Вопросы истории, 2006, №9

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3

-а волости. Существование верховной собственности на землю города-общины предполагает, что частное, и совместное землевладение на Руси было обусловлено принадлежностью земельных собственников к городской общине. А отношения между собственниками земли строились на основе равноправия. Это, кстати, делает совершенно безнадежным поиск вассалитета и земельных пожалований боярам со стороны князей и, следовательно, практически не оставляет шансов обнаружить на Руси условное землевладение феодального типа.

Хозяйственной ячейкой социально-экономической системы в Киевской Руси было село. В Повести временных лет село упоминается уже в начальной недатированной части: «...Радимичи и Вятичи и Северъ одинъ обычаи имя-ху... браци не бываху въ них и игрища межю селы схожахуся на игрища на плясанье...» ⁵^S. Под словом «село» в Киевской Руси подразумевали участок освоенной земли с находившимся там двором хозяина, который постоянно мог там и не жить, имея основной двор в городе. Исследователи обычно характеризуют село как «участок земли с дворовой усадьбой» ^и, «участок возделываемой земли с хозяйственными постройками» ⁶⁰, «владельческий поселок, где господская усадьба с ее жилым домом и службами окружена хижинами зависимых крестьян и рабов» (Н. Н. Воронин ^6|), «владельческое поселение, где был двор феодала и дворы зависимых от него людей» (М.Г. Рабинович ⁶²). Согласно археологическим данным площадь абсолютного большинства древнерусских сельских поселений укладывается в пределы от 0,5 до 2 га. По наблюдениям В. В. Седова из 44 сельских поселений Смоленской земли 52,3% имели от 3 до 8 «дворов», 34,1% — свыше 8 «дворов» и 13,6% — 1 или 2 «двора» ⁶³. Необходимо оговориться — дворы как закрытый комплекс нигде археологами не обнаружены. Находят остатки жилищ с прилегающими к ним хозяйственными постройками, а вот следов ограждений, как в городе, обнаружить не удается.

Источники позволяют раскрыть содержание понятия «село» и более конкретно. В состав села Витославицы, переданного вместе со смердами Панте-леймонову монастырю, входили земля, вода (река или озеро?) и пожни: «А въ тое земли, ни въ пожьни, ни въ тони не въступатися ни князю, ни епископу, ни боярину, ни кому. А кто почьнеть въступатися въ тое землю, и въ воду," и въ пожьни... въ второе пришьствие станеть тяжатися съ святымъ Пантелеи-мономъ» ^и. В селе Дросенском, переданном Смоленской епископии князем Ростиславом, находились изгои и земля (видимо, пашня), а в селе Ясенском ко всему этому еще и бортник ⁶⁵. В Игоревом сельце, упомянутом в летописи под 1146 г., был устроен двор с церковью Святого Георгия и со всевозможными запасами: вином, медом, "тяжким товаром" (железом и медью) и гумном со стогами сена. В одном из монастырских сел, согласно житию Феодосия Печерского, находился хлев со скотиною⁶⁶. В берестяной грамоте № 510,

79

датируемой концом XII — началом XIII веков, речь идет о селе, в котором находились челядь, скотина, кобылы и рожь⁶⁷. Согласно духовной Климента 1270 г. в двух его селах имелись лошади, обилье и борть. В купчей Василия середины XV в. говорится о селе, в состав которого входили: двор, дворище, орамые земли, пожни, ловища, путики и «полешии лесы» ⁶⁸. Последние сообщение рисует наиболее полный образ древнерусского села, данные которого, думаю, справедливы и для более раннего времени (X—XIII вв.).

Среди владельцев сел, источники упоминают князей, бояр, церковь, горожан и смердов. Самые ранние сведения относятся к селам князей. Однако эти сообщения, к сожалению, носят полулегендарный характер. Это, прежде всего данные о селах княгини Ольги. Вот одно из сообщений, стоящее в Повести временных лет под 947 г.: «Иде Вольга Новугороду и оустави по Мьсте повосты... и ловища ея суть по всей земли... и есть село ее Ольжичи и доселе...» ⁶⁹. Из летописного известия можно понять, что и сам летописец и, видимо, местные жители, считали (в конце XI или начале XII в.), будто одно из сел, стоящее на пути, где проезжала княгиня Ольга, было основано княгиней или поначалу ей принадлежало, но не ясно действительно ли это было так. Б. Д. Греков был уверен, что Ольжичи и в самом деле принадлежали Ольге, но свою уверенность никакими фактами не подкрепляет ™. Он указывает также еще на одно село княгини Ольги — Будутино, куда она якобы сослала свою ключницу Малушу, но и здесь доказательства не приводятся. Хорошо известно село Владимира Святославича Берестово ⁷¹. Но оно, как замечает Фроянов, больше напоминает загородную княжескую резиденцию, нежели село в классическом для Древней Руси смысле. «Владимир часто сиживал там, — пишет он, — разгонял скуку с наложницами, здесь и умер» ^п.

Начиная с XI в., в источниках встречаются боярские и монастырские села. «Упоминания о боярских селах, — отмечал А. Е. Пресняков, — случайны и немногочисленны, но это упоминания мимоходом, как о явлении обычном». Правда, Пресняков боярских сел в XI в. не находит и пишет, что впервые они появляются только в известиях XII столетия ". По мнению Фроянова, боярские села, несомненно, существовали в XI веке. Об этом говорят, по его словам, данные Патерика, согласно которому бояре наряду с имением (имуществом), отдавали монастырю и свои села ⁷⁴. Греков обращает внимание на факты, отразившиеся в житии Феодосия Печерского. Из него становится известно, что отец Феодосия имел недалеко от Курска село, в которое, будучи отроком, ходил вместе с рабами и будущий игумен Печерского монастыря. Кроме того, Феодосии прислуживал властелину того города, о котором Греков пишет так: «Перед нами богатые курские вельможи, которым служил сын землевладельца небольшой руки...отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно...». Греков полагает, что села у бояр появились еще в X веке. Основным доводом ему служит убеждение, что могущество бояр основывалось не на сокровищах, а на земле ⁷⁵.

Рассуждения Грекова, хотя и не лишены логики, носят слишком умозрительный характер. Тем не менее, сделанный им вывод, что боярское землевладение появляется не в XI и тем более не в XII, а еще в X столетии, то есть тогда, когда, по нашим наблюдениям, возникают первые городские общины и происходит становление древнерусской цивилизации, представляется вполне вероятным. Можно спорить по поводу того, какое значение боярское землевладение тогда имело, какое место занимало в хозяйстве и сознании людей, но нельзя,в принципе отрицать возможность его существования.

К тому же, кое-какие сведения на этот счет летопись все-таки дает. Согласно Повести временных лет, князь Владимир, крестив Киев, отправил попов приводить к Христу по всем «градом и селомъ... нача поимати оу нарочитое чади дети даяти... на оученье». Здесь, как видим, содержатся данные о существовании многих сел вокруг Киева в конце 80-х гг. X столетия, которые принадлежали, по всей видимости, нарочитой чади. Косвенно о частном землевладении в X в. говорит и сообщение об убийстве Люта Свенельдича: «Ловъ

80

деюще Свеналдичю именемъ Лютъ ишедъ бо ис Киева гна по звери в лесе и оузре и Олегъ [Святославич] и речь кто се есть и реша ему Свеналдичь и заехавъ уби и бе бо ловы дея Олегъ...» ⁷⁶. Суть известия в том, что Олег убил Люта не за то, конечно, что тот был Свенсльдич, а за то, что он де, увлекшись, забрел в лес, где охотился древлянский князь. Вероятнее всего эти лесные угодья входили в состав княжеского села — иначе жестокость князя не поддается никакой мотивировке. Можно предположить, что Лют начинал охоту в своих собственных угодьях, с чем и связано замечание летописца о том, что он «ис Киева гна по звери в лесе». Получается, что и бояре в то время обладали своими лесными угодьями, входившими в их села. Решительность, с какой Олег расправляется с боярским сыном, подчеркивает, с какой ревностью относились к нарушениям межей своих владений князья, а, видимо, и другие землевладельцы уже в X веке.

Не сложилось единого мнения и о времени возникновения церковного (монастырского и кафедрального) землевладения. Одни историки считают, что церковь обзаводится селами с момента своей организации, другие только во второй половине XI века⁷⁷. Первые сведения о церковном землевладении связаны с историей Печерского монастыря. Монашеская братия обладала селами, согласно житию Феодосия ⁷⁸, уже во времена его игуменства. Подобные данные содержит и Киево-Печерский патерик⁷⁹. Отражают ли они самые первые факты церковного землевладения? С полной уверенностью ответить на этот вопрос нельзя. Практика, применяемая древнерусскими князьями и городами, снабжать вновь образованные монастыри или епископии различными источниками доходов, в том числе и селами (вспомним, хотя бы случай с Пантелеймоновым монастырем или пожалование князя Ростислава при образовании Смоленской епископии), позволяет предполагать, что церковь могла обзавестись селами гораздо раньше отмеченных фактов, в том числе сразу после крещения Руси. Поскольку церковь была тогда слаба, не удивительно, что землевладение этого типа не отразилось в источниках.

Источники, в особенности летописи, часто не указывают конкретных владельцев сел, отмечая только лишь близость последних к тому или иному городу. Или же летописец ограничивается указанием на горожан как владельцев сел, не поясняя, кто именно имеется в виду: бояре, гриди, князья или кто-то еще. Под 1135 г. в Ипатьевской летописи читаем: «...Иде Яро-полкъ съ братьею своею ... на Всеволода, на Олговича. и поимаша около города Чернигова села». В Новгородской Первой летописи под 1167 г.: «...А новоторжьци отступиша к Новугороду, и много пакости творяше [князья Святослав и Андрей] домомъ ихъ и села их потрати». В той же летописи под 1359 г. говорится о селах жителей Словенского конца Новгорода: «И прияша слово его, и разидошася; и взяша села Селивестрова на щить, а иных селъ славеньскыхъ много взяша...» ⁸⁰.

О селах смердов речь идет в летописном сообщении о Долобском съезде князей в 1103 году. Не исключено, что смердьим селом были поначалу и Витославицы, переданные Пантелеймонову монастырю князем Изяславом Мстиславичем вместе с самими смердами.

Нередко частное землевладение при более внимательном отношении к источнику оказывается частью общего, коллективного земельного владения. В. Л. Янин, ссылаясь на грамоту Славенского конца Саввино-Вишерскому монастырю, датируемую XV в., обращает внимание на существование кон-чанского землевладения. По его мнению, данный вид землевладения является результатом развития административной системы Новгорода. Земельная собственность конца, полагает Янин, возникла путем трансформации общегосударственной корпоративной собственности. «Ведь если бы кончанское право было исконным, — пишет он, — ... князь' вынужден был бы просить участок не у Новгорода (В. Л. Янин имеет ввиду грамоту Изяслава Пантелеймонову монастырю. — А.П.), а у одного из концов» ⁸¹. Думаю, в рассуждениях исследователя не учитывается, что кончанское и общегородское землевладение Новгорода могло существовать одновременно, как в XIV—XV вв., так и в

81

XII в., когда князь Изяслав выпрашивал село у города, а не у конца. Наличие общей корпоративной собственности не отрицает существования более мелких видов совместного землевладения — кончанского или уличанского — и наоборот.

Ряд фактов совместного владения землей, приводит И. Я. Фроянов. В них он усматривает свидетельства длительного существования традиций, связанных с бытованием большой семьи. Это сведения купчей Спасского Ковалева монастыря рубежа XIV—XV в., купчей Зиновия Харитоновича середины XV в., купчей Филиппа и других. Везде, замечает он, мы видим совладельцев, являющихся боковыми родичами ⁸². В справедливости мнения Фрояно-ва вряд ли можно сомневаться, но вместе с тем необходимо заметить, что новгородские актовые документы предоставляют и такие факты, которые говорят о совместном владении без какой-либо родственной связи. В «данной» Палеостровскому монастырю на Палий остров (1415—1421 гг.) в качестве дарителей выступают 23 человека, не считая детей, братьи и прочих «скотников» и «помужников» Толвуйской земли, число которых никак не определено. Среди них встречаются как явные родственники — «Селифонтъ Твердиславль с детми», «Яков Сидоров с братом», или возможные родственники — «Павле Захарьинъ с братьею» — так и совсем не родные друг другу люди — «посадникъ новгороцкеи Ондреи Ивановичь, тысячкы новгорочкыи Дмитри Васильевичь», «Селифон Твердиславль» ⁸³. Следует согласиться с мнением И. Я. Фроянова, что данные материалы, хотя и относятся к XIV— XV вв., «обладают внушительной ретроспективной силой», поскольку, как он пишет, генетически восходят к первобытным временам ^м. Новгородские раскопки последних лет дают еще большие основания не сомневаться в этом. Берестяная грамота № 850, найденная в 1998 г., прямо указывает на совместное землевладение во второй четверти — середине XII века: «Покланянье от Бъръза и отъ Поутеши и отъ въхое дроужине къ Петръкоу Се еси въдале землю н[а](мъ) ... и Святопъ(лъ)къ а ныне п...» ⁸⁵. Текст послания в высшей степени любопытен. Мне уже приходилось отмечать, что «дружина» означает здесь часть городской общины. К этому следует добавить — грамота рисует эту часть общины вполне конкретно. Дружина Путьши и Борзы не просто объединение — это коллектив землевладельцев.

И все-таки, следы старых родовых отношений в Киевской Руси еще хорошо заметны, в том числе и в отношении собственности на землю. По существу, в собственности рода оставалась так называемая «отчина» — земля, полученная в наследство от отца^8б. И. Я. Фроянов отмечает, что родственники имели право выкупа отчины даже в том случае, если она была продана казалось бы навсегда, то есть ее покупка сопровождалась формулой «купи себе одерень» или «купил с детьми», «купил себе одерень и своим детям» ⁸⁷. Об этом свидетельствует выкупная грамота Андрона Леонтьевича, датируемая первой четвертью XV в.: «Се выкупи Онъдронъ Левоньтеевичь ув Омоса у Микулина тоню на Летьнои сторонни, отцину свою... изъ дерну и зъ дер-ною грамотою...» ⁸⁸. В продажу поступали, вероятно, только те земли, на которые родственники не притязали. О. В. Мартышин приводит ряд грамот, в которых говорится о подобных условиях. В купчей Василия Филимонова и Евсея Ананьина, например, значится: «А будет Евсею не до земли и его де-тем, ино им мимо Василья Филимонова и его детей земли не продавать никому же». Фроянов подчеркивает: «стремясь воспрепятствовать распылению родовых земель, «отчичи» спешили покупать их сами друг у друга» ⁸⁹. Он приводит примеры покупки земли: дядей у племянника, братом у брата, мужем у жены и ее кровных родственников, зятем у тестя и т. п. Следует уточнить: последние два примера отношения к правам рода не имеют, точнее, имеют, но только косвенно. Они характеризуют имущественные отношения в древнерусской семье; это первый случай; и «разбазаривание» родовой земли — второй.

На Руси не было принято объединять собственность при заключении брака, то есть между супругами, и даже между родителями и детьми действо-

82

вал принцип раздельности имущества, как движимого, так и недвижимого⁹⁰. Это вполне в духе соблюдения родрвых_традиций₁_ведь.дол,оом обществе семья, хотя и существовала, но хозяйственной ячейкой не была, поскольку не обладала правом наследования имущества. О раздельности собственности между супругами в древнерусской семье говорят немало источников.. Классическим примером можно считать купчую Филиппа Семеновича у своей жены Ульяны, ее зятя и его жены Марии: «се купил Филипеи Семеновиць у Ульяне, у своей жены, и у ее у зятя у Нафлока и у его жены Марьи землю Сенькинскую на' Икшине острове» ". Ее данные подтверждает Псковская Правда, где жена прямо названа владельцем своей собственной отчины (ст. 88.), которой муж имеет право пользоваться, в случае ее смерти, только если снова не женится и до тех пор, пока не женится. То же самое касается и жены, в случае смерти мужа и отсутствия у него завещания. Жена, как и муж, составляет завещание на свое имущество, что является явным указанием на его наличие. Образец такого завещания обнаруживается в берестяной грамоте № 580 (поел. чет. XIV века): «...Я Улеяна опишу рукъписание синъ(мъ мои)мъ». Согласно грамоте № 477 (втор. пол. XIV века) некая Анна была продавцом земельного участка. В договоре Новгорода с тверским князем Ярославом Ярославичем 1264 г. княгиня называется отдельно от князя как возможный держатель сел в Новгородской земле: «... Ни селъ ти держати по Новгородьскои волости, ни твоей княгини, ни бояромъ твоимъ...». В берестяной грамоте №109 (конец XI—10-е годы XII вв.) княгиня представлена как

владелец рабыни ⁹².

На стене в киевской Святой Софии известна надпись XII в., сообщающая о покупке земли за 700 гривен ⁹³. Согласно церковному уставу Ярослава в Древней Руси жена могла совершить кражу у мужа — сама или навести на его двор воров, что косвенно свидетельствует о раздельности имущества супругов⁹⁴. Об этом же говорит ряд статей Русской Правды: «А материя часть не надобе детем, но кому мати дасть» (ст. 103); «Аже жена ворчеться седети по мужи, а ростеряет добыток и поидеть за муж, то платити ей все детем» (ст. 101); «Аже будуть двою мужю дети, а единое матери, то онем соего отця задниця, а онем своего» (ст. 104). Как видно честь и достоинство свободной женщины в древнерусском обществе были подкреплены солидной имущественной базой.

О месте совместного землевладения в древней Руси красноречиво свидетельствуют, дошедшие до нас завещания землевладельцев. В духовной Остафия Ананьевича (1393 г.), перечисляются 16 различных земельных владений, включая двор в городе и лавку. Из них только одно было в безраздельном обладании автора завещания. В остальных он хозяйствовал совместно со своим братом и дядей, а в одном случае еще и вместе с посадником и его братом. Согласно рукописанию Моисея (вт. пол. XIV—XV вв.), дошедшем до нас в виде двух берестяных грамот (№№ 519, 520.), в совместном владении находились все его земли (по оценке А. В. Арциховского и В.Л. Янина они составляли около 4—5 обжей) ⁹^S.

Источники знают различные виды распоряжения земельной собственностью в Киевской Руси, некоторые из которых были уже упомянуты — наследование, купля-продажа, дарение. Кроме этого известны: обмен, раздел, заем, порука, заклад. Сделки первоначально, видимо, письменно не оформлялись или оформлялись не' всегда. Известны случаи, когда сделка совершается устно даже в XV веке, в присутствии свидетелей-послухов. В «докончальной» грамоте Славенского конца с Иваном Губаревым о размежевании земли (1436—1456 гг.) есть указание на такой случай: «И ставъ на земли, покончаша промежъ себе и Иване Васильеве Губареве, а грамоть на тую землю не положиша никаковыхъ. А пойти Ивану по концальнои грамоте по данои съ того ручья. Где стояли концяне славляне съ Иваномъ, поговорили и по рукамъ побили...». Первоначально, как следует из грамоты, стороны встретились на том участке земли, судьба которого решалась, поговорили и оформили сделку рукопожатием («и по рукамъ побили»). Тогда это оказалось достаточным. Только потом возникли проблемы, которые и привели к появ-

83

лению данной грамоты. А ведь, скорее всего были и такие случаи, когда сделки так и не оформлялись письменно. Если иметь в виду склонность русских крестьян к соглашениям именно такого рода — устным сделкам они больше доверяли, чем письменным ⁹⁶, можно предположить, что и в жизни людей киевского времени они занимали далеко не последнее место, а может быть, и превосходили по своим масштабам письменные. Существование частного землевладения, начиная с X—XI вв., наличие данных о совершении тогда актов дарения, купли-продажи, наследования, пожалования, и в то же время, отсутствие каких-либо документов об этом, может свидетельствовать именно об устном характере хозяйственных сделок в Киевской Руси. В решении спорных вопросов большое значение имели показания соседей, как правило, совладельцев, близких родственников или товарищей.

Итак, экономический уклад в Киевской Руси базировался на верховной собственности городской общины на землю. В центре хозяйственной системы был коллектив совладельцев земли (дружина), основанный на равноправных отношениях. Причем дружина могла состоять как из родных или двоюродных братьев, родственников иных степеней родства, так и побратимов или просто товарищей. Для свободного человека в Киевской Руси важнее всего было то, как развиваются его отношения внутри этого коллектива, как он воспринимается коллективом, какое место в нем занимает. Организация производства в Киевской Руси находилась в руках людей, объединенных целой системой переплетенных между собой родственных, товарищеских и соседских отношений. Произведенный продукт попадал на стол не только к владельцу и непосредственному пользователю земли, но и на «общий пир», дружинную братчину — к членам общины, в которую он входил. Ценности древнерусского общества — патриотизм, свобода, братство (взаимопомощь) — полностью соответствуют данному экономическому укладу. Внешний вид древнерусских городов — так же. Это позволяет утверждать, что в Киевской Руси сложился полисный тип цивилизации.

Blog

Древнерусская цивилизация: основные черты социального строя// Вопросы истории, 2006, №9