Главным достижением двух революций было то, что они открыли путь к карьере для талантов или по крайней мере для энергии, проницательного ума, трудолюбия и алчности. Конечно, не все карьеры и не до высочайшей ступени, за исключением лишь США. И все же какие необычайные открывались возможности и как далеки были представления о неподвижном иерархическом идеале прошлого от возможностей XIX в.! Кабинет-министр фон Шеле королевства Ганновер отказался принять на государственный пост молодого юриста из-за того, что его отец был переплетчиком и он должен был заниматься этим ремеслом, грязным и смехотворным [XII]. Хотя он всего лишь повторил вековую мудрость стабильного докапиталистического общества; в 1750 г. сын переплетчика должен был со всей вероятностью заниматься ремеслом своего отца. Теперь вовсе нет. Четыре дороги к вершинам были открыты перед ним: бизнес, образование (которое позволяло пойти по трем путям - правительственной службы, политики и свободной профессии), искусство и армия. Последняя, во Франции достаточно важная во время революционного и наполеоновского периода, утратила прежнее значение во время длительного мира, а потом и вовсе перестала быть привлекательной. Третья была новой только благодаря общественному признанию исключительных способностей развлекать или трогать публику, признанию более значительному, чем когда-либо прежде, вследствие того, что сценическое искусство было поднято на более высокую ступень; в эдвардианской Британии существовало даже такое явление, как рыцарское звание для актеров или женитьба дворянина на девушке-хористке. Даже в постнаполеоновский период уже существовало такое явление, как кумир-певец (Дженни Линд - "шведский соловей") или танцовщик (Фанни Эльслер) и обожествленные концертные исполнители (Паганини и Ференц Лист).
Не для всех были открыты дороги в бизнесе и образовании, даже из тех, кто был достаточно свободен от обычаев и традиций, чтобы поверить, что такие люди, как он, могут быть приняты в обществе, чтобы знать, как вести себя в обществе индивидуалистов, или осознать необходимость самоусовершенствования. Тому, кто намеревается отправиться в путешествие, необходимо заплатить некую плату: без некоторых личных способностей, хотя бы минимальных, трудно было выходить на широкую дорогу успеха. Такая плата за вступление на путь была, без сомнения, выше для тех, кто вступал на дорогу образования, нежели на путь бизнеса, поскольку даже в странах, которые приняли систему всеобщего образования, начальное образование находилось в величайшем небрежении, и даже там, где оно существовало, оно было ограниченным по политическим причинам и обеспечивало минимум грамотности, знание арифметики и моральное послушание. Тем не менее, как ни парадоксально на первый взгляд, но путь образования казался более привлекательным, чем путь бизнеса.
Это, без сомнения, происходило потому, что вступившему на него требовалось намного меньше революционных изменений в своих привычках и в образе жизни. Ценность обучения, если оно было клерикальным по форме, была признана в традиционном обществе, и образование занимало там гораздо более значительное место, чем в буржуазном обществе. Иметь в семье священника, министра или раввина было величайшей гордостью, на которую только мог рассчитывать небогатый человек; титанические жертвы окупались с лихвой. Восхищение общества теперь было обращено на светского интеллектуала, служащих или учителей или в самых редких случаях на юристов и врачей. Более того, образование теперь не считалось антисоциальным, как им явно был бизнес. Образованному человеку не нужно было изменяться и порывать со своими влечениями, подобно бесстыдным и эгоистичным торговцам и предпринимателям. Зачастую, особенно учителя, просто помогали людям подняться из своего невежества и темноты, которые были причиной их невзгод. Всеобщая жажда обучения утолялась легче, чем всеобщая жажда начать частный бизнес, и наладить школьное обучение было гораздо легче, чем освоить странное искусство делать деньги. Общины почти полностью состояли из мелких крестьянских собственников, мелких торговцев и пролетариев, как в Уэльсе, но могли одновременно желать, чтобы их сыновья стали учителями и министрами, что объяснялось горьким чувством негодования общества по отношению к богатству и бизнесу как таковому.
Тем не менее в некотором смысле образование представляло собой соревнование индивидуумов, "карьера открылась для талантов" и заслуги ценились выше знатности происхождения. В образовании, так же как и в бизнесе, было придумано изобретение - соревновательные экзамены. Как обычно, французская революция создала свое самое логичное изобретение, экзамены параллельных иерархий, при помощи которых происходит прогрессивный отбор студентов из победителей, из интеллектуальной элиты для руководства и управления французским народом. Эрудиция и соревновательные экзамены являлись мечтой для большинства британских мыслителей скромной буржуазной школы; философы-радикалы, последователи Бентама, в начале нашего периода воплотили эту мечту в чрезвычайно простой форме в высшем Британском доме и индийской гражданской службе, несмотря на яростное сопротивление аристократии. Отбор по заслугам, которые определялись на экзаменах или на других образовательных тестах, стал общепринятым образцом, кроме наиболее архаичных европейских общественных служб (таких, как папская или британское внешнеполитическое ведомство), или наиболее демократичных, которые отдавали (как в США) предпочтение выборам, а не экзаменам, как критерию годности на общественный пост. Поэтому, как и другие формы личного соревнования, сдача экзаменов была либеральной формой, но отнюдь не демократической или равноправной.
Главный социальный результат для общества в открытии образования для талантов был парадокс, именно он привел к созданию не "открытого общества" свободного соревнования в бизнесе, а "закрытого общества" бюрократии; но оба, каждое по-своему, они являлись характерными учреждениями либерально-буржуазной эры. Преобладающей чертой высших общественных служб XIX в. главным образом было то же, что и в XVIII в., веке Просвещения: масонское и постфенианское в Центральной и Восточной Европе, наполеоновское во Франции, либеральное и антиклерикальное в других латинских странах, в Британии - по Бентаму. По общему признанию, соревнование было заменено автоматическим продвижением, коль скоро человек с заслугами однажды завоевал свое место на службе; другое дело, насколько быстро и как далеко продвигался человек, все еще зависело (теоретически) от заслуг до тех пор, пока общее равноправие не стало причиной продвижения меньшинства. На первый взгляд, бюрократия совсем не соответствовала идеалам либерального общества. И все же общественные службы были связаны сознанием того, что они были выбраны по заслугам, в атмосфере, где преобладают неподкупность, практическая целесообразность и образование, а не аристократическое происхождение. Даже железная неизбежность автоматического продвижения (которое достигло абсурдных размеров в самой буржуазной организации среднего класса - в британском военно-морском флоте) по крайней мере имела преимущество в отсутствии типично аристократических или монархических привычек выдвижения фаворитов. В обществах, где экономическое развитие отставало, общественные службы тем не менее обеспечивали возможность роста среднего класса [e]. Не случайно в 1848 г. в парламенте Франкфурта 68% всех депутатов были гражданскими служащими или другими чиновниками (тогда как только 12% представителей "свободных профессий" и 2,5% бизнесменов имели депутатские мандаты) [XIII].
Таким образом, к счастью для потенциального карьериста, постнаполеоновский период почти повсюду был отмечен увеличением государственного аппарата и объема деятельности правительств, хотя и далеко не достаточным, чтобы все желающие из возросшего числа грамотных граждан могли получить в них место. С 1830-х по 1850-е гг. общественные затраты per capita [86] возросли на 25% в Испании, на 40- во Франции, на 44 - в России, на 50 - в Бельгии, на 70 - в Австрии, на 75 - в США и более чем на 90% в Нидерландах. (Только в Британии и в британских колониях, Скандинавии и некоторых отсталых странах расходы правительства на одного человека оставались на прежнем уровне или падали в этот период расцвета экономического либерализма [XIV].) Все это происходило не только из-за того, что основные расходы государств шли на армии, которые оставались достаточно большими после наполеоновских войн, несмотря на отсутствие международной военной угрозы: из главных государств только Британия и Франция в 1851 г. имели армии, по численности гораздо меньшие, чем во время апогея власти Наполеона в 1810 г., а некоторые - такие как Россия, различные германские и итальянские государства и Испания - располагали очень большими армиями. Это было вызвано развитием старых и приобретением новых функций государствами. Ибо элементарной ошибкой являлась уверенность в том, что либерализм враждебен бюрократизму. Вульгарно-либеральные лозунги государства, отказавшегося от старинных функций часового, подтверждают тот факт, что государство, которое отказалось от неэффективных и препятствующих развитию функций было более сильным и властным государством, чем раньше. К примеру, к 1848 г. существовали государства, которые обзавелись современными, часто национальными полицейскими силами: так, во Франции они появились в 1798 г., в Ирландии в 1823 г., в Англии в 1829 г. и в Испании (гражданская гвардия) в 1844 г. Вне Британии для государств стало нормой иметь общественную систему образования, а США было государством, которое имело или намеревалось заиметь общественную службу железных дорог, государством, которое имело большую и постоянно растущую почтовую службу, для удовлетворения быстро растущих потребностей буржуазии и частного сообщения. Рост населения сделал необходимым создание более сложной судебной системы, а рост городов и муниципальных общественных проблем привел к увеличению системы муниципальной администрации. Независимо от того, были ли функции правительства новыми или старыми, они все больше руководствовались единой национальной гражданской службой обеспечением служащих полным рабочим днем, высшие эшелоны которых свободно передвигались и повышались центральными властями во всех государствах. Тем не менее пока функционировала такая служба и могла сократить ряд служащих и общий расход на администрацию, борясь с коррупцией и сокращая служащих неполного рабочего дня, она создавала гораздо более грозную правительственную машину. Наиболее простые функции либерального государства - эффективное обложение и сбор налогов чиновниками, находящимися на жалованье, или создание регулярной национальной сельской полиции, обо всем этом дореволюционные абсолютистские режимы и мечтать не могли. Так же и с уровнем обложения налогами; иногда применялся прогрессивный подоходный налог [f], допустимый в данном либеральном государстве: в 1840 г. в либеральной Британии расходы правительства были в 4 раза выше, чем у правительства автократичной России.
Не многие из этих бюрократических постов были тем маршальским жезлом, который легендарный наполеоновский солдат, носил у себя в ранце. Из 130 тыс. гражданских служащих во Франции 1839 г. [XV] большинство были почтовыми служащими, учителями, меньше было налоговых служащих, юристов и т. п. и только 450 служащих министерства внутренних дел, 350 - министерства иностранных дел, состоявшем в основном из клерков; с человеческой точки зрения, их жизни, которая тоже хорошо прослеживается в литературе от Диккенса до Гоголя, не позавидуешь, их привилегии общественной службы и уверенности в завтрашнем дне, при которых им приходилось голодать на протяжении всей жизни. Должностей, которые действительно приравнивались бы к хорошей карьере выходца из среднего класса, было мало, в финансовом отношении ни один служащий благородного происхождения не мог когда-нибудь надеяться на большее, чем скромный комфорт. Даже сегодня класс управленцев британской гражданской службы, которая была создана благодаря реформам середины XIX в., приравниваемый к среднему классу в буржуазной иерархии, состоит из 3500 человек. Каким бы скромным в Британии ни было положение мелких служащих или белых воротничков, оно было несравнимо лучше положения рабочей бедноты. Они не занимались физическим трудом. Чистые руки и белые воротнички ставили их, пусть символически, на сторону богачей. И они являлись для рабочих публичной властью. Простые люди должны были выстраиваться к ним в очередь, чтобы получить документы, регулировавшие их жизнь, а они размахивали перед ними руками, выставляя за дверь и говоря о том, что им не положено делать. В наиболее отсталых странах (а также и в демократических США) такой служащий помогал найти работу братьям и племянникам, а во многих других странах его могли подкупить. Для множества крестьянских и рабочих семей, для которых все возможности подняться по общественной лестнице были маловероятными - мелкая администрация, учительство и духовенство, - таких мест теоретически можно было достигнуть, но для этого их сыновьям нужно было почти штурмовать Гималаи.
Свободные профессии едва ли были их сферой, поскольку, чтобы стать врачом, юристом, профессором (что в Европе означало преподавать в средней школе, а также в университете) или каким-нибудь другим образованным человеком, занимающимся разнообразной деятельностью [XVI], человек должен был много лет учиться, обладать исключительным талантом или способностями. В Британии в 1851 г. насчитывалось около 16 тыс. юристов (не считая судей) и около 1700 студентов-юристов [g], около 17 тыс. врачей и хирургов и 3,5 тыс. студентов-медиков и ассистентов, менее 3 тыс. архитекторов, около 1300 издателей и писателей. (Французский термин "журналист" еще не вошел в официальное употребление). Юрист и врач были двумя наиболее традиционными профессиями. Третья - духовенство давала меньше возможностей, чем можно было бы ожидать, только разве что (исключая проповедников протестантской секты), число этих служителей росло медленнее, чем население. Благодаря антиклерикальному рвению правительства, - Иосиф II запретил 359 аббатств и монастырей. Испанцы в пору либерализма вообще упразднили все монастыри и аббатства, и только некоторые из духовных профессий остались на контрактной основе.
И лишь одна профессия была реально доступной - учитель школы светской или религиозной. Ряд учительских профессий, которые в основном пополнялись крестьянами, ремесленниками и выходцами из других скромных семей, не были такими уж ничтожными в западных странах, в Британии около 76 тыс. женщин и мужчин называли себя школьными педагогами, не считая 20 тыс. гувернанток, хорошо известный последний источник для бедных образованных девушек, не способных или не желающих зарабатывать менее респектабельными путями. Более того, учительство было немногочисленной, но растущей профессией. Она оплачивалась плохо, но в самых филистерских странах, вроде Британии и США, обыкновенный школьный учитель был по праву уважаемым человеком. Учитель представлял идеал века, когда впервые простые люди подняли головы и увидели, что с невежеством может быть покончено; конечно, это были мужчины и женщины, чья жизнь и призвание состояли в том, чтобы дать детям возможность, которой их родители никогда не имели, открыть для них мир, сделать их людьми правдивыми и высокообразованными. Бизнес, конечно, являлся наиболее доступной карьерой для талантов, и в быстро растущей экономике возможности были, разумеется, велики. В узкомасштабной природе большого числа предприятий преобладание субконтракта, скромных закупок и продажи делало их относительно доступными. Но ни материальные, ни социальные, ни культурные условия не являлись благоприятными для бедняков. Во-первых (и преуспевающие всегда это предусматривали), эволюция индустриальной экономики зависит от того, что наемные рабочие появляются быстрее, чем наниматели или ремесленники. На каждого пришедшего в верхние классы бизнеса необходимо намного больше пришедших в низшие классы. Во-вторых, экономическая независимость требовала технической квалификации, определенного мировоззрения, финансовых ресурсов, которых просто не было у большинства мужчин и женщин. А те счастливчики, у кого они были, к примеру, члены религиозных меньшинств и сект, чье отношение к подобной деятельности известно социологам, могли преуспеть: большинство крепостных из местечка Иваново - российского Манчестера, - ставшие производителями текстиля, относились к секте староверов [XVII]. Но было бы совершенно нереально ожидать от тех, кто не имел такой возможности - к примеру, большинство российских крестьян, - что они поступят подобным образом.
