Прочитав в рукописи эту нелицеприятную для лесоводов книгу, они могли обидеться поводов для обид множество

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 12

ежегодно вырубается лесная площадь в 85000 квадратных лье".

Безумное истребление лесов во Франции, как утверждали историки, "еще более усилилось в 1762 году вследствие неурожая пшеницы; обезлесение, начиная с этого времени, становится как бы модою; правительство и частные лица наперерыв друг перед другом стараются по возможности и больше истреблять леса и превращать их в пашню, исходя из того начала, что одна и та же площадь, засеянная хлебом, приносит больше дохода, чем занятая под лесом. В этом согласны были все тогдашние экономисты". Через тридцать лет Национальный Конвент первой французской республики моду эту узаконил, предоставив полную свободу всем и каждому рубить лес сколько и где угодно. Народ, свергнувший монархию, славил своих избранников за эту меру, "дающую возможность бедным людям иметь бесплатно топливо и, кроме того, доставляющую материал для торговли". Короче, и сами топились, и, не таясь, еще и приторговывали на жизнь, разграбляя природные запасы, являющиеся бесценным наследством, варварски обращаться с которым, даже во имя прокормления, не имеет право ни одно поколение.

Нет, не всякая свобода на пользу. Безумная свобода, длившаяся всего-то три года, обернулась неисчислимыми бедами. В короткое время страна, покрытая непроницаемыми лесами, была оголена, а местами и выжжена. И словно растворили настежь все двери и окна - подул над землей гибельный северо-западный ветер, печально известный "мистраль", который наводил ужас. Народ, как свидетельствовали современники, тот самый народ, еще недавно славивший своих избранников за дарованную свободу рубки, "принял этот гибельный ветер за выражение Божьего гнева", а во искупление греха "стал строить алтари и приносить жертвы".

Не внял революционный народ, не вняли и его избранники в Конвенте своевременному и страстному предупреждению соотечественника своего, гениального Бернара Палисси. Еще в XVI веке он осознал то, что не поняли его потомки и через два столетия. "Нельзя не удивляться великому невежеству людей нашего времени, - признавался Палисси, - видя, как они истребляют и губят леса, которые их предки берегли с такой заботливостью. Я не ставил бы им этого в вину, если бы, вырубая леса, они в то же время заботились об их разведении. Но им нет дела до будущего: они не думают о том, какой величины вред они этим причиняют своим потомкам".

Страшную картину опустошения представляла и Германия. В "Мире растений" Карл Мюллер рассказывал: "Королю Фридриху Вильгельму I понадобились деньги. Какой-то Корф обещал достать денег очень скоро, не прибегая ни к займу, ни к податям, если ему позволят уничтожить ненужное. Он вырубил множество леса..."

Финансовая операция, повествует далее Мюллер, удалась вполне, король получил деньги. Но последствия этого уничтожения "ненужного" соснового леса, связывающего своими корнями песок Балтийской косы, оказались губительными: морские ветры подули теперь через оголенные холмы, занося плодородные земли песком. «Операция Корфа доставила королю 200 000 талеров; теперь рады бы дать миллионы, чтобы иметь прежний лес", - подвел итог сделанному Карл Мюллер, труд которого был переведен в России в 1983 году.

Кстати, ученые издавна задавались вопросом, кому обязано человечество за первое указание на вред, приносимый лесоистреблением. Долгое время полагали, что это сделал именно француз Бернар Палисси только что процитированным предупреждением. Но потом обнаружили, что ровно на сто лет раньше Колумб во время плавания вдоль берега Ямайки под освежающим дождем, записал в корабельном журнале: "В прежнее время количество влаги бывало столь же велико и на Мадейре, на Канарских и Азорских островах. Со времени же истребления лесов доставлявших тень, дожди там стали выпадать гораздо реже".

Однако замечание это оставалось в забвении целых три с половиной столетия. Обнародовал его Александр Гумбольт, знаменитый немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник. Современники называли "Аристотелем ХIХ века". Это ему принадлежит фраза ставшая крылатой: "Человеку предшествуют леса, его сопровождают пустыни".Он не преувеличивал, только такой вывод мог сделать ученый, проследив исторический процесс истребления лесов. Сами судите: за последние 10 тысяч лет человек вырубил две трети лесов планеты, в результате только за историческое время 500 миллионов гектаров, занятых когда--то лесами, а потом вырубленных, превратились в бесплодные пустыни. В 1829 году Гумбольт предпринял путешествие по России, побывал на Урале, на Алтае, в Сибири, на Каспии, в саратовских и воронежских степях. К концу жизни попытался обобщить все научные знания о природе Земли и Вселенной в монументальном труде "Космос", все пять томов которого выходили в России следом за изданием их в Германии, тем самым тут же становились общим достоянием ученых Германии и России. Как раз благодаря его трудам немецкое естествознание и сделалось на многие десятилетия авторитетнейшим в мире.

В то же время громко заявили о себе и немецкие лесоводы, которым страна и вправду решилась "дать миллионы, чтобы иметь прежний лес". Особенно популярными были Генрих Котт и Арндт, решившиеся сказать своему народу суровую правду: «Кто истребляет леса, в особенности же растущие на горах и возвышенностях, тот лишает общество лучшей его драгоценности, и горе народу, легкомысленно и самовольно уничтожавшему неоцененные эти блага: его постигают неплодородие почвы, бедность и болезни".

Упрек этот, высказанный с безоглядной полемической страстностью, мог обернуться гневом оскорбленного народа, ил голову которого, к тому же, накликивают такие беды. Но, видно, в обществе не нашлось на ту пору демагогов, которые, добиваясь своих целей, принялись бы распалять сограждан. И немецкий народ понял своих ученых и принял их упрек. Принял, что редко бывает в истории, без многолетних разговоров и споров, без шельмования инициаторов, без зряшной траты энергии лучших представителей нации, без траты сил всего общества. Произошел резкий перелом в сознании немецкого парода: то, что еще вчера считалось "ненужным", сегодня обрело высочайшую цену, стало национальным достоянием. Леса Германии обрели такую защиту, какой долго еще не будет в других странах мира - в Соединенных Штатах еще полвека ежегодно будут истреблять свой лес на площади в 85 тысяч квадратных лье; во Франции и после поражения Великой французской революции и отмены ее законов каждый продолжал рубить где и сколько угодно; в России еще не одно десятилетие будут истреблять леса средним числом до миллиона десятин в год.

"Легкомысленное и самовольное уничтожение" леса в Германии быстро сменилось "садоводственным" уходом за лесом, так поразившем Митрофана Кузьмича Турского, совершившего ознакомительную поездку по Германии летом 1876 года. Гарантами успеха в немецком лесном хозяйстве наш профессор назвал "Бережливость лесничих при эксплуатации лесов и терпение при возобновлении его". Именно бережливость и терпение и покоряли всех наших путешественников, даже не имевших отношения к лесу. Именно поэтому в среде ученых лесоводов поездка в Германию долгие десятилетия считалась обязательной, необходимой для совершенствования знаний и приобретения опыта - у кого же и учиться, как не у осознавших пользу леса. Ездили посмотреть и наши лесовладельцы. Свои леса, разграбляемые местными крестьянами, не приносили им никаких доходов, и они искренне дивились ухоженным лесам Германии, где каждая палка и каждый сучок был на учете, а при реализации давали хозяину прибыль. Здесь, а не на родине многие наши лесовладельцы впервые встречались с грамотными лесоводами-профессионалами. Да, именно впервые, потому что на родине, на

всей обширнейшей территории Европейской России, по отчету 1874 года, было всего 684 лесничих, имевших специальное лесохозяйственное образование. К тому же все они находились на государевой службе, исключительно в казенных лесах, и поэтому помещики получили возможность познакомиться с образованными русскими лесничими лишь после разрешения этим чинам заниматься устройством и частных лесов. Однако и после этого контраст оставался до того огромным, что путешественники наши в каждом немце видели как бы врожденные качества лесовода, пусть и не имеющего на то подтверждающего документа. Поэтому, как говорил в своих "Лесных беседах" профессор петербургского Лесного института Александр Фелицианович Рудзкий, "немцев-лесничих у нас было гораздо больше, чем немцев-управителей". Эти признания давали повод западным ученым говорить о влиянии немецкого лесоводства на хозяйства в лесах России, о том, что если и есть в России образцовые лесовладения, то сделали их такими немецкие специалисты, Или по их совету. "Мы, ученики Западной Европы", - часто повторял тот же Рудзкий, будто забыв, что говорит эти слова в одном из старейших лесных учебных заведений мира, в стенах которого его предшественник Николай Шелгунов, досконально знавший историю лесоводства, говорил с той же кафедры: "Самая наука лесоводства стряхнула уже с себя влияние германского лесоводства и настолько выработалась из русских начал, что может предложить правила, вполне испытанные у нас".

Против мнения, высказываемого Рудзким и ставшего устойчивым, восстал не русский, опротестовал их питомец классической немецкой школы лесоводства Карл Францевич Тюрмер - он приехал в Россию на три года, а остался на всю жизнь. Отсюда, из-под Можайска, он отправил на родину статью, в которой высказался категорично: не твердите напраслину, большинство немцев-лесничих, работающих в России, недостойно звания лесоводов. И разделил их на три категории: на егерей без образования, позорящих немецкое имя и немецкую лесную науку, на настоящих лесничих-специалистов, но не знающих и не желающих знать местных условий и полагающих, что все в России нехорошо, кроме их собственной персоны, и на лесничих-авантюристов, непризнанных "гениев", отправившихся искать счастья в чужих странах.

Влияние немецкой школы на русское лесоводство было в другом. Оно заключалось в возбуждении энергии, в подъеме духа отечественных наших лесоводов. Бережливость и терпение немецких лесничих, работавших не здесь, в России, а там, в Германии, были им примером: с таким упорством и надо служить делу!

Сравнивая наше лесное хозяйство с немецким, которое и поныне считается образцовым, Турский заметил, что бережливость не чужда нашему народу, но если присмотреться к действительному, а не числящемуся на бумаге богатству наших лесов, то окажется, что многие центральные губернии, считающиеся лесистыми, как Московская, например, беднее древесною растительностью, чем любая провинция Пруссии. И уточнял: наши леса мелки и редки, а немецкие крупны и густы. Наши леса скучены в одном месте, а немецкие распределены равномерно по территории...

Добрый пример, хороший опыт всегда ценился старательными людьми. Но старательные люди никогда никого не копируют - они стремятся сделать не только по-своему, но и лучше.

Старанием именно таких людей лесоводственная наука в России развивалась независимо от Запада, шла самобытным путем, посмеиваясь над господствовавшими в Германии догмами и шаблонами. И здесь нельзя не помянуть добрым словом Михаила Ломоносова, приложившего руку к выработке первого курса лесных наук, необходимого для подготовки "лесных знателей" в России.

ЛЕСНЫЕ ЗНАТЕЛИ

О достижениях русской школы, сформировавшейся во второй половине XVIII века, россияне вроде бы и не знали. "Мы, ученики западной Европы", - продолжал утверждать Рудзкий с профессорской кафедры. Как никому не приходило в голову похвалить крестьянина-землепашца, какие бы чуде са ни вытворял он на своем поле, так и лесоводов своих не замечали.

Никто как будто и не читал "О посеве леса". Это первое русское лесоводственное произведение, написанное Андреем Андреевичем Нартовым, было опубликовано в 1765 году. Никто не заметил, что именно в нем нашла отражение межвидовая борьба за существование в растительном мире! Не заметили и лесоводы, что Нартов заложил начала теории и практики рубок ухода с целью выращивания мачтового леса; намного опередив зарубежных ученых.

И все же выдвинутые Нартовым идеи не заглохли, их подхватил и развил основоположник сельскохозяйственной науки Андрей Тимофеевич Болотов. Хотя можно предположить и иное: Болотов шел вслед, но обдумывал и писал свой замечательный трактат "О рублении, подправлении и заведении лесов" вполне самостоятельно. Побудила его на этот труд "от часу увеличивающаяся безлесица" и возрастающая потребность в древесине, да и опирался он в нем не на теорию, а на собственную практику ведения хозяйства в тульских лесах, в которых предварительно выполнил множество опытов и наблюдений.

И сегодня, через два с лишним века, не устарели его замечания и рекомендации по "рублению лесов", по "приведению лесов в лучшее состояние", по "возобновлению оных и заведению новых". Однако никто, кроме любопытных биографов, давно уже не читает этот труд, долженствующий занять в отечественном лесоводстве одну из первых глав.

Скажете, ученые наши мужи читают! Мне в это что-то не верится, хотя и знаю, что в трудах своих они иногда ссылаются и на болотовский трактат, но всякий раз, цитируя, почему-то пишут "разведение лесов", а не "заведение", как сказано Болотовым.

В этом трактате мы впервые находим указание, что если не хотим нанести вред лесу, то рубка должна равняться годичному приросту древесины в данном лесном массиве. Именно с этой целью он предлагал поделить каждый лесной массив так, чтобы ко времени вырубки последней делянки первая была бы готова к использованию.

Вон когда еще был заложен принцип непрерывного неистощительного лесопользования! Основополагающий в лесоводстве принцип, который окончательно утвердился в сознании лесоводов лишь в начале XX века трудами Г.Ф.Морозова и его последователей. Принцип, с которым лесозаготовители не могут примириться и поныне, и поныне он остается недостижимой мечтой романтиков.

И все же не то диво, что наши современники не читают эти труды, но создается впечатление, что и корифеи отечественного лесоводства почему-то обходили их вниманием. Читая их труды, изучая книги многих авторов прошлого века по истории русского леса, я ни разу не встретил даже упоминания о Нартове и Болотове, но все густо населены немецкими фамилиями - вот каково было влияние немецкого лесоводства.

Не повезло выдающимся нашим соотечественникам - не только в сельскохозяйственной, но и в лесоводственной науке авторитетами были иноземцы, а свои в своем отечестве были на забвение.

Правда, иногда вспоминали, "как велики заслуги многих отечественных передовых деятелей прошлого, зорко глядевших в будущее и помогавших строить наше настоящее".

Такой торжественной датой было, например, 30 сентября 1910 года. В этот день Петербургское лесное общество собралось на торжественное собрание, посвященное открытию в Великом Анадоле первого в России памятника славному степному лесоводу Виктору Егоровичу Граффу. Открывая собрание, председательствующий сказал: "В то время как авторитеты Запада - Мурчисон, Нордман, Пешель, Кемц и другие - отрицали возможность разведения леса в открытой, высокой степи, русский лесничий Графф доказал, что и в степи можно развести лес там, где его нет и, быть может, никогда не было... С легкой руки Граффа степное лесоразведение сделалось нашей национальной работой, работою русских лесничих... "

Однако такие минуты просветления и осознания своей роли и своего значения бывали не часто. Мы сумели забыть, будто и не было таковых на свете, Евдокима Филипповича Зябловского и Александра Ефимовича Теплоухова. Не припоминаете? Я к лесоводам с этим вопросом обращаюсь. Склонен полагать, что и не слышали таких никогда. Во всяком случае, я не слыхал, хоть учили меня лесоводству знающие наставники, а потом перечитал стопы книг по отечественному лесоводству - ни одного упоминания о них не встретил. Узнал о них только вот сейчас.

Узнал и лишний раз укрепился в грустной мысли: истинные достижения ума и духа сынов Отечества нашего мы никогда не считали за достижения. Ну, а если сами не считали, то какой же другой народ признает за нами приоритет в науке ли, культуре или технике? Правда, бываем мы и очень гордыми, но лишь когда возлюбим какую-нибудь политическую идею или примем за таковую красивую утопию, - тут готовы весь мир ею осчастливить, досадуем и негодуем, если ее не принимают или говорят о ней нелестные слова.

Не знал я и нигде не читал, что "Начальные основания лесоводства", принадлежавшие перу профессора Петербургского университета Евдокима Филипповича Зябловского, увидели свет еще в 1804 году, опередив на 13 лет признанного немецкого ученого Генриха Котта, издавшего свои "Основания лесоводства" в 1817 году. Современники почему-то не обратили внимания ни на приоритет, ни на научную оригинальность содержания, ни на глубину теоретического анализа - ссылались на Котта, а Зябловского даже не упоминали.

Но особенно поразила меня судьба Александра Ефимовича Теплоухова, крепостного графа Строганова. Видимо, незаурядным умом наделила его природа, если после окончания двухклассного училища и школы горнозаводских наук граф направил его в Германию, в Тарандскую лесную академию, где и преподавал знаменитый профессор Генрих Котт. После успешного окончания академии в 1838 году крепостному выпускнику было дозволено постажироваться в качестве преподавателя лесных наук в Петербургской школе земледелия и горных наук. Через несколько лет школа закрылась и граф отправил Теплоухова к месту рождения - в Пермскую губернию, назначив главным лесничим в горно-заводских имениях Строгановых. Где-то в пермских лесах (в его статьях упоминается Ильинское, Билимбай, Чердынь и село Карагайское, в котором он родился) Теплоухов пишет несколько работ, каждая из которых могла бы принести известность и обеспечить автору почетное место в отечественной истории. Это он первым в России поделил леса на лесничества, объезды и обходы - и деление это повсеместно применяется и поныне, так устроены все леса страны. Он же написал и первое оригинальное руководство по лесоустройству, ставшее на долгие годы кратким курсом, в котором при "приведении в известность и первоначальном устройстве лесов" предлагал разграничивать леса на делянки и кварталы, а при описании выделять насаждения по породам и возрастам - так делается и сегодня! Разрабатывая свою систему рубок ухода за лесом, он первым обозначил их терминами, которыми мы пользуемся и сегодня: "проредные и выборочные порубки".

А послушайте его "нечто об иссякании источников вследствие обнажения почвы от лесов". В 1842 году написал!

"Лес есть такое богатство природы, которым преимущественно человек должен пользоваться благоразумно, имея в виду не одну личную, временную выгоду, но сберегая его для потомства: истребить лес недолго, но вырастить новый трудно; много нужно времени и терпения для того, чтобы дождаться, пока дерево достигнет степени годности его к употреблению, особенно же для построек".

А через шесть лет, в 1848 году, опубликовал и вот эти строчки:

"Чтобы речки и ручьи, питающие пруды водою, защитить от высыхания, необходимо оставлять и разводить лес в гамом истоке ключей из земли... Если же почва будет обнажена от лесов и назема, то снежная и дождевая вода быстро, за один раз, стекая по ней в ручьи и реки, затопляет берега их, накапливается в излишестве в прудах и нередко проносит плотины; а в последующую затем засуху наступает вредное безводье... "

Скажете, прописные истины? Не торопитесь с суждениями. Чтобы осознать эти истины, понять, что все это именно так, лучшие ученые Отечества потратят многие годы жизни па выяснения и доказательства. И придут к такому же выводу. Однако Теплоухова даже не вспомнят и не упомянут.

ОБЩЕЕ МНЕНИЕ

Диво дивное: человек издавал и переиздавал свои труды, издавал не в провинции, а в Петербурге, однако - как в пустоту, никакого отклика, никакого внимания к трудам соотечественника. Но прекрасно знали все, что писали "авторитеты Запада - Мурчисон, Нордман, Пешель, Кемц и др.". И ладно бы Теплоухов высказывал несвоевременные мысли, опережал время. Нет, о разведении леса "в самом истоке ключей из земли" он писал в разгар спора, не утихавшего несколько десятилетий.

А предыстория этого спора вот какова. В 1836 году до столичных департаментов дошли жалобы судохозяев Тверской губернии о том, что истребление лесов в Осташковском уезде, в Волгином верховье, привело к обмелению Волги и ее притоков. Обмеление такое, что судоходство в летнее время крайне затруднительно, даже плоскодонные барки плавать по реке не могут.

Дело серьезное - на главной транспортной магистрали России сбои. И тогда по Высочайшему повелению была наряжена комиссия для выяснения причин. Комиссия пришла к заключению: Волга в верхнем течении действительно мелеет и что это, вероятно, зависит от истребления лесов.

Однако авторитетный Ученый комитет при Министерстве Государственных Имуществ с выводами комиссии не согласился: уменьшение воды в Волге не признал доказанным и указал на необходимость дополнительных исследований.

Заключение Ученого комитета было поддержано - по предложению министра государственных Имуществ графа Кисилева и по Высочайшему повелению Академия Наук учредила в декабре 1838 года специальную комиссию для исследования Волги и уяснения вопроса о влиянии лесоистребления на проточные воды.

Но и эта высокая комиссия, составленная из пяти академиков, дать ответ на предложенный вопрос не решилась: в природе слишком много еще загадок для науки. Правда, академик Карл Максимович Бэр высказал в печати свое особое на этот счет мнение: если бы на севере России не было громадных лесов, утверждал он, то северные ветры проникали бы гораздо южнее, при этом, достигая верховьев Волги, они оставались бы более холодными и более насыщенными водяными парами. Кроме того, холодный ветер уменьшал бы температуру ветров, дующих с юга. А раз так, делал вывод Бэр, то истребление северных лесов было бы действительным средством для увеличения количества воды в верхнем течении Волги.

Некоторые ученые согласились с ним. Но многие переполошились: затевали-то комиссии во имя спасения леса, а накликали на него еще худшую беду - не кто-нибудь, а сам Бэр, авторитетнейший академик, провозгласил не вред, но пользу истребления лесов.

Возражая ему и опровергая, они доказывали: если в стране, обильной водою, вырубить и истребить леса, то источники иссякнут. Что же касается северных лесов, то они не только не мешают, но составляют для русского хлебопашца единственную, весьма важную и ничем не заменимую защиту от господствующих в летнее время суровых северных ветров, и вся Россия обязана лесам защитой своего хлебопашества от этих ветров. Истребление северных лесов, убеждали они, приведет к обмелению Волги и многих других рек.

Бэр отшучивался: мол, если признавать влияние леса на климат и на количество атмосферных осадков, то следует признавать и влияние зонтиков и знамен, тоже защищающих почву от нагревания солнцем.

Мне искренне не хочется этим историческим фактом бросить хоть малейшую тень на славное имя академика Бэра Карла Максимовича. Медикам-эмбриологам хорошо известны "законы Бэра", служащие им и сегодня. Естествоиспытатели и географы знают "Бэра закон", объясняющий причину подмыва правых берегов рек в Северном полушарии и левых в Южном влиянием вращения Земли.

Бэр был почетным членом Петербургской Академии Наук, являлся одним из учредителей Русского географического общества и сам много путешествовал - участвовал в экспедиции на Новую Землю, где и сегодня есть мыс, носящий его имя. Был в длительной экспедиции по географическому описанию Каспия и трудами своими внес немалую лепту в познание России. Его имя и поныне в числе величайших естествоиспытателей мира. Однако и гениальные умы не избавлены от ошибок. Такой ошибкой были его суждения о лесе. Ошибка эта усугубилась тем, что исходила от авторитета, современники которого доводили ее до абсурда. Да и не только современники. Некоторые наши теоретики и по сей день продолжают утверждать, что во многих российских областях фактическая лесистость превышает необходимую. А степень необходимой лесистости они выводят из той нормы, которая принята для степной зоны с искусственными посадками защитных лесных полос.

Есть у меня и личный мотив.

В тихое, мирное еще время, когда Эстония не помышляла об отделении и самостоятельности, мне довелось побывать в Тарту на конференции по экологическим проблемам. Проходила она в старейшем университете, который окончил Бэр и в котором он многие годы работал. Правда, до этой поездки я ничего о Бэре еще не знал и не слышал. Думаю, и многие участники конференции были столь же осведомлены, и поэтому, как и я, испытали стыд, когда хозяева первым делом повели нас в дом-музей, в котором жил Бэр (так получится, что через несколько дней я окажусь без места в гостинице и меня на несколько ночей поселят именно в этом доме, не в музейных, разумеется, комнатах).

Потом, испросив нашего согласия, всех нас посадили в автобусы и повезли на городское кладбище - поклониться праху Карла Максимовича Бэра...

Где, кому еще, в каком городе огромной нашей страны могло прийти такое в голову - сначала светлой памяти предков поклониться, а уж потом ходить по земле, на которой они жили, говорить о тех проблемах, обсуждать которые начинали они, мы же лишь продолжаем их разговоры, зачастую ничего о том не зная, и потому разговоры наши бывают порою так наивны, а то и глупы.

И я преклонился перед культурой организаторов нашей конференции: они сами чтут славных предков своих и нас к тому же приобщили. И все были благодарны им за это, за те чувства, которые испытали у могилы Бэра.

Однако вернусь к полемике, затянувшейся на десятилетия. Завершилась она на Втором всероссийском съезде лесохозяев, который проходил в Липецке в августе 1874 года. Именно на нем, еще при жизни Бэра, лесоводы подавляющим большинством голосов приняли предложение, сформулированное кратко и четко: "Не подлежит сомнению, что леса имеют важное влияние на влажность климата, на равномерность распределения влаги по времена года и что истребление их влияет в известной степени на уменьшение полноводья рек".

Резонанс этого съезда был огромен. Задолго до него журналы и газеты начали публиковать статьи делегатов съезда. Мысли, высказанные в них лесоводами, дошли до слуха всех прогрессивных деятелей. Именно тогда, в июле 1874 года, в канун съезда, и появились в черновых набросках к повести "Подросток" размышления Достоевского о том, что безлесят Россию и истощают в ней почву.

Да, в это же время и так же яростно ученые всего мира спорили и о происхождении чернозема. Одни утверждали, что это самая обычная горная порода, другие опровергали: нет, это ил отступившего древнего моря, третьи не соглашались ни с теми, ни с другими, а высказывали свою точку зрения: это торф, принесенный ледником из северных болот. В этой полемике, как подсчитал Василий Васильевич Докучаев, отстаивали свои взгляды 22 авторитета. Подсчитал после того, как сам же и положил конец долгим спорам: почва - вовсе не ил и не торф, и не горная порода, а вполне самостоятельное органическое тело природы, ею творимое "от согнития травянистых растений ". При этом заметил: в народе это знает каждый, знает врожденным знанием. И добавил с гордостью: "Народное сознание опередило науку".

Здесь хочу с удовлетворением и в поучение всяким спорщикам заметить: бытовало в народе и знание того, что "лес -хранитель вод". А "убыль рек, в целом по России замечаемая, происходит, по общему мнению, от истребления лесов".

Слова эти появились в печати еще в 1852 году - в самый разгар спора, за 22 года до его завершения на съезде. И высказаны они были как всем известная истина, вовсе не в полемике с учеными, а в беседах с охотниками, и потому без малейших признаков полемики. Народное это мнение довел до сведения ученого мира Сергей Тимофеевич Аксаков в "Записках ружейного охотника". Правда, допускаю и такое: он и не предполагал, что ученые спорят и оспаривают знаемое каждым деревенским жителем, потому что знаемое является "общим мнением", с которым и он, охотник Аксаков безусловно согласен. Согласен, потому что сам бывал в селениях, "навсегда потерявших воду от истребления леса, которым некогда обрастали головы их речек или родниковых ручьев". И привел конкретный пример, когда в один год иссякла и пересохла прекрасная родниковая речка Большой Сююш, как через несколько лет вновь начали открываться заглохшие родники и возродилась, вновь потекла речка, когда подрос, поднялся порубленный у истока березник и олешник.

Сходную картину и примерно в тех же местах и я наблюдал. Вернее, я жил там и видел, как с каждым годом глох родник на склоне лесного оврага у братских могил. Сначала, помню, все поле, кончавшееся лесистым оврагом, в котором и струился родник, было покрыто кустами молодого дубняка -порослью от пней не на моей памяти порубленной дубравы. В этих кустах постоянно толокся скот и они постепенно отступали все дальше от родника и от деревни, а со временем и вовсе исчезли. Вместе с этими изменениями в окрестностях усыхал и родник. Он уже едва сочился, когда поле снова засадили лесом. И словно чудо произошло - с каждым годом родник становился все многоводнее. Усгье его уже не пропускало всю воду, рвущуюся наружу, и весь склон набух влагой, превратился в топкую трясину. Открылись родники и в других местах, где их никогда на моей памяти не было.

И будто ожила вся местность, которая еще недавно все больше обезвоживалась и усыхала. Говорили - земля стареет, а потому и усыхает. Нет, это человек ее так истаскал, измызгал. А обряди ее, накинь на нее даже самый простенький зеленый наряд, и снова она молода и прекрасна.

И тут я опять вспомнил знаменитого земляка моего Сергея Тимофеевича Аксакова, воспевшего мой край. Правда, не лесу он отдавал первенство, а воде, ее он величал "красой природы". Но "полная красота всякой местности, - писал он, - состоит именно в соединении воды с лесом. Природа так и поступает: реки, речки, ручьи и озера почти всегда обрастают лесом или кустами. Исключения редки. В соединении леса с водою заключается другая великая цель природы. Леса - хранители вод... " Вот это наблюдение натуралиста и подытожил он той фразой, в которой указал на общее мнение: убыль рек - от истребления лесов.

Испив холодной ключевой воды, я уходить не торопился: чувствовал - не отвел душу, не напился, еще захочу через минуту. Смотрю, спускается по тропе знакомый деревенский старик с бидоном - за ключевой водой. Он-то лучше меня помнит все здешние изменения в природе. Заговорили о воде - о другом у родника говорить, это то же самое, что в театре во время действия пьесы перешептываться с соседом о чем-то, не относящемся к искусству. И только собрался я объяснить ему, не сведущему в экологических науках деревенскому человеку, роль леса в оживлении родника, как он сам, упредив меня, проговорил убежденно: "Это лесникам надо сказать спасибо. Обсадили поле деревами - вот вам и вода, вот и ожил родник".

Старик нигде не учился, разве что несколько начальных классов одолел, вряд ли знаком с природоведческой литературой, но приметливость сделала его знающим суть причин. И дальнейший рассказ его подтвердил это. Оказалось, он многие годы ездил на лесосеки грузить дрова и видел, как лесорубы родник оголяли, как лес от него теснили и как с каждым вырубленным гектаром убывала вода в роднике...

Вот так, а я хотел растолковать ему, мужику деревенскому, "великую цель природы, заключенную в соединении леса с водою". Выходит, Аксаков лучше меня знал это, и поэтому нередко в своих повествованиях уточнял: "как говорят в народе", "как говорят наши крестьяне". Выходит, и тут "народное сознание опередило науку".

Должно быть, подобные примеры опережения и побудили Владимира Ивановича Вернадского, верного ученика Докучаева, следовать, как он выразился, "народным путем познания". И достиг на этом пути многих вершин.

И тогда я загорелся желанием дознаться: как далеко в глубь веков простиралось народное знание. Если оно было, то наверняка запечатлено в какой-нибудь сказке, в легенде или мифе. За помощью обратился к замечательнейшему знатоку античных древностей, историку Александру Иосифовичу Немировскому. Через несколько дней профессор рассказал мне взахлеб, как песню пропел, вот этот греческий миф.

В древней земле фессалийской жил некий Эрисихтон. И дом его был крепок, и стада обильны, но не знало меры ненасытное сердце. Прослышав, что где-то за морем дворцы владык подпирают кровлями небо, замыслил он недоброе. Приказал рабам наточить топоры и повел их к вольно раскинувшейся дубраве, которой не было равных. Отовсюду стекались к ней люди помолиться Дриадам, оставляли там пестрые ленты на память. В центре рощи высился дуб вековой, чтимый людьми и любимый Дриадами. В полуденный зной, когда люди покидали рощу, боясь потревожить чуткий сон Пана, или ночью, при свете Селены, выходили из ствола Дриады и водили под ним хороводы, славя великого владыку дубравы.

С этого дуба и приказал начинать Эрисихтон разбой свой. Но не подняли рук на святыню рабы, уронив топоры. Тогда сам господин, взмахнув секирой, нанес по стволу первый удар. Медь вонзилась в кору и древесная кровь заструилась из раны, источая запах смолы.

- Остановись, господин! - в ужасе закричал один из рабов. - Не испытывай гнева богов, хранящих дубраву!

Злодей повернулся к тому, кто осмелился перечить, и одним ударом снес ему голову. В страхе перед смертью подобрали топоры остальные рабы и принялись за злую работу.

Содрогнулся дуб от града ударов, застонала живущая в нем Дриада, которую все почитали царицей.

- Дом свой растила я столько веков, сколько восходит на небе Селена. Твои предки еще не родились, когда, соки земные вбирая корнями, я к солнцу тянулась. Счастья не будет тому, кто дом свой воздвигнет, другие порушив...

Не успела закончить своей речи Дриада - рухнуло могучее дерево, под собой подминая дубраву.

Напуганные и потрясенные горем, Дриады поспешили к Деметире, которая растит и лелеет все живое. Яростью наполнилось сердце богини, когда она услышала рассказ несчастных. И сказала Деметра девам древесины:

- Есть в безотрадной стране, - ей Скифия имя, - дальний предел, где нет благодатных деревьев. Там дует жестокий Борей и гонит холодным дыханьем снега по равнине бесплодной, вихрем его завивая. Над всем там властвует Никта, чудовищ рождая ужасных. Есть среди них одно, тощее, с пастью разверстой. Оно может проглотить едва ли не всех смертных, если они мои благие законы нарушат. Имя - Голод ему. Дам я свою колесницу, а мои крылатые драконы мигом туда вас домчат. Голоду волю мою передайте. Пусть он с вами летит немедля и вселится в тело того, чье имя, словно удар топора по зеленой дубраве...

- Эрисихтон! - хором пропели Дриады. - Его зовут Эри-сихтон!

Между тем, вернувшись домой, отдыхал Эрисихтон. В мыслях он уже не только возвел дворец, но и пригласил в него многочисленных гостей и уже объяснял им, что стены - из вечного дуба. И долго бы еще он предавался мечтам, если б с невидимой колесницы не упал камнем невидимый смертному Голод и, вселившись в тело нечестивца, не завопил, всполошив весь дом:

- Где же вы, слуги! Голоден я, как тысяча псов. Открывайте все кладовые, несите как можно больше еды и питья.

И наполнился дом топотом ног. Принесли слуги все, что приготовлено было к обеду.

Но чем больше пищи и вина поглощал Эрисихтон, тем мучительней терзал его неутолимый Скифии сын. Не может дождаться губитель дубравы, пока повара приготовят ему очередного быка или барана. И вот он уже пожирает целиком туши быков и коров, коз, баранов, свиней. Вот он уже уничтожил все свои стада, а голод ничуть не притупился. Он требует новой пищи, а где ее взять, если съедено все состояние, накопленное его предками не за одно поколение. Рабы разбежались. И никто не стал их ловить, ибо боялись соседи, что по приказу обезумевшего от голода Эрисихтона рабы и их стада перережут, и их кур и гусей передушат.

Выбежав на перекресток, стал просить Эрисихтон дать ему любые объедки, но и корки сухой никто не вынес, зная, за что он богами наказан...

Я вслушивался в страстный и гневный голос профессора: не миф, а поэтическое откровение древних народов поведал он мне. Откровению этому место в учебниках и пособиях, нацеленных на воспитание экологического сознания каждого, кто учится в школе, в техникуме, в институте. Читай и думай: Голод издревле жил там, где лесов нет, в Скифии, он немедля переселяется туда, где жадные руки вырубают деревья, пусть даже на великие нужды. Не уподобляйтесь же Эрисихтону! Не уподобляйтесь ни в России, ни за рубежами нашего Отечества, истощаемого порубками. Не будем забывать, что в Новом свете, как и в Старом, в ходу тоже были разные точки зрения на лес, там тоже из желания скорой наживы истребили его в таких громадных размерах, что всякому стали видны губительные последствия: вода в ручьях и реках уменьшалась по мере того, как сводились леса.

В Америке осознали надвигающуюся беду, а осознав, сказали (и тоже в 1874 году!): "Если истребление лесов не будет приостановлено, то через это пострадают интересы целой страны... Америке угрожает опасность обмеления великих рек".

Но дальше события складывались очень уж разно. Конгресс Соединенных Штатов, основываясь на выводах Американского Ученого Общества, уже в 1876 году разрешил употребить 60 тысяч долларов на покупку семян и саженцев для насаждения новых лесов и улучшения существующих. Кроме того, было выделено 2 тысячи долларов на премию тому, кто подробно исследует вопрос о влиянии леса и укажет на средства уменьшения вреда от обезлесения обширных пространств Северо-Американских Штатов. Эту высокую премию получил доктор Франклин Хоуг в 1878 году за "Доклад по лесоводству".

Ну а что же делалось в родимом нашем Отечестве?

В те же десятилетия, пока ученые спорили, а народ знал, топор все яростнее и размашистее крушил леса, обнажал огромные пространства России. В те десятилетия у нас продолжали истреблять леса счетом до миллиона десятин в год, что равнялось площади лесов всей Московской губернии.

Вот уж поистине, словно все задались одним - обогатиться, порушить все и - вон из России. Может, поэтому и не замечены были труды Нартова, Болотова, Теплоухова, положивших начало отечественной лесоводственной науке? Так всегда: всякий разумный голос глохнет там, где творится вакханалия, где энергия направлена на разрушение под видом благородной деятельности. И не только глохнет, но и раздражает, а при раздражении не может быть ни уважения, ни почета - но забвение неминуемо.

Разбой в лесах был до того ужасающим, что учрежденная в 1872 году по Высочайшему повелению компетентная Комиссия в составе 181 человека, исследовав положение сельского хозяйства в России, пришла к тому же мнению, что и съезд лесохозяев, и вынесла

Blog

Прочитав в рукописи эту нелицеприятную для лесоводов книгу, они могли обидеться поводов для обид множество

Содержание