Е. Ф. Манаенкова (Волгоград) «страшный» рассказ

Вид материала

Рассказ

Подобный материал:

• Учитель Дунай Оксана Анатольевна Тема: Е. И. Чарушин Страшный рассказ, 85.76kb.
• Е. И. Страшный рассказ, 212.45kb.
• 400005, Волгоград, пр. Ленина, 98, офис 435 Тел, 55.6kb.
• Савенкова Елена Викторовна 2 место Щербаков Артём, 2 класс моу гимназия №5, г. Волгоград, 293.39kb.
• Статья Залесского А. М. Со школьной скамьи мы привыкли восприни­мать «Грозу», 79.5kb.
• Грицай Елена Васильевна с. Крюковка 2010 пояснительная записка, 420.87kb.
• Программа конференции работа секций г. Волгоград, 557.21kb.
• Печ. VII межвузовская конференция студентов и молодых ученых г. Волгограда и Волгоградской, 61.5kb.
• Проблемы обеспечения информационной безопасности в регионе Материалы региональной научно-практической, 1190.64kb.
• Учебное пособие рпк «Политехник» Волгоград, 1200.72kb.

Е.Ф. МАНАЕНКОВА

(Волгоград)


«СТРАШНЫЙ» РАССКАЗ ПЕТЕРБУРГСКОГО САЛОНА

В ПОЭМЕ А.С. ПУШКИНА «МЕДНЫЙ ВСАДНИК»


Одним из составляющих «петербургского мифа» — мифа о призрач­ности и нереальности Петербурга — явился «страшный» фольклор петербургского салона первой трети ХIХ в. О петербургской ат­мосфере конца 20 — начала 30-х годов прошлого века И.В. Селива­нов писал: «...такое время, когда все бредили мистицизмом, даже играли в него, как играют нынче в карты» [1, с. 14]. В его «Воспо­минаниях» есть типичный рассказ «салонного фольклора», связанный с именем А.А.Дельвига, который «любил говорить о загробной жиз­ни; о связи ее со здешнею; об обещаниях, данных при жизни и исполняемых по смерти» [там же, с. 19]. Это рассказ Е.Г. Левашевой о загро­бном визите Дельвига к ее мужу. Далеко не случайно Дельвиг явля­ется действующим лицом этой мистерии, поскольку он культивировал устный «страшный» петербургский рассказ. «Записки» А.И. Дельвига, двоюродного брата поэта, подтверждают этот факт: в них повеству­ется о крайнем суеверии А.А. Дельвига, о том, «что в жизни Дельвига... происходило постоянно много, кажущегося чудом» [2, с. 168].

Вокруг А.А.Дельвига собиралось петербургское общество, о ко­тором А.П. Керн впоследствии рассказывала: «Сказки в нашем кружке были в моде, потому что многие из нас верили в чудесное, в при­видения и любили все сверхъестественное» [3, с. 60]. Частым участ­ником этого кружка, внимательным слушателем «страшных» сказок был близкий друг А. А. Дельвига — А.С. Пушкин¹ [4, т. XIV, с. 147].

Безусловно, Пушкину хорошо был известен устный «страшный» пе­тербургский рассказ, который в изобилии населяли призраки царей. И среди них главенствующее положение занимал основатель города на Неве — Петр Великий. Показателен рассказ о появлении призрака Петра, помещенный в «Русском архиве» за 1869 год [5, с. 38]. Приведем цитату из третьего номера журнала, где опубликована ис­тория из записок Оберкирх о том, как Павел будучи в Брюсселе, 10 июля 1782 г. в общественном собрании поведал следующее: «Раз вечером или, пожалуй, уже ночью я... шел по петербургским улицам /.../

Лунный свет был так ярок, что при нем можно было читать пи­сьмо, и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц вдруг вижу я в глубине подъезда высокую худую фи­гуру, завернутую в плащ вроде испанского и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел около меня с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук — точно как будто камень ударился о камень /.../ незнакомец... шел со мною шаг в шаг, и звуки шагов его, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее преж­него, и под шляпой его блеснули глаза столь блестящие, что та­ких я не видел никогда... Они смотрели прямо на меня и произво­дили на меня какое-то околдовывающее действие /.../

Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проникало все мои члены, в мне казалось, что кровь замерзает в моих жилах /.../ Наконец пришли мы к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он прямо пошел к одному как бы заранее отме­ченному месту площади; я, конечно, следовал за ним — и затем остановился /.../ При этом шляпа его поднялась как бы сама со­бою, и глазам моим представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.

На этом самом месте императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы. Это конная статуя из грани­та, представляющая царя Петра и помещенная на скале /.../ И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидел эту статую» [6, с. 520-523].

Таким образом, в сознании петербуржцев памятник Петру был изначально окружен таинственным ореолом.

Было ли видение Павла использовано Пушкиным при создании од­ной из ключевых сцен «Медного всадника»? Утверждать не беремся, хотя сопоставление текстов указывает на их определенную соотнесенность. «Лунный свет был так ярок...» — «И озарен луною бледной...»; «...странный звук — точно как будто камень ударился о камень /.../ звуки шагов его, как удары молота, раздавались по тротуару» — «Как будто грома грохотанье — / Тяжело-звонкое ска­канье / По потрясенной мостовой»; «Они (глаза. — Е.М.) смотрели ...на меня и производили на меня какое-то околдовывающее дейст­вие» — «Показалось /Ему, что грозного царя,/ Мгновенно гневом возгоря, / Лицо тихонько обращалось..» [4, т. V, с. 148] и т.д. Очевид­но, что явление «грозного царя» стало ре­зультатом гениального освоения Пушкиным «страш-ного» петербургс­кого предания.

Другой, восходящий к разным источникам петербургский рассказ о «сне 1812 года» напрямую связывают с поэмой Пушкина [8].

Существует несколько версий легенды, в которой фигурирует Фальконетов монумент. Одна из них, принадлежащая А.П. Милюкову, была опубликована впервые в газете «Сын Отечества» в 1869 г. [7, с. 225-231]. В 1874 г. на страницах «Русской старины» некто «М» заново изложил это предание. Его версия отличалась от пер­вой тем, что скачущего Всадника видел во сне не князь А.Н. Голи­цын, а петербургский почт-директор К.Я. Булгаков, который пове­дал о том Голицыну [9, с. 786].

Нет необходимости цитировать упомянутые варианты «сна 1812 года», тем более, что А.Л. Осповат подробно излагает их в своих работах [10, с. 238-247; 11, с. 118-124]. Остановимся лишь на третьей версии легенды, получившей наибольшее распространение в пушки­новедении. Ее опубликовал в 1877 г. издатель «Русского архи­ва» П.И.Бартенев, утверждавший, что «мысль о «Медном всаднике» пришла Пушкину вследствие следующего рассказа, который был пе­редан известным графом М.Ю. Виельгорским. В 1812 г., когда опасность вторжения грозила и Петербургу, государь Александр Павлович предполагал увезти статую Петра Великого, и на этот предмет статс-секретарю Молчанову было отпущено несколько тысяч рублей. В приемную к князю А.Н. Голицыну, масону и духовидцу, по­вадился ходить какой-то майор Батурин. Он добился свидания с князем (другом царевым) и передал ему, что его, Батурина, пре­следует один и тот же сон. Он видит себя на Сенатской площади. Лик Петра поворачивается. Всадник съезжает со скалы и направля­ется по петербургским улицам к Каменному острову, где жил тогда Александр Павлович. Батурин, влекомый какою-то чудною силою, несется за ним и слышит топот меди по мостовой. Всадник въезжа­ет во двор Каменноостровского дворца, из которого выходит к не­му навстречу задумчивый и озабоченный государь. «Молодой чело­век, до чего довел ты мою Россию?» — говорит ему Петр Великий. — «Но покамест я на месте, моему городу нечего опасаться!» За­тем всадник поворачивает назад, и снова раздается тяжело-звон­кое скаканье. Пораженный рассказом Батурина, князь Голицын, сам сновидец, передает сновиденье государю...». Бартенев резюмиру­ет: «Пушкин, как известно, был необычайно впечатлителен, и поэ­тические черты рассказа о страшном сне, в связи с воспоминания­ми о судьбе России в 1812 году, поразили его. Таково первонача­льное происхождение его «Медного всадника» [12, с. 424, 425].

Заметим, что сновидение в последней редакции «приписано» безвестному лицу. Это снимало вопрос о достоверности рассказа, который переходил уже в ранг петербургского предания.

Применение Пушкиным рассказа о «сне 1812 года» в «Медном всаднике» до сих пор остается спорным. Так А.Л. Осповат ставит под сомнение влияние «сна 1812 года» на творческую историю «петер-бургской повести», считает его «анекдотом позднейшего проис­хождения», результатом аберрации под влиянием «Медного всадника» [10, с. 242]. Исследователь ссылается на высказывание ближайшего пушкинского друга, знатока и собирателя петербургского фо­льклора П.А. Вяземского: «...сновидение Булгакова подало Пушкину мысль написать поэму «Meдный всадник». Это не имеет никакого ни основания, ни правдоподобия» [там же].

И.В. Немировский также отмечает: «Анализ городского предания осложняется поздним характером записей, мемуарной неточностью свидетельств, что зачастую заставляет исследователей усомни­ться в том, что его отдельные слагаемые предшествуют созданию «Медного всадника», а не определены пушкинской поэмой (как, на­пример, «сон майора Батурина») [13, с. 12].

Кто бы ни был ближе к истине в этом споре, знаменателен уже сам факт спора: то ли устное предание принимают за отзвук пуш­кинской поэмы, то ли в поэме видят отзвук мифа. Так или иначе и рассказ, и пушкинская поэма перекликаются друг с другом. Примечательно уже то, как отдельные бесспорно пушкинские образы, детали вписываются в предание: «Лик Петра поворачивается» (ср.: «Лицо тихонько обращалось...»); «влекомый какою-то чудною силою» (ср.: «Как обуянный силой черной?); «...слышит топот меди по мостовой» (ср.: «слышит...) Тяжело-звонкое ска­канье / По потрясенной мостовой». «Тяжело-звонкое скаканье» — выражение, встречающееся в обоих текстах. Знаменательно, что Евгений видит ожившую статую Петра I как бы в состоянии сна: «Его терзал какой-то сон». Но если во «сне 1812 года» Всадник предстает защитником города, во сне-яви героя поэмы ожившая статуя — сила разрушительная.

В городе, основанным «волей роковой» «под морем», городе по­луреальном и призрачном, где «фантастическая атмосфера... была фактом» [14, с. 127], обитают существа, похожие на призраков. Бе­зумец Евгений

...свой несчастный век

Влачил, ни зверь ни человек,

Ни то ни се, ни житель света,

Ни призрак мертвый... [4, т. V, с. 146].

В петербургском фантастическом пространстве закономерным яв­ляется обитание и самих привидений — оживших памятников.

Вторая часть «Медного всадника» словно воплощает фантастику «петербургского мифа». События поэмы Пушкин пропускает через «смятенный ум» героя. Все, что происходит с Евгением после «ужас-ных потрясений», в поэме смещено: сон-явь, воспоминания и реа­льность, день и ночь, лето и осень /«мрачно было», «Дни лета / Клонились к осени» [там же]. «Страшное» петербургское преда­ние также пропущено через сознание «безумца бедного». Медный всадник, защитник города, в первой части поэмы противостоящий стихии (во второй черновой рукописи:


Неве мятежной — в тишине

Грозя недвижною рукою[4, т. V, с. 467]),


становится для Евгения в один ряд со злом: «ужасный день», «ужасные потрясения», «ужасные думы», «прошлый ужас» и «Ужасен он в окрестной мгле!» [4, т. V, с. 147]. Оживший памятник приходит не за­щищать, а губить героя, причем как бы «изнутри». Вместе с тем все совершается не только в субъективном сознании, но и в дей­ствительности или по крайней мере на грани реальности: «Про­яснились / В нем страшно мысли», «Показалось / Ему...», «Бежит и слышит за собой...». Фантастическое становится безусловно достоверным ''изнутри» для героя и для художественного мира произведения.


Литература


1. Селиванов И.В. Воспоминания прошедшего. Были, рассказы, портреты, очерки и проч. (Авторы провинциальных воспоминаний). М., 1868.

2. Дельвиг А.И. Записки. Полвека русской жизни (1820-1870). Т. 1. М.;Л., 1930.

З. Керн А.П. Воспоминания о Пушкине. М., 1987.

4. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16-ти т. М.; Л.. 1937-1949.

5. Впервые указал Ю.М. Лотман. Лотман Ю.М. Символика Петер­бурга и проблемы семиотики города//Семиотика города и город­ской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам. Вып. 18. Тарту, 1984.

6. Русский архив. 1869. № З.

7. Гербстман А.И. О сюжете и образах «Медного всадни­ка»//Русская литература. Л., 1963. № 4; Тоддес Е.А. К изучению «Медного всадника»//Пушкинский сборник. Рига. 1968; Рябинина Н.А. К проблеме литературных источников поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник»//Болдинские чтения. Горький, 1977; Борев Ю.Б. Искусство интерпретации и оценки. Опыт прочтения «Медного всадника». М., 1981; Черейский Л.А. Пушкин и его ок­ружение. Л., 1988.

8. Милюков А.П. Доброе старое время. Очерки былого. СПб., 1872.

9.Русская старина. 1874. № 8.

10. Осповат А.Л. Вокруг «Медного всадника»//Изв. АН СССР. Серия лит. и яз. 1984. Т. 43. № 3.

11. Осповат А.Л. «Судьба с неведомым известьем...»//Осповат А.Л., Тименчик Р.Д. «Печальну повесть сохранить...» М., 1987.

12. Русский архив. 1877. № 2.

13. Немировский И.В. Библейская тема в «Медном всаднике»//Русская литература. Л., 1990. №3.

14. Назиров Р.Г. Петербургская легенда и литературная тради­ция. Уфа, 1975. Вып. 3.