Как следует из названия статьи, речь в ней пойдет не только о тех клинических феноменах, которые обозначаются диагнозом «невроз навязчивых состояний»

Вид материала

Документы

Содержание Принуждение в обществе

Подобный материал:

• Статьи может навести читателя на мысль, что речь в ней пойдёт о любви. Тем более что, 265.27kb.
• В. П. Андросову и И. Григорьеву Как видно из названия, речь пойдет не о дикой лошади,, 267.98kb.
• Лекция XVIII, 352.67kb.
• -, 507.8kb.
• Статьи на английском языке, 77.01kb.
• Марина Цветаева (1892—1941) Поэт — издалека заводит речь, Поэта — далеко заводит речь, 141.57kb.
• Урок по теме: «именем екатерины нареченный», 74.3kb.
• Сегодня речь пойдёт ещё об одном свойстве живого организма способности -размножаться, 106.77kb.
• Методика исследования > Результаты исследования обсуждение результатов заключение, 97.18kb.
• Питер Друкер. Задачи менеджмента в XXI веке, 2650.69kb.

Внешнее принуждение при осуждении и наказании было тем сильнее, чем больше было внутреннее принуждение. К карающим интроектам в Сверх-Я добавились карающие инстанции прокурора, судьи и служащих колонии, образовав могущественное «культурное Сверх-Я» (XIV, 501), которое не только восприняло в себя их подавляющие и преследующие действия против постепенно смирявшегося Я, но и вторично обратило против собственного Я изначально направленную вовне в здоровом сопротивлении агрессию, принимавшую все более деструктивный характер. Следствием этого явились стойкая «самодискриминация, общее осуждение и самообвинение». В результате получился человек аккуратный, экономный и своенравный — характер, который еще в 1908 году Фрейд описал как «анальный» (XII, 208). То есть изначально анальные и садистские импульсы влечения оказались встроенными в характер, стали чертами характера и, в отличие от невроза навязчивых состояний, полностью соответствуют Я, то есть являются Я-синтонными. В уже упомянутой работе Фрейд показал, что при генетическом рассмотрении данный характер состоит из трех частей:

1) реактивных образований в ответ на анальные и садистские импульсы влечения, таких, как аккуратность вместо неаккуратности;

2) сублимации анально-садистских влечений в социально приемлемые побуждения, связанной с десексуализанией и сдерживания задействованного в них либидо (Fenichel 1967); типичный пример: желание резать и причинять боль сублимируется в профессии хирурга;

3) сохранения в более или менее искаженном виде первоначального импульса влечения в черте характера, например, когда анальное упрямство переходит в своенравие или упорное настаивание на своей точке зрения. В таком случае упрямство соответствует «нарциссической настойчивости в анальной эротике» (X, 407). Защита от «бунтарских компонентов» осуществляется благодаря «особому усердию, корректности, послушанию» (Abraham 1925).

В нашем случае навязчивого характера защита от импульсов влечения привела в результате не столько к «асоциальным и непродуктивным свойствам, таким, как замкнутость и твердолобость», сколько к «выдержке и основательности» как «социально ценным свойствам» (там же, 15) — чертам характера, которые Фрейд (XIV, 510) относил к так называемому «навязчивому типу»; его отличительным признаком является «господство Сверх-Я, обособившегося от Я и вызывающего сильнейшее напряжение», связанное с постоянным «страхом совести» и «внутренней зависимостью»; типу, который «в социальном смысле становится непосредственным, преимущественно консервативным носителем культуры» (XIV, 510). Вряд ли нужно напоминать, что при таком навязчивом характере «либидо не достигает в полном объеме ступени генитальной организации», следствием чего является «всегда снижение мужской активности во всех значениях слова» (Abraham 1925, 17). Также и наш пациент был неспособен по-настоящему переживать сексуальное удовольствие. По его словам, половой акт был для него лишь «долгом», « повинностью».

То, что подобные черты характера можно, кроме того, понимать как «непосредственное перенимание качеств и установок в прошлом любимых (и устрашавших. — П. К.) объектов в свое Я» (Fenichel 1967, 147), то есть как идентификации, становится очевидным в нашем случае навязчивого характера, если вспомнить, что те же самые черты под влиянием материальной нужды были развиты и у отца пациента. Не удивительно, что наш пациент, обладавший подобными качествами, был умелым солдатом, получил хорошие свидетельства и вскоре, несмотря на незаконченное образование, вначале был принят бургомистром

672

небольшого городка на работу в ратушу в качестве писаря, а затем — директором фабрики в качестве консультанта в свое бюро. Все были довольны его работой. И никто не замечал, что его собственная жизнь проходит мимо него, что его поведение было только «ролью», неким механическим процессом: «Я чего-то хотел, я вроде бы жил, но по-настоящему при этом не присутствовал», — сказал он буквально, и далее: «Ты ничего не можешь правильно воспринять, всегда находишься лишь в стороне, делаешь все словно по принуждению, как будто кто-то откуда-то тобой управляет, через что-то ненастоящее в тебе, чем ты сам не являешься». Словами Д. В. Винникотта, «истинная Самость» была подавлена «ложной», навязанной Самостью, которая начинает властвовать над первой и преследовать ее «зверским и жестоким» образом (Winnicott 1948, 212), то есть с таким (в количественном отношении) зарядом садистской энергии и такого (в качественном отношении) недифференцированного архаично-примитивного вида, что человек чувствует себя «умирающей развалиной», если он вообще в состоянии что-либо чувствовать.

Каким же образом могло возникнуть столь тяжелое заболевание? Через целый ряд внутрипсихических процессов того же рода, что и те, с которыми мы познакомились в случае невроза навязчивых состояний, с единственным отличием, что возникли не симптомы навязчивости в смысле невротических симптомов, а навязчивый характер в смысле невротического развития личности. Тем не менее общим для обоих случаев являются специфические импульсы влечения анально-садист-ской фазы и такие же специфические защитные механизмы. В то же время второй случай показателен тем, что в нем можно проследить обусловленность заболевания внешними факторами, а именно социальными условиями, включающими субъекта в цепь «вынужденных ситуаций», из которых невозможно вырваться ни через перемену обстановки, ни через бегство в более благоприятное окружение и которым приходится подчиняться в ущерб самореализации.

Наш случай хорошо подходит для того, чтобы наглядно продемонстрировать обусловленность невротической структуры общественными отношениями: детство прошло под знаком бедности и нужды, типичное вынужденная ситуация ребенка из низших слоев — отец, работающий поденщиком, беден и изнурен, на матери лежит чрезмерная нагрузка. Для интересующегося всем ребенка не только не хватает стимулов — вместо этого он ограничивается в своих экспансивных устремлениях нередкими побоями, чтобы выжить, он рано приучается подчиняться; чтобы угодить родителям, а позднее — учителям, подавляет собственные импульсы. Первоначальное исследовательское любопытство оказывается вне закона и сопровождается угрызениями совести, преследуется наказаниями, по крайней мере угрозами наказания.

Юность преподносит подростку не слишком хороший урок; не удивительно, что вскоре проявляются разрушительные тенденции, для которых искушения, исходящие от троих старших приятелей, служат лишь поводом. Отношения с друзьями, на время освободившие его от внешних принуждений, приводят его в новые вынужденные ситуации: соблазняемый и латентно гомосексуально связанный с друзьями, он попадает в самое тяжелое положение в своей жизни — после взлома его задерживают, осуждают и отправляют в исправительную колонию.

Здесь, в заключении, принуждение наиболее ощутимо: свобода передвижения, поведения и воли ограничены, привычные социальные контакты разрушены, все влечения-желания фрустрированы, в результате заключенный вновь обращается к онанизму. В этот период пациенту пришлось пережить такие состояния, сопровождавшиеся функциональными нарушениями органов, которые после разрушения его навязчивой структуры в результате многолетнего психоанализа едва

673

не повергли его в отчаяние: головная боль и удрученность явились прямыми следствиями бессильной ярости, которую он мог обрушить только на стены своей камеры; боль в желудке — следствием подавленной злобы и невыраженной агрессии, а холодные ноги — недостаточного кровоснабжения из-за дефицита движения в одиночном заключении. Если, кроме того, в процессе психоанализа пациенту снова начинало казаться, что у него помрачился рассудок и что он сошел с ума, то и это состояние объясняется тем, что после разрушения защитной навязчивой структуры благодаря систематической проработке сопротивления характера в нарастающей регрессии вновь было пережито состояние, соответствующее так называемому «психозу заключения», когда человеку кажется, что он сходит с ума, теряет память. Выходом из этого явились мысли о смерти, которые, также вновь проигранные в анализе, проявлялись отчасти пассивно, отчасти активно — в фантазиях о повешении. Вместе с тем от всех этих тяжелых состояний удалось защититься через внешнее и внутреннее приспособление к внешней вынужденной ситуации — однако ценой отказа от собственной личности, собственного Я, истинной Самости. Здесь, в тюрьме, приобретенные уже в раннем детстве навязчивые черты характера, закрепились окончательно в виде навязчивого характера, «панциря характера» (Reich 1933, 57), который после выхода из тюрьмы, уподобившись отчужденной от себя самого «маске характера» (Marx 1957, 90) ⁶, мог вступать с другими только в «конкретные» отношения, «автоматически» функционировать, играть свою «роль», но не быть по-настоящему «здесь», не «жить», а «прозябать», духовно «отстраниться», то есть пребывать в душевном и физическом состоянии, которое было описано выше. С очередной вынужденной ситуацией — спустя пять лет после освобождения — навязчивая структура уже не смогла справиться: теперь прорвались телесные симптомы, спустя два десятилетия проявившиеся в виде «психоза заключения», от которого пациенту вначале удалось защититься с помощью панциря характера. Невзирая на бедность, пациент своим усердием после смерти отца перестроил его скромный дом, надеясь при этом получить его в наследство. Однако мать в угоду детям от первого брака на протяжении десяти лет препятствовала ему в этом; ситуация конфликта между желанием и фрустрацией этого желания как нельзя лучше подходит для того, чтобы вызвать невроз или обострить уже имеющийся.

В дальнейшей своей жизни наш пациент еще не раз попадал в вынужденные ситуации, которые, однако, он сам себе создавал с болезненным навязчивым повторением, причем, в отличие от прошлого, для этого не имелось внешнего повода. Если раньше — рассматривая с социологической позиции — внешняя ситуация принуждения, связанная с классовой принадлежностью и деформирующим личность одиночным заключением, заставила его делать то, что противоречило его собственным наклонностям, и отказаться от своих экспансивных желаний, то в дальнейшем, после интернализации внешних принуждений, возникло внутреннее принуждение, в результате чего для больной — рассматривая с классической психоаналитической позиции — оказался во внутренней ситуации принуждения. Но эта ситуация, в отличие от первоначальной, была уже не реальной, а в подлинном смысле слова «воображаемой», хотя ее психическое влияние ⁷ было не менее губительным и даже воспринималось как более беспощадное по сравнению с жестким принуждением реальности, рассмотрением которого мы и займемся в заключительном разделе.

674

ПРИНУЖДЕНИЕ В ОБЩЕСТВЕ

Если в разделе о неврозе навязчивых состояний речь шла исключительно о внутрипсихических конфликтах, а в следующей разделе — уже о социальном параметре отдельного случая навязчивого характера, то теперь мы хотим заняться непосредственно вопросом о принуждении в обществе. Как уже говорилось во введении, мы попытаемся, отвлекаясь от привычного для психоаналитика клинического подхода, прояснить отчасти диалектические процессы, которые разыгрываются между психической структурой отдельного человека и структурой общества. Среди последних господствуют формы принуждения, которые мы вместе с Гансом Петером Драйцелем (Dreitzel 1968, 40—41) называем «социокультурным» или просто «социальным принуждением». Наряду с коллективным принуждением, осуществляемого группой по отношению к индивиду, сюда относятся прежде всего культурные детерминанты, через которые привитые воспитанием нормы и ценности оказывают воздействие на убеждения и поступки людей. Они действуют посредством воспитания, функция которого состоит в том, чтобы сделать будущих членов общества такими, какие необходимы для сохранения этого общества. Воспитание, по выражению Эриха Фромма (Fromm 1966, 279), — это «в определенном смысле аппарат» , с помощью которого требования общества преобразуются в личные качества.

В период первичной социализации воспитание, как правило, осуществляется родителями в семье, представляющей собой один из важнейших «агентов» воспитания (Fromm 1936, 330); в период вторичной социализации — школой, где не только усиливается принуждение семейного воспитания, но и достаточно часто воспроизводится схема семейной социализации (Wellendorf 1973), когда, например, учитель бессознательно воспринимается ребенком как могущественный отец.

В обеих средах социализации, семье и школе, воспитатели репрезентируют специфический характер общества. При этом важную роль играют не учитывавшиеся ранее, но в последнее время все чаще отмечаемые существенные различия между средними и низшими слоями населения (Bernstein 1949,Övermann 1972). Если определенный тип воспитания в обществе становится привычным, традиционным, то субъективно он уже не воспринимается как принуждение, хотя объективно воспитание — это всегда принуждение. Тем не менее оно, как это было в двух приведенных нами примерах (в большей степени это касается второго случая), ограничивает, подавляет или «принуждает» к сублимации биологически обусловленные влечения, в нашем случае в особенности те, что относятся к анально-садистской ступени организации. Результатом выродившегося в «дрессуру» воспитания, которому в угрожающе большом объеме по-прежнему присущи «ритуалы побоев» (Ногп1969), являются характеры, которые можно назвать«утон-ченные варианты» невроза навязчивых состояний или навязчивой структуры. Эрих Фромм говорит об «общественном характере» (Fromm 1966, 271) как общей для большинства членов общества форме характера, которая определяет их мысли, чувства и поступки. В нашем обществе это прежде всего характеры, которые мы вслед за Фрейдом привыкли обозначать как «анальные», поскольку — с генетической точки зрения — они проистекают из анальной фазы развития сексуальности, хотя более верно было бы называть их вместе с Эрихом Фроммом (там же, 272) «садо-мазохистскими» характерами. Напомню об их аккуратности, экономности, послушании, склонности подчиняться авторитетам, в связи с чем Теодор Адорно (Adorno et al. 1968) говорит также о «характерах, привязанных К авторитетам», которые, согласно эмпирическим психологическим исследованиям, отличаются кроме того, повышенной склонностью к национализму, антисемитизму и фашизму.

675

Подобного рода люди, из которых описанный нами в последнем разделе пациент представляет лишь крайнюю форму, ценятся как рабочие и служащие из-за своего прилежания и готовности подчиняться. Поскольку уже в раннем детстве они интернализировали авторитет своих строгих родителей, им теперь не требуется внешнего принуждением со стороны работодателя; «скорее их (прямо-таки) побуждает к работе внутреннее принуждение, ибо интернализированные нормы и ценности — совесть, долг, прилежание — подчиняют и контролируют (их) гораздо лучше, чем любая внешняя сила» (Fromm 1966, 276). Это действует тем успешнее, когда бессознательная эмоциональная связь с авторитетом родителей из детства переносится на людей в их взрослой жизни, то есть на начальников (как в нашем втором примере на бургомистра и директора фабрики), которые теперь воспринимаются с теми же чувствами — смесью любви, страха и ненависти, — как когда-то отец. Проистекающие из анально-садистской фазы скрытая ненависть и страх наказания — как мы можем сказать в дополнение к чисто социологическому подходу, зная бессознательную психодинамику в наших случаях — преобразуются защитными механизмами реактивного образования, изоляции аффекта, обращения в противоположность и обращения против собственной персоны активно в «навязчивую ориентацию на достижения» и пассивно в «навязчивые послушание, покорность и перфекционистское следование» нормам и правилам ^r (Dreitzel 1968, 72). Необходимое состояние равновесия между «социальной системой» и «личностной системой» достигается таким образом через «навязчивое приспособление индивида к социально желательному» (там же, 73); однако это происходит ценой ограничений, с которыми в крайних формах мы познакомились в приведенных выше примерах. В качестве специфического защитного механизма уже назывался механизм идентификации; здесь следует упомянуть еще одну его разновидности, а именно «идентификацию с агрессором», которую особо выделяла Анна Фрейд (А. Freud 1936): в результате того, что субъект ведет себя так же, как подавляющий объект, он избегает угрозы наказания. В нашем случае оно состоит из бессознательного компонента невротического страха с переносом ожидаемого ребенком наказания со стороны отца на начальника и из сознательного компонента реально обоснованного страха (например, страха работника перед увольнением) . Если эти опасения столь же велики, как в нашем втором примере, то результатом является навязчивый характер, у которого, по выражению Ганса Петера Драйцеля, из-за «репрессии деятельности Я гнетом норм» возникает нарушение поведения, которое с точки зрения «анализа ролей» характеризуется «навязчивым ограничением конвенциями, навязчивым ритуализмом и навязчивым конформизмом» (Dreitzel 1968, 376). Такое поведение соответствует роли, навязываемой индивиду господствующими институтами, реализующими «функцию власти» (там же, 279), за которую он, однако, расплачивается утратой какого бы то ни было индивидуального своеобразия. В отличие от приведенных нами клинических примеров, обычно это происходит без бурных невротических симптомов. Объяснением этому служит то обстоятельство, что именно приспособленность к социальной системе, характеризующейся жестким принуждением, способно связать внутреннее принуждение. Здесь можно говорить о так называемом «психосоциальном защитном механизме», связывающем страхи, ненависть и другие аффекты тем, что добросовестно и старательно выполненная работа, реально требуемая работодателем, в точности соответствует бессознательным, проистекающим из Сверх-Я тенденциям работника к наказанию, искуплению и защитным мерам и даже удовлетворяет их. Другими словами: подобно тому, как навязчивый характер бессознательно ищет в работодателе удовлетворения своей потребности в наказании, — точно так же и работодатель находит нужный ему характер. Тем самым они образуют ох-

676

ватывающие как психологическую, так и социологическую сферы компоненты психосоциального защитного механизма и друг от друга зависят. Зависимость столь велика, что рабочий или служащий бессознательно воспринимает своего начальника прямо-таки как «идеальный объект» (Loch 1965,175) или как часть себя (Jacobson 1967); такие отношения ⁸ особенно характерны для так называемых натур со «слабым Я». Эти внутрипсихические отношения, по-видимому, чаще встречаются у представителей низших слоев, поскольку неблагоприятные экономические условия социализации, например, у африканцев (Parin, Morgenthaler 1956), наносят больший ущерб развитию их Я, чем имеющим «более сильное Я» представителям средних слоев, для которых характерны особая «верность и чувство долга» по отношению к своему обществу и чьи требования им тем проще выполнять.

Мы познакомились с двумя важнейшими средами социализации — семьей и школой, где принуждение общества проявляется наиболее сильно, поскольку именно здесь растущий и развивающийся субъект наиболее подвержен внешним влияниям. Влияние остальных институтов принуждения, таких, например, как тюрьма, зависит от того, насколько индивид психически способен противостоять принуждения мерам. Если речь идет о «деформированном» в ранний период социализации, подвергавшемся сильному экономическому принуждению человеке «со слабым Я», как во втором нашем примере, то он не может противостоять внешнему давлению и рано или поздно ему подчиняется, а требуемые запреты встраивает в структуру своего характера. Первый наш пациент, принадлежавший к средним социальным слоям, напротив, как помнит читатель, вопреки в принципе аналогичной травматизации в эдиповой и анально-садистской фазе развития, вследствие более благоприятных экономических условий (собственного дела родителей) оказался по своему характеру более способным утвердить себя и использовать свои симптомы в определенном смысле как оружие против собственного окружения. Наверное, он легче и без подобной крайней деформации характера перенес бы и одиночное заключение, чем ущемленный пациент из низших слоев. Его наказание, которое к тому же было использовано как средство политического запугивания (начало второй мировой войны), оказалось несоразмерно строгим в сравнении с его относительно юным возрастом (пятнадцать лет) и создало особенно неблагоприятное соотношение между внешним воздействием и защитными возможностями Я, без чего нельзя было бы до конца объяснить полный развал.

Психиатрическая клиника, переживающая ныне переломный момент и становящаяся более открытой для внешнего мира в связи с упразднением старых иерархических структур и интеграцией в общую систему здравоохранения, в принципе также представляет собой институт, в котором используется принуждение; это обстоятельство является тем более трагичным, если учесть, что нарушения, из-за которых пациенты попадают в больницу (психозы, попытки самоубийства), нередко соответствуют протесту как раз против невыносимого принуждения в семье или на работе. Прежде «психиатрические лечебницы» помимо прочего создавались для того, чтобы «освободить семью, которая должна быть мобилизована для работы, от надзора и ухода за психически ненормальным ее членом» (Dorner 1969). В таких институтах всегда имелся наготове целый ряд механических средств принуждения, из которых назовем здесь лишь некоторые: изоляционная камера, голодная диета, рвотные средства и смирительная рубашка. В наше время на смену грубым средневековым способам принуждения пришли более утонченные, нечто вроде «химической смирительной рубашки», когда беспокойного больного «успокаивают» сильнодействующими медикаментами, парализуя его инициативу, активность и мышление. «Диалектика принуждения» (там же, 88) состоит в том, что уже в процессе воспитания внешнее принуждение посредством «интернализации»

677

превращается в принуждение внутреннее, чтобы в конечном счете вынудить обитателей лечебницы учреждений к «примирению» (там же, 116) с существующими в системе отношениями.

Точно так же, как сегодня тюрьмы и как когда-то психиатрические лечебницы, принуждение —