Справедливость силы

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 ... 64

Для первого подхода Власов заказал 162,5 кг, Жаботинский - на 2,5 кг меньше. После того как Жаботинский, справившись с весом, стал готовиться к следующему подходу, на арене появился Власов. И тут атлета постигло несчастье. Он легко взметнул штангу вверх (передача техники исполнения упражнения очень условная, неточная.- Ю. В.), но она упала. Не удержал над головой и во втором подходе.

Можно представить, что творилось в зале. И нетрудно догадаться, какое героическое усилие потребовалось от Власова, чтобы в решающей третьей попытке вырвать коварную штангу.

Власов избежал нулевой оценки, но он израсходовал все подходы, а Жаботинский сумел поднять 167,5 кг и затем сделал попытку поднять 172,5 кг. Но рекордный вес ему не подчинился. И тут на помосте снова появился Власов. Он просит четвертый, дополнительный подход. И - о чудо! Штанга легко летит вверх и застыла на прямых руках атлета. Власов на 2 кг побил свой же мировой рекорд, и это, пожалуй, была ошибка. Стоило ли тратить драгоценную энергию, которая так необходима для успешного финиша, ради рекорда?

По-видимому, Власов в какой-то степени недооценил силу своего соперника и поплатился за это.

Состязания достигли наивысшего накала, когда атлеты приступили к толчку. Никому из соперников наших спортсменов двухсоткилограммовый снаряд не подчинился, а Жаботинский, словно палку, поднял его с первой попытки. Власов начал борьбу с 205 кг, поднял этот вес и попросил установить 210 кг. А Жаботинский?

Он ждет. Ему нужна только "победная штанга". После того как Власов толкнул 210 кг, тренер Жаботинского Алексей Медведев попросил установить 217,5 кг. Неслыханный вес! Он на 2,5 кг выше мирового рекорда Власова. Столько же хочет поднять и Власов, но первым на помост выходит Жаботинский. Попытка оказалась неудачной - атлет не поднял штангу даже на грудь. Не справился с весом и Власов. Но борьба не окончена: у Жаботинского есть третий, зачетный подход. И вот стопятидесятипятикилограммовый богатырь снова на помосте. Жаботинский очень взволнован. Он полон решимости вырвать победу у своего друга и соперника. И на этот раз штанга поднята по всем правилам. Жаботинский - чемпион Олимпиады. Четвертый чемпион нашей команды! На помост поднимается Власов и целует Жаботинского: "Молодец, Леонид, я не думал, что ты возьмешь 217,5 кг, поздравляю!"" (Советский спорт, 1964, 19 октября).

Эти слова я не говорил, не мог сказать. Да и как кто мог услышать нас, если мы находились одни на сцене?

Я поздравил Жаботинского - не с радостью, а по долгу. Я представлял команду. Жадно, во все глаза следили за нами из зала и из-за кулис. Чувствам я дал волю после, когда, не дожидаясь никого, ушел в Олимпийскую деревню. Я уже был в правах частного лица.

Я был потрясен проигрышем, крушением надежд. Для меня в проигрыше заключалась величайшая несправедливость. Разве все дело лишь в золотой медали? А все поединки, а пройденный путь, а поиски пути?.. И еще много чувств-образов сковало воображение. Неужто за все - поражение?..

А поведение публики, знакомых, даже близких? Это зависание в пустоте. Этот восторг, который вдруг ни во что поставил весь твой труд. За всю исступленность тренировок вот этот вечер?

В каком-то бреду я шел сквозь дождь в Олимпийскую деревню. Душноватый, задымленный воздух окутывал фонари - тусклые, газовые шары. Поблескивали плащи. Автомобили гнали огни по мокрому асфальту. Рядом молча шагали Володя Голованов и Богдасаров. Он прихрамывал - память о минувших потрясениях.

Преданность спорта. Я еще не был научен немо делать дело, любить дело, а не мнение о нем других - этот суррогат любви и суррогат признания. И я был зол - я нес огромную силу, большую, чем у соперника, а ответить не сумел. Я давился огромностью силы. Я ненавидел ее за бесполезность.

У меня было одно желание: как можно быстрее вернуться домой - и сразу за книги. В той работе не будет подлогов смысла. Спорт казался мне подлогом смысла.

Глава 253.

Лишь когда писал эту книгу, прочитал отчет о соревнованиях атлетов тяжелого веса в Токио. Прочитал через пятнадцать лет. Я вообще потом ничего не читал о спорте. По разным причинам. Отнюдь не только из-за уязвленного самолюбия.

"...Вырвать победу у своего "друга и соперника..." Соперниками мы были, друзьями- никогда.

Причина моего поражения в том, что я вел борьбу со штангой, исключив человека. Были для этого основания. Все вместе это называется - недооценка соперника.

Глава 254.

Выдержки из моего дневника шестьдесят четвертого года:

"...Улетели из Шереметьева. Самолет довольно долго выходил на заданную высоту. Подошел командир корабля Цхворебов (я с ним летел в 1963 году с Кубы - пробный беспосадочный рейс Гавана - Москва) и пригласил в кабину. Там привлекли внимание сотни приборов. Я поздоровался с бортинженером. Оказалось, вместе учились в академии, только он на год младше курсом и с другого факультета. Познакомился с радистом: пожали в темноте руки. Я примостился на вертящемся стульчике в ногах у первого и второго пилотов. Потом перебрался в нос, к штурману. Синел рассвет за плексом кабины...

Хабаровск встретил стужей и снегом, а Токио - солнцем и теплом. Живем в бывшем американском военном городке - это и есть Олимпийская деревня.

Сдвиг на шесть часов при высочайшей отлаженности всех процессов в организме весьма обременителен. Днем заспанный, оглушенный. Нынче не спал вовсе. Под утро полил дождь. Ветер застучал раздвижными рамами.

Наседают журналисты, и вопросы, будто сговорились: сколько едите, можно сфотографировать с большой бутылкой молока, кого знаете в японской литературе, выиграете золотую медаль, с каким результатом?..

Мы в одной комнате с Володей Головановым. Он лежит на кровати и рассуждает: "Отчего подлость?"... Потом пустился в рассуждения о Воробьеве: "Тяжелый человек. Людей делит на категории. По-разному речь ведет. Для одних - улыбка, а другим едва цедит слова..."

Вечером в комнате Богдасарова. Он листает тетрадь и говорит:

- Ты опять наметил большой толчок. А ведь вчера был мощный жим. Разве можно себя снова подвергать потрясениям? Переезд, сон утрачен, климат чужой. Надо приводить в порядок организм, а ты опять в потрясение! Я тебе результаты твоих противников сейчас распишу. Если кто больше сделает, я не тренер тогда! Гляди.- Богдасаров стал писать в тренировочную тетрадь.- Шемански не видел, но уверен: жим - 185, рывок-160, толчок-200 или 202,5 килограмма. Жаботинский: жим-185, рывок-165, толчок-205 килограммов. Сумма - 550 или 560. А ты обладатель всех мировых рекордов! Ходи да поплевывай! Тебе что? Только форму поддерживать - и музыка выйдет на соревнованиях...

За окном сгустились сумерки, стихал город. Олимпийская деревня.

Богдасаров сказал:

- У тебя снова побаливают почки. Не пей все эти суррогатные воды и кока-колу, не надо! Яблоки, молоко и чай - это для тебя. Кто беспокоится о здоровье людей? Мешают "химию"...

Потом сказал:

- Голованов? Голованов флегматичен, а разойдется!.. Идет к штанге - глаза злые, горят, в одну точку... Весь устремлен вперед.

- Зато я спокоен.

- Ты?! Только внешне! У тебя на соревнованиях пожар в груди.- Богдасаров провел по груди.- Все большие атлеты таковы. И это хорошо. А вот Минаев и Куры-нов опустошенные. С ними трудно, Сашку в последние месяцы нельзя узнать...

И все же... какой бы ни была работа, без таланта она - одно ремесленничество, голое ремесленничество. А одно ремесленничество, пусть при самом неистовом труде, никогда не поднимет человека до высот вдохновения и подлинного успеха... Я не сказал об этом Сурену Петровичу. Да и к чему? Он наверняка того же Мнения.

Сегодня пасмурно, ветрено. Тянет ко сну. Накатался на велосипеде, взмок. Когда ездил, оглядывался. Представляю картину: почти 140-килограммовый дядя на велосипеде.

В Подольске штангу в рывке брал решительно. Руки в суставах выключил - и тянул, не колеблясь, выскочит вверх или нет. Просто вкладывал силу...

"Выжму сто девяносто - и дальше Власову конец",- сказал Жаботинский. Его разрывает от похвальбы. Ведет себя заносчиво, на грани грубости. Тут дело не только в воспитании...

Богдасаров, услыхав об угрозе Жаботинского, даже потемнел:

- Совсем потерял совесть. Ни в одном силовом упражнении сравниться не может, и вряд ли вообще сравнится, а такие вещи позволяет себе. И ведь еще ничего для спорта не сделал и сам никто. Вся сила в огромном животе. Сгони с него хотя бы пятнадцать килограммов - жалкий будет на помосте.

- Он еще сказал о себе, что, мол, когда кончу выступать, начну писать романы,- сказал я, смеясь.

- Тебе сказал?

- Мне сказал.

- Это нарочно! Тебя выбить из равновесия! Знает твою нервность. А, бог с ним! Знаешь, американцы приехали. Заглянул к ним на тренировку. Шемански выглядит прекрасно, а Губнер - худой, жалуется на руку.

Вечером был в международном клубе. На лицах пустота и любопытство. Накурено!..

Мы собираемся на обед.

- Был на тренировке,- говорит Богдасаров,- Плюкфельдер жал...

- А мне засчитают жим? - спрашивает Куренцов.

- Не поймут судьи. Ты быстро выполняешь жим. Не углядят, растеряются. Все очень быстро. А вот снимут на пленку - и на следующий год прихватят... Правду надо говорить. У Вахонина правое колено "гуляет" - и никто ни звука. А Плюкфельдера, боюсь, прихватят. Ты, Куренцов, учти: первые два подхода смотрят придирчиво, работай почище, а в третьем можно немного шуровать...

- Как дела, Юра? - спросил грузин, когда мы выходим в коридор.

Не знаю его фамилии. Знаю только, что из борцов-классиков.

- Все может быть: спорт,- отвечаю я.- Конечно, мечтаю о победе.

- Брось, выиграешь шутя. Ты так надоел своими победами, что о них следует самыми маленькими буквами…

После обеда читаю "Крымскую войну" Тарле. "...К самому концу жизни Николай Первый иногда просто терялся, не зная, кому же доверять. Из русских выходят декабристы. Из военных немцев декабристов не бывает, но кто же их знает,- может быть, они по-другому неблагополучны..."

В декабризме мне понятно и близко все, кроме одного: почему декабристы с такой легкостью поголовно выдавали друг друга на допросах? Ведь пыток в прямом, страшном смысле для них не существовало... Для меня это мучительная и вечная загадка... ...Кажется, проясняется, как надо построить повесть. Мысль пришла неожиданно. До обеда разрабатывал структуру главы будущей книги. Ловлю себя на подражательстве, это злит.

Клочья туч. Духота. Потом внезапная прохлада. Совсем не хочу есть, а вес держать надо. Ем через силу.

- Тонкие кисти у Мартина Л у и с Мартин (Великобритания) - чемпион мира 1959, 1962, 1963 и 1965 годов) отлично! - говорит Воробьев.

Я иду на четвертый этаж в комнату шестнадцать, к Славе Иванову(Вячеслав Иванов - чемпион Олимпийских игр 1956, 1960 и 1964 годов в академической гребле на одиночке).

Он позвал, чтобы передать фотоснимки. Я видел их у секретаря ЦК ВЛКСМ А. Камшалова.

- Болею вот,- сказал Иванов, морщась.- Хронический фронтит замучил. Накачивают бицеллином.

- Это от усталости,- говорю я, чтобы его успокоить.- Я перехворал в этом году - не дай бог! После Игр уйду.

- Надо в Мехико, Юра! На третьи Игры! Я ведь сколько работаю!

- Нет, решено! Баста!

- Я слышал Жаботинского: такие вещи говорит! Очень непорядочно. Я не стал слушать - ушел. А я верю в тебя! Ты сильнее, ты выиграешь!

Я взял открытки. Вышел на улицу. Темнели кроны больших деревьев в парке. Слабо задувал ветер.

Как же хочется заглянуть в будущее! На сердце и в душе холодное кипение.

Иду в столовую.

- Знаешь,- говорит с приятным акцентом Юдит (венгерская метательница). Она повторяет "знаешь" через каждое слово.

- Пойдем ужинать, Юдит.

- Не могу, знаешь. Тренер не позволяет. Знаешь, два килограмма лишнего веса.

После ужина интересная беседа с Попенченко (Валерий Попенченко- чемпион Олимпийских игр 1964 года и чемпион Европы 1963 и 1965 годов по боксу во втором среднем весе). Много вспоминали: мы оба в прошлом суворовцы.

Провел тренировку. Зал гудел от штанг: едва ли не два десятка помостов! Еще с порога заметил американцев. Хоффман восхищенно щупал руки, разглядывал меня. Тэрпак жаловался на усталость после перелета. Губ-нер уныло молчал... Парню-то всего двадцать два года! Только и клепать силу!

Разминался отменно. В стойку вырвал по два раза 160 кг. Я ликовал: сила поспевает. Ходил, отдыхая, между подходами, под десятками любопытных глаз. Живот сам втягивался. Чуть-чуть - и гарцевать начал бы, как жеребец...

Штанга - затянувшееся детство. И как же серьезно все мы принимаем эту игру!

Долгое интервью журналиста из ФРГ.

- Накидал ты ему камней в желе мозгов. Все стереотипы побил,-сказал после Эрик (наш переводчик).

Опостылели суета, кичливость силой! В березы бы, в одиночество...

У себя в комнате разглядывал снимок Гарри Купера. Поразил в фильме "По ком звонит колокол". Все пытался понять, в чем красота этого человека. Наверное, человек всегда красив, если характер выражен во внешности отчетливо, даже резко. В обычном смысле тут красота ни при чем.

- Юра, поздравляю с рекордами в Подольске! - сказал Константин Васильевич Назаров. Он только прилетел. Мы обнимаемся.

- Как верно рассчитал тактически! В самое время!..- продолжает Константин Васильевич... Уже заканчиваю "Крымскую войну".

"...Вязьмитинов о Малаховом кургане: "Небольшое пространство между траверзом и бруствером было сплошь залито кровью. Смесь крови с пылью, толстым слоем покрывающей землю, образовала какое-то тесто... буро-красного цвета... Как бы густо ни летели пули, но обыкновенно слышится некоторая разделенность свиста одной из них от свиста другой. Здесь же слышалось сплошное шипенье; казалось, что поток пуль как бы струится, ощущалось какое-то течение свинца...""

Вечером славно потренировался. Приплелся на тренировку раздраженный и опустошенный. Тоска по Наташе, вдруг острая, щемящая, и усталость. Отголоски нервного потрясения весны 1962 года. И еще все время мысли о дочери.

Меня поджидало много публики. Автографы. Просьбы сфотографироваться. Летучие интервью. Пришел Пиньятти с Гранди (Гранди - итальянский атлет) и Маннирони. Тут же разминались усталый, бледный Палинский (Иренеуш Палинский (Польша) - чемпион Олимпийских игр 1960 года и чемпион мира 1961 года) и парни из Австралии, Индокитая, Марокко... В сторонке наблюдают Хоффман и Стейт. Пришел Айланд, самый верный и преданный мой болельщик и редкий знаток силы,- он путешествует за моей силой и победами по всему свету. Я никогда не разговаривал с ним долго и откровенно, но воспринимаю от него настоящее излучение ласки, доброты и глубокой врожденной порядочности.

Сила мощно изливалась из меня в каждом движении. Штанга потеряла тяжесть. Я ожидал приближения новой силы, но все равно растерялся. Это какой-то чудесный подарок! Зал даже не аплодировал, как обычно, а подавленно молчал. Сотни людей, застыв, наблюдали за мной. Даже атлеты прекратили разминки.

Провел жим, потом толчок. Никто не ушел из зала. Мне осталось проделать кое-какую мелочь для связок, гибкости, и я сказал публике: "Все!"

Подошел Стейт: "Бэль форм!" Айланд показал большой палец и улыбнулся: "Гуд!" Пиньятти тоже улыбался: "Трэ фасильеман! Завтра зайду". Жали руку незнакомые люди. А через полчаса я один в комнате и снова со своими мыслями...

Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая.

Воробьев рассказывал, как Хоффман отзывался о нашей команде: "Фокусник достает множество предметов из небольшого саквояжа. Кажется, всё уже, ничего нет, а он вдруг извлекает нечто новое..."

И сколько хлопот, неприятностей из-за книги! Издательство, в которое сдал ее по договоренности, наотрез отказалось печатать. Причина: таким спорт не может быть. Где, как напечатать рукопись? Еще одна забота, которую не обойти,- ведь это мое будущее дело... Почему будущее? Оно уже давно в каждом мгновении моей жизни...

Надо было решать эту заботу. Не печалиться или сетовать на непонимание, а решать. Решать, несмотря ни на какие тренировки, срывы, лихорадки и почти категорическое сопротивление рецензентов...

А теперь эта книга здесь. Вот она - "Себя преодолеть". Прислали несколько сот экземпляров в нашу делегацию (ничего, что с купюрами,-такой книге рад).

Но сколько мне эта книга стоила! Первая моя книга...

Какая же длинная дорога вела в этот город, в эту комнату... Мне кажется, тот человек, каким я был в Риме, так далек!..

Ничего большое, в прозе, читать не могу. А может быть, просто настроение на стихи... Это, наверное, от взведенности. Стихи ведь пишут не для спокойных и сытых...

Въедливы слова Маяковского:

Нет людей.

Понимаете

крик тысячедневных мук?

Душа не хочет немая идти, а сказать кому?

Надо очень сдержанно вести себя. Сплетни, ожидание выступлений с прогнозами, похвальбы - очень легко сорваться в дурное, замараться.

Антипенок (один из ответственных работников Всесоюзного комитета по физкультуре и спорту) в машине, когда ехали с тренировки, сказал: "Ты, Юра, в большом порядке". Воробьев добавил: "Должен выиграть! Ты сильнее на голову. Твой противник - ты сам..." Я стал такой широкий. Один занял больше половины заднего сиденья. Разносит от силы...

Читаю. Богдасаров, закрыв глаза, лежит на кровати Голованова и слушает. Странный я человек. Одна строка, один стих могут овладеть моим настроением, надолго стать настроением дней.

Вечер просидел с ребятами. Помыслы всех на последних тренировках: кто больше поднимет, кто кого "съест"... Размышлял о неудаче с несколькими рассказами. Написал весной. Очень часто дыхание, настроение вещи гибнет при отделке. Настроение часто в разорванных, даже угловатых фразах. Отделка смывает настроение. Надо уметь при доводке рассказов сохранить тот строй - в нем настроение тех минут...

Солнце и сильный ветер. Хлопают на сквозняках двери, рамы. Меня массировал Деткин, когда пришел Пиньятти.

- Здесь хуже, чем в Риме,- после обычных приветствий сказал Эрманно.- И особенно питание хуже... Юри, а как быстро время? Дети мои взрослеют. Давно ли я выступал в Играх... Пойду, поищу своих. Себастьяно (* Себастьяно Маннирони) связался с женщиной, не ночевал. Нет, я не ханжа. Еще долго до выступлений. Другим - пожалуйста, но только не ему! Ему - нет! В тридцать пять лет уже не те восстановительные возможности. Тридцать пять немного?.. Как кому. Другой и в пятьдесят молод, а он "сгонщик". Ревматические боли, солевые отложения, слабости - ему и без женщины достается, а впереди еще соревнования. Нет, пойду искать Себастьяно. Женщины потом. Бон кураж!

Сколько же раздаю автографов! Некоторые просят еще что-нибудь написать. И пишешь всякие постные, нравоучительные пожелания.

Отлеживаюсь после тренировки. Хочется выступить легко, мощно. Чтобы никто не видел, как велика тяжесть! Чтобы все усилия - как молитва солнцу!

Разгулялся ветер. Шквальный.

Пришел Богдасаров:

- Я с тренировки. Чертов Мартин! Какая прикидка, ведь скоро соревнования! Жал 160, рвал 142,5, толкал 170! Еще такая тренировка - и перетренируется, но вынослив! Обернется это ему бедой. Большие веса любого изнашивают, пусть хоть крепче крепкого.- Потом, чмокая и жуя яблоко, говорил: - Вечером пойду гляну на американцев. Шемански так работает, что ничего нельзя сказать о форме. Опытный атлет... Ты осторожнее на велосипеде. Я чуть под машину не попал. А наш доктор тоже хреново ездит... Такой ветер! Ужас просто...

Горным потоком ревет ветер. Лежу и слушаю. Мысли вялые: "Газеты дружно по мне отслужили панихиду весной, когда Жаботинский накрыл мои рекорды. Одного вознесли, от другого с полным равнодушием отвернулись. Умные газеты и газетчики..."

Зависть - я не обращаю на нее внимания; вернее, стараюсь не обращать, но для меня она всегда - болезнь. Я заболеваю, когда сталкиваюсь с ней.

Судьба, будь милостива! Не дай очерстветь и огрубеть в испытаниях!..

Я не люблю хвастунов силы, мне приятна здоровая сила. Сильным, совершенным телом можно и стоит гордиться, как славной книгой...

Половодье чувств...

Блажен, кто хоть раз смог, хотя бы закрыв глаза, забыть вас,

у, ненужных, как насморк, и трезвых, как нарзан.

У Вереша (Дёзе Вереш (Венгрия) - чемпион мира 1962 и 1963 годов) существенно ухудшилось зрение из-за тренировок с тяжестями, не снимает темные очки. Однако категорически отказывается бросить спорт. Говорил о нем с венгерским тренером.

Я всю жизнь в очках; тренируюсь отчаянно, а зрение не ухудшается.

Очевидно, здесь что-то другое.

Пришли наши газеты. В них кое-что и обо мне. Остро ощущаешь, как газетчики грешат, пишут о том, что не знают или знают понаслышке: худосочен, бесцветен слог тогда.

Богдасаров рассказывает за обедом:

- Мартин снова работал около пределов. Мама родная! 150 выжал, 135 вырвал и 180 толкнул! Ужас просто!.. Жаботинский толкнул 205...

И часа нет, чтобы не думал об Алене. Еще с весны дочь заболела, почти со мной вместе,- и тяжело. Теперь ей долго лечиться... Год... ну не придумаешь труднее. Одна беда за другой...

- Знаешь, какой был Серго! - говорит Богдасаров, и я выслушиваю (в который уже раз!) очередную историю о Серго Амбарцумяне. О нем Сурен Петрович может вспоминать без конца - и всегда восторженно...

Мое нынешнее существование - пустое мотание, болтовня.

Blog

Справедливость силы