Geum.ru

Статья Залесского А. М. Со школьной скамьи мы привыкли восприни­мать «Грозу»

Вид материалаСтатья
Подобный материал:
Слово и Образ (с сокращениями)

статья Залесского А.М.


Со школьной скамьи мы привыкли восприни­мать «Грозу» в толковании Добролюбова: «темное царство» — это мир невежественных, грубых и злобных купцов, а «луч света» в нем —образ Кате­рины. Напомним вкратце, как понимал пьесу Ос­тровского Добролюбов. «Кабаниха создала целый мирок особенных правил и суеверных обычаев, за которые она стоит со всем тупоумием самодурс­тва... Тихон является здесь простодушным и пош­ловатым, совсем не злым, но до крайности бесха­рактерным существом, не смеющим ничего сделать вопреки матери. А мать — существо бездушное, кулак-баба, заключающая в китайских церемо­ниях и любовь, и религию, и нравственность... Мы сказали о Тихоне. Борис в сущности такой же, только "образованный". Будь это другой человек и в другом положении, тогда бы и в воду бросаться не надо... Он подчиняется чужим гадостям, он волей- неволей участвует в них... Характер Катерины ис­полнен веры в новые идеалы, самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны... Катерина рвется к новой жизни, хотя бы ей пришлось уме­реть в этом порыве... Религиозность, грубые, суе­верные рассказы и бессмысленные бредни стран­ниц превращаются у нее в золотые поэтические сны воображения... Нет, ей было бы нужно не то, чтоб ей что-нибудь уступили и облегчили, а то, что свекровь, муж, все окружающие — сделались бы способны удовлетворять ее живым стремлениям, которыми она проникнута, признать законность ее природных требований, отречься от всяких принудительных прав на нее и переродиться до того, чтобы сделаться достойными ее любви и доверия... Хо­рошо, что нашлась в бедной женщине решимость хоть на этот страшный выход (самоубийство)... этот конец нам кажется отрадным; легко понять поче­му: в нем дан страшный вызов самодурной силе...»

Итак, по Добролюбову, лучше умереть, чем жить с нелюбимым мужем, или, говоря языком критика, чем противиться «естественному ходу живых стремлений души». Его известная статья «Луч света в темном царстве» содержит целую идеологическую платформу так называемых рево­люционных демократов середины XIX века. В ин­терпретации Добролюбова Катерина прямо-таки напоминает Веру Павловну из романа Чернышев­ского «Что делать?» — для полноты картины не хватает только Рахметова. Так ли понимал свою героиню сам Островский? Ведь он был всё-таки православным верующим, хотя и не остался в сто­роне от влияния «передовых идей» своего времени. Для него Катерина — не пример для подражания, а несчастная женщина, взятая в прелюбодеянии, как та, которую Христос простил, сказав: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8, 7). Для демократа же Добролюбова она заидеологизированное олицетворение «протеста против кабановских (читайте: христианских) понятий о нравс­твенности». Ведь он ставит религиозность в один ряд с «суеверными рассказами и бессмысленными бреднями странниц». Недаром цензура исключи­ла эти его слова из текста статьи, напечатанной в «Современнике».

Островский, будучи талантливым художником и тонким психологом, изображает своих героев не с помощью только черной и белой красок, не делит их на резко положительных и резко отри­цательных: у него даже ругатель и самодур Ди­кой просит прощения у обиженного им мужика и при всём народе кланяется ему в ноги. А идеолог Добролюбов тянет нас назад, в классицизм восем­надцатого века, где нет таких нюансов, но есть только «хорошие» и «плохие»действующие лица. Если смотреть на пьесу его глазами, то можно уподобить героев «Грозы» персонажам «Недорос­ля» Фонвизина: Кабанова — Простакова, Дикой - Скотинин, Тихон — Митрофанушка, Кулигин - резонер Стародум и, наконец, Катерина и Борис — Софья и Милон, которым темные силы не дают соединиться в любви. Правда, у Фонвизина и у Островского показаны разные характеры, но «расстановка сил» примерно одна и та же.

<...>

«Никакой она (Катерина) не "луч света в тем­ном царстве". Кто там "луч", так это Кулигин. Вот уж действительно образованный человек, весь в науке».

«Декабристы, блин, разбудили Герцена, а Кате­рина кого разбудила? Дальше-то что будет? Тихон сопьется по-быстрому, Борис — попозже, но тоже наверняка...»

«Катерина — это гостья из будущего! Не вери­те? А посмотрите сами: цельная натура, чувства сильные, предельно искренняя, привыкла делать всё, что захочет, этика того времени ей явно чуж­да. Ей бы в XXI веке родиться, а угораздило бед­ную вон куда!»



Такие разные оценки... Примечательно, что только одна из них близка к добролюбовской. Они интересны как характеристики не только пьесы, но и самих зрителей. Да, до «Грозы» нашим современ­никам надо еще дорасти.

<...>

В течение первых трех месяцев работы над спектаклем актеры (калужского театра. ред.) не воспринимали «Грозу». Они даже смеялись над Катериной: «Дура она! Ну что особенного — изменила мужу. Зачем так пережи­вать?» Правда, это не касалось исполнительницы главной роли: она сразу поняла образ правильно.

Поразмышляем, однако, над другой приведенной ранее оценкой Катерины: почему она «никакой не луч света»? И как замысел режиссера и игра акте­ров могут изменить восприятие пьесы? Дело в том, что те или иные места в спектакле могут быть подчеркнуты или, наоборот, затушеваны. Например, покажи режиссер с самого начала Кабаниху<...>, дающую наставления сыну и снохе, как самодурку, «существо бездушное, кулак- бабу», и зритель будет воспринимать все несчастья Катерины только как результат тирании «темного царства», а ее борьбу со страстью — как нечто второстепенное, незначительное.

Или, как цинично выра­жается Добролюбов, «всё это приходит ей в голову, но уже не имеет над нею силы, это уж так, формаль­ности, для очистки совести». В постановке Визгова богатая купчиха Кабанова хотя и деспотична, но в своем поведении руководствуется не произволом и «самодурной силой», а своеобразной «домостроев­ской» моралью, которую она усвоила с детства и в основе которой лежат всё же христианские нормы: «почитай отца и мать» и «жена да боится своего мужа». И о глуповатом сыне она искренне заботит­ся, считая долгом на каждом шагу наставлять его. Беда лишь в том, что Кабановой не хватает самого главного — милосердия, и поэтому ее искренняя за­бота и твердая вера оборачиваются фарисейством. Но, во всяком случае, ее никак нельзя поставить в один ряд с настоящим самодуром — Диким, как это делает Добролюбов.

Нельзя также сказать, что в семье Катерина встречает только зло — Тихон и Варвара, каждый по-своему, любят и жалеют ее. Актриса Крохмалева сумела показать, что измена Катерины мужу — не попытка вырваться из-под невыносимого гнета семьи, а проявление своевольного, горячего характера («А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой») — сильно­го в страсти и слабого в терпении скорбей. Ведь жестокость свекрови приходится терпеть очень и очень многим женам, и притом не только в «тем­ном царстве» грубых купцов, а в любом обществе, даже самом культурном, и во все времена. Точно так же и самоубийство главной героини «Грозы» не геройство и не «страшный вызов самодурной силе», а, скорее всего, стремление во что бы то ни стало сбросить с себя тяжелый жизненный крест («А об жизни и думать не хочется, — размышляет Катерина. — Опять жить? Нет, нет, не надо, не хо­рошо. И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны...»).

Рискуя прослыть «просвещенной Кабанихой», всё же решаюсь утверждать, что трагический ко­нец Катерины объясняется ее особой религиознос­тью, чрезмерно эмоциональной, восторженной, мечтательной, граничащей с прелестью. В самом деле, могут ли не святому человеку — а Катери­на вовсе не святая, ибо не решается взять на себя подвиг жить с нелюбимым мужем и терпеть жес­токость свекрови, — могут ли ей видеться ангелы, летающие в солнечном луче под куполом храма? Замечание, брошенное Добролюбовым как бы мимоходом, очень точно передает суть ее религиоз­ности: «Не обряды занимают ее в церкви, она сов­сем не слышит, что там поют или читают; у нее в душе иная музыка, иные видения...» (добавим: к истинной религиозности отношения не имеющие). Меня могут упрекнуть, что я слишком строго, сов­сем не по-христиански сужу Катерину — иными словами, бросаю камень в женщину, взятую в пре­любодеянии. Но, во-первых, мы судим не живого человека, а литературный или сценический образ, а во-вторых, нам важно понять, почему столь рели­гиозная личность всё же кончает жизнь смертным грехом — самоубийством. И наконец, в-третьих, почему юная зрительница из Калуги — а может быть, и не одна она — не увидела в Катерине «луча света в темном царстве»?

Действительно религиозный человек, совершив тяжкий грех по отношению к ближнему, а тем бо­лее к любящему его, мучительно переживает свою вину. У Катерины мы этого не видим: она терзается разлукой с Борисом. А вот что она говорит об обма­нутом ею муже: «Да постыл он мне, постыл, ласка- то его мне хуже побоев». Как будто не она виновата перед ним, а он перед ней! <...> Вот уж поистине прав был Александр Дюма (сын), ког­да сказал: «Женщины безжалостны к тем, кого они не любят». Вообще не столько раскаяние, сколько страх грядущего возмездия движет ею, когда она всенародно признается в своей измене.

В этом плане «бесхарактерный и пошловатый», по определению Добролюбова, Тихон оказывает­ся несравненно выше своей жены. В ответ на ее признание он в страхе (не за себя, но за нее) вос­клицает: «Не говори, не надо, что ты, — матушка здесь!» Впоследствии он исповедуется перед Кулигиным: «Убить ее за это мало. А я ее люблю. Мне жаль ее пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее... Маменька ее поедом ест, а она, как тень та­кая ходит, безответная... Вот я и убиваюсь, глядя на нее». <...>Вспоминаю слова Хрис­та: «Блаженны нищие духом». Где уж тут понять Тихона «передовому» критику и революционному демократу, хотя и происходящему из духовного сословия! Для него Тихон — «живой труп».

Почти комичным выглядит начало первого ноч­ного свидания Катерины с Борисом. Она встреча­ет возлюбленного словами: «Поди от меня! Поди прочь, окаянный человек... Зачем ты пришел, погубитель мой?» Но ведь она сама вызвала его на свидание через Варвару, взяв у нее ключ от ка­литки. Незадолго до этого она говорит себе: «Будь что будет, а я Бориса увижу. Ах, хоть бы ночь поскорее!» В этом случае нельзя не признать правоту Добролюбова, когда он замечает: «Страх, сомне­ния, мысль о грехе и о людском суде — всё это...уже не имеет над нею силы, это уж так, формальности, для очистки совести».

В одном месте пьесы Катерине приходит в голову чисто христианская мысль: «Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь грех здесь, на зем­ле, натерпишься». Почему же для нее, как для го­рячо верующей личности, эта мысль остается бес­плодной? Загадка! Понятно было бы, если бы она терпела издевательства свекрови в течение хотя бы нескольких месяцев, а то ведь это продолжалось всего лишь несколько дней. И вот... «не вынесла душа поэта». Нет, дело здесь не в тирании Кабани­хи. Или, вернее, не только и не столько в ней. Глав­ная причина — в разлуке с Борисом. Прощаясь, Катерина просит, чтобы он взял ее с собой. И после того, как тот отказывается, у нее созревает реше­ние покончить жизнь самоубийством. Дом про­тивен, стены противны!.. А где же вера, где страх Божий, впоследствии заставивший ее всенародно признаться в грехе? Несколькими днями раньше она говорила Варваре: «Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Бо­гом такая, какая я здесь с тобой после этого разговора-то, — вот что страшно». Опять христианская мысль. И опять без последствий.

Писарев, в отличие от Добролюбова не восхищав­шийся Катериной, отмечал непоследовательность, противоречивость ее поведения. И, думается, был прав. Но для верующего зрителя вопрос стоит го­раздо глубже: как после столь мужественного признания Катерины в собственном грехе Бог мог оставить ее в руках дьявола и допустить еще бо­лее тяжелый грех — самоубийство? Или это непос­ледовательность автора пьесы? Не похоже, чтобы такой талант, как Островский, мог сфальшивить, изменить правде жизни. Конечно, религиозность Катерины оставляет желать лучшего: она, как го­ворят святые подвижники, не духовна, а душевна, зиждется не на подлинных видениях небесного мира, а на фантазиях, мечтаниях. Но в то же время в характере Катерины есть немало хороших черт: доброта, жертвенность, правдивость, неспособ­ность к лицемерию, хитрости. В сцене прощания с Борисом мы видим, что вера Катерины не угасла окончательно, но еще чуть теплится, как слабый огонек. Она произносит пронзительные слова, от которых сжимается сердце и слезы подступают к глазам: «Поедешь ты дорогой, ни одного нищего не пропускай, всякому подай, да прикажи, чтобы молились за мою грешную душу». Видимо, сам ав­тор не берется решать, что перевешивает в душе его героини: добро или зло — и оставляет этот вопрос открытым, ибо здесь мы вступаем в такие глуби­ны человеческого духа, которые недоступны даже самому лучшему психологу. Иными словами, это уже область не психологии, но «пневматологии», т.е. учения не о душе, а о духе. И эта мысль выра­жена в заключительных словах Кулигина: «Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней что хотите. Тело ее здесь, возьмите его, а душа теперь не ваша, она теперь перед Судьей, Который милосерднее вас».

<...>

В своем анализе я пытался довести до читателя мысль <...>, что Катерина не может воспри­ниматься ни как «луч света в темном царстве», ни как законченная грешница.