А. Барбараш
| Вид материала | Документы |
- А. Барбараш, 962.67kb.
- А. Барбараш, 603.56kb.
- А. Барбараш, 330.49kb.
- А. Барбараш, 648.45kb.
- А. Барбараш, 847.29kb.
- А. Барбараш, 488kb.
- А. Барбараш, 618.74kb.
- А. Барбараш, 413.91kb.
- А. Барбараш, 457.34kb.
4.5.10. Кризис раздробленной науки
Наука беспредельна, а объём человеческого мозга ограничен. Это – фундаментальное противоречие науки, которое, вероятно, сохранится навсегда. Разве что, в туманном будущем его может преодолеть высказанная фантастами идея прямого взаимодействия мозга со сверхмощной ЭВМ.
С этим противоречием приходится особенно плотно сталкиваться в области базовых проблем, часть которых затронута в данной книге.
Изучаемый наукой мир по своей сущности един. Все известные нам аспекты явлений и закономерностей сложно переплетены в нём, образуя неразрывную систему. Но необъятность науки заставила людей искусственно раздробить её на множество узких отраслей. На современном, сравнительно высоком этапе развития науки это уже само по себе стало большой бедой. Но ещё хуже то, что одновременно возникла причина существования двух антагонистичных типов учёных – узких специалистов, работающих каждый строго в границах своей дисциплины, и немногочисленных так называемых „дилетантов”, ради решения научной проблемы поневоле выходящих далеко за рамки исходной специальности. При этом основная масса учёных, представленная узкими специалистами, к сожалению, не понимает, что главное продвижение науки, её кардинальные открытия – определяются, прежде всего, успехами немногих „дилетантов”, сумевших перешагнуть границы узких специальностей.
Интересы науки требуют сосуществования обоих типов учёных и их тесного сотрудничества. Но сегодня взаимоотношения между специалистами и „дилетантами” никак нельзя назвать нормальными. Они стали основой главного, специфичного конфликта в научной среде. Все знают, что ожесточённые споры между учёными возникают чаще, чем между представителями других профессий. Это не значит, что учёные – особенно неуживчивая порода людей. Истоки конфликтности не в них самих, а в сфере их деятельности.
* * *
Специализация углубляется потому, что, по мере количественного роста знаний, их всё труднее освоить, не поделив на мелкие дольки. Общая сложность и обширность науки давно превысила пределы, доступные человеческому разуму. И, поскольку в науке работают не единицы, а миллионы людей, рамки дисциплин ограничивают не умственные возможности отдельных гениев, а разум среднего человека. Глубина специализации определяется способностями людей, случайно получивших соответствующее образование. Это и лаборанты, и ассистенты, и рядовые преподаватели, и инженеры, и администраторы. Границы специальностей формируются, уже начиная от способности студентов освоить соответствующий материал. Уже обучение закладывает определённую узость мышления, далеко не отвечающую широте завоеваний современной науки.
Характерно, что губительную для науки конфликтность между специалистами и „дилетантами” определяет система организации науки, сформировавшаяся в период первоначального накопления знаний. Узкая специализация, удобная при накоплении и классификации фактов, стала анахронизмом при первых же попытках проникнуть в скрытые за ними общие законы, сделать обобщающие выводы, использовать накопленные знания. Специализация, мало мешавшая прогрессу на ранних этапах развития науки, превратилась в настоящее бедствие по мере перехода от анализа к синтезу, от накопления фактов – к раскрытию их многоплановой природы. Она стала помехой на пути общего развития цивилизации.
Сегодня вся наука – от стадии обучения, до постановки исследований, оценки результатов и присвоения учёных степеней – раскроена на узкие дисциплины и специальности. Узкого специалиста удобно аттестовать – если он трудолюбив, то всегда сможет предъявить учёному совету множество скрупулёзных исследований и мелких попутных результатов. Но можно ли удовлетвориться такими результатами? Вот, например, как оценил один из крупных учёных результаты узкой специализации в нейробиологии [Hoyle, 1984]:
„Лавинообразный рост исследовательской активности ... не сопровождался заметными успехами в деле подведения концептуального фундамента ... Нейроведение стало ... не областью глубоко обоснованных интеллектуальных занятий, а родом искусного рукоделия … Здесь хватит материала, чтобы столетиями обеспечивать работой армию лиц такого сорта, … чтобы в конце концов накопить горы всякой описательной всячины ... и не продвинуться вперёд в общем понимании того, как нервные системы выполняют свою работу, ради которой они возникли в процессе эволюции.”
Причина такой ситуации понятна. Если не выходить за рамки узкой специализации, то решение основных естественнонаучных проблем оказывается принципиально невозможным, так как Природа изначально целостна, „не разделена на факультеты, подобно нашим университетам” (Андрей Везалий).
Потому-то рядом со специалистами, и из их рядов, спонтанно возникают „дилетанты”, нарушающие границы между дисциплинами. Бакалавр-богослов Ч. Дарвин стал биологом-„дилетантом” и создал теорию естественного отбора. Математик Г. Мендель, став биологом-„дилетантом”, открыл генетику. Физик Ф. Крик, развивая традиции дилетантизма, оказался одним из главных действующих лиц в создании молекулярной генетики. Принципиальные биологические открытия сделали физики, и они же биологи-„дилетанты”, А. Вольта, Г. Гельмгольц, Л. Пастер и др.
В развитии науки всё ярче и по многим направлениям проявляются требования целостного взгляда на Природу.
„В начале 1920-х г.г. философ К.Д. Броуд ввёл термин „внезапные свойства” … которые проявляются лишь на определённом уровне сложности, но не существуют на более низких уровнях … Идеи, выдвинутые организменными биологами … способствовали зарождению нового способа мышления – системного мышления – опирающегося на связность, взаимоотношения, контекст. Согласно системному взгляду, существенными свойствами организма, или живой системы, являются свойства целого, которыми не обладает ни одна из его частей … Величайшим шоком для науки ХХ века стал тот факт, что систему нельзя понять с помощью анализа. Свойства частей не являются их внутренними свойствами, но могут быть осмыслены лишь в контексте более крупного целого … Системное мышление контекстуально, что являет собой противоположность аналитическому мышлению. Анализ означает отделение чего-либо, с тем, чтобы понять его; системное мышление означает помещение чего-либо в более обширный контекст целого.” [Капра, 2002]
К развитию системного мышления подтолкнула и квантовая теория. Она заставила принять тот факт, что на субатомном уровне твёрдые материальные объекты классической физики разлагаются на волноподобные вероятностные паттерны, которые, к тому же, представляют собой не вероятности объектов, а вероятности взаимосвязей. В квантовой теории мы никогда не останавливаемся на вещах, но всегда имеем дело с взаимосвязями. Вне взаимосвязей, вне системы – изучать явления в мире субатомных размеров невозможно.
Вернер Гейзенберг писал: „Мир оказывается сложной тканью событий, в которой связи различного рода сменяют друг друга, или перекрываются, или объединяются, тем самым, определяя текстуру целого.” И ещё он писал: "То, что мы видим, не есть природа как таковая, но природа в свете наших вопросов" [Heisenberg, 1958]. Распространяя эту правильную мысль за пределы квантовой механики, можно понять, что при подходе с позиций одной узкой дисциплины, когда рассматривается лишь одна грань Природы, о ней нельзя узнать ничего существенного уже потому, что не будет поставлен правильный вопрос – вопрос, сформулированный с общенаучных, внедисциплинарных позиций.
В 1912-17 годах в России вышли три тома системной теории медика, экономиста, философа и революционера Александра Александровича Богданова, которые на десятилетия опередили и работы Людвига фон Берталанфи по общей теории систем, и ряд ключевых идей по кибернетике, опубликованных спустя четыре десятилетия Норбертом Винером и Россом Эшби. Теория Богданова могла дать сильнейший толчок всей мировой науке. К сожалению, судьба этого талантливейшего человека, опередившего своё время, как и судьба его работ, была трагична. Его теория осталась не замеченной научной общественностью (если не считать уничтожающей критики В.И. Лениным в книге „Материализм и эмпириокритицизм”), а сам он, будучи организатором и директором института переливания крови, погиб в 1927 г., производя на себе опыт. Теперь можно лишь задним числом восхищаться талантом наших соотечественников и размышлять, насколько ускорилось бы развитие мировой науки, если бы работа А.А. Богданова в своё время была оценена по достоинству.
Но идеей системности уже был пропитан воздух. В Германии 1920-х годов, в период Веймарской республики, развилась организменная биология и гештальт-психология, как части более обширного интеллектуального направления – движения протеста против нарастающей фрагментации науки и соответствующего отчуждения человека от Природы.
Можно было бы назвать многих авторов, развивавших в последующие годы целостный, системный взгляд на Природу и науку. Упомянем лишь некоторых математиков, сообща сдвинувших центр тяжести исследований в своей дисциплине от количественных параметров к качественным, что характерно для системного мышления вообще. В эту группу входит, например, один из величайших математиков Анри Пуанкаре, а кроме него, Гастон Жулиа, Йошисуке Уэда, Эдвард Лоренц (см. гл. 4.5.5.), наконец, Бенуа Мандельбро, поразивший учёных книгой „Фрактальная геометрия природы”. Работы этих (и ряда не названных – см. [Капра, 2002]) авторов можно считать теоретическим обоснованием необходимости системного, целостного подхода и к Природе, и к науке.
Но увеличить объём человеческого мозга все эти работы не могли. Противоречие между беспредельностью науки и ограниченностью способностей даже самого талантливого учёного сохранилось (не говоря уже о том, что среди множества людей, работающих в науке, все не могут быть одинаково талантливыми). Значит, сохранилась и основа для конфликтов между „дилетантами” и специалистами.
Передовые учёные не случайно восстают против дробления науки на узкие дисциплины, требуя более полного и целостного подхода к изучаемым объектам. „Мы, видимо, достигли такого уровня понимания природы, когда её уже нельзя искусственно расчленять на простые составные части.” [Комаров, 2000] Но „дилетантов” рождает не столько понимание этой теоретической истины, сколько практическая необходимость решения злободневных научных проблем.
Конфликт между специалистами и „дилетантами” пропитал всю ткань науки. Сверхспециализация науки ХХ века усилила антагонизм по отношению к системным проблемам и исследованиям. Прочно забыты традиции энциклопедистов. Узость научных знаний и интересов перестала считаться недостатком, теперь её нисколько не стыдятся даже академики. Дробление науки всё усиливает противоречие между широтой возникающих проблем и узковедомственной, беспомощной реакцией на них специалистов. Даже философская широта мировоззрения специалиста в большинстве случаев не пересиливает его традиционного стремления оставаться в рамках своей дисциплины при решении практических задач.
Примером того, что познание сложных явлений окружающего мира остро требует междисциплинарного подхода, стала история рассматривавшейся в третьей части книги физиологии мышления. Ход разработки её основ продемонстрировал, что значительное продвижение возможно только при комплексном использовании методов и арсеналов нескольких научных дисциплин. А ещё более подтвердили эту истину два десятилетия неспособности узких специалистов понять уже сформулированные основы нового раздела науки.
Чтобы покуситься на крупную естественнонаучную проблему, сломать рамки узкой дисциплины, выйти на интеллектуальный поединок с Природой – требуется немалое мужество. „Дилетантами” становятся только люди, обладающие таким мужеством. Беда лишь, что и смелость не увеличивает объём мозга. Поэтому „дилетанты”, берущиеся за междисциплинарные проблемы, как правило, органически нуждаются в помощи специалистов.
Хорошо, если для преодоления очередного препятствия „дилетанту” достаточна квалифицированная консультация. Но уважающий себя „дилетант” не станет обращаться к специалисту с лёгким вопросом, а поищет ответ в литературе. А на стол к специалисту он принесёт как раз самые неудобные, самые неприятные проблемы любимой дисциплины специалиста, на которые тот, зачастую, не способен ответить. А „дилетант” настаивает на ответах и разъяснениях!
Отягощённый регалиями специалист, конечно, хотел бы представить свою область науки прекрасно разработанной, а себя – очень знающим. Поэтому специалисты не терпят выставления своих проблем напоказ. Они легко парируют наскоки назойливых, но обычно слабо остепенённых „дилетантов”, демонстрируя превосходство в ранге и в знании своей области науки. Однако отпор не решает проблемы. Отсюда и возникает острый конфликт. И если многие комплексные проблемы сегодня всё-таки решены, то, большей частью, лишь через тяжёлые сражения и, в конце концов, как ни удивительно, благодаря превосходству одиноких „дилетантов” над многочисленными, сплочёнными рядами специалистов.
* * *
Основное отличие между специалистами и „дилетантами”, пожалуй, не в их отношении к границам дисциплин, а в главных приоритетах. Для специалиста главное – глубокая и красивая разработка проблем своей дисциплины или, говоря иносказательно, обустройство и украшение маленькой уютной квартиры. Целью же „дилетанта” неизменно оказывается решение какой-то из труднейших общенаучных, междисциплинарных проблем. И как бы весь мир ни ругал „дилетантов”, за ними остаётся идейное и моральное превосходство. По адекватности подхода к науке и к проблеме, по выбору задач они оказываются выше и прозорливее массы узких специалистов, даже если посты и звания предполагают противоположное.
Обостряющийся конфликт между специалистами и „дилетантами”, по существу, является отражением более широкого и проходящего по многим направлениям конфликта между интересами узких дисциплин и науки в целом. Кроме приводившихся выше примеров, этот конфликт можно проиллюстрировать следующим.
Автор попытался обсудить с математиками проблему, возникающую из-за игнорирования математическим аппаратом „параметрической локальности” естественнонаучных законов, что приводит к грубым и трудно обнаруживаемым ошибкам. Я привёл пример того, как конструктора машин строго обеспечивают так называемую (на их сленге) „защиту от дурака” – предотвращают возможность любых неправильных действий рабочего, способных вызвать поломку или несчастный случай. Это совсем не значит, что они сомневаются в умственных способностях рабочих! Просто, от ошибок не гарантирован никто. Такая же защита от выхода формализуемых законов из границ их „юрисдикции” (или заданной точности линеаризации) необходима в математическом аппарате. Она должна действовать автоматически, независимо от бдительности человека (и, тем более – от „сообразительности” ЭВМ).
Профессора категорически восстали против такой постановки вопроса. Это, мол, не задача математического аппарата. „Тот, кто ведёт расчёты, тот и должен заботиться о рамках соблюдения законов.” Простите, спрашивал я, разве роль математики не в том, чтобы помогать решению практических задач? Разве у неё есть какая-то иная, более высокая функция, с которой требования практики никак не согласуются? Конечно, нет – отвечу за них, просто такие требования нарушают внутреннюю комфортность дисциплины. Значит, и дальше будут возникать фантастические концепции типа Большого Взрыва, кто-то и дальше будет подставлять в формулу параметры Солнце вместо параметров протона!
Замечу, что обсуждение проблемы „параметрической локальности” законов автор попытался провести и с философами. Отвечая за мировоззрение учёных в целом, именно философия должна была предотвратить перенос в космологии представлений о нулевых флюктуациях вакуума и возникновении виртуальных частиц из мира субатомных размеров на масштаб Вселенной. Именно в обязанности философии входит защита науки от ошибочного распространения законов за пределы установленных для них диапазонов параметров. Тот факт, что промахи такого рода возможны, стал очевиден, по крайней мере, с момента появления специальной теории относительности, показавшей, что при околосветовых скоростях нужно переходить от преобразований Галилея к преобразованиям Лоренца. Однако философия не осмыслила, не обобщила, не распространила на науку в целом проявившуюся зависимость законов Природы от диапазонов параметров.
Результат авторского демарша, как и в предыдущем случае, был нулевым. Ответ прозвучал в том духе, что, мол, подобные мелочи не входят в сферу философии, и незачем отвлекать ими философов от более важных задач.
Одна из важнейших функций математики – служить удобным средством общения между представителями разных наук при рассмотрении точных соотношений. Такая цель достижима только при использовании всеми науками одного и того же стандартного математического аппарата, который, подобно обычным языкам, был бы одинаково знаком выпускникам ВУЗов всех профилей. Реально же, в ХХ веке в разных науках стали использоваться многие специфичные разделы математики, не знакомые специалистам других отраслей, и математика перестала быть удобным средством общения представителей разных наук, в основном, утратила свою кардинальную объединяющую функцию. Интересы науки в целом, и в этой части, были потеснены интересами узких дисциплин.
И снова, наиболее пострадавшей оказалась космология, где специфичное математическое описание скрыло, например, от взглядов философов, несуразицу с „раздуванием” (инфляцией) пространства между элементарными частицами при сохранении неизменным пространства самих частиц, являющихся, по квантовой теории, подвижными зонами энергетического поля! Получается, что из-за специфичного математического аппарата космология превратилась в герметичную науку, недоступную посторонним. Но только ли космология?
Ещё одним фактором дробления науки на осколки стала индивидуальная терминология каждой дисциплины, ещё более затрудняющая общение учёных разных специальностей. В качестве примера можно привести упоминавшийся конфликт автора с математиками по поводу отнесения химических волн к классу солитонов (гл. 3.5.1.). С общенаучных позиций, солитоны – это явление, широко распространённое в разных областях природы, и учёным важно охватить его единым обобщением. Но единая трактовка нарушает уют математики, поскольку в ней понятие солитона увязано с определённой группой математических описаний колебательных процессов, а составить такое описание, например, для волн химических реакций ещё не удалось. Поэтому математики не согласны с отнесением химических волн к солитонам. Снова видим, хоть и мелкий, но конфликт между интересами науки в целом и интересами тех, кто печётся о комфорте своей узкой дисциплины.
Но, на фоне этих мелочей, одна сторона специализации выявила настолько тревожную тенденцию, что впору говорить о возникновении угрозы существованию науки в целом. Речь вот о чём.
Математика используется современной наукой очень широко, и не только для описания объектов Природы, но и для формализации мысленных построений. Из-за высокой степени идеализации, математические описания реальных и вымышленных объектов могут полностью совпадать. Здесь реальность трудно отделить от плодов воображения, что особенно опасно при изоляции отдельных разделов науки от критических взглядов со стороны. Возросла опасность подмены реальности вымыслом, опасность доминирования вымышленных математических построений над опытом и наблюдениями. В таких условиях принципиально важна постоянная проверка соответствия между математическим описанием и реальностью.
И вот тут-то, когда автор попытался обсудить со специалистами соответствующего профиля степень корреляции двух гипотез (Большого Взрыва и круговорота материи) с астрофизическими реалиям, выяснилось, что никто из специалистов принципиально не принимает такого подхода, и не согласен участвовать в таком обсуждении. Все они соглашались обсуждать лишь соответствие одних формул другим формулам, но никак не соответствие формул реальным фактам!
Пожалуй, большей трагедии для науки нельзя и придумать. Учёных перестало интересовать соответствие между математическими построениями и реальностью!!! А когда кто-то, наконец, заинтересуется таким сопоставлением, то сразу выплывают кричащие противоречия типа тех, что выявил в космологии Андрей Линде (см. гл. 4.5.3.). Дальше, поскольку порочный круг не разорван, тот же А. Линде предлагает ещё более фантастический способ устранения возникших противоречий – предлагает думать, что за 10–35 секунды вся Вселенная расширилась от незримой планковской величины до современных размеров! (Простите, оговорился – не вся Вселенная, а только пространство между частицами. Зоны же энергетических полей самих частиц остались каким-то образом в прежнем виде!)
„Распалась связь времён”, возникла пропасть между Природой и её математическим описанием. Неприглядно обнажилась подоплёка господства в космологии сказочной концепции Большого Взрыва! И корни происходящего вполне понятны – для сопоставления природного феномена с его математическим описанием нужно выйти далеко за рамки узкой дисциплины (скажем, математики), что противоречит духу специализации. Который раз, и здесь, пожалуй, наиболее ярко, проявилась забота специалистов о комфортности своих узких дисциплин, при полной неспособности действовать в интересах науки, как единого целого, другими словами – в интересах решения реальных мультидисциплинарных проблем. Всё то же расхождение между „дилетантами” и специалистами.
* * *
Наконец, есть ещё одна неприятная сторона дробления науки на мелкие осколки.
Давно известна высокая продуктивность исследований на стыках наук. Поиски в „ничейной зоне” всегда приносят важные, пионерские результаты, дают необычно весомый практический эффект. Но факт высокой результативности междисциплинарных исследований говорит не только об их перспективности. Он невольно указывает на вопиющее отставание исследований в подобных областях. Оказывается, зазоры между дисциплинами скрывают от людей множество ценнейших открытий. Каждый, кто связан с финансированием науки и печётся об эффективном использовании средств, должен задуматься над этим феноменом.
К границе тысячелетий противоречие между целостностью Природы и раздробленностью науки о ней достигло критического накала. В относительном измерении (на один рубль, на одного человека) непрерывно понижается эффективность научных исследований, замедляется дальнейший прогресс. Вопреки маниловским рассуждениям руководителей науки о необходимости системного подхода, учёный, пытающийся комплексно, с позиций разных дисциплин рассмотреть сложное явление (т.е. учёный, обзываемый „дилетантом”), как правило, не находит для себя соответствующего места работы. Он не укладывается в рамки специализации никакого научного учреждения, всюду оказывается резко нежелательным. Такой (наиболее ценный!) учёный отторгается организационной структурой современной науки.
Специализация журналов (и, что не менее важно, их рецензентов!) сегодня исключает возможность публикации междисциплинарных работ. По таким работам невозможно защищать диссертации, так как нет ученых советов, способных и правомочных их рассматривать, нет соответствующих названий специальностей.
Изучение частностей, поделившее науку на дисциплины, более или менее соответствовало начальному этапу развития цивилизации – этапу накопления данных. Но хочется думать, что общество созрело для перехода от коллекционирования фактов к осмысливанию сложных, скрытых за ними механизмов Природы, без чего наука неэффективна. Хочется думать, что общество осознало феномен вынужденного превращения наиболее дальновидных специалистов в так называемых „дилетантов”, нарушающих каноны науки – границы отдельных дисциплин – ради решения очередной фундаментальной проблемы.
Лакмусовой бумажкой, показавшей всю глубину кризиса узко специализированной науки, стала стереогенетика – фактически, теоретическая база всей биологии эукариот. Специфичный механизм управления активностью генов эукариот описан ещё в 1983 г. [Барбараш, 1983]. Но именно потому, что его понимание требует, кроме биологического багажа, также знаний в области кибернетики, оптики, физики диэлектриков, теории солитонов и т.д., официальная наука до сих пор „не замечает” стереогенетику. Открытие огромной важности, прокладывающее дорогу множеству других достижений, открытие, которому суждено занять в будущей науке одно из виднейших мест, и в 2003 г. осталось невостребованным!
Если общественный заказ на осмысливание, на решение междисциплинарных проблем сформировался, то ответом науки, прежде всего, должно стать обострённое внимание к системным исследованиям, которых в общей массе не много. Системные, междисциплинарные работы должны получить поддержку научной общественности в виде особых разделов в журналах, в виде многопрофильных учёных советов, гибкой системы присвоения званий. Должно выкристаллизоваться общественное понимание важности подобных работ для развития науки. Изменить положение можно только общими усилиями людей, осознавших нетерпимость сложившейся ситуации.