Geum.ru

Итут я наконец осознал: вокруг меня кромешная тьма. Ни лучика света

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 29 Ч.2
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   31




Глава 29 Ч.2

Проехав довольно далеко вдоль берега по шоссе, мы остановились, вышли из машины, купили шесть банок холодного пива (поэт, широкая душа, заплатил за все), после чего отыскали на пляже местечко поукромнее и стали пить пиво, развалясь на песке. В такую жару сколько пива ни пей, захмелеть не удается, хоть тресни. Пляж оказался не очень гавайский. Повсюду зеленели какие то низкие пышные деревца, а линия берега петляла и извивалась, местами переходя в невысокие скалы. Но, по крайней мере, не похоже на рекламную окрытку – и слава богу. Неподалеку стояли сразу несколько миниатюрных грузовичков, – семьи местных жителей вывезли детей искупаться. В открытом море десяток ветеранов местного сёрфинга состязались с волной. Череповидное облако дрейфовало там же, где раньше, и стаи чаек плясали в небе вокруг него, как хлопья пены в стиральной машине. Мы пили пиво, лениво разглядывая этот пейзаж, и время от времени болтали о том о сем. Дик Норт поведал мне, как безгранично он уважает Амэ. “Вот кто настоящий художник!” – сказал он убежденно. Говоря об Амэ, он то и дело срывался с японского на английский. На японском выразить свои чувства как следует не удавалось.

– После встречи с ней мое отношение к стихам полностью изменилось. Ее фото, как бы сказать... просто раздевает поэзию догола. То, для чего в стихах мы так долго подбираем слова, прядем из них какую то запутанную пряжу, в ее работах проступает в одно мгновенье! Моментальный embodiment. Воплощение... Она извлекает это играючи – из воздуха, из солнечного света, из каких то трещин во времени – и выражает самые сокровенные чувства и природу человека... Вы понимаете, о чем я?
– В общем, да, – сказал я.
– Смотрю на ее работы – иногда аж страшно становится. Будто вся моя жизнь под угрозой. Настолько это распирает меня... Вы знаете такое слово – dissilient ?
– Не знаю, – сказал я.
– Как бы это сказать по японски... Ну, когда что нибудь – раз! – и лопается изнутри... Вот такое чувство. Будто весь мир взрывается неожиданно. Время, солнечный свет – все у нее вдруг становится dissilient. В одно мгновение. Ее руку сам Бог направляет. Это совсем не так, как у меня или у вас... Извините меня, конечно. О вас я пока ничего не знаю...
Я покачал головой.
– Все в порядке... Я хорошо понимаю, о чем вы.
– Гениальность – страшно редкая вещь. Настоящую гениальность где попало не встретишь. Когда шанс пересечься с нею в жизни, просто видеть ее перед собой, сам плывет в руки – нужно ценить это как подарок Судьбы. Хотя, конечно... – Он умолк на несколько секунд, потом отвел в сторону единственную ладонь – так, словно хотел пошире развести руками. – В каком то смысле, это очень болезненное испытание. Будто колют в меня иглой, куда то в самое эго...
Слушая его вполуха, я разглядывал горизонт и облако над горизонтом. Перед нами шумело море, волны с силой бились о волнорез. Я погружал пальцы в горячий песок, набирал его в ладонь и выпускал тонкой струйкой. Раз за разом, опять и опять. Сёрферы в море дожидались очередной волны, вскакивали на нее, долетали до волнореза – и отгребали обратно в море.
– Но все же какая то сила – гораздо сильнее, чем мое эго! – тянет меня к ее гениальности... К тому же, я просто люблю ее, – тихо добавил он. И прищелкнул пальцами. – Вот и засасывает, как в воронку какую то! У меня ведь, представьте, и жена есть. Японка. И дети. Жену я тоже люблю. То есть, действительно люблю. Даже сейчас... Но когда с Амэ встретился, затянуло – просто некуда деться. Как в огромный водоворот. Как ни дергайся, как ни сопротивляйся – бесполезно. Но я сразу все понял. Такое лишь однажды случается. Эта встреча – одна на всю жизнь. Уж такие вещи, поверьте, я чувствую хорошо. И я задумался. Свяжу свою жизнь с таким человеком – возможно, потом пожалею. А не свяжу – всё мое существование утратит смысл... Вам никогда похожие мысли в голову не приходили?
– Нет, – сказал я.
– Вот ведь странная штука! – продолжал Дик Норт. – Я столько пережил, чтобы построить тихую, стабильную жизнь. И построил, и держал эту жизнь в руках. Все у меня было – жена, дети, свой домик. Работа – пусть не очень прибыльная, но достойная. Стихи писал. Переводил. И думал: вот, добился от жизни чего хотел... Я потерял на войне руку. И все равно продолжал считать, что в жизни больше плюсов, чем минусов. Только чтобы собрать все эти плюсы воедино, потребовалось очень много времени. И очень много усилий – чтобы просто взять себя в руки. Взять своими руками от жизни всё. И я взял таки, сколько смог. Вот только... – Он вдруг поднял единственную ладонь и махнул ею куда то в сторону горизонта. – Вот только потерять всё это можно в считанные секунды. Раз! – и руки пусты. И больше некуда возвращаться. Ни в Японии, ни в Америке у меня теперь дома нет. Слишком долго без своей страны – и слишком далеко от нее...
Мне захотелось как то утешить его, но ни одного подходящего слова в голове не всплывало. Я просто зачерпывал ладонью песок – и высыпал его тонкой струйкой. Дик Норт поднялся, отошел на несколько метров в укромные кустики, помочился там и неторопливо вернулся назад.
– Разоткровенничался я с вами! – сказал он, смеясь. – А впрочем – давно уже хотелось кому нибудь рассказать... Ну, и что же вы об этом думаете?
Что бы я ни думал, говорить о том смысла не было. Мы оба – взрослые люди, обоим за тридцать. С кем постель делить – каждый решает для себя сам. И будь там хоть воронки, хоть водовороты, хоть ураганы со смерчами – ты сам это выбрал, и живи теперь с этим как получается... Мне он нравился, этот Дик Норт. Столько в жизни преодолел со своей единственной рукой. Стоило уважать его хотя бы за это. Вот только что мне ему ответить?
– Ну, во первых, я – не человек искусства... – сказал я. – И интимные отношения, вдохновленные искусством, понимаю плохо. Слишком уж это... за пределами моего воображения.
Он слегка погрустнел и посмотрел на море. Похоже, собирался что то сказать, но передумал.
Я закрыл глаза. Сперва мне показалось, что я закрыл глаза совсем ненадолго – но неожиданно провалился в глубокий сон. Видимо, из за пива. Когда я открыл глаза, по лицу плясала тень от ветки. От жары слегка кружилась голова. Часы показывали полтретьего. Я помотал головой и поднялся. Дик Норт играл на волнорезе с приблудившейся невесть откуда собакой. Только бы он на меня не обиделся, подумал я. Надо же – говорил говорил с человеком и заснул посреди разговора! Уж ему то эта беседа поважнее, чем мне...
Но что же, черт побери, тут можно было ответить?
Я еще немного покопался ладонью в песке, наблюдая, как он играет с собакой. Поэт хватал собаку за голову и прижимал к себе, точно собираясь задушить, а животное радостно вырывалось. Волны, яростно грохоча, разбивались о волнорез и с силой откатывались обратно в море. Мелкие брызги белели на солнце, слепя глаза. Какой то я, наверное, толстокожий, подумал я вдруг… Хотя и нельзя сказать, что не понимаю его чувств. Просто – однорукие или двурукие, поэты или не поэты, все мы живем в этом жестоком и страшном мире. И каждый сражается со своей кучей невзгод и напастей. Мы оба – взрослые люди. Каждый со своим багажом худо бедно дотянул до этого дня. Но вываливать на собеседника свои болячки при первой же встрече – совсем не дело. Вопрос элементарной воспитанности... Толстокожий? Я покачал головой. Хотя тут, конечно, качай не качай – не решишь ни черта.

* * *
Мы вернулись на “лансере” обратно. Дик Норт позвонил в дверь, и Юки отворила нам с таким видом, будто факт нашего возвращения ей совершенно безынтересен. Амэ сидела по турецки на диване с сигаретой в губах и, уставившись взглядом в пространство, предавалась какой то дзэн медитации. Дик Норт подошел к ней и снова поцеловал в щеку.
– Поговорили? – спросил он.
– М м м, – не вынимая изо рта сигареты, промычала она. Ответ был скорее утвердительный.
– А мы валялись на пляже, созерцали край света и принимали солнечную ванну! – бодро отрапортовал Дик Норт.
– Мы уже скоро поедем, – сказала Юки абсолютно бесцветным голосом.
Я думал то же самое. Очень уж хотелось поскорее вернуться отсюда в шумный, реальный, туристический Гонолулу.
Амэ поднялась с дивана.
– Приезжайте еще. Я хотела бы с вами видеться, – сказала она. Затем подошла к дочери и легонько погладила ее по щеке.
Я поблагодарил Дик Норта за пиво и все остальное.
– Не за что, – ответил он, широко улыбаясь.
Когда я подсаживал Юки в кабину “лансера”, Амэ тронула меня за локоть.
– Можно вас на пару слов?
Мы прошли с нею рука об руку вперед, к небольшому саду. В центре садика был установлен простенький турник. Опершись на него, она сунула в рот очередную сигарету и, всем своим видом демонстрируя, как ей это трудно, чиркнула спичкой о коробок и прикурила.
– Вы – хороший человек. Я это вижу, – сказала она. – И потому хочу вас кое о чем попросить. Привозите сюда Юки почаще. Я ее люблю. И хочу, чтобы мы встречались. Понимаете? Встречались и разговаривали. И подружились в итоге. Я думаю, из нас получились бы хорошие друзья. Помимо всех этих отношений – дочка, мать... Поэтому, пока она здесь, я хочу общаться с ней как можно больше.
Высказав все это, Амэ умолкла и посмотрела на меня долго и пристально.
Я совершенно не представлял, что на это сказать. Но совсем ничего не ответить было нельзя.
– То есть, это – проблема между вами и Юки, – уточнил я.
– Безусловно, – кивнула она.
– Вот поэтому как только она скажет, что хочет вас видеть – я сразу же ее привезу, – сказал я. – Или если вы как мать велите ее привезти – выполню ваше распоряжение, не задумываясь. Так или эдак. Но лично за себя я ничего сказать не могу. Насколько я помню, дружба – штука добровольная, и ни в каких посредниках не нуждается. Если, конечно, мне не изменяет память.
Амэ задумалась.
– Вы говорите, что хотели бы с ней подружиться, – продолжал я. – Прекрасно, что тут скажешь. Вот только – позвольте уж! – вы ей прежде всего мать, а потом все остальное. Так получилось – нравится это вам или нет. Ей всего тринадцать. И больше всего на свете ей нужна самая обычная мама. Та, кто в любую ночь, когда темно и страшно, обнимет, не требуя ничего взамен. Вы, конечно, меня извините – я совершенно чужой вам человек и, возможно, чего то не понимаю. Но этой девочке сейчас нужны не взаимные попытки с кем нибудь сблизиться. Ей нужен мир, который бы принял ее всю целиком и без всяких условий. Вот с чем вы должны разобраться в первую очередь.
– Вам этого не понять, – сказала Амэ.
– Да, совершенно верно. Мне этого не понять, – согласился я. – Только имейте в виду: это – ребенок, и этого ребенка сильно обидели. Его нужно защитить и утешить. Это требует времени и усилий – но кто нибудь должен сделать это непременно. Это называется “ответственность”. Вы меня понимаете?
Но она, конечно, не понимала.
– Но я же не прошу вас привозить ее сюда каждый день! – сказала она. – Когда она сама не будет возражать – тогда и привозите. А я, со своей стороны, буду ей позванивать время от времени... Поймите, я очень не хочу ее потерять. Если у нас с ней и дальше будет так, как было до сих пор, она вырастет и совсем от меня отдалится. А я хочу, чтобы между нами сохранялась психологическая связь. Духовные узы... Возможно, я не лучшая мать. Но если б вы знали, сколько мне пришлось тащить на себе – помимо материнства! Я ничего не могла изменить. И как раз это моя дочь понимает очень хорошо. Вот почему я хочу построить с ней отношения выше, чем просто “мать и дочь”. “Кровные друзья” – вот как я бы это назвала...
Я глубоко вздохнул. И покачал головой. Хотя тут качай, не качай – уже ни черта не изменишь.

* * *
На обратном пути мы молча слушали музыку. Лишь я иногда насвистывал очередную мелодию, но, если не считать моих посвистов, мы оба долго не издавали ни звука. Юки, отвернувшись, глядела в окно, да и мне говорить было особенно нечего. Минут пятнадцать я просто гнал машину по шоссе. До тех пор, пока меня не настигло предчувствие. Мгновенное и резкое, как пуля, беззвучно впившаяся в затылок. Словно кто то написал у меня в мозгу маленькими буквами: “Лучше останови машину” .
Повинуясь, я свернул на ближайшую стоянку возле какого то пляжа, остановил машину и спросил Юки, как она себя чувствует. На все мои вопросы – “Как ты? В порядке? Пить не хочешь?” – она отвечала молчанием, но в этом молчании явно скрывался какой то намек. И потому я решил больше не спрашивать, а догадаться, на что же она намекает. С возрастом вообще лучше понимаешь скрытые механизмы намеков. И терпеливо ждешь, пока намеки не превратятся в реальность. Примерно как дожидаешься, когда просохнет выкрашенная стена.
В тени кокосовых пальм мимо прошли две девчонки, рука об руку, в одинаковых черных бикини. Ступая, как кошки, разгуливающие по забору. Шагали они босиком, а их бикини напоминали какие то хитрые конструкции из крошечных носовых платков. Казалось, подуй посильнее ветер – и всё разлетится в разные стороны. Распространяя вокруг себя странную, почти осязаемую ирреальность – словно в заторможенном сне – они медленно прошли перед нами справа налево и исчезли.
Брюс Спрингстин запел “Hungry Heart” . Отличная песня. Этот мир еще не совсем сошел на дерьмо. Вот и ди джей сказал – “классная вещь”... Покусывая ногти, я глядел в пространство перед собой. Там по прежнему висело в небе судьбоносное облако в форме черепа. “Гавайи”, – подумал я. Все равно что край света. Мамаша хочет подружиться с собственной дочкой. А дочка не хочет никакой дружбы, ей нужна просто мать. Нестыковка. Некуда деться. У мамаши бойфренд. Бездомный однорукий поэт. И у папаши тоже бойфренд. Голубой секретарь по кличке Пятница. Совершенно некуда деться.
Прошло минут десять – и Юки расплакалась у меня на плече. Сначала совсем тихонько, а потом в голос. Она плакала, сложив на коленях руки, уткнувшись носом в мое плечо. Ну еще бы , подумал я. Я бы тоже плакал на твоем месте. Еще бы . Отлично тебя понимаю.
Я обнял ее за плечи и дал наплакаться вволю. Постепенно рукав моей рубашки вымок насквозь. Она плакала очень долго. Ее рыдания сотрясали мое плечо. Я молчал и лишь обнимал ее покрепче.
Два полисмена в черных очках пересекли стоянку, поблескивая кольтами на боках. Немецкая овчарка с высунутым от жары языком повертелась перед глазами, изучая окрестности, и куда то исчезла. Пальмы все качали на ветру широкими листьями. Рядом остановился небольшой пикап, из него вылезли широкоплечие самоанцы со смуглыми красавицами и побрели на пляж. “Джей Гайл’з Бэнд” затянули по радио старую добрую “Dance Paradise”.
Наконец она выплакала все слезы и, похоже, чуть чуть успокоилась.
– Эй. Не зови меня больше принцессой. Ладно? – проговорила Юки, не отнрывая носа от моего плеча.
– А разве я звал?
– Звал.
– Не помню такого.
– Когда мы из Цудзидо вернулись. Тогда, вечером, – сказала она. – В общем, больше не называй меня так, о’кей?
– Не буду, – сказал я. – Клянусь. Именем Боя Джорджа и честью “Дюран Дюрана”. Больше никогда.
– Меня так мама всегда называла. Принцессой.
– Больше не буду, – повторил я.
– Она всегда, всегда меня обижает. Только не понимает этого. Совсем. И все равно меня любит. Правда же?
– Сто процентов.
– Что же мне делать?
– Остается только вырасти.
– Но я не хочу!
– Придется, – сказал я. – Все когда нибудь вырастают – даже те, кто не хочет. И потом – со всеми своими обидами и проблемами – когда нибудь умирают. Так было с давних времен, и так будет всегда. Не ты одна страдаешь от непонимания.
Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня в упор.
– Эй. Ты совсем не умеешь пожалеть человека?
– Я пытаюсь, – ответил я.
– Но у тебя отвратительно получается...
Она скинула мою руку с плеча, достала из сумки бумажную салфетку и высморкалась.
– Ну, что!.. – сказал я громким, реалистичным голосом. И тронул машину с места. – Давай ка поедем домой, искупаемся. А потом я приготовлю что нибудь вкусненькое – и мы с тобой поужинаем. Уютно и вкусно. Как старые добрые друзья...

* * *
Мы проторчали в воде целый час. Плавала Юки отлично. Заплывала подальше в море, ныряла вниз головой и болтала ногами в воздухе. Накупавшись, мы приняли душ, сходили в супермаркет, купили мяса для стейков и овощей. Я пожарил нежнейшее мясо с луком и соевым соуом, приготовил овощной салат. Соорудил суп мисо, зарядил его зеленым луком и соевым творогом. Ужин вышел очень душевным. Я открыл калифонийское вино, и Юки тоже выпила полбокала.
– А ты классно готовишь! – с интересом заметила Юки.
– Да нет, не классно. Просто выполняю то, что нужно, старательно и с любовью. Уже этого достаточно, чтобы получалось что нибудь необычное. Смотря какую позицию сразу занять. Если делаешь что нибудь старательно и с любовью – до какой то степени заставляешь и других это полюбить. Если стараешься жить легко и уютно – до какой то степени так и живешь. Легко и уютно.
– А с какой то степени уже бесполезно?
– А с какой то степени – уже как повезет, – сказал я.
– Здорово ты умеешь вгонять людей в депрессию, – покачала она головой. – А еще взрослый!
Мы убрали со стола в четыре руки, вышли из отеля и отправились шататься по авеню Калакауа. Вся улица галдела и только начинала зажигать ночные огни. Мы заглядывали в лавчонки и магазинчики, сменявшие друг друга в хаотическом беспорядке, что то примеряли, к чему то приценивались, слонялись по улице и разглядывали прохожих. И наконец устроили привал в особо людном месте – пляжном баре отеля “Ройял Гавайан”. Я заказал себе “пинья коладу”, попросил для Юки фруктовый сок. И подумал: вот, наверно, именно такую “ночную жизнь больших городов” и не переносит наш приятель Дик Норт. Я же – переношу, и довольно неплохо.
– Ну, и как тебе мама? – спросила Юки.
– Если честно – я плохо понимаю людей при первой встрече, – ответил я, хорошенько подумав. – Обычно мне нужно время, чтобы все обдумать и сделать о человеке какие то выводы. Такой уж я тугодум...
– Но ведь ты разозлился, так?
– Да ну?
– Ну да. У тебя же на лице все написано.
– Ну, может быть... – сдался я. И, посмотрев на море, отхлебнул “пинья колады”. – Раз на лице написано – может, и правда разозлился немного.
– На что?
– На то, что ни один из людей, которые должны за тебя отвечать, делать этого, похоже, не собирается... Хотя злился я, конечно, зря. Никаких полномочий на злость мне никто не давал, да и тут уже злись не злись – все равно никакого толку.
Юки взяла с тарелки соленый крендель, откусила от него и захрумкала.
– Ну вот. Никто не знает, что делать. Все говорят: “нужно что то делать”, но что именно – не понимает никто. Так, что ли?
– Выходит, что так... Никто не понимает.
– А ты понимаешь?
– Я думаю, нужно подождать, пока намеки не примут реальную форму, а потом уже что то предпринимать. Ну, то есть...
Несколько секунд Юки задумчиво теребила рукава футболки, пытаясь понять, что же я сказал. Но, похоже, не получилось.
– Это что значит?
– Это значит: надо ждать, вот и все, – пояснил я. – Терпеливо ждать, пока не наступит нужный момент. Не пытаться менять ничего силой, а смотреть, куда все течет само. Глядя на все беспристрастно . И тогда можно будет естественно понять, что делать... Но для этого все слишком заняты. Все слишком талантливы, слишком заняты своими делами. И слишком мало интересуются кем то, кроме себя, чтобы думать о беспристрастности.
Юки подперла щеку ладонью и свободной рукой стала смахивать крошки от кренделя с розовой скатерти. За соседним столиком пожилая американская пара – он в пестрой гавайке “алоха”, она в платье “муму” ему в тон – потягивала из огромных бокалов разноцветные тропические коктейли. Оба выглядели совершенно счастливыми. В глубине садика девица в точно таком же “муму” исполняла на электрооргане “Song for You”. Пела неважно – но хотя бы в том, что это “Song for You”, сомневаться не приходилось. По всему садику меж деревьев мерцали газовые светильники в форме факелов. Песня закончилась, два три человека из сидевших за столиками вокруг лениво похлопали. Юки схватила мой бокал и отхлебнула “пинья колады”.
– Вкусно, – сказала она.
– Предложение принято! – объявил я. – Два голоса за “вкусно”.
Она уставилась на меня и какое то время разглядывала с очень серьезным видом.
– Что ты за человек? Никак не пойму, – сказала она наконец. – С одной стороны – абсолютно нормальный. С другой стороны – явно какие то отклонения в психике.
– Абсолютная нормальность – уже само по себе отклонение в психике. Так что живи спокойно и не забивай себе этим голову, – парировал я. И, подозвав устрашающеприветливую на вид официантку, заказал еще “пинья колады”. Покачивая бедрами при ходьбе, та принесла заказ практически сразу, вписала в счет и растворилась, оставив после себя улыбку прямо таки чеширских масштабов.
– Ну, и все таки – что же мне делать? – спросила Юки.
– Твоя мать хочет видеться с тобой чаще, – ответил я. – Зачем, почему – это мне не известно. Это уже дело вашей семьи, да и сама она – человек особенный. Но если в двух словах – наверно, ей хотелось бы выйти за рамки отношений “мать и дочь”, из за которых у вас сплошные раздоры, и просто с тобой подружиться.
– По моему, одному человеку подружиться с другим человеком ужасно непросто .
– Принято, – согласился я. – Два голоса за “непросто”.
Юки положила локти на стол и поглядела куда то сквозь меня.
– И что ты об этом думаешь? Ну, об этом ее желании.
– Дело не в том, что об этом думаю я. Дело в том, что об этом думаешь ты. И говорить тут не о чем. Например, ты можешь думать: “Еще чего захотела!” А можешь, наоборот, считать это “конструктивной точкой зрения, над которой стоит поразмыслить”. Что выбрать – решай сама. Торопиться некуда. Подумай как следует, а потом реши что нибудь.
Подпирая щеки ладонями, она кивнула. У стойки бара заливисто хохотали. Девица органистка вернулась к своему микрофону и томно зашептала вступление к “Blue Hawaii” . “Ночь молода – как ты, как я. Пойдем же со мной, пока на море луна...”
– У нас с ней все так ужасно было, – сказала Юки. – До самой поездки в Саппоро, просто кошмар. А тут еще эта проблема, как кость в горле – ходить мне в школу или не ходить... В общем, мы почти не разговаривали. Друг на друга почти не глядели, очень долго... Потому что такие, как мама, не способны мыслить по человечески! Болтает, что в голову взбредет, и тут же забывает, что сказала. Говорит все всерьез, только уже через минуту ничего не помнит! А иногда ее вдруг прошибает – и она вспоминает о своих материнских обязанностях. Это меня в ней бесит больше всего!..
– Но все же? – вставил я. Вставлять в ее речь союзы – единственное, что мне оставалось.
– Но все же... Конечно... Все таки она особенная и интересная. Как мать – совершенно безалаберная, и этим она всегда меня обижала, но… В то же время чем то – не знаю, чем – постоянно притягивала. Совсем не так, как папа. Я не знаю, почему. Только все равно... Даже если она сама скажет “давай подружимся”, – у нас ведь силы совсем совсем разные! Я – ребенок, а она такая взрослая, сильная... Это же любому ясно, правда? Но как раз этого мама не понимает. И потому – даже если она правда хочет, чтобы мы подружились, даже если старается изо всех сил – все равно меня обижает... Вот, даже когда мы в Саппоро были. Сделает что нибудь, чтобы со мною сблизиться. Я, понятно, тоже делаю шаг навстречу. Я ведь тоже стараюсь как могу, честное слово... А она тут же – раз! – и в сторону отворачивается. Голова уже чем то другим занята, обо мне и не помнит. Вся жизнь у нее – то так, то эдак, с какой ноги встанет. – Юки сердитым щелчком отправила крошку кренделя со скатерти на песок. – Взяла меня с собой в Саппоро. Ну и что? Как будто это что нибудь изменило! Сразу же забыла, что меня с собой привезла, и уехала в своё Катманду. О том, что меня в чужом городе бросила, не вспоминала три дня. И ведь даже не понимает, как больно мне делает. Я ведь, на самом деле, ее люблю... Да, наверное, люблю. И, наверное, подружиться с ней было бы здорово. Только я не хочу, чтобы она вертела мной, как ей вздумается... Хватит! Больше я этого терпеть не собираюсь.
– Все ты правильно говоришь, – сказал я. – И аргументы приводишь разумные. Очень хорошо тебя понимаю.
– А вот мама не понимает... Сколько ни объясняй – даже не соображает, о чем вообще разговор.
– Похоже на то...
– Вот это меня и бесит.
– Это я тоже понимаю, – сказал я. – Мы, взрослые, в таких ситуациях обычно напиваемся.
Юки схватила мой стакан с “пинья коладой” и жадно, большими глотками выдула половину. Стакан был огромный, как аквариум, так что употребила она будь здоров. Закончив, легла подбородком на край стола и сонно уставилась на меня.
– Так странно... – сказала она. – Во всем теле тепло, и спать хочется.
– Все правильно, – кивнул я. – Как настроение? Не тошнит?
– Нет, не тошнит. Хорошее настроение.
– Ну и славно. Сегодня был длинный день. Тринадцатилетние и тридцатичетырехлетние заслужили свое право на хорошее настроение.
Я расплатился, и мы вернулись в отель. Всю дорогу я поддерживал Юки за локоть. Мы дошли до ее номера, я отпер дверь.
– Эй, – позвала она.
– А? – отозвался я.
– Спокойной ночи, – сказала она.