сравняться с США по военной мощи, однако считает европейскую политику обороны и безопасности (ЕПОБ) средством, которое должно помочь построить отношения сбалансированного и равного партнерства с США (НАТО). Под этим углом зрения Европа рассматривает укрепление своего военного потенциала и единства рядов. Директор Института международных и стратегических отношений (Париж) П. Бони­фас отмечает, что трудность формирования новой модели трансатлантического партнерства связана с тем, что ни США, ни Европа не имеют опыта сбалансированных отношений: “Европейцы, познавшие зависимость от Соединенных Штатов, постоянно находятся в положении между повиновением и бунтарством. Американцы не привыкли иметь стратегические отношения с внешним миром на равных. Их история состоит из отношений с индейцами, мексиканцами, гибнущей испанской империей и изоляционизма. Единственный период баланса сил был с Советским Союзом с конца 1960 х годов до начала 1980 х годов”27. Однако чтобы стать сбалансированными, трансатлантические отношения должны отражать равновеликость партнеров, а этого нет. Даже по критериям “мягкой силы” ЕС уступает США во всех регионах, кроме Европы, не говоря уже об огромном разрыве между ними по военно-силовым возможностям.

Особенности исторического развития Америки и Европы определяют фундаментальные различия в их мировоззрении и разную стратегическую культуру, которая отражается в предлагаемых ими подходах к решению проблем международной политики. Различия во внешнеполитической философии США и Европы американские теоретики неоконсервативного направления объясняют огромной разницей в их силовых возможностях: это две совершенно разные стратегии – силы (США) и слабости (Европа), – из которых проистекают различия в критериях определения национальных интересов, оценках угроз и способах реагирования на них. По мнению Р. Кейгана, “трансатлантический раскол имеет глубинные причины, которые созревали в течение длительного времени, и он, вероятно, будет сохраняться”28.

Историческое прошлое и специфические условия периода “холодной войны” сформировали у Америки и Европы заметно различающееся восприятие фактора силы. Американское государство, как правило, получало ощутимый выигрыш от использования силы на протяжении своей истории, а прошлое Европы постоянно сопровождали разрушительные войны. После окончания “холодной войны” и распада СССР военная мощь США, особенно их способность проецировать силу в любой регион мира, достигла беспрецедентного уровня: они получили возможность вмешиваться в конфликты где угодно и когда угодно.

Р. Кейган видит причины трансатлантического кризиса в огромных диспропорциях силовых потенциалов США и Европы, разном мировосприятии (дихотомический – у американцев и сложно нюансированный – у европейцев), отношении к силе и международному праву (селективно прагматический подход у США и “догматический” – у европейцев). Технологический уровень отдаляет США от Европы и остального мира. США – единственное в мире кибер-общество, поэтому не случайно, что разработка наступательной и оборонительной доктрины “сетевых войн” зашла в Соединенных Штатах так далеко по сравнению с европейским уровнем, что европейцам просто неведомы те возможности, которыми располагают американские стратеги.

Трансатлантический спор об унилатерализме американской политики, различия во взглядах США и Европы на управление миропорядком являются следствием объективной реальности. Европейцы отвергают унилатерализм отчасти потому, что у них нет достаточной силы, чтобы проводить одностороннюю политику. По этой же причине они проявляют бόльшую терпимость к существованию угроз. Американские гарантии безопасности позволили Европе отказаться от силовой политики и паразитировать на силе США, предоставляя американскому союзнику право вести за нее войны. Старый Свет может себе позволить “роскошь” экономить средства на военной силе лишь благодаря тому, что находится под американской защитой. Полемизируя с американскими неоконсерваторами, К. Паттен отмечает, что Европа вынесла из своего опыта неприятие к государственному национализму (отстаиванию национальных интересов одной страны за счет других), и консенсус она ставит превыше убеждений29.

Мировоззренческий конфликт Америки и Европы коренится в разрыве между многими американскими и европейскими ценностями, несмотря на их общую приверженность демократическим идеалам. То, что между Старым и Новым Светом существуют различия в ценностях, подтверждают и опросы общественного мнения. Согласно социологическим исследованиям, подавляющее большинство опрошенных американцев (83%) и европейцев (79%) признает, что у США и Европы разные социальные и культурные ценности30. Существенные различия между американцами и европейцами обнаруживаются в отношении войны как способа решения международных проблем. Огромное большинство опрошенных американцев (84%) считают, что при определенных условиях война необходима, чтобы добиться справедливости. Эту точку зрения разделяет меньше половины европейских респондентов (48%); исключение составили Великобритания и Нидерланды, где этот показатель равнялся соответственно 74% и 60%31. Полученные результаты свидетельствуют, что это разрыв именно в ценностях, так как вопросы войны и мира, вызывающие наиболее острые трансатлантические разногласия, напрямую связаны с вопросами жизни и смерти, а что может быть более фундаментальным, чем они?

Мировоззренческие и силовые различия США и Европы усиливают друг друга, что дает основание некоторым западным и российским аналитикам говорить об углубляющемся расколе между ними. Этот вывод представляется некоторым преувеличением. Да, вполне возможно, что если бы Европа обладала сопоставимыми с США военно-силовыми ресурсами, ее мировосприятие, методы действий и предлагаемые решения проблем безопасности были бы гораздо ближе к американским рецептам поведения, хотя различия все равно сохранялись бы в силу уникальности европейского опыта. Однако, несмотря на то, что существуют некоторые существенные трансатлантические расхождения в подходах, приоритетах и акцентах в восприятии современных угроз и вызовов, анализ фактов позволяет говорить о тенденции сближения Европы с США в сфере безопасности и стирания различий между ними в оценках угроз и способов реагирования на них.

Многие разногласия между США и ЕС в сфере безопасности носят тактический характер и со временем устраняются на компромиссной основе. Стороны достигли соглашения по вопросу об исключении американских военнослужащих из-под юрисдикции Международного уголовного суда на территории стран ЕС, урегулировали споры вокруг проблемы совместимости проекта европейской спутниковой навигационной системы “Галилео” с американской космической системой глобального позиционирования (GPS), а также в отношении американского требования о передаче европейскими авиакомпаниями таможенным властям США персональной информации об авиапассажирах, вылетающих из стран ЕС в Соединенные Штаты.

Большую степень совпадения взглядов США и Европы на внешние угрозы подтверждают и опросы общественного мнения. Американцы и европейцы называют наиболее опасными угрозами предстоящего десятилетия международный терроризм, ОМУ Северной Кореи и Ирана, исламский фундаментализм и арабо-израильский конфликт. Особенно поразительно практически полное единодушие в отношении международного терроризма, которое, судя по полученным результатам (70%), квалифицируется как наиболее серьезная угроза32. Однако обнаружились и некоторые различия, которые наиболее заметны в отношении программ оружия массового уничтожения таких стран как Иран и КНДР: доля американских респондентов, считающих ОМУ этих стран большой угрозой, гораздо выше европейских показателей.

Новый этап в изменении традиционной модели атлантизма связан с формированием европейской политики обороны и безопасности в рамках ЕС. Это уже явный отход от американоцентристского атлантизма, поскольку ЕПОБ развивается вне НАТО, хотя и при тесном сотрудничестве с Альянсом. Канадский политолог Д. Хэглунд отмечает, что в основе европейского стремления к “автономности” лежит фундаментальное противоречие: реальность такова, что автономность Европы не может быть иной, кроме как по отношению к США – “для тех, кто строит ‘Европу’, побуждение к автономности является ответом Соединенным Штатам”33.

Главным идеологом и наиболее последовательным сторонником “европеистского” подхода к безопасности является Франция. Париж отрицает намерение выстраивать противовесы доминированию американской сверхдержавы. Признавая существующие реалии, он рассматривает ЕС скорее не как силу, способную уравновесить американское доминирование своим противодействием, а как альтернативу механизмам, которые поддерживают зависимость Европы от США в сфере безопасности. Выступая за многополярность34, официальный Париж не забывает уточнить, что это не означает вызов США. Однако многополярность подразумевает существование нескольких полюсов силы, поскольку межгосударственные отношения по своей природе не могут не быть многосторонними. А это противоречит стратегии национальной безопасности США, которая не приемлет идею многополярности и, более того, нацеливает американское государство на удержание преобладающей силы над всеми остальными странами.

Стремление Франции иметь хорошие отношения с США не отменяет того факта, что именно в их взаимоотношениях наиболее резко проступает мировоззренческий конфликт, и иракская война высветила это очень наглядно. По мнению директора Института Ремарка Нью-Йоркского университета Т. Джудта, глубину этим противоречиям придает то обстоятельство, что после распада СССР только у этих двух государств есть глобальные амбиции построения мирового порядка в соответствии со своими представлениями. За их разногласиями по иракской войне стоит более глубокое культурно-цивилизационное противостояние – Франции как просвещенной социальной альтернативы модели американского капиталистического общества35.

Фактом является и то, что США и Франция придерживаются конкурирующих представлений о Pax Atlantica. Американский подход отводит США роль “благонамеренного гегемона”, тогда как представления Франции о миропорядке основываются на необходимости многополярности. Уже с конца 1990 х годов стало заметным стремление Франции вернуть мир к многополярности, хотя Париж остерегается открытого противостояния с Вашингтоном. Администрация Дж. Буша формулирует одну из главных целей своей стратегии как формирование “баланса сил, который способствует свободе”. В основе французского подхода лежит убеждение, что прежний баланс сил Запад–Восток заменил новый – США–Европа, пусть он и не носит антагонистического характера. Париж не хочет предстать в образе нелояльного союзника и, говоря об оборонных амбициях ЕС, отрицает наличие мотивов к соперничеству с НАТО. Однако если учесть, что он конкурирует с США за влияние в Европе, то это соперничество не может хотя бы частично не проецироваться и на его отношение к НАТО, являющейся одним из важнейших проводников американского влияния в регионе.

Франция стремится ограничить американское влияние на политику Европы в области обороны и безопасности. Ее видение роли ЕС в этой сфере является наиболее амбициозным по сравнению с другими европейскими странами, прежде всего, потому, что предусматривает наибольшую степень независимости Европы от США и НАТО, но как раз это и создает наибольшие проблемы для Парижа в попытках заручиться поддержкой европейских партнеров. По мнению Франции, трансатлантические отношения не являются основой мирового порядка, хотя НАТО и сохраняет свою ценность как механизм объединения усилий Европы и Америки для защиты общих интересов в крупномасштабных международных конфликтах.

Париж стремится не допустить американского и “атлантического” влияния на ЕПОБ. Именно зависимость от США Франция и другие европейские страны, выступающие за сильный ЕС, считают политической и психологической преградой для реальной самостоятельности Европы: зачем тратить больше средств на обеспечение собственной безопасности, если можно позволить себе зависеть от военных гарантий США. Каждый месяц между НАТО и ЕС проходят консультации – заседания послов стран НАТО и членов Комитета ЕС по вопросам политики и безопасности. В повестке дня доминируют, как правило, вопросы, касающиеся миротворческих операций этих двух организаций. Франция и ряд других стран ЕС отказываются обсуждать на этих встречах свои планы по европейской обороне в присутствии США, хотя в качестве формального предлога называются все европейские государства НАТО, не входящие в ЕС.

Франция – единственная из стран ЕС, которая создала двусторонний механизм регулярных и углубленных консультаций с Россией по вопросам обороны и безопасности. Она видит более весомую роль Москвы в ЕПОБ, чем многие другие страны ЕС в силу нескольких причин. Во-первых, потому, что ее видение роли ЕС в сфере обороны и безопасности – наиболее амбициозное, и оно не пользуется достаточной поддержкой европейских партнеров. Во вторых, ее проект ЕПОБ предусматривает наибольшую степень независимости от США и НАТО по сравнению с другими предложениями. ЕС нуждается в собственном военном потенциале, чтобы играть заметную роль в обеспечении международной безопасности, быть способным урегулировать некоторые кризисы, и более ответственным партнером трансатлантического сообщества.

Несмотря на конкуренцию интересов в некоторых существенных вопросах политики безопасности, США и Франция не отказываются от сотрудничества там, где оно взаимовыгодно. В рамках борьбы с международным терроризмом французские подразделения спецназа воюют под американским командованием в Афганистане. Вашингтон и Париж пришли к соглашению по новой командной структуре для Сил быстрого реагирования НАТО, что открывает возможность для договоренности об участии французских вооруженных сил в операциях СБР36. США и Франция договорились о закупках у одних и тех же германских и японских компаний оптических систем для лазерных комплексов по разработке ядерного оружия, чтобы сократить расходы37.

С точки зрения Парижа, НАТО сохраняет свою ценность как связующий механизм Европы и США в сфере безопасности, как инструмент защиты общих интересов в крупномасштабных международных конфликтах. Говоря о создании оборонного потенциала ЕС, Франция заверяет, что он не направлен на подрыв роли НАТО, но это утверждение является скорее данью союзнической солидарности. Французский министр обороны М. Алио-Мари заявила Д. Рамсфелду на заседании глав военных ведомств стран НАТО в Колорадо (октябрь 2003 г.): США должны прекратить подозревать, что цели Франции в создании европейской оборонной идентичности соперничают с НАТО38. Она отвергла предположение, что новая многонациональная военная штабная структура, которая должна быть развернута в Лилле (на севере Франции), является шагом на пути создания командной структуры ЕС на французской основе. По ее словам, это штаб тактического уровня только для сухопутных сил, а ЕС нуждается в небольшом центре командования и управления своими операциями.

На словах США демонстрировали благосклонное отношение к ЕПОБ, но в действительности всегда очень настороженно относились ко всему, что формально было им неподконтрольно. С самого начала их согласие было скорее вымученным и содержало много существенных оговорок. Американская поддержка увязывается с выполнением определенных условий. США категорически настаивают на том, что в сфере безопасности именно НАТО должна быть “первым выбором” для европейских союзников и что никакие действия ЕС не должны подрывать эффективность Альянса. Их настораживает сам факт формирования отдельного европейского военного союза: в Европе уже есть военный альянс с американским участием (НАТО) – зачем европейцам создавать сепаратный военный пакт, если не с целью отделиться от США? Пентагон обозначил “красную линию”, которую союзники не должны переступать – это создание независимой от НАТО европейской структуры оперативного планирования, командования и управления. Американские неоконсерваторы призывают администрацию Дж. Буша к изоляции нелояльных союзников, которые проигнорируют это предостережение.

И США, и Франция говорят о том, что отношения между НАТО и ЕС должны строиться на принципах взаимодополняемости и транспарентности, но под этим они подразумевают не одно и то же. В американском понимании “самостоятельные европейские операции” – это операции, которые ЕС проводит без использования военной техники и объектов инфраструктуры НАТО, но с привлечением ее системы планирования (ВГК ОВС НАТО в Европе), а в понимании Франции – это когда такие операции и планируются без участия НАТО. Париж считает, что если НАТО будет осуществлять планирование своей операции, то его ресурсы будут недоступны для планирования и подготовки операции ЕС, особенно если они совпадут по времени. Здесь с ним солидарны Германия, Бельгия, Люксембург и некоторые другие европейские страны.

Действительно, французская версия ЕПОБ оставляет США мало возможности для продвижения американских интересов в этом проекте. В то же время нет оснований рассматривать ЕПОБ как возможный противовес США и НАТО уже хотя бы потому, что в ЕС довольно много государств ориентируются на политику США, и их число еще больше возрастет с расширением Евросоюза на Восточную Европу, являющуюся сейчас основным оплотом американского атлантизма. ЕПОБ находится в компетенции механизмов межгосударственного, а не наднационального согласования ЕС, и Лондон, Мадрид или Варшава могут заблокировать любые инициативы по европейской оборонной интеграции, против которых будет выступать Вашингтон.

Несмотря на периодически обостряющиеся разногласия, между странами ЕС существует в целом понимание, кто – НАТО или Евросоюз – должен вмешиваться в конкретный кризис. В случае разногласий, кто и куда должен направить силы быстрого реагирования, поиск решения идет не столько на уровне организаций – между НАТО и ЕС, сколько государствами, которые в них входят, то есть в формате межгосударственных отношений. Из натовских документов (Концепция операций 95425, МС 472) следует, что сфера действия Сил быстрого реагирования не ограничивается евро-атлантической зоной. Совет НАТО вправе решить, куда направить СБР без предустановленных географических ограничений на проведение операций.

Новым фактором по сравнению с периодом “холодной войны” является разное самоощущение США и Европы своей ситуации в сфере безопасности. Обладая наибольшим силовым потенциалом, США не заинтересованы в укреплении международных режимов и многосторонних институтов, которое могло бы ограничить американские возможности использовать силу. И, наоборот, эти возможности делают для США особо ценными инструменты военно-силового реагирования на угрозы безопасности. Одна из причин трансатлантических разногласий – растущий отрыв США от других государств по способности влиять на события в мире, в том числе с помощью военной силы. Он создает у США искушение обойти ограничения международного права, сковывающие свободу действий в отстаивании американских интересов. Однако большинство европейцев не признает войну на упреждение или смену политического режима правомерной моделью силовых действий в международных отношениях.

Качественный разрыв в силовом потенциале США и Европы превратился из фактора, влияющего на их мировосприятие, в причину, порождающую глубокие различия в их мировоззрении. “Сильные державы”, – подчеркивает Р. Кейган, – “смотрят на мир иначе, чем более слабые государства. Они по-разному оценивают риски и угрозы, определяют безопасность, и у них различная степень терпимости к опасности. Те государства, которые обладают большой военной мощью, более склонны рассматривать силу как полезный инструмент международных отношений, чем те, что менее сильны в военном отношении”39. Поэтому, с его точки зрения, корень проблем трансатлантических отношений – растущая асимметрия силы между США и Европой.

Стратегия национальной безопасности нынешней администрации рассматривает наращивание американского военного потенциала как способ лишить любое государство малейшего стимула соперничать с США в силовых возможностях. Трагические события 11 сентября 2001 г. ускорили реорганизацию американских вооруженных сил, но не были первопричиной этого процесса. Понижение “порога терпимости” американского общества после Вьетнамской войны к людским потерям в войнах и конфликтах задает тенденцию развития американских вооруженных сил в направлении неуклонного наращивания способности добиваться победы при минимальном соприкосновении с противником на поле боя. Исторически сложившаяся особенность развития вооруженных сил США после Второй мировой войны, когда Вашингтону пришлось думать об обеспечении эффективности их боевого применения на большом удалении от национальной территории, определила акцент на разработке средств проецирования силы, включая стратегическую переброску войск, их мобильность и тыловое обеспечение на удаленных ТВД. Сейчас за пределами США находятся свыше 400 тыс. американских военнослужащих, в том числе в Ираке – около 125 тыс. и Афганистане – 12,4 тыс. человек.

В августе 2004 г. президент Дж. Буш утвердил планы по изменению американского военного присутствия за рубежом. Эти планы являются частью стратегии адаптации США к реагированию на кризисы будущего. Они предусматривают существенные коррективы в конфигурации и характере развертывания американских вооруженных сил за рубежом: будет сокращена их общая численность и количество военных баз в Западной Европе и некоторых регионах Азии. Часть баз переводится из “старой” в “новую” Европу, снижая степень американской зависимости от поддержки “строптивых” союзников. В течение предстоящих десяти лет предполагается вернуть в США 60–70 тыс. военнослужащих на места постоянного базирования и еще 100 тыс. человек из числа членов их семей и гражданского персонала. С помощью меньшей численности военнослужащих предполагается географически расширить инфраструктуру американского потенциала проецирования силы, прежде всего путем создания в Восточной Европе и Центральной Азии пунктов поддержки и базирования американских войск. У США нет необходимости поддерживать массированное военное присутствие на прежнем уровне. В эпоху рассредоточенных (“сетевых”) и непредсказуемых угроз они резонно считают, что гораздо эффективнее иметь более подвижный и гибкий потенциал реагирования.

Сохраняется тенденция увеличения разрыва между США и Европой в боевых возможностях и техническом уровне вооруженных сил. Соединенные Штаты обладают подавляющим превосходством над любым государством по степени развития сил общего назначения и техническому уровню обычных вооруженных сил. Если в первой войне с Ираком в 1991 г. менее 10% примененных американцами боеприпасов были высокоточным оружием, то во второй войне в 2003 г. – уже свыше 70%.

Проект бюджета МО США на 2005 г. предусматривает выделение ассигнований в размере 401,7 млрд. долл., что означает увеличение на 7% по сравнению с текущим годом и на 35% – по сравнению с 2001 г., когда пришла администрация Дж. Буша (тогда они составляли 296,8 млрд. долл.). Это самый большой прирост расходов на оборону за последние 20 лет, со времени “программы перевооружения” администрации Р. Рейгана. При этом темпы роста финансирования военных НИОКР еще выше: за годы президентства Дж. Буша (2001–2004 гг.) эти расходы возросли с 41,1 млрд. долл. до 64,3 млрд. долл., то есть на 56%. В 2005 фин. г. запланирован рост ассигнований на военные НИОКР до 68,9 млрд. долл. На ПРО, развертывание базисной конфигурации которой (системы наземного и морского базирования) начинается в 2004 г., предусмотрено выделить в следующем году 10,3 млрд. долл.40 В дальнейшем ее планируется расширять и уплотнять для создания глобальной сети ПРО.

Концепцию “трансформации” администрация Дж. Буша подняла на уровень стратегии, которая охватывает теперь не только вооруженные силы, но и способность страны в целом адекватно реагировать на новые угрозы национальной безопасности. Она исходит из того, что источник силы перемещается с промышленной базы на сферу информационных технологий. Упор делается на разработку технологий, позволяющих перешагнуть через поколение в развитии технического уровня вооруженных сил. Уже сейчас США закладывают основы для качественного скачка и приобретения способности через 25–30 лет успешно вести “дистанционную войну” в любом регионе мира с помощью управляемых на расстоянии боевых средств и так называемых “сетевых систем ведения боевых действий”, позволяющих минимизировать потребность в присутствии наземных сил на ТВД, а значит, сократить потери. Новым подтверждением этой тенденции стало закрытие в феврале 2004 г. Министерством обороны США программы создания разведывательно-штурмо­вого вертолета “Команчи” стоимостью 39 млрд. долл. в пользу проекта беспилотного летательного аппарата (БЛА), предназначенного для выполнения аналогичных задач. На эти аппараты возлагается выполнение “рутинной, грязной и наиболее опасной” работы. Если в 1990 е годы расходы на разработку БЛА превысили чуть более 3 млрд. долл., то в 2004–2009 гг. на эти цели планируется выделить больше 12 млрд. долл. Как считают американские военные стратеги, “в результате этих усилий беспилотные аппараты станут все более важным преимуществом американских вооруженных сил на поле боя будущего, и они будут играть большую роль в трансформации способов ведения войны Соединенными Штатами”41.

Революция в военном деле проходит лишь в США, обходя Европу стороной. Разрыв в военно-силовых компонентах между ними не только не сокращается, а еще больше возрастает. Эта тенденция приобрела устойчивый характер, по крайней мере, на обозримую перспективу. К началу XXI века объединенная Европа подошла с явным перекосом своего потенциала в сторону несиловой мощи. Многие европейские страны часто ограничиваются общими фразами и отговорками даже в тех случаях, когда применение военной силы оправдано, а угроза пустить ее в ход отвечает более широким политическим целям ЕС. Эта болезнь называется уходом от ответственности. Чтобы ее излечить, ведущие западноевропейские государства и руководство ЕС предлагают существенно укрепить силовой потенциал ЕС. Р. Купер, бывший советник премьер-министра Т. Блэра, а ныне правая рука Х. Соланы отмечает, что одних лишь инструментов “мягкой силы” сейчас уже недостаточно для активной международной роли Европейского Союза. “Европейцы должны иметь возможность предъявить силу за столом переговоров. Недостаточно лишь предоставлять финансовую помощь, деньги не самое главное. Способность выставить значительные войска – вот что самое главное. Положение, когда ЕС оказывает помощь, а США ведут боевые действия, не может сохраняться долго. И не потому, что мы рассматриваем Европу как крупную военную силу, соперничающую с США. Мнение, что мы должны уравновесить США, исходит из презумпции, что в конечном счете мы можем сойтись в войне друг против друга; но мы не исходим из этого предположения. Причина наращивания нашей силы в том, что мы должны взять свою ответственность на себя”42.

Одним из ключевых инструментов обеспечения своих интересов в Европе для США всегда была НАТО. Однако события последних лет заставляют Вашингтон по-новому и непредвзято оценить преимущества и недостатки этого Альянса с точки зрения американских национальных интересов. Исходя из уроков Косовской кампании 1999 г., которую США окрестили “войной, которая велась путем совещания”, они сделали вывод: либо участие союзников в будущих войнах на американских условиях, либо никакого. Несмотря на официальную риторику, США сознают, что расширение НАТО вовсе не тождественно укреплению атлантического Альянса. Однако далеко не все в США разделяют подход нынешнего руководства Министерства обороны, которое отдает предпочтение “коалиции желающих” перед формальными союзами. По мнению некоторых американских политиков и экспертов, “афган­ская модель” взаимодействия – США плюс “коалиция желающих” – не лучший вариант для будущего Альянса. В отношениях с союзниками Соединенные Штаты оказались в ловушке: когда одна страна (США) все время демонстрирует готовность нести непропорциональную часть общего бремени, у ее партнеров (европейских государств) исчезает мотивация наращивать свой вклад и выравнивать дисбаланс.

Происходит снижение значимости военного вклада европейских союзников с точки зрения их участия в боевых действиях, но другие формы поддержки могут приобрести более важное значение: сбор данных по ситуации в регионе, опорные пункты для складирования военной техники и вооружений, обеспечение транзита американских войск, предоставление территории для размещения военных объектов, проведения учений, проецирования силы и развертывания боевых операций, политическая солидарность. США подходят к военному сотрудничеству с другими странами с прагматических позиций: следование западным стандартам демократии и приверженность западным ценностям не рассматривается как обязательное условие для такого сотрудничества. Как заявил один из руководителей Пентагона Р. Генри, присутствие российских войск на территории постсоветских государств не является непременно препятствием для их вступления в НАТО. Главное – какие отношения эти страны хотят иметь с НАТО, и какие отношения Россия хочет строить с НАТО. Через Кавказ США имеют наиболее удобный выход к Центральной Азии, и ради этого готовы закрывать глаза на то, насколько Грузия или Азербайджан соответствуют американским стандартам демократии. У европейцев иной, ценностно-идеологизированный подход в этом вопросе.

США рассматривают создание Сил быстрого реагирования (СБР) НАТО как фундаментальный сдвиг в военной адаптации Альянса к новым условиям. В то же время они отдают себе отчет в том, что привлечение большого числа союзников, в том числе и из числа малых стран, ведет к дроблению силы, а разнообразный состав участников создает почву для расхождений. Однако никто в НАТО не хочет отказываться от принципа консенсуса в принятии решений, который олицетворяет единство Альянса. Чтобы обойти возможные тупиковые ситуации, когда Франция или еще кто-либо будет не согласен с мнением остальных стран Альянса, а НАТО посчитает необходимым все же действовать, США предлагают использовать один из трех вариантов. Первый – принимать решения в комитетах неполного состава (как, например, Комитет военного планирования НАТО, где не представлена Франция). Он был задействован в феврале 2003 г., чтобы обойти возражения Парижа против отправки усиления НАТО в Турцию накануне войны с Ираком. Франция в принципе согласна с применением этой схемы и в будущем. Второй вариант – конструктивное неучастие в голосовании, чтобы не использовать право вето. Третий вариант – делегировать полномочия принятия решения Главкому ОВС НАТО в Европе, но по ограниченному кругу спорных вопросов.

Проамериканские настроения сильны в политической элите семи государств Восточной Европы, вступивших в НАТО в апреле 2004 г. Эти страны считают, что нет альтернативы НАТО как главной организации обороны и безопасности в Евро-атлантическом регионе. Они опасаются конкуренции между НАТО и ЕС, критично настроены в отношении планов укрепления оборонного потенциала Евросоюза и считают, что это укрепление должно быть направлено в интересах НАТО. Малые страны Европы, которые исторически страдали от решений крупных европейских держав (Германии, Австро-Венгрии, России), особенно высоко ценят участие США через НАТО в нахождении консенсуса в спорных вопросах безопасности.

Трансатлантический кризис имеет много причин, но основными, по нашему мнению, являются следующие: качественные изменения положения США и Европы в системе международных отношений, которые ведут к конфликту норм и правил внутренней жизни “постсовременной” Европы с инородной средой американского доминирования; фундаментальные идеологические противоречия между американским неоконсерватизмом и идейной основой развития европейской интеграции; конкуренция американской и европейской моделей нового миропорядка. Наибольшие разногласия между США и Европой существуют не столько во взглядах на роль военной силы в международных отношениях, сколько в вопросах управления мировым порядком и в отношении норм и принципов мирорегулирования. И США, и Европа привержены тому, чтобы миропорядок основывался на западных либеральных идеалах. Однако между американским и европейским проектами мироустройства есть существенные различия. Для США стабильный и успешно функционирующий миропорядок – это тот, в котором они занимают центральное положение.

Наиболее фундаментальным воплощением кризиса атлантизма является, по нашему мнению, столкновение двух альтернативных моделей мироустройства – американского глобализма и “миссионерского европеизма”. После десятилетий успешного мирного развития под сенью американской защиты Европа уверовала в свою цивилизаторскую миссию сделать универсальными, общемировыми и обязательными для всех государств нормы и правила, по которым живет ЕС, и донести до других открытую ею формулу “вечного мира”. Эти “миссионерские” амбиции являются следствием укрепления объединенной Европы, которое порождает у нее стремление диктовать свою волю другим государствам, навязывать свое понимание ценностей, правда, пока еще не силой оружия. Проецирование опыта мироустройства ЕС, основанного на праве, на другие страны и регионы стало восприниматься объединенной Европой как цивилизаторская миссия. Однако, как отмечает Р. Кейган, “мощь Америки и готовность ее использовать – если необходимо, то и в одностороннем порядке – представляют угрозу для нового миссионерского самоощущения Европы. Возможно, самую большую угрозу”43. Сильное политическое противодействие европейцев войне США с Ираком объясняется тем, что их беспокоили не судьба Ирака и возможное наличие у него ОМУ, а то, что американская военная акция является ударом по самой сущности “постсовременной” Европы, атакой на ее новые идеалы и отрицанием их универсальности.

Обострившиеся разногласия с Европой ведут к изменению отношения США к укрепляющемуся ЕС. О настроениях, которые преобладают в американской политической элите в отношении Европы, дает представление высказывание высокопоставленного представителя администрации Дж. Буша (кстати, приверженца многостороннего подхода), которое приводит директор Лондонского центра европейских реформ Ч. Грант. “Европа больше не является геополитически целостной конструкцией, она распадается на части, так как расширение выхолостило Европу”, – заявил этот американский представитель. – «Разделение Европы на “новую” и “старую” не лишено смысла, поскольку проблема, как совладать с США, является для нее довольно важной». Когда его спросили, продолжают ли США поддерживать европейскую интеграцию, он ответил, что если Европа, становясь более сильной, будет ущемлять право некоторых стран ЕС поддерживать особо тесные отношения с США, американская администрация будет выступать против такой Европы: “Я не просыпаюсь по утрам с мыслью, как бы мне способствовать прогрессу европейской интеграции.”44 Эти слова, прозвучавшие на семинаре в Вашингтоне с участием американских и европейских политиков и экспертов в апреле 2003 г., когда война в Ираке была в самом разгаре, вызвали переполох, поскольку под сомнение была поставлена сама идея объединенной Европы. В условиях трансатлантических противоречий Вашингтону не нужна монолитная Европа. Американская администрация будет противодействовать попыткам ЕС ограничить свободу европейским странам взаимодействовать с США. А обязательства европейских стран в рамках ЕС далеко не всегда совместимы с этой свободой.

Стратегический раскол между США и “старой” Европой из-за иракской войны не является фатальным для будущего трансатлантических отношений. Впереди возможны новые кризисы в американо-европейских отношениях, которые могут быть спровоцированы разногласиями по международным проблемам, касающимся таких регионов как Западная и Восточная Азия (Иран, Китай). По мнению Р. Кейгана, возможный кризис в Восточной Азии не приведет к еще одному трансатлантическому расколу, сопоставимому по масштабу с иракским. Ч. Грант считает, что “Иран может стать серьезным источником напряженности в трансатлантических отношениях”45. Западные аналитики не исключают возможности временного раскола между США и ЕС в случае если Америка потерпит катастрофу на Ближнем Востоке наподобие вьетнамской или если будет поддерживать действия Израиля, совершенно неприемлемые для Европы46. Такое предположение основывается на ослаблении европейской зависимости от США по сравнению с периодом “холодной войны”.

Трудно ожидать стирания различий в американском и европейском мировосприятии, но новый разрыв из-за очередного крупного международного кризиса, возможно, будет легче поддаваться регулированию, чем тот, что был спровоцирован войной в Ираке, если к тому времени стороны согласуют новые взаимоприемлемые правила игры. Рецепт заокеанских неоконсерваторов: чтобы минимизировать угрозу раскола, США и Европа должны приспособиться к новой реальности американской гегемонии. Для политико-академических кругов европейских стран, которые принято относить к “твердым атлантистам” (Великобритания, Нидерланды, Португалия, Польша, Румыния, прибалтийские страны), характерными являются опасения по поводу возможного германо-российского сближения и раскола между странами ЕС в сфере безопасности в случае отказа США от обязательств по обороне Европы.

Хотя влияние НАТО весьма заметно сказывается на политике безопасности ЕС как на концептуальном уровне, так и в практических делах, наращивание европейского военного потенциала будет сопровождаться ростом геополитического влияния Европы. А это влияние, по мнению профессора Джорджтаунского университета Ч. Капчана, будет происходить за счет ослабления американского доминирования. Он предсказывает, что рост внешнеполитических амбиций Европы будет вести ко все более жесткому соперничеству с США за влияние в мире. Конкуренция за мировое лидерство между усиливающейся Европой и Америкой станет неотъемлемой частью их взаимоотношений в дополнение к партнерству. И американцы, и европейцы сходятся в том, что характер трансатлантических отношений на стратегическом уровне не может быть таким, каким он был в период “холодной войны” с ее весьма специфическими условиями.

Вместе с тем, небывалая концентрация силы и влияния в руках американской сверхдержавы не способна предотвратить изменение выгодной для США модели атлантизма. Уже сама постановка вопроса о “европейской идентичности” в НАТО середины 1990 х годов знаменовала созревание условий для начала смены атлантической парадигмы, сформировавшейся в период “холодной войны”. Во время биполярного противостояния Восток–Запад этот вопрос вообще не мог возникнуть. Как отмечают некоторые западные политологи, конфликт по поводу “идентичности” в сфере обороны и безопасности таит угрозу раскола западного сообщества. За этим конфликтом стоят противоречия между американскими интересами сохранения доминирования в европейском регионе и сторонниками стратегической независимости Европы. Нынешняя модернизация институциональных механизмов трансатлантического сотрудничества в сфере обороны и безопасности не может отменить основной тенденции: отсутствие прямой угрозы для Европы ведет к девальвации НАТО. Евросоюз и Североатлантический Альянс заняты распределением между собой сфер компетенции, и на этом поле их геополитические интересы могут на каком-то этапе столкнуться.

И для Америки, и для Европы будет снижаться значение “Запада” как организующего принципа их внешней политики. Соединенные Штаты привыкли обходиться без помощи европейских союзников в регионах за пределами Европы и считают, что и впредь способны собственными силами отвечать на стратегические вызовы и сохранить доминирующее положение в Евразии. США не склонны отказываться от бремени глобальных обязательств. Консервативное крыло американского политического истеблишмента считает, что США не грозит эффект “имперского перенапряжения”, поскольку даже при нынешнем, большом росте военных расходов Америка тратит на оборону вдвое меньшую долю ВВП по сравнению с периодом “холодной войны”. Поэтому США могут пережить разрыв стратегического союза с Европой без больших материальных потерь. Однако они все же не собираются списывать со счетов европейских союзников, сознавая, что материальная и моральная поддержка европейцев является более предпочтительным, чем необходимость для Америки действовать в одиночку, сталкиваясь с тревогой и враждебностью Европы.