Иеромонах Дамаскин (Христенсен) не от мира сего жизнь и учение иеромонаха Серфима (Роуза) Платинского По благословению Высокопреосвященнейшего Августина, Архиепископа Львовского и Галицкого с разрешения и благословения игумена Германа (Подмошенского)
| Вид материала | Документы |
- Ревлин Красные "басни", 2102kb.
- По благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, 2699.65kb.
- Игорь Пономарев, 110.69kb.
- Балаклавский, 590.96kb.
- Донбасское православное общество «Трезвение», 360.35kb.
- По благословению Архиепископа Полоцкого и Глубокского Феодосия, 149.11kb.
- Составление и общая редакция А. Н. Стрижев Издательство «Паломникъ» благодарит игумена, 8735.23kb.
- Встречи – «Возрождение традиций трезвости Русской Православной Церкви» чрезвычайно, 78.25kb.
- Изменение состояния сознания, 188.4kb.
- Об одном древнем страхе, 211.4kb.
Всякий отход от истины в малом никоим образом не колеблет равновесия в большом. Ибо нет силы, способной раз и навсегда перевесить Истину.
Рене Генон.
ВСПОМИНАЯ СЛОВА Конфуция, Евгений вопрошал: «Хочешь, расскажу, что такое знание? Если тебе знакома вещь, допусти, что знаешь ее, если незнакома – допусти, что не знаешь. Это и есть знание».
«Он знал вдоль и поперек каждый свой недостаток, мало кто из людей так изучил себя, - отмечает Алисон. – Несмотря на некоторый интеллектуальный снобизм в молодости, он первым среди сверстников понял: всё познанное им – ничто перед истинной мудростью, которую он называл «прозрением природы вещей». Еще в Помоне, в реферате по философии он писал: «Автор этой работы признает, что знаний на метафизическом уровне не достиг… Природа вещей непостижима разумом в принципе… Требуется иной взгляд, иной подход человека к сущему. Какой? Может, посредством чувств, интуиции. Сказать определенно не берусь».
Библиотека Академии располагала большим собранием книг по религиозной философии. Евгений не упустил возможность и занялся серьезным изучением философов-метафизиков, пытавшихся подступиться к истинной мудрости и рассказать о ней. Они прекрасно понимали, что результат поиска несоизмерим с самой мудростью. Эвлин Андерхилл, Эрнест Фенелоза и их сподвижники давали Евгению пищу для ума. Среди этих ученых заметно выделялся один француз-метафизик, Рене Генон, скончавшийся в Каире, когда Евгений еще учился в школе. «Я с великой охотой проштудировал все его книги, какие смог достать», - вспоминает Евгений. Одни он раздобыл в английском переводе, иные прочитал в подлиннике.
Знал работы Генона и Алан Уоттс, даже упомянувший француза в своем «Высшем начале». Но он не выделял Генона среди других философов, чьи идеи достойны внимания. Для Евгения француз значил нечто большее: он открыл юноше неисчислимые плоды человеческого поиска Смысла и Истины издревле, с незапамятных времен. Трудно переоценить значение Генона в духовном становлении Евгения. Прочие «властители дум» его юности, в том числе и Ницше, и Уоттс, были преходящи. Генон закончил формирование его жизненных взглядов, помог сделать самый важный, решающий шаг. Без Генона духовное развитие Евгения могла остановиться на полпути.
Много лет спустя, в письме к одному страждущему искателю Истины, увлекшемуся Геноном, Евгений рассказал о значении французского философа в своей жизни: «Так случилось, что мое мировоззрение сформировалось в основном под влиянием Рене Генона (я сейчас не затрагиваю роль Православия)… Благодаря Генону я научился искать и любить Истину, ставить ее превыше всего и не довольствоваться ничем иным».
Генон полагал, что Западу, дабы восстановить истинно метафизическое познание, необходимы умы, некая интеллектуальная элита, что, конечно, лило воду на мельницу снобизма самого Евгения. Учение Генона взывало к разуму и было неспособно преобразовать душу Евгения, освободить ее от адских пут, открыть Истину во всей полноте. Однако именно Генон первым указал ему путь к Истине посредством истинной же философии. Книги Генона явились для Евгения тем, чем и пламенные речи Цицерона для юного Августина, коего они «всколыхнули, пробудили к любви, к исканию и обретению не частного, но целого – всеобъемлющей мудрости».
После знакомства с Геноном Евгений переменился сам, переменился его взгляд на мироздание. Отныне, что бы ни делал: читал ли, слушал ли музыку, любовался ли живописью или архитектурой, наблюдал ли жизнь, - он непременно искал связь всякой вещи или явления с безграничной и извечной Истиной.
Подобно Уоттсу, Генон выявлял беды западной жизни, но смотрел гораздо глубже, чем англичанин. Уоттс постоянно показывал несостоятельность всего западного перед восточным. Генон же видел корень зла не в самом Западе, а в модернистском духе, пропитавшем жизнь. Уоттс в первую голову критиковал Запад, Генон – современное мышление.
Многое прочитанное у Генона Евгений по наитию чувствовал и ранее, но не понимал толком, так как не видел конечной цели. Он всегда чувствовал, что в современном мире что-то неладно, но поскольку ничего иного не знал и сравнить было не с чем, то выводил, будто что-то неладно с ним самим. Генон доказывал, что «болен» не столько Евгений, сколько современный мир.
Благодаря этому мыслителю он приобщился взглядов, противных «веянию времени», несхожих со взглядами современных философских школ, которые он доселе изучал. Впервые открыв его книгу, Евгений отметил: «Всё мое 16-летнее «образование» приучило меня мыслить туманно, неконкретно. Сейчас же я, право, теряюсь, видя мысль ясную и четкую». Генон убедительно показал, как важно не забывать древние учения, сколь они ценны, как несправедливы современные философы, относящие их к пережиткам былого невежества. Современная мысль трактует всё в жизни с позиций исторического развития, а Генон – с позиций исторической разобщенности, потери преемственности. «Чем новее – тем лучше», - утверждают идущие «в ногу со временем». «Всё лучшее – в древности», - утверждает Генон.
Он указывал, что современное западное общество основано на неприятии духа древних культур. Он также заявлял, что лишь вернувшись к исконным правоверным формам религии, будь то Восток или Запад, человек сможет приобщиться Истины. Лишенная же традиционных устоев современная жизнь распадается, теряет целостность и осмысленность, ведет к неизбежной катастрофе.
В книге «Власть количественного. Знамение времени» Генон убедительно доказал: отказ от традиционных духовных принципов привел сегодня к чудовищному вырождению человечества. Современная наука, стремящаяся всё свести только к количественным критериям, извратила представление человека об истинном знании, сосредоточившись на преходящем и сугубо материальном. Помнится, на первом курсе в Помоне Евгений уповал на современную науку (за неимением лучшего, как сам тогда признавал). Теперь же, познакомившись со взглядами Генона, он в корне изменил точку зрения. Да, современная наука, конечно, остается одним из путей познания, но это познание, так сказать, «на низшей, примитивной ступени». Генон, писал, что «в попытке свести всё до мелкого масштаба человека, поставив его во главу угла, современная цивилизация мало-помалу скатывается к уровню самых низших, можно сказать, первобытных нужд человека, не помышляя ни о чём более, как лишь об однобоком удовлетворении материальных потребностей». Ни материализм, ни наука не в силах заполнить духовный вакуум современного человека. Не случайно появилось великое множество псевдорелигий. В них смешивается мистическое и духовное, а истина еще более отдаляется и затуманивается.
Генон, приметив постепенное сошествие человечества всё ниже и ниже (что согласуется с невеселыми предсказаниями традиционных религий), писал: «Современный мир по своей сути – не просто сумасброден, он чудовищен, и это подтверждает весь ход исторического развития, в цикл которого входит и наша действительность».
…«Современные радетели «прогресса», - писал Генон, - ослеплены мечтой о «золотом веке», который якобы наступил уже в наше время. Заблуждение это, коли развить его дальше, совпадает с посулами самого антихриста: он тоже обещает «золотой век» на земле, установив власть, противную старым традициям. И хотя обещания его насквозь лживы и безосновательны, неискушенный человек может увидеть в них едва ли не воплощение Царства Божия».
В отличие от Уоттса, Генон не воевал с христианством, полагая его истинным духовным учением Запада. Не принимал он лишь протестантство и прочие современные отклонения.
«Дело в том, - писал он, - что религия по сути своей традиционна. И всякое неприятие традиций есть неприятие религии. Поначалу традиции выхолащиваются, а потом, по возможности, и вовсе искореняются. Протестантство нелогично изначально: оно стремится «очеловечить» религию, но тем не менее допускает (пусть только теоретически) нечто «надчеловеческое», т.е. откровение. Протестантство боится поставить точку в своем отрицании. Но, по сути, предавая Божественное откровение человеческому толкованию, протестантство отрицает его… Далее, движимое духом отрицания, оно породило пагубное критиканство, ставшее в руках так называемых «историков религии» грозным оружием против религии вообще. Протестантство на словах отводит главную роль Священному Писанию и не признает других авторитетов. На деле же сводит на «нет» самое Писание и то учение, приверженцем которого оно тщится себя изобразить. Коль скоро протест против традиционного учения уже размахнулся, его не сдержать на полпути».
Трезвый анализ протестантства, разумеется, приблизил Евгения к Истине, в отличие от неприятия христианства в целом (с чем он столкнулся в работах Ницше и – в меньшей степени – Уоттса).
ПО ПРИЗНАНИЮ самого Евгения, Генон помог ему выбрать и направление в учебе. «Благодаря Генону я выучил древнекитайский и решил работать с китайской духовной литературой так же, как сам Генон – с индусскими первоисточниками».
…Интерес к дзен-буддизму привел его к Китаю еще до знакомства с книгами Генона. Но именно француз указал цель исследования, отчего Евгений возгорелся еще больше.
В конце жизни он объяснил, почему потянулся к Китаю, а не к (Восточной) Индии: «Мой учитель китайского языка говорил, что индийское и китайское мироощущение различны. Индийцы – всецело на небесах, в поисках Брахмы, духовных впечатлений, китайцы же никогда не отрываются от земли. Этим они меня первоначально и привлекли. Китайская культура, высокодуховная по сути, всегда тесно связана с сегодняшним днем, с действительностью». В этом устремлении у Евгения подчас проглядывают черты практичности его матери и упорного деда, корчевавшего пни на ферме. Возможно, эта «приземленность» и помогла Евгению позже верно понять действительную, неподдельную сторону христианской духовности, избавив от самообольщения и прелести.
Два наставника
Истина – цель философии, но не всегда философов.
Джон Чертой Коллинз
…ДЛЯ СРАВНИТЕЛЬНОГО анализа религий Евгению пришлось прослушать несколько лекционных курсов Алана Уоттса, и он всегда считался достойным учеником. Однако несколько времени спустя восторженное отношение к талантливому профессору и писателю потускнело. Генон научил Евгения ставить истину превыше всего, а Уоттс, хотя и пытался уверить слушателей в том же, далеко не всегда следовал этому принципу. В сущности, бывший англиканский священник хотел удобной для себя религии, сулившей духовные блага и позволявшей ему жить как вздумается. И весь свой незаурядный ум он употребил, чтобы создать и оправдать такую «бесхребетную» религию. Дзен, отвергавший любые догмы, оказался благодатной основой.
…В 1960 году Евгений покинул Академию, а Уоттс занялся проповедничеством собственных идей. Три года спустя Евгений отметил в дневнике: «Философия Уоттса – это оправдание «естественных радостей жизни», хотя и в утонченной форме. И для этого он-то и берет на вооружение разные религии, то отрицает (когда ему удобно), если они не подходят меркам «жизни ради удовольствий». Это нечестно. Коль скоро цитируешь из религиозных источников, будь добр, изложи мысль полностью, опираясь на всё учение в целом. Произвольно выдергивая удобные ему цитаты, он лишь обнаруживает неуважение к источникам: они для него лишь забава, ведь божество – он сам. В этом он заодно с прочими лжепастырями».
…Уже к 70-м годам начал он пожинать плоды посеянного десятилетием раньше, свидетелем чему был Евгений. Еще тысячи и тысячи видели в Уоттсе духовного наставника, гуру Востока, сам же «учитель» был опустошен, разочарован и кончил свою жизнь в пьянстве. «Не нравлюсь я себе трезвым», - признавался он.
Умер он в 1974 году. Евгений упомянул его в своей лекции, рассказал, какое потрясающее впечатление Уоттс произвел на него поначалу: «Оглядываясь в прошлое, видишь, что он просто-напросто «попал в струю», построил на этом карьеру, разбогател, обрел много последователей. Кое-что в его учении верно: он правильно подметил язвы современной жизни. Но толика истины терялась в его собственных суждениях, мнениях, а впоследствии и во лжи. Сколько душ, не считая своей, он погубил?!»
РЕШИВ СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ на китайской философии, Евгений понял, что ему нужен настоящий учитель. Говоря об осмыслении древних текстов, он однажды заметил: «Нужно, чтобы вам лично растолковал всё учитель. Мало самому читать книги, полагают китайцы. Книги книгами, но лишь учитель способен передать их мудрость».
Евгению посчастливилось найти истинного хранителя традиционной китайской философии в лице китайского ученого-даоса, Жи Минь-шеня. Тот преподавал в Академии с 1953 года. По словам Евгения, он разбирался в китайской философии как никто в США, самого его учили великие философы и мудрецы Китая (в их числе были Уян Цзин-ву и Ма Уи-фу). Жи Минь-шень провел несколько лет в даосском монастыре, где под водительством монахов вылечился от туберкулеза молитвой, самоуглублением и дыхательными упражнениями. Когда к власти пришел Мао Цзедун, знатную семью Жи Минь-шеня лишили всего имущества. Вместе с другими великими учеными и мыслителями Жи Минь нашел пристанище в центральном Китае, куда коммунисты еще не добрались. Немало книг удалось захватить с собой, однако работы китайских классиков они помнили наизусть! В городе Чунькин устроили на скорую руку подобие университета. Жи Минь-шень читал философию, там же он написал три книги на родном языке. Но в 1945 году коммунисты пришли и в Чунькин, университет закрыли. Жи Минь покинул родину, переехав сначала в Японию, затем в США. В 1948 году он получил степень магистра в Хейверфордском колледже в Пенсильвании, несколько лет преподавал там же и в Нью-Йорке философию.
Один из друзей Евгения вспоминает: «Говорил Жи Мень-шень с трудом, у него, кажется, был врожденный порок – «волчья пасть». Так что понять его китайский удавалось с большими усилиями, не говоря уже об английском, которым он вообще плохо владел. Евгений полюбил профессора за искренность, за даосскую мудрость, увидел в нем едва ли не святого. Сам Евгений говорил, что, благодаря знакомству с этим истинным представителем китайской духовной традиции, «понял разницу между настоящим учителем и обычным университетским профессором», о чём в свое время говорил Генон. Много позже, вспоминая знакомцев своей молодости, Евгений выше всех ставил Жи Минь-шеня.
У него Евгений начал постигать премудрости древнекитайского (тоже под влиянием Генона, как указывалось ранее). Язык этот, лишенный привычной грамматики, показался Евгению едва ли не самым совершенным в мире. Вместе с Жи Минем он переводил «Дао Дэ Цзин» на английский. Он записывал каждое слово, древнее толкование которого пояснял Жи Минь. Им очень счастливо работалось вместе: китаец передавал Евгению истинный смысл текста, а тот подыскивал наиболее точные английские слова.
Как разнятся записи Евгения на лекциях Жи Минь-шеня и Уоттса! Уоттс, не принадлежа ни к одной из старых философских школ, лишь комментировал разные учения, опираясь на собственное мнение, а Жи Минь-шень – плоть от плоти древней китайской философии, которую он непосредственно и передавал. Поэтому, даже рассуждая о главных философских вопросах, когда-либо стоявших перед человечеством, он находил всегда оригинальные и простые ответы. Так, говоря о конфуцианстве и неоконфуцианстве, он особо выделял чисто «земные» аспекты: чувство долга, цель жизни. Философию он преподавал как науку о добре, верности, честности и любви.
Рассказывая студентам Академии, как в древнем Китае относились к познанию (по работам Конфуция и Сюнь Цзы), Жи Минь говорил: «Суть человека – в постоянном познании, а не в том, что уже накоплено. Важна не ученость, а мудрость. Суть человека раскрывается образом жизни. Сам образ жизни маловажен, но он раскрывает человека… Цель познания – стать хорошим человеком… И вести к этому должен учитель-друг, ведь в обучении цель – не знание, но перемена себя. Учитель-друг – вот живой пример, только высокая духовность одного может повлиять на другого».
Раскрывая древнекитайское философское отношение к любви, Жи Минь указывал: «Чтобы совершенствовать себя, нужно полюбить других. Любовь к людям приносит покой, а когда любви нет, наступает разлад. Покойный же дух преображает человека».
Особенно злободневны слова Жи Миня о супружестве. Любовь мужа и жены, «если она не основана на уважении, не дает места любви к другим людям. Страсть притягивает мужчину и женщину, уважение держит на расстоянии. Вкупе эти два чувства и есть любовь. Уважение – регулятор любви».
До чего же непохоже всё, что говорил и писал Жи Минь, сам его подход на учение теперешних гуру, несущих якобы восточную мудрость. Передавая живую традицию философии, Жи Минь скорее уподоблялся мыслителям древней Греции, чьи учения подготовили человечество к полноте Божественного откровения, явленного Иисусом Христом.
НА ЛЕКЦИЯХ Алана Уоттса по «Сравнительному анализу религий» Евгений слышал, как тот превозносит даосизм и снисходительно отзывается о конфуцианстве. А Жи Минь-шень учил, что между различными китайскими школами существует основополагающее единство. «Единство традиций, - пояснял впоследствии Евгений, - выражается в разных частных видах. Современные учения, хватаясь за это частное, находят в Китае всевозможные учения: конфуцианство, даосизм, почитание предков, поклонение богам и духам и др. Мой учитель (Жи Минь-шень) твердо стоит на том, что все эти учения суть одно, суть основной принцип китайской мысли – правоверие: существует верное учение, и от него зависит всё общество. Но правоверие может по-разному выражаться. И мой учитель наглядно показал, что даосизм, например, обращен к немногим избранным, а конфуцианство – к широкому кругу. Даосизм нацелен на духовную жизнь, а конфуцианство – на общественную».
По воспоминаниям одного из тогдашних студентов Академии, Жи Минь определенно держался даосизма и конфуцианства, но не буддизма, так как первые два учения исконно китайские, а последнее привнесено из Индии на тысячу лет позже.
Благодаря Жи Минь-шеню прежнее увлечение буддизмом у Евгения начало мало-помалу проходить. В мае 1957 года он писал: «До чего же скучен буддизм по сравнению с богатейшей китайской классикой – даосизмом и конфуцианством! Дзен слишком многословен, слишком вторичен».
Жи Минь научил Евгения, как восстанавливать истинность в истории, и Евгений отмечал: «Мой китайский профессор учил меня, что если обнаруживается несовпадение археологических раскопок и древних памятников письменности, доверяй написанному. Ибо археология – лишь черепки да собственные мнения и домыслы, а древние тексты суть люди, которым надобно верить. Так исстари принято в Китае».
…Жи Минь-шень говорил Евгению, что коммунизм принесет смерть духовной философии Китая, под которой подразумевал старые, традиционные учения, носителем которых был сам. Евгений разделял взгляды учителя на коммунизм – безжалостное насаждение материализма, уничтожение высоких духовных человеческих устремлений. Однако сам пока не нашел, как бы противостоять этому беспримерному в истории натиску безбожия.
Жи Минь-шень, будучи человеком смиренным, не прославил своего имени. По меркам мира сего, этот учитель не преуспел, в отличие от Уоттса, циника и лицемера, снискавшего колоссальный успех. Евгений избрал первого, а мир – последнего.
Сколько рек на пути
Людям поверхностным и порочным милее мелководье человеческой мудрости, нежели пугающая пучина мудрости Христовой.
Свят. Николай Велимирович.
…ОДИН из студентов Академии, изучавший святоотеческие творения Православия, познакомил Евгения с Добротолюбием, вобравшим мудрость отцов и подвижников раннего христианства, с книгой «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу», содержащей рассказ о русском паломнике XIX века, творившем непрестанно Иисусову молитву. Евгению сразу бросилось в глаза внешнее сходство Иисусовой молитвы, описанной в Добротолюбии, и буддистской к буде Амида, которая называется «Повторение божественного имени». Да, поначалу он воспринимал Православие очень поверхностно. Это, однако, не помешало убедиться, что и его исконная религия – христианство – имеет некоторые сходства с другими учениями, к которым он обращался в поисках истины.
ЗНАКОМЕЦ, некогда открывший для Евгения Добротолюбие, позвал его однажды на службу в православную церковь: «Раз уж ты интересуешься Востоком, недурно приглядеться и к восточному христианству». Евгений согласился, памятуя о приверженности Генона всем истинно духовным традициям.
Русский православный собор с красивыми витражами по фасаду и стенам стоит в центре Сан-Франциско (собор назван в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» и находится на улице Фултон. Теперь же, когда возведен новый одноименный храм, прежний называется просто «старым собором»). Прежде там располагалась епископальная церковь. Деревянный арочный потолок собран из досок со старых морских судов, и попадаешь словно в огромный ковчег.
Евгений оказался там вечером в Великую пятницу. Пред золотым иконостасом светились рубиновые лампады, выделяя лики Христа и Богоматери. Сверху, с хоров доносилось чудесное пение – стихиры исполнялись на незнакомом Евгению языке. На возвышении посреди храма он увидел маленького согбенного старичка с белоснежной бородой, в лиловом облачении. То был архиепископ Тихон. Он стоял отрешенно, закрыв глаза, погрузившись в молитву. Но вот открыл их, и взгляд, ясный и строгий, воззвал ко вниманию и сосредоточенности тех, кто сослужил ему.
Немощный телом архиеп. Тихон произвел неизгладимое впечатление на Евгения. Он увидел, что служба – не просто отработанная череда ритуалов, а глубокое молитвенное состояние. Тогда он, конечно, не знал, что молитва для архиеп. Тихона – средоточие жизни. Еще в России он получил духовное окормление старца Гавриила Казанского, и сейчас в своей маленькой келье при соборе Владыка Тихон проводил в молитвенном бдении большую часть суток, ночи напролет предстоя пред Господом.
Хотя оказался в соборе Евгений почти случайно, в душу глубоко запало всё увиденное и услышанное на службе. Не только красота древнего церковного пения и старинных икон, но нечто большее: он увидел исполненность своего давнего желания умереть для мира, ибо всё открывшееся перед ним было не от мира сего. Из суетного, шумного Сан-Франциско он вдруг разом приобщился Божественного света и покоя – о таком переходе души в вечность и писал Бах в кантате «Имел довольно я».
Двадцать лет спустя Евгений описал свою первую встречу с Православием: «Пока я учился, мне доставало лишь уважения к древним традициям, сам же я предпочитал быть вне их. И в православную церковь я заглянул только для того, чтобы познакомиться еще с одним учением, памятуя, что Генон (или кто-то из его учеников, подразумевается Фритьоф Шуон) говорил о Православии как о самом подлинном христианском направлении.
Однако стоило мне перешагнуть порог русской церкви в Сан-Франциско, как со мной произошло что-то неизведанное доселе ни буддистских, ни в иных восточных храмах. Сердце подсказало: вот твой дом. Я наконец обрел, что искал. Объяснить себе я ничего не мог, службы я не понимал, равно и русского языка. С той поры я приохотился к православным богослужениям, принялся понемногу изучать обычаи и язык, не забывая слов Генона об истинных духовных традициях».
Впечатление от службы в русском соборе не сразу переменило мировоззрение Евгения. Но, главное, заронило семя, которое со временем даст всходы, принесет плоды, и Евгений, сбросив покровы ветхого человека, облечется в нового. Но пройдет еще два года, прежде чем он познает Того, Кто, казалось, глядел прямо в его душу с иконы в соборе.
В РЕФЕРАТЕ «Псевдорелигии и современность» в 1957 году Евгений попытался разумом охватить то, что подсказывало сердце. Вначале он дает очерк современных течений: теософии, озападненной веданты и «новой мысли». Он заключает, что это – псевдорелигии, ибо они враждебны традиционным учениям, все обожествляют (хотя и неявно) человеческое «я», искажают путь восточных религий, прокладывают путь ниспровергателю древней христианской веры – антихристу. Особенно полно отражала духовное развитие Евгения в ту пору глава под названием «Подрыв исконного христианства». В ней Евгений указывал, что Римская Католическая Церковь во многом утратила внутреннюю суть и что за фасадом, за внешней формой – пустота. «Но и сегодня, - писал Евгений, - Церковь эта, хотя и в полном упадке, существует, не до конца растеряв приверженность традициям. Однако на нее готовится новая, еще более мощная атака… цель которой – полностью превратить христианство в очередную псевдорелигию, обобщить и пополнить его другими идеями… не позволить христианству жить «на особинку», ибо дух современности – обобщать и «синтезировать», или, как модно сейчас говорить, „обновленное сознание человечества требует широты взглядов“».
В противовес этому Евгений ставит «узкое» христианство, как пример идеального для Запада учения: христианство, которое отсекает всё лишнее, не ведущее непосредственно ко спасению. «Более того, - пишет он, - христианство и появилось, чтобы узкому и ограниченному западному мышлению указать приемлемый путь ко спасению. Отвергая христианство, современный Запад отказывает себе и в спасении, открывая свою лукавую сущность».
Сам Евгений не отвергал христианство, но и не держался его основополагающих канонов, в частности, о единственной человеческой ипостаси Бога, о единственном пути ко спасению и т.д. он считал эти положения полезными и применимыми для западного человека, однако ставил себя выше и вне этих законов.
В КОНЦЕ РЕФЕРАТА Евгений указал, что современные течения философской и религиозной мысли ведут к воцарению антихриста. Он писал: «Уравняв «сверхъестественное» и «духовное» (не поняв ни того, ни другого), современный человек поставил знак равенства между наукой и новой «духовностью», и духовно познаваемые истины превратились в «научные открытия». Наука, вооруженная «высокими» знаниями духовного мира, возымеет над человеком невиданную власть, сделается абсолютным правителем в мире, наглухо отгороженном от истинно Сущего. И воевать с такой силой будет бессмысленно, ибо в ее распоряжении самое могущественное оружие – «Бог»… Конечно, такое жизнеустройство – дело рук сатаны, «врага», «антипода Бога», кто в лице антихриста и будет править в своем «преображенном» царстве «благости» и «добра», перед чем будет трудно устоять. Сам антихрист – воплощение богопротивных сил – предстанет великим мудрецом, он разрешит все задачи, даст ответы на самые важные и мучительные вопросы, до сего времени безответные. Человечество угодит в этот капкан, уверует в сверхразумную и сильную личность и, как всегда в поисках «света истины», покорным стадом устремится за тем, кто предлагает «единственно верный путь»».
Алисон говорит, что «Евгений распознал зло и обман раньше, чем добро и истину». Ницше дохнул на него адским пламенем антихриста, и Евгений почуял его силу. Генон показал, что сила эта в современном мире мешает человеку приобщиться высокой духовности, подрывая древние учения; крепко держит его в узде материализма, подсовывает ему «мистическое» и сверхъестественное под маской духовного. Человек, мучимый политической борьбой, духовным голодом будет только рад избавителю-антихристу. Для Евгения антихрист не был ни вымыслом, ни аллегорией. «Убедившись, что антихрист сущ, - заключил он, - я понял, что должна быть и иная, противостоящая ему сила. И убедился, что сущ и Христос».
Однако, сколько бы хорошо Евгений ни знал, ни понимал это, он еще не приобщился Христа. Осталось ждать совсем недолго – за плечами лежал большой путь.
В тупике
Город – средоточие беглецов от Бога. Улицы, точно трубы-насосы, втягивающие людей; попадаются и случайные деревца, они боязливо ютятся на обочине и не выбраться им на вольные просторы. Оттого и врастают они мало-помалу в землю, стараются пробить асфальт и спрятаться поглубже, исчезнуть…
Макс Пикар
И чем горше мне жилось, тем ближе подходил Ты, протягивал десницу, дабы вызволить меня из трясины и очистить от скверны. Только я этого не видел.
Блаж. Августин.
В КОНЦЕ 1956 года Академию востоковедения постигли серьезные испытания. Несмотря на высокие устремления студентов и преподавателей, совет директоров попытался превратить ее, по словам Евгения, в «скучное, респектабельное заведение, штампующее докторов наук». После прилюдной перепалки с главой директората подал в отставку Алан Уоттс (рядовым преподавателем он работал еще один семестр). Директорат грозил увольнением и другим профессорам, в числе коих был и Жи Минь-шень.
Академию возглавил старый ученый-теософ Эрнест Эгертон Вуд, некогда претендовавший на пост президента Теософского общества. Он 38 лет прожил в Индии и написал более 20 книг об Азии. Некоторые опубликовало вышеупомянутое общество. Студенты Академии почитали его этаким динозавром, пережитком прошлого, отголоском той поры, когда западные востоковеды не знали и не желали знать новое поколение, ведущее духовный поиск.
«Даже если Академия выживет, - читаем мы в одном из писем Евгения, - она превратится в псевдонаучный центр индологии… Сейчас же, выражаясь формально, наш институт «готовит специалистов», что тоже неправда – с университетом в Беркли нам не потягаться… Пока здесь Жи Минь-шень, я останусь, но долго ли – он и сам не знает».
Весной 1957 года китайский ученый покинул Академию, следом – Евгений. Через год с ней порвал отношения и Тихоокеанский колледж, и, по словам Алана Уоттса, «ее будущее сокрылось во мраке неизвестности».
Итак, Евгений оказался студентом без университета. Он и думать не мог изучать китайскую философию без истинного наставника, носителя традиций, коим для него был лишь Жи Минь. «Я не оставлю своего китайского профессора, - писал Евгений, - он для меня единственно подлинный ученый, как прошлого, так и настоящего, способный донести китайскую философию». Евгений даже обратился в Помону, к своему прежнему преподавателю китайского языка с просьбой подыскать Жи Миню место на факультете философии и религии. Увы, ответ пришел неутешительный.
Жи Минь занялся частным преподаванием в Сан-Франциско, и Евгений стал его главным учеником и помощником: он переводил на английский, редактировал, перепечатывал работы профессора, в частности очень важное представление старейшего памятника китайской письменности – «Книги перемен». Жи Минь убедительно доказал, как стадии исторического развития, описанные в книге, выражают китайскую культуру в определенную эпоху и предопределяют путь цивилизации: от первозданности и непорочности – к загниванию, упадку, гибели.
ОСЕНЬЮ 1957-го, не прерывая занятий с Жи Минем, Евгений поступил в калифорнийский университет в Беркли, чтобы написать диплом на степень магистра востоковедения.
Городок Беркли стоит по другую от Сан-Франциско сторону залива. Университет – центр всей научной и студенческой жизни в Калифорнии. Училось в нем тогда около 20 тысяч человек, несравнимо больше, чем в Помоне, и если в последней еще преобладал дух большой семьи, то в Беркли всё было формально и обезличенно. Девиз Помоны, основанной протестантами, - «поддержка и защита христианского мира». В государственном же университете в Беркли преобладало недоверчиво-скептическое отношение к религии.
Программа по восточным языкам была хороша и особенно помогала таким зрелым студентам, как Евгений. В библиотеке, как уже говорилось, хранилось самое большое в стране собрание памятников азиатской письменности. В Беркли Евгений собирался заниматься не философией (он не верил, что почерпнет что-либо ценное), а языком древнего Китая, тем орудием, благодаря которому он хотел – в духе Генона – изложить Западу суть китайской философии. Брал он также курсы японского языка, классического греческого и латыни.
В 1958 году Евгений, не без пользы, прослушал курс лекций по китайской поэзии – ему самому чудесно удались переводы ранних китайских авторов. Пришелся по душе и преподаватель, профессор Ши Сянь-чен, проникновенно чувствовавший родную литературу и не пытавшийся, по словам Евгения, представить ее «значительнее, чем она есть». Однако в целом профессора-синологи не выдерживали критики. «Сплошное занудство, - говорил Евгений, сравнивая их научный подход с подходом Жи Минь-шеня. – Если Китай и впрямь таков, каким они его представляют, не понимаю, как он им самим не опротивел».
Летом 1958 года Жи Минь-шень уехал в Нью-Йорк, где жил раньше, и Евгений остался без наставника в серьезных философских изысканиях. Он сетовал: «Мое знание китайской философии находится на самой низкой, изначальной ступени».
В Нью-Йорке Жи Минь собирался преподавать в новом Институте Востока и Запада. Поначалу присылал Евгению обнадеживающие письма, но прошел месяц-другой, и Жи Минь понял, что это место не для него. Евгений по-прежнему редактировал и переписывал его рукописи, сообщал о своих успехах в древнекитайском. В ноябре 1958 года он получил от профессора следующее письмо:
Дорогой Евгений!
Несказанно рад Вашему письму. Приятно узнать, что этой осенью вы прослушали в университете пять разных курсов, что лекции нравятся вам больше, чем в прошлом году. Все они, на мой взгляд, принесут пользу в изучении китайского языка. Вы и впрямь сделаетесь великим его знатоком. Конечно, язык – не цель, а средство познания. Но не будь средств – не достичь и цели…
Тем, кто хочет познать основы классической философии, чрезвычайно важны замечания неоконфуцианцев времен династий Санг и Минь, ибо замечания эти касаются основополагающих значений слов…
Очень хорошо, что господин Сянь-чен не просто передает накопленные знания, но и сам увлечен китайской поэзией. Может, мне еще доведется с ним познакомиться.
Что касается Института Востока и Запада… Если он в конце концов и определится, думаю, что для меня это место неподходящее, там мешанина всевозможных предметов (преподают даже кулинарию и хореографию), что в будущем не сулит ничего хорошего. Так что присматриваю новое место к будущему учебному году.
С наилучшими пожеланиями,
Ваш друг в Дао,
Жи Минь.
Воплощенная истина
Каждый, кто алчет Истины, в конце концов приходит к Господу нашему Иисусу Христу, либо отвергая, либо принимая Его, Путь, Истину и Жизнь.
Евгений Роуз.
Иногда Господь посылает мне такие мгновения, когда я прихожу в состояние абсолютного мира, и всё вокруг освящается, и становится очевидным следующее: нет ничего прекраснее, глубже, милее, разумнее, смелее и совершеннее, чем Христос. И не только нет, но и быть не может, говорю я себе с ревностной любовью.
Ф.М. Достоевский.
ПОБЫВАВ однажды на службе в православном соборе, Евгений наведался туда еще несколько раз. Заглянул он и в другие православные храмы. Оказавшись там в дни Великого поста, он поразился соборности верующих и их светлой радости. После служб Великой седмицы и празднования Пасхи он написал: «Сколь мрачной мне теперь видится жизнь вокруг. Люди разобщены, разрознены, точно звенья некогда единой цепи. Особенно отчетливо видишь это после праздничных православных служб».
И сам Евгений был лишь одним из звеньев мирской жизни, пока он лишь наблюдал радость и единение со стороны. Однако годы отчаяния, отчуждения и страдания уже подготовили его к новой жизни. Позже он писал: «Когда приспевает время обращения к вере, откровение иного мира приходит на удивление просто: через духовную нужду и страдания. Чем сильнее страдание, чем больше трудностей на пути, чем отчаяннее поиски Бога, тем скорее придет Он на помощь, откроет, КТО ОН, и укажет путь».
«Как долго Евгений бежал от Бога! – говорит Алисон, - но чем больше он согрешал против Создателя, тем настойчивее Тот следовал за ним, наконец Евгений обессилел и сдался». Уже упадая в кромешный мрак ада, Евгений всё же дерзнул позвать на помощь Того, против Кого восставал. 29-го февраля 1959 года, в решающий момент призвав всё смирение, всю кротость, дабы унять бунтарский дух, он записал в дневнике:
«Каких только страданий не попустил Господь человеку наших дней! Будто мало было за все прошлые годы! Да, мало, ибо человек до сих пор не постиг присутствия Божия в своих страданиях. Господь попускает человеку страдать, не открывая, что Сам тому причиной. Ему нужно, чтобы человек умалился, дойдя до предела отчаяния. Неужто Господь так жесток? Напротив, из безграничной и бесконечной любви посылает Он нам страдания. Ведь человек возомнил себя самодостаточным, даже сейчас мы тщимся убежать от судьбы. Убежать! Вот единственное наше желание. Убежать от безумия, ада современной жизни – больше нам ничего не нужно. Но – увы! – нам не убежать! Мы должны пройти через этот ад, принять, смириться, памятуя, что любовь Божия посылает нам эти испытания. Какие невыразимые муки – страдать, не зная зачем, не видя смысла! А смысл – Любовь Божия, да только видим ли мы ее свет во тьме? Увы, мы слепы. Господи Иисусе Христе, помилуй нас! Пресвятая Мария, Матерь Божия, моли Бога о нас, грешных!»
Только сейчас книги Достоевского, некогда присоветованные Алисон, открылись перед Евгением во всей поразительной духовной силе. Казалось, писатель коснулся жгучих жизненных вопросов и на всё нашел ответы, вдребезги разбивающие человеческое самомнение, ибо исходили они из Божественного Писания. В Иване Карамазове Евгений узнал себя: наделенный умом, старающийся всё постичь сам, что неизменно ведет к самомнению, к атеизму. В короткой статье «Ответ Ивану» Евгений попытался разрешить Ивановы сомнения, одновременно отвечая «ветхому человеку» в себе: «Коль скоро душа поднялась до сомнений, ей открываются два пути. Первый – задавать бесчисленные и безответные вопросы (что ведет к еще большим сомнениям, разбивающим веру) либо уповать на какую-нибудь лженауку, готовую «объяснить», т.е. уводящую от истинных ответов на противоречия и парадоксы нашего существования. Второй – путь смирения и молитвы. Смирения даже перед сомнениями (которые нам уготавливает жизнь, а не прихотливая мысль), молитвы о ниспослании больших тягот, дабы испытать себя; о ниспослании жизни, где проявилось бы наше смирение, омытое слезами. Смиряться и молиться, даже в сомнении, памятуя, сколько капканов на пути сомневающегося – не меньше, чем у легковерного… Тех, кто отвергает прижизненные страдания (любители наслаждений, некоторые «философы», просто люди беспечные), ничуть не меньше, чем тех, кто барахтается в капканах сомнений и ищет, в какой бы еще угодить. Эти также не верят, но уже противоположным явлениям – доброте, покаянию, состраданию (что в первую очередь вызывает у них подозрение). Они отрицают добро, как и их антиподы – лживые утешители (которых «сомневающиеся» ненавидят) – зло, грех и страдания. Доводы тех и других несостоятельны.
Сейчас же мы вступили в пору Последнего Сомнения, конечного и величайшего: мы разуверились в самой жизни, в целостности мира, мы долее не стараемся отыскивать смысл всего сущего и нашей жизни.
Человек поры Последнего Сомнения оказывается в том же капкане, что и «утешитель», отвергающий страдания: и тот, и другой перестарались, пытаясь своим разумом объяснить всё в жизни. Один, не находя этих объяснений, опускает руки, другой же, напротив, чересчур легко и быстро находит все ответы. И тот, и другой полагается лишь на разум, считают, что всё в жизни должно понять и растолковать. То есть достаточно мне, простому человеку, задаться вопросами, неважно, сколь полно и исчерпывающе.
О, гордыня человеческая! Да, не найти полных ответов о смысле жизни, покуда не познал ее глубины, покуда плаваешь на поверхности своих же сомнений. Спору нет, «сомневающийся» идет глубже «утешителя», он не удовольствовался ложью, призванной «защитить» ближнего от мук и терзаний. Но, увы, тоже остановился – на самом пороге тайны бытия…
Ибо далее разум – не помощник, он уже не способен ответить на жгучие вопросы. Ответ – лишь в смирении, молитве, послушании. Приемли всё, что уготовано и покорись. А коли отгородишься, даже до малейших страданий, или укроешься в размыслительных сомнениях – пеняй на себя! И жизнь вокруг никогда не наполнится для тебя смыслом, потому как бессмысленен твой взгляд на нее. Способен ли ты, нечестивый и противоречивый человек, увидеть мир чистым, исполненным смысла?!»
НЕСКОЛЬКО лет Евгений страдал, Истина всё ускользала от него. Он жаждал Истины превыше всего, но искал лишь умом: посредством западной философии, метафизики Генона, восточных религий, пытался даже выйти за рамки привычного логического мышления. Теперь же, непосредственно прикоснувшись к Православию душой, он понял, что Истина совсем иная, нежели он представлял, и что он избрал совсем негодное средство, дабы постичь ее. «Мне открылось Православие и православные люди, и я мало-помалу начал осознавать: Истина – не просто абстрактная идея, которую ум должен постичь. Истина личностна, она имеет конкретное воплощение, к коему стремится любящее сердце. Так я пришел ко Христу».
Ранее, под влиянием Алана Уоттса и восточных религий, Евгений полагал, что понятие личности Бога умаляет Абсолют, что оно создано человеческим сознанием. За этим стоит некое внеличностное «я». Теперь же он обнаружил, что всё наоборот: вера в внеличностное божество – признак духовной незрелости. За этим стоит Создатель всего мироздания, явивший себя Абсолютом личностным, возгласивший: «АЗ ЕСМЬ».
Истина, которой жаждал Евгений, и впрямь имеет воплощение – в Том, Кто изрек: «Я есть Путь, Истина и Жизнь». И сколь прекрасна, сколь возвышенна и сурова эта Истина! Блаж. Августин, плутавший, как и Евгений, в поисках Истины, вопрошал: «Коль скоро Истину нельзя измерить в пространстве, значит ли, что она – ничто?» И услышал издалече: «Истинно говорю – Я СУЩ!» Узрев славу Того, Кто есть Истина, блаж. Августин лишь воскликнул: О Истина, ты Вечность! О Любовь, ты Истина! О Вечность, ты Любовь!»
Истина сошла на землю и воплотилась, дабы человек, дабы сам Евгений, приобщился ее. Св. Ефрем Сирин говорил: «Истина вошла в лоно, вышла из него и искупила человеческий грех». Теперь, чтобы познать Истину, Евгению нужно было самому предстать перед Создателем, покаяться в грехах, очиститься от скверны и возлюбить Его всем сердцем.
Прежде многое подводило Евгения к Истине: возвышенная, пронизанная христианским духом музыка Баха, философия Генона с неукоснительным следованием древним учениям, с его критикой новомодных течений. Но лишь Православие – Христианство во всей полноте – открыло ему и всю полноту Истины, незамутненный образ Иисуса Христа. Ранее ничто не удовлетворяло Евгения, сейчас, лишь бегло познакомившись с Православием, сердце тут же подсказало: «Вот твой дом». Хотя ум признал это не сразу.
В конце жизни Евгений задавался вопросом: «Каким органом воспринимается Божественное откровение?» Да, существует такой орган, но, увы, мы чаще держим его взаперти. Бог открывается любящему сердцу… Не обязательно откровение приходит с чудесами. Бывает, Бог, видя сердце человека готовым принять Его, открывает Себя в постижимой мере. Но для этого сердце должно «возгореться».
…Впереди Евгения ожидали немалые страдания, но теперь, когда «идея» Истины воплотилась и ожила перед ним, страдания его наполнились смыслом. «Страдания в миру оправданы, только словами этого не передать, всё нужно пережить, не подменяя рассуждениями». И приобщившись христианства, Евгений всё так же ненавидел мир сей, ни в малой степени не уповая на него, желая лишь одного – убежать подальше от суеты. Христианская религия, в которой он вырос, прекрасно ладила с миром, его же неудержимо влекла неотмирность. Евгений наконец уразумел предназначение человека: он уготован для вечности.
Путь, избранный им, - путь подвижничества, который вел не к земным благам и утехам, но к небесному воздаянию через тернии земных страданий. Сам изведав немало, он уверился в истинности этого единственного пути. Господь попускает своим чадам совершенствоваться через страдания. Он Сам, вочеловечившись, принял страдания – только такой Бог способен обратить падшее человечество к Себе, только такой Бог достоин поклонения, только к Нему может устремить человек свои самые высокие порывы.
Раньше Евгений не принимал Бога, Который, как ему казалось, «покалывает людишек и тем забавляется». Теперь же он уверовал в Творца, Кто сам принял страданий куда больше, нежели попустил Своим твореньям. Опять обращаясь к сомневающемуся в лице Ивана Карамазова, Евгений писал: «Вочеловечившийся Бог. Уж кто, как не Он, страдал безвинно?! Неужто требуется еще какое-то «объяснение»? Обратитесь к Его жизни – лучшего объяснения не сыскать… Мы заслужили все страдания и должны принимать их с благодарностью, ибо это возможность глубже постичь жизнь ближнего, прилепиться к Господу. Сам же Он не заслужил страданий, к тому не было ни повода, ни причин. Иисус Христос безгрешен – Ему нечего искупать, Он всеведущ – Ему нечего постигать, Он всеобъемлющ – Ему не к чему стремиться. Поэтому Его страдания явили непостижимое человеку бескорыстие и милосердие. Никто из нас не способен на такое. Только Господь не стал бежать страданий и печали человеческой. Он, в отличие от нас, не искал лживых утешений или легких путей. Только Он до конца вынес боль и скорби человечества.
Ему ли не знать, каково нам? Мы помним, жизнь – это страдания, мы помним, Бог любит нас и из-за любви претерпел больше, нежели величайшие из святых. Мы помним всё это и тем не менее позволяем себе в чём-то усомниться, задаемся жалкими вопросами о «смысле». О, низость человеческая! Прими же все страдания, молись Богу, не испрашивая чего-то, не ради какой-то цели, а просто обрати к Нему свое молитвенное сердце и слезы. Господу не нужно ничего объяснять. Он знает всё».
ОДНАЖДЫ вечером гуляя по Сан-Франциско, Евгений очутился в том самом месте, где некогда в ушах его прозвучали зловещие слова Ницше и будто дохнуло ужасом ада. Как и в тот раз, на горизонте садилось солнце. Евгению подумалось: и жить ему выпало тоже на закате христианства. Вспомнились и собственные грехи, значит, и он причастен к распятию Христа. Поразительна милость Господня! Он явил Себя такому страшному грешнику! И чем более умалялся Евгений, тем более окрыляло и вдохновляло его величие Божие, Его красота.
Раньше на этом же месте ему прислышался голос сатанинского пророка Ницше, который воспротивился Богу за страдание и одиночество в мире сем. Теперь же Евгений слышал иной голос, русского пророка Достоевского, кто учил в ответ на страдания пасть ниц и покаяться с благодарностью и благоговением перед Создателем. Отринув сомнения Ивана Карамазова, Евгений уподобился младшему его брату Алеше. В земном поклоне перед Господом на вечерней улице Сан-Франциско Евгений зарыдал радостно и покаянно.