Geum.ru

Книга на сайте

Вид материалаКнига

Содержание


Формирование взаимоотношений нового политического и военного руководства
Изменения в руководстве советской дипломатии
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
Глава II.

1985 год — выбор нового пути

Естественно, что со сменой первого лица в руководстве партии и государства перемены в политике, в том числе внешней и военной, не произошли в одночасье. То, что позже стало называться «перестройкой» и «новым мышлением», предстояло еще разработать и выстрадать.

На апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС, с которым потом стало ассоциироваться начало перестройки, в действительности понятие «перестройка» употреблялось лишь в обычном контексте «перестройки хозяйственного механизма», причем наряду с подтверждением «генеральной линии на совершенствование общества развитого социализма». Не было тогда еще сказано и чего-либо концептуально нового непосредственно по вопросам военной и внешней политики.

И это понятно — требовалось определенное и не такое уж малое время, для того чтобы сформировались и были преданы гласности по-настоящему новые идеи. Становилось ясным и то, что для их реализации потребуются дальнейшие изменения в составе высшего руководства страны. Некоторые немаловажные изменения произошли уже в течение 1985 года: в начале июля из состава Политбюро был выведен Г. В. Романов; вместо А. А. Громыко, ставшего Председателем Президиума Верховного Совета СССР, министром иностранных дел был назначен Э. А. Шеварднадзе; в октябре Н. А. Тихонова сменил на посту Председателя Совета Министров СССР Н. И. Рыжков. Но на очереди стояли еще более серьезные перемены.

И вместе с тем в практическом плане приход к руководству страной М. С. Горбачева стал сказываться сразу же — новизна проявилась уже в тех беседах, которые он имел с целым рядом руководителей других государств, прибывших на похороны К. У. Черненко. [55] При всей их краткости беседы отличались содержательностью, подчас выходящей далеко за рамки подготовленного к той или иной беседе материала, и велись они в не свойственной большинству советских руководителей свободной манере.

Ежедневно возникавшие в сфере военной и внешней политики вопросы стали решаться оперативнее. И работалось интереснее, извлекались из закоулков памяти когда-то похороненные идеи, рождались новые, которые могли теперь быть востребованы. Кое-что накапливалось впрок (без этого вообще невозможно должным образом вести военно-политические дела), чтобы предложить новому руководству, когда наступит подходящий момент.

Для нас обоих было особенно отрадно то, что очень скоро новый советский руководитель проявил понимание необходимости как можно скорее вывести советские войска из Афганистана — их нахождение там лежало тяжелым грузом на наших плечах. Для осуществления этой установки предстояло преодолеть немало препятствий — и внешних, и внутренних (об этом речь впереди), но важна была нацеленность М. С. Горбачева с самого начала именно на такое решение проблемы. Это серьезно укрепило позиции во всех эшелонах власти тех, кто изначально считал неразумным ввод войск в Афганистан, а затем планомерно вел — до каких-то пор, к сожалению, безрезультатно — линию на их вывод оттуда. Естественно, что, со своей стороны, мы всемерно поддержали эту установку М. С. Горбачева.

Другой проблемой, с решением которой оба автора тоже были тесно связаны и которая, как вскоре выяснилось, стала одной из основных забот нового советского руководителя, явилось прекращение гонки вооружений и разоружение. Ясны и побудительные причины этого — их было две: все возрастающая опасность этой гонки для мира и непосильная тяжесть для СССР связанных с ней финансовых и материальных затрат.

Уже в начале апреля благодаря решительной поддержке М. С. Горбачева было принято отвергавшееся ранее предложение о прекращении дальнейшего развертывания советских ракет СС-20. Шла активная проработка наиболее сложных проблем переговоров. Начались поиски возможных вариантов решения наиболее трудного вопроса — как увязать сокращение стратегических наступательных вооружений с неразвертыванием систем противоракетной обороны, а также с возможной договоренностью о стратегических средствах Великобритании и Франции. [56]

А несколько позже — в ходе визита М. С. Горбачева во Францию в октябре 1985 года — было объявлено о снятии с боевого дежурства ракет СС-20, установленных с июня 1984 года, а также выражена готовность СССР заключить отдельное соглашение по ракетам средней дальности, вне зависимости от того, когда будет достигнута договоренность по вопросам стратегических наступательных и космических вооружений. В том же 1985 году впервые было заявлено о готовности СССР пойти на 50-процентное взаимное сокращение ядерных вооружений, достигающих соответственно территории США и СССР, при условии запрета космического оружия.

Одним из первых шагов в области разоружения, предпринятых по инициативе М. С. Горбачева, стало также объявление Советским Союзом одностороннего моратория на подземные испытания ядерного оружия с 6 августа 1985 г. (40-я годовщина бомбардировки Хиросимы) сроком до 31 декабря 1985 г. и его готовности соблюдать мораторий и дальше в случае присоединения к нему Соединенных Штатов.

Этому шагу М. С. Горбачев и Политбюро в целом придавали особое значение. Как предполагалось, полное прекращение испытаний ядерного оружия могло послужить мощным импульсом к прекращению гонки ядерных, а косвенно — и космических вооружений. Однако этот благородный замысел не имел шанса на успех ввиду однозначной и твердой негативной позиции США в отношении полного прекращения ядерных взрывов — они, оказалось, необходимы им как для совершенствования и создания новых типов ядерного оружия, так и для отработки некоторых компонентов космической системы ПРО. По тем же причинам застопорились и начавшиеся в марте 1985 года в Женеве советско-американские переговоры по вопросам ядерных и космических вооружений. В нарушение достигнутой в январе того же года договоренности о взаимосвязанном рассмотрении и решении этих вопросов американская сторона фактически отказывалась обсуждать проблему нераспространения гонки вооружений на космическое пространство. Поэтому в США, а соответственно и в Советском Союзе продолжал наращивать свои обороты маховик гонки вооружений.

Для того чтобы остановить или хотя бы попытаться замедлить эту гонку, для начала требовалось предпринять энергичные и неординарные усилия на самом высоком уровне. В этом был главный смысл встречи М. С. Горбачева и президента США Р. Рейгана, состоявшейся 19–21 ноября 1985 г. в Женеве. [57]

Надо сказать, что стремление советского и американского руководителей к личной встрече было обоюдным и движение к ней началось практически сразу после прихода М. С. Горбачева к руководству. Уже в первом письме Р. Рейгана, которое передал вице-президент Дж. Буш, прибывший на похороны К. У. Черненко, содержалось приглашение М. С. Горбачеву посетить Вашингтон так скоро, как это окажется ему удобным.

В ответном письме М. С. Горбачева, направленном Р. Рейгану через пару недель, было выражено однозначно положительное отношение к мысли о проведении личной встречи с ним, но к вопросу о месте ее проведения, как и о сроке, было предложено вернуться дополнительно. Надо сказать, что по формально-протокольным мотивам у американской стороны были основания ставить вопрос о проведении встречи на территории США, поскольку, хотя последняя до этого советско-американская встреча в верхах в 1979 году состоялась на территории третьей страны (Вена), две предыдущие встречи в 1974 году (одна с Никсоном, другая с Фордом) проходили на советской территории.

Но при том состоянии советско-американских отношений, в котором они находились в указанный момент, считалось неприемлемым нашему руководителю ехать в Вашингтон, о чем через некоторое время и было прямо сказано Рейгану, который не стал делать из этого проблемы, и к середине года было уже согласовано, что встреча состоится во второй половине ноября в Женеве.

Значение предстоящей встречи трудно было переоценить. Ведь со времени предыдущей советско-американской встречи на высшем уровне прошло почти семь лет. К тому же за эти годы серьезно ухудшились как советско-американские отношения, так и мировая обстановка в целом. Напряженность в мире достигла опасного предела. В этих условиях нельзя было не использовать любой шанс переломить развитие событий — по крайней мере остановить нарастание военной опасности, а еще лучше — уменьшить ее.

С самого начала представлялось ясным, что разговор в Женеве будет нелегким и что при всем нашем желании рассчитывать на достижение там крупных конкретных решений, прежде всего по центральной проблеме — по ядерным и космическим вооружениям, вряд ли приходилось. С учетом этого подготовка к встрече велась по двум направлениям. [58]

Во-первых, в концептуальном плане ставилась цель достичь четкого взаимопонимания о недопустимости ядерной войны, о том, что в ней не может быть победителей и что ни одна из сторон не будет стремиться к военному превосходству и не будет пытаться ущемить законные интересы безопасности другой стороны. Имелось в виду, что достижение такого взаимопонимания было бы политически важно в любом случае, а тем более если бы подобное взаимопонимание удалось дополнить подтверждением готовности сторон предпринять действия материального характера в плане ограничения и сокращения вооружений, прекращения гонки вооружений на Земле и недопущения ее в космосе, то есть подтвердить на высшем уровне январскую договоренность министров.

Во-вторых, даже при отсутствии больших шансов на успех представлялось целесообразным постараться все же договориться хотя бы по некоторым ключевым конкретным вопросам, прежде всего таким, как запрет космического ударного оружия в сочетании с 50-процентным сокращением ядерных средств СССР и США, достигающих территории друг друга, причем общее число ядерных зарядов на них у каждой из сторон было бы ограничено числом в 6 тыс. единиц.

Этими целевыми установками руководствовалась советская сторона и в контактах с американской стороной в ходе подготовки встречи, и на самой встрече.

Беседы М. С. Горбачева с Р. Рейганом один на один, которых было четыре, как и переговоры делегаций в полном составе, велись по-деловому, корректно и в то же время без сглаживания углов, а подчас приобретали и довольно острый характер. Потом Д. Риган — «начальник штаба» Белого дома — в неофициальной беседе сказал, что с Рейганом еще никто не разговаривал так прямолинейно и с таким нажимом, как Горбачев.

Наиболее крутым, как и ожидалось, был разговор в связи с американской программой «звездных войн». Рейгану было обстоятельно разъяснено, что решительная оппозиция СССР этой программе — это не пропаганда и не следствие какого-то недопонимания или боязни «технологического отставания». Это результат тщательного анализа, который говорит о том, что так называемый оборонительный «космический щит» может понадобиться только той стороне, которая замышляла бы нанести первый, обезоруживающий удар по другой стороне. У стороны, которая не стремится обладать способностью для нанесения такого удара, не должно возникать желания обзавестись космической системой ПРО. [59] В случае же создания такой системы одной из сторон, что было бы прямым и грубым нарушением Договора по ПРО, подписанного в 1972 году, другая сторона неизбежно должна будет наращивать свои стратегические наступательные вооружения, а также принимать другие ответные меры. Следовательно, будет сохраняться порочный круг гонки вооружений с выводом ее на все более опасные витки.

В связи с утверждениями Рейгана об отсутствии у США намерений стремиться к приобретению способности нанести первый удар было подчеркнуто, что в делах, затрагивающих сердцевину национальной безопасности, ни одна сторона не может и не станет полагаться только на заверения в добрых намерениях. О намерениях стороны и возможностях любой системы оружия судят по реальной политике и по боевым возможностям этого оружия, а не по заявлениям.

Кстати, позже Рейган признался, что на него произвела впечатление убежденность Горбачева в том, что американская программа СОИ рассчитана на получение стратегического преимущества и даже на обеспечение способности нанесения первого удара. Признал он и то, что в таких вопросах нельзя основываться на словесных заверениях. Однако необходимых практических выводов из этих признаний американской стороной сделано не было — ни в Женеве, ни после нее.

Итак, как и предполагалось, договориться в Женеве по конкретным вопросам, касающимся ядерных и космических вооружений, не удалось. Но наша программа-минимум оказалась выполненной. В совместном советско-американском заявлении по итогам встречи М.С.Горбачева и Р. Рейгана было констатировано, что ядерная война никогда не должна быть развязана, в ней не может быть победителей. Признав, что любой конфликт между Советским Союзом и Соединенными Штатами мог бы иметь катастрофические последствия, стороны также подчеркнули важность предотвращения любой войны между ними — ядерной или обычной — и заявили, что не будут стремиться к достижению военного превосходства.

После длительных дискуссий, затянувшихся далеко за полночь, американская сторона согласилась включить в совместное заявление и положение, воспроизводящее советско-американское заявление от 8 января 1985 г. относительно предмета и целей женевских переговоров: предотвратить гонку вооружений в космосе и прекратить ее на Земле, ограничить и сократить ядерные вооружения и укрепить стратегическую стабильность. [60]

Политически значимым было также подтверждение приверженности СССР и США режиму нераспространения ядерного оружия и задаче полного запрещения и уничтожения еще одного вида оружия массового уничтожения — химического.

Не преувеличивая значения такого рода декларативных заявлений в условиях отсутствия договоренностей по конкретным вопросам ядерных и космических вооружений, советский руководитель вместе с тем имел основания дать в целом положительную оценку итогам своей встречи с президентом США в Женеве, что и было сделано им после возвращения в Москву в его докладе на сессии Верховного Совета СССР 27 ноября 1985 г.

Таким образом, в течение 1985 года, еще до того, как сформировались в достаточно полном виде принципы нового политического мышления, в области военной и внешней политики отчетливо проявлялись направленность мыслей и действий М. С. Горбачева, метод его работы над соответствующими проблемами и стиль общения с профессионалами, занимающимися ими.

В этой связи авторы хотели бы поделиться дополнительно некоторыми личными воспоминаниями и суждениями касательно происходивших перемен именно в той области, в которой работал каждый из них.

С. Ф. Ахромеев. Формирование взаимоотношений нового политического и военного руководства

Чтобы рассказ о событиях 1985–1990 годов, связанных с военной политикой и военным строительством Советского Союза, был более доходчив, авторы, как уже говорилось, избрали хронологический порядок их изложения.

Однако проблему совместной работы политического и военного руководства за эти годы целесообразно, думается, рассмотреть в одном разделе. Тому есть несколько причин. Во-первых, уяснение позиций и действий того и другого особенно важно для понимания этого периода перестройки в целом. Они наложили на него заметный отпечаток. Во-вторых, их совместную деятельность трудно охватить и понять, если не рассмотреть их целостно. [61]

Думаю, важно.знать, как вместе работали политические и военные руководители на переломе двух эпох, при переходе к новой внешней политике, выработке новой военной доктрины, новых форм и способов обеспечения безопасности страны, при новых взаимоотношениях с союзниками — социалистическими странами (которые к 1990 году перестали быть таковыми) и при быстро меняющихся связях с государствами блока НАТО — вероятными противниками.

Для автора это нелегкая тема. Придется затрагивать крупные вопросы сегодняшней политики, то есть интересы нашей страны. Не все они стали уже историей. Придется писать о людях, исполняющих и сегодня высокие обязанности в нашем государстве, моих бывших коллегах по работе и о моих руководителях. Элементарная этика требует осмотрительности. Но если об этих взаимоотношениях не рассказать, будет многое непонятно при рассмотрении принципиальных решений, которые принимались в годы перестройки. Написать об этом необходимо и по другой причине. Слишком много по этому вопросу публиковалось измышлений и прямых спекуляций со стороны определенных сил у нас в стране и на Западе. И со временем этих спекуляций меньше не становится.

Говоря о политическом руководстве государства, в первую очередь имею в виду М. С. Горбачева, Н. И. Рыжкова, Е. К. Лигачева, А. Н. Яковлева, Э. А. Шеварднадзе, В.А. Медведева, Ю.Д. Маслюкова, Б.Н. Ельцина. Именно они в силу их решающего влияния на формирование внутренней и внешней политики, определение путей развития экономики и строительства вооруженных сил «делали погоду». Конечно, в руководство входили также А. А. Громыко, Л. Н. Зайков, В. М. Чебриков. Но они все же в силу различных причин не оказывали столь решающего влияния на выработку новой политики в течение большей части рассматриваемого периода.

У большинства руководителей во главе с М. С. Горбачевым детство и юность пришлись на годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные годы. В силу возраста (дело объективное — каждому поколению свое) они не могли участвовать в войне. Им не пришлось воевать в тяжелые первые годы войны, драться против фашистских танков только с винтовками и бутылками с горючей смесью в руках, бессильно наблюдать (ибо бороться было нечем), как немецкие самолеты безнаказанно расстреливали на поле боя твоих товарищей и тебя самого, отступать на сотни километров, оставлять родную землю, выслушивая проклятия советских людей, обреченных нашим отступлением на жизнь в немецкой оккупации. [62] Они своими глазами не видели, как горят и рушатся под беспощадными сокрушающими ударами гитлеровцев наши города и села, гибнут мирные жители, уничтожается наше народное добро. Пишу об этом потому, что такие уроки, полученные на войне, врезаются не только в память, но и в характер человека, становятся его неотъемлемой сущностью. Они никогда не забываются.

Но наши новые руководители имели другой опыт. Будучи в те годы детьми и юношами, они познали на себе нужду, видели страдания народа в годы войны в тылу или на оккупированной немцами территории: голод, холод, неустроенность, неизвестность и страх за близких, находящихся на фронте, труд иногда до полного изнурения и истощения. После войны некоторые из них на своих плечах вместе с фронтовиками испытали трудности послевоенного восстановления народного хозяйства.

Это тоже опыт, который у думающего и совестливого человека, ставшего большим руководителем, воспитывал ответственность перед народом. Именно отсюда, по-моему, зародилась и проистекает их настойчивость в борьбе за мир. Думая над опытом людей, воевавших на фронте и не воевавших, но переживших трудности и муки народа в тылу в годы войны, я вывел, по крайней мере для себя, определенную своего рода закономерность (другие, может быть, с ней согласны не будут). Советские люди выступали и выступают против войны, но одни и сегодня надеются предотвратить ее преимущественно с помощью оборонной мощи (не случайно к ним относится большинство фронтовиков — ветеранов войны), другие отдают предпочтение политическим мерам ее предотвращения. Не случайны и сегодня острые дискуссии по этому вопросу в обществе. В течение многих лет (еще задолго до перестройки) я наблюдал, как остро сталкивались эти два взгляда на наилучшие способы обеспечения мира для нашего Отечества. С этой объективной трудностью (а я много думал об этом) предстояло встретиться при совместной работе после 1985 года нашим политическим и военным руководителям. Глубоко убежден — нельзя недооценивать того, что Хрущев и Брежнев войну в полной мере испытали на себе, находясь на фронте. Военный опыт, особенно первого периода войны, отсутствие до июня 1944 года второго фронта в Европе в значительной мере определили их недоверие к Западу. [63]

На политику Хрущева и Брежнева сегодня так и нужно смотреть — с учетом военно-исторической обстановки тех лет и исторической правды, а не исходя из сегодняшних сиюминутных политических интересов какой-то группы или партии. С грузом их военного опыта было бы практически невозможно пойти на тот крутой перелом нашей внешней политики, который осуществил М. С. Горбачев в 1987–1990 годах. Для этого нужно было новое поколение советских политических руководителей, с другим опытом и другим мышлением.

Совершенно ясно, что М. С. Горбачев, Н. И. Рыжков, Е. К. Лигачев, Э. А. Шеварднадзе, В. А. Медведев задолго до 1985 года во многом по-другому (один меньше, другой больше), чем прежнее руководство, смотрели на нашу советскую действительность, на отношения между социалистическими и капиталистическими странами, на социалистический интернационализм, на обеспечение безопасности и поддержание обороноспособности страны. Не говорю о А. Н. Яковлеве, отрицательное отношение которого в целом к нашей системе, по-моему, сформировалось гораздо раньше. И эти взгляды новых руководителей с 1985 года начали энергично и быстро воплощаться в конкретную политику внутри страны и в новую внешнюю политику.

Как начальник Генерального штаба, я сразу это почувствовал, будучи вовлеченным в решение многих проблем по долгу службы. И через довольно короткое время мне показалось, что некоторые решения новым руководством недостаточно глубоко продумываются, слишком легко принимаются, проявляется при этом немалая самоуверенность. К советам осторожных и опытных людей новое руководство недостаточно прислушивается. А в целом программа действий его не сформирована и не сформулирована. Действует оно, исходя из отдельных, хотя и крупных, решений. Но это были первые впечатления, и я к ним старался относиться самокритично. Мало того, я подавлял их в себе.

В целом же политическое руководство действовало энергично. Видно было стремление найти выход из трудностей внутри страны и обеспечить прорыв во внешней политике. Появлялись совершенно новые, неожиданные идеи и инициативы. Чувствовалось, М. С. Горбачева не сковывают обстоятельства, которые труднопреодолимой стеной стояли перед старым руководством.

Такое у меня сложилось мнение о новом политическом руководстве к осени 1985 года. В принципе не изменилось оно и через шесть лет. [64]

Совсем по-иному обстояло дело с военными руководителями. Они были по возрасту старше и были профессиональными военными. (Министр обороны С. Л. Соколов, первые заместители министра — С. Ф. Ахромеев, В. И. Петров, В. Г. Куликов, начальник главного политуправления А. Д. Лизичев, главнокомандующие видами вооруженных сил — Ю. П. Максимов, Е. Ф. Ивановский, А. И. Колдунов, А. А. Ефимов, С. Г. Горшков, заместитель министра по вооружению В. М. Шабанов).

За исключением Лизичева, в 1985 году им было от 62 до 65 лет (Соколову — 73 г.). Все являлись участниками Великой Отечественной войны. Вышли из горнила войны молодыми, имея большую жизненную и военную закалку. После войны получили полноценное военное образование и опыт военного руководства в крупных масштабах. К 1985 году они зарекомендовали себя опытными военачальниками. В основе их взглядов на внешнюю и военную политику страны были твердая установка на защиту того, что было достигнуто Советским Союзом в деле послевоенного устройства Европы и мира. Решения Потсдамской конференции, границы в Европе, установленные ею и подтвержденные в Хельсинки в 1975 году, по их мнению, пересмотру не подлежали. Создание ядерного оружия, стратегических ядерных сил, рождение и укрепление социалистического немецкого государства — ГДР, несколько позже Организации Варшавского Договора, установившееся военное равновесие между Варшавским Договором и НАТО только укрепили установившиеся взгляды военных руководителей. В обострении обстановки после 1945 года и в «холодной войне», как считали все мы, виноваты были главным образом США и другие государства НАТО. Основу безопасности Советского Союза мы видели в поддержании Советских Вооруженных Сил и армий других государств Варшавского Договора примерно на том же уровне, на котором находились вооруженные силы НАТО. Наши стратегические ядерные силы, полагали мы, должны быть примерно равными американским. Считалось необходимым для нашей безопасности наличие в Центральной Европе крупной группировки вооруженных сил Варшавского Договора, ядром которых были бы советские войска. По убеждению военных, эта группировка не должна была уступать соответствующей группировке НАТО. Доводы о том, что наши войска находятся на территории других государств и это не может продолжаться вечно, нами не воспринимались должным образом. Кроме того, такого же мнения при оценке состояния своих войск придерживались и в НАТО. [65] И такая позиция двух блоков была одной из немаловажных причин тупика на многих переговорах и в конечном итоге одной из причин продолжающейся гонки вооружений.

Вот при таких подходах и взглядах политического и военного руководства на обстановку в мире, и в частности в Европе, М. С. Горбачев и его соратники с начала 1986 года приступили к разработке нового курса советской внешней политики. К этому времени политическое руководство и военные, ознакомившись с позициями друг друга, поняли, какие немалые трудности их ждут при совместной работе.

Работа шла как бы по трем направлениям. Первое — обеспечение обороноспособности страны и поддержание вооруженных сил в необходимой боевой готовности. Второе — оказание помощи народу и правительству со стороны вооруженных сил в чрезвычайных ситуациях, при авариях, стихийных бедствиях, а также помощь в уборке урожая, при строительстве в народном хозяйстве. Третье — совместное решение внешнеполитических проблем, связанных с военными вопросами. Постараюсь в этой главе дать хотя бы фрагментарное представление о такой совместной работе. Понимаю, это будет неполное и иллюстративное (на отдельных примерах) изложение. Но делаю это сознательно, поскольку более обстоятельно о работе по всем трем направлениям в отдельности будет рассказано в последующих главах книги.

Главное в совместной работе политического руководства и военных заключалось, конечно, в обеспечении безопасности страны и строительстве вооруженных сил. М. С. Горбачев не медлил с изучением оборонных проблем и установлением контактов с высшим командным составом армии и флота. В течение апреля — июня 1985 года он несколько раз заслушивал доклады министра обороны и начальника Генштаба о состоянии армии и флота, их предназначении и планировании применения. Живо интересовался материальным обеспечением офицеров, сержантов и солдат, научно-исследовательскими работами в области вооружений (параллельно по этим вопросам он нередко встречался с учеными). За эти месяцы я заметил у него определенное скептическое отношение к генералам и адмиралам. Он не раз задавал вопросы, не много ли их в вооруженных силах, все ли они заняты делом. Высказывал мнение (правда, осторожно), полностью ли соответствует современным требованиям существующая структура Вооруженных Сил. [66]

Не раз спрашивал, нужно ли иметь в управленческой структуре создававшиеся в это время Главные командования войск направлений. Мы убеждали Горбачева, что они необходимы. Рассказывали, что вопрос об их организации обсуждался длительное время. Территория Советского Союза огромна — 22,4 млн. км . Военно-политическая обстановка в Европе, на Дальнем Востоке и на Юге различна. Группировки Вооруженных Сил страны на этих направлениях в значительной мере самостоятельны. Они возникли десятки лет тому назад. Кроме этих группировок в 60–80-х годах были сформированы и получили развитие стратегические ядерные силы, войска ПВО страны, воен-но-мсоские силы в составе нескольких флотов, воздушные армии тяжелых бомбардировщиков, воздушно-десантные и другие войска. Даже в мирное время, не говоря уже о военном, Министерству обороны стало крайне сложно управлять из центра Вооруженными Силами такого состава.

Поэтому и встал вопрос об учреждении Главных командований войсками направлений в Европе, на Юге и на Дальнем Востоке. В подчинение каждого из Главных командований предполагалось передать несколько военных округов, флот, воздушную армию. Наконец, в 1984 году после жарких дискуссий решение о создании Главных командований войск направлений правительством было одобрено. Это сделало систему управления Вооруженными Силами более надежной и гибкой. Нужно отдать должное: инициатором образования Главных командований войск направлений выступил маршал Н. В. Огарков. Он же вложил немало труда в их практическую организацию.

Чувствовалось, что Генсек внимательно присматривается к министру обороны и начальнику Генштаба и оценивает их деятельность. Если говорить откровенно, то С. Л. Соколов и я в не меньшей степени старались понять, какими качествами обладает новый Генсек, как он решает оборонные проблемы. Все вопросы М. С. Горбачева мы воспринимали как естественный интерес руководителя, ставшего Верховным Главнокомандующим.

В июле 1985 года министр обороны проводил в Белорусском военном округе сбор командующих войсками округов, флотов и их заместителей, а также руководящих работников министерства обороны с целью повышения их оперативной подготовки и изучения новой техники. Он пригласил на него М. С. Горбачева. Михаил Сергеевич присутствовал на некоторых занятиях, на общевойсковом учении, осмотрел новую военную технику. [67]

В заключение М. С. Горбачев выступил перед высшим командным составом Вооруженных Сил. Остановился на ближайших планах Политбюро ЦК КПСС и правительства в области экономики и поставил задачу по поддержанию на должном уровне обороноспособности страны и боевой готовности армии и флота. Говорил он ясно, четко, задачи ставил понятные, реалистичные. Выступление присутствовавшим понравилось. Горбачев высшим командным составом был принят хорошо.

Пожалуй, наиболее показательными с точки зрения взаимоотношений политических и военных руководителей являются их подходы и работа по обеспечению безопасности Советского Союза в Европе. При решении этой проблемы определились наибольшие различия в позициях политического руководства и военных.

Два фундаментальных вопроса все 40 лет (1945–1985) разделяли Советский Союз, с одной стороны, и США, Великобританию, Францию, а затем и ФРГ — с другой. Первый: нерешенность германской проблемы. Вместо единого германского государства после войны образовались два: ФРГ — капиталистическое и ГДР — социалистическое. Второй: в странах Центральной Европы образовались государства с социалистическими режимами. Это по существу было главной причиной развернувшейся вскоре после победы над гитлеровской Германией «холодной войны» и гонки вооружений. Расхождения действительно носили фундаментальный характер. Запад считал, что образование социалистических режимов в Болгарии, Венгрии, ГДР, Польше, Румынии и Чехословакии было навязано Советским Союзом в результате пребывания на их территории в тот или иной период советских войск. Советский Союз, коммунистические партии вышеупомянутых стран, а затем и их верховные органы власти, а в ряде стран большая часть населения, как я думал, считали свершившиеся изменения естественным итогом второй мировой войны и на этой основе строили не только политику, но и всю жизнь и деятельность своих государств и народов. Запад же, считая эти изменения противоестественными, делал все для того, чтобы итоги второй мировой войны в этой части Европы переиграть в свою пользу.

40 лет видимых положительных итогов Западу не принесли. Но в Советском Союзе и у его союзников постепенно росли внутренние противоречия и трудности. Постепенно менялись настроения у народов восточноевропейских стран не в пользу социализма. [68] Причины этих изменений и трудностей не предмет рассмотрения здесь. Отмечу лишь, что причиной была, очевидно, и постоянная гонка вооружений. Мы, в Советском Союзе, с тревогой и беспокойством наблюдали, как среди народов ГДР, Венгрии, Польши и Чехословакии растет недовольство политикой своих правительств и Советского Союза, хотя как раз СССР делал очень много для укрепления дружбы между нами. Некоторым союзным странам мы не раз оказывали и экономическую помощь. В течение многих лет я был тесно связан с военным руководством союзных стран, особенно с начальниками генеральных штабов. Они, правда, осторожно, но тоже делились своими опасениями. Какого-то ясно видимого выхода из нараставших трудностей не просматривалось. Таким образом, узел противоречий между Востоком и Западом, завязанный в Европе более 40 лет назад, продолжал к 1985 году оставаться основным. Эти противоречия стали главным препятствием для новой внешней политики СССР.

М. С. Горбачев с приходом к власти весной 1985 года довольно быстро понял, что без радикального изменения ситуации в Европе не удастся прекратить «холодную войну» и гонку вооружений в мире, а следовательно, будет невозможно и наладить нормальные политические и экономические отношения с Западом, что, как я думаю, он считал одной из основных задач своей внешней политики. Следует заметить, что советское руководство действовало не единолично. Оно согласовывало с руководителями союзных стран основы этой политики, равно как и свою линию на прекращение впредь какого-либо вмешательства со стороны СССР в их дела, подразумевая под этим в том числе и предотвращение нашего военного давления и вооруженного вмешательства во внутренние процессы, которые могут происходить в их странах. Тогда же совместно с союзниками была разработана новая военная доктрина государств Варшавского Договора.

Должен оговориться, что я рассматриваю только военную сторону нашей внешней политики в Европе. Не касаюсь ее политической и, если хотите, моральной стороны. Как коммунист я, наверное, должен был бы это сделать, но тогда вышел бы далеко за пределы поставленной при написании этой книги цели.

Не могу с уверенностью судить о том, были ли ясны руководителям государств Варшавского Договора все возможные последствия событий. Ведь невмешательство СССР в их внутренние дела при определенных условиях может привести к крутым поворотам, к таким изменениям в государственном и общественном устройстве их стран, которые в корне преобразуют Европу. Однако на Западе выводы из новой политики Советского Союза, несомненно, были сделаны. [69]

Что касается руководства Министерства обороны и Генерального штаба, то они еще в 1987 году предвидели возможные последствия этой политики для всей системы обороны нашей страны на Западе и для Варшавского Договора. В течение 1986–1987 годов министр обороны С. Л. Соколов и я как начальник Генерального штаба много раз обсуждали положение, в котором могут оказаться наши Вооруженные Силы, если рухнет созданная после войны система безопасности Советского Союза и других стран Варшавского Договора в Европе.

Летом 1987 года М. С. Горбачеву новым министром обороны Д. Т. Язовым и мной был представлен по этому вопросу обстоятельный документ с просьбой рассмотреть обостряющуюся обстановку и возникавшие проблемы совместно с военными. Знаю, что документ М. С. Горбачевым был рассмотрен, но без нас, и, как я понял, не случайно. В этом проявился стиль Горбачева: решать в интересах дела крупнейшие военно-политические проблемы с военными поэтапно, не обостряя отношений с ними, где это возможно, постановкой в лоб крупного и неприемлемого в целом для них вопроса.

События в Европе между тем развивались. Решающими в их цепи были ликвидация «берлинской стены» и пограничного режима на границе ГДР с ФРГ в ноябре 1989 года. После ликвидации «стены» стало ясно, что судьба послевоенного порядка, существовавшего в Европе почти 45 лет, предрешена. В течение буквально двух-трех недель была расстроена экономика ГДР, и объединение Германии стало неизбежным. Тем более что за это выступало большинство немцев, в том числе и в ГДР. Немного раньше или позже произошли известные изменения в Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии и Чехословакии.

Система послевоенной безопасности Советского Союза, на которую советским народом было затрачено столько усилий и которая до 1985 года была основой нашей внешней политики в Европе, рухнула.

Но дело не обстояло настолько просто, чтобы остановиться только на этих отрицательных для нас последствиях. Новая внешняя политика за 1986–1989 годы привела одновременно к значительному улучшению отношений с США и странами Западной Европы, к снижению военной напряженности, уменьшению военной опасности для Советского Союза, и это достигнуто было не военными, а политическими средствами. Для советского военного руководства это было непривычным и новым. Создалась парадоксальная ситуация: старые, достигнутые в войне военно-политические позиции в Европе мы теряли, но новые политические позиции и доверие народов Европы мы приобретали. Вот эту противоречивую суть положения при анализе событий того времени военным сразу понять было трудно. Во всяком случае, не всем это в короткий срок удавалось.

Однако как человек военный я должен проанализировать в первую очередь изменения в стратегической ситуации. И в ней нельзя ничего упрощать. Утверждать, что, уменьшив военную опасность для нашей страны политическими методами, мы ничего не потеряли, было бы неверным. Мы потеряли своих военных союзников, распался Варшавский Договор в том виде, в каком он существовал в течение 35 лет. Потеряны стратегические позиции СССР в Европе. Изменится ли теперь положение нашей страны в Европе? Конечно. Наше влияние в Европе уменьшилось. Было бы несерьезным утверждать обратное. Значительно осложнилось положение наших Вооруженных Сил. Завершена эвакуация наших войск из Венгрии и Чехо-Словакии, продолжается — из Германии и Польши. Еще более обострилась проблема обустройства войск на Родине.

Теперь совершенно по-другому, на иных принципах нужно строить оборону Советского Союза. Но всему этому не следует удивляться и возмущаться. В такие переломные моменты крутые повороты в политике неизбежны, и возможны крупные, иногда неожиданные результаты. При таких поворотах что-то теряешь, а что-то приобретаешь. Это неизбежно. Для нас, военных, 1986–1989 годы явились порой больших потрясений. Не ради личной корысти мы воевали с фашистами, укрепляли оборону Отечества. А теперь на наших глазах рушилось дело жизни и труда нашего поколения. Создание новой системы безопасности (какой она еще будет, неизвестно) — дело не нашего поколения, это задача уже тех, кто пришел и придет нам на смену.

Ни разу на моей памяти М. С. Горбачев обстоятельно военно-политическую обстановку в Европе и перспективы ее развития в 1986–1988 годах с военным руководством не обсуждал. [71] Правда, нередко по какой-то частной европейской проблеме принимались решения с участием военных. В соответствии с уже принятым конкретным решением военные вносили предложения, касающиеся вооруженных сил. Отдельные вопросы европейской политики рассматривались с участием военных на межведомственной комиссии, занимавшейся вопросами переговоров. Думаю, М. С. Горбачев понимал всю сложность и даже опасность вынесения на обсуждение с участием военного руководства проблемы Европы в целом и безопасности Советского Союза в этом регионе. Подвергалось коренной ломке все понимание военным руководством сущности обороноспособности страны в Европе. Новая политика как бы отменяла то, что когда-то было завоевано ценой огромной крови и миллионов жизней, но на смену приходило доверие между Западом и Востоком и не меньшая безопасность для СССР, если говорить о сегодняшнем дне.

Выше я говорил о своем восприятии событий 1986–1989 годов. Теперь постараюсь взглянуть на все эти события с позиций середины 1991 года. Какой сегодня (хотя обстановка в Европе еще далеко не определилась) представляется мне наша внешняя и военная политика в Европе за прошедшие шесть лет?

В целом, с учетом всех обстоятельств, которые имели место начиная с 1945 года и до настоящего времени, она представляется оправданной. Для страны было необходимо закончить конфронтацию с Западом, которая продолжалась почти полвека и так дорого нам обходилась. В результате наших внешнеполитических усилий это было сделано. Прекращается «холодная война». Создана база для восстановления доверия с США и странами Западной Европы.

Объективная реальность, однако, заставила СССР пойти на фундаментальные уступки. О них говорилось. Запад тоже пошел на серьезные уступки, но на меньшие. Он сохранил военную организацию НАТО в Европе. Для чего? Для противовеса Советскому Союзу, хотя в ее сохранении есть и другие причины. Несмотря на фундаментальность советско-германских договоров 1990 года и нормализацию отношений сегодня, только время покажет, что будет представлять из себя объединенная Германия, как она поведет себя по отношению к Советскому Союзу. Эти два фактора, я думаю, на будущее — предмет серьезного беспокойства для Советского Союза. [72]

При рассмотрении других больших военных и военно-политических проблем (не считая европейской) к мнению военного руководства М. С. Горбачев относился одновременно и уважительно, и критически. Он неоднократно говорил нам: «Мы ценим ваше мнение как профессионалов, как теоретиков и практиков военного дела. Но вы люди заинтересованные, добиваетесь, чтобы проблема решалась так, как вами предлагается. Давайте послушаем мнение других, в том числе политиков и ученых». В принципе верно. Председатель Совета Обороны страны и Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами должен, видимо, только так рассуждать и действовать. Но когда решается вопрос сугубо военный, мнение военного руководства, наверное, нужно учитывать особенно внимательно, так как люди, ответственные за оборону страны, в этом деле наиболее компетентны.

В 1985–1988 годах военные вопросы в основном рассматривались и решались с этих позиций. В соответствии с принятым распорядком работал Совет Обороны страны. Своевременно были рассмотрены и утверждены планы развития Вооруженных Сил до 1990 года, научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ и серийных поставок в области вооружений. Они обсуждались в свободной дискуссии с приглашением представителей заинтересованных ведомств: Госплана, министров оборонных отраслей промышленности, ученых. В основном своевременно рассматривались другие важные вопросы, которые ставило военное руководство. Очень дружно и согласованно мы работали с Ю. Д. Маслюковым и И. С. Белоусовым. У меня навсегда остались к ним самые теплые дружеские чувства.

При непосредственном участии и под руководством М. С. Горбачева и Н. И. Рыжкова был продолжен анализ, начатый еще при Д. Ф. Устинове, американской программы СОИ (создания противоракетной обороны США). При этом были намечены наши контрмеры. Даны на этот счет задания. Причем разрабатывались различные варианты, в зависимости от того, какие темпы наберут американцы при реализации своей программы СОИ. Состоялось несколько выездов М. С. Горбачева в научно-исследовательские учреждения, где наиболее крупные проблемы были изучены на месте. Председатель Совета Обороны постоянно подчеркивал, что при решении вопросов обороноспособности страны необходим широкий и реалистический подход, учет экономических возможностей страны. Обсуждения проходили свободно, остро. Нередко Горбачеву приходилось умерять горячность и темперамент спорящих, вести полемику в рамках допустимого. Работу он строил демократично, но последнее слово, разумеется, оставлял за собой. [73]

Однако обстановка в области экономики усложнялась. Начальник Генштаба знал об этом, так как часто присутствовал на заседаниях Политбюро ЦК КПСС. Участие в его работе позволяло уяснить и реально наблюдать развертывание борьбы политических сил и обострение экономических трудностей в стране. Будучи должным образом информированным, начальник Генерального штаба помогал руководству Генштаба ориентироваться во внутренней и внешней обстановке. И уже к началу 1988 года нами (хотя никаких заданий мы сверху еще не получали) стала осознаваться как необходимость, так и возможность (с учетом всех внешних и внутренних обстоятельств) одностороннего сокращения наших Вооруженных Сил.

И еще об одном. О противоречиях между политическим и военным руководством в 1985–1990 годах и о возможности «военного переворота», о чем так много рассуждали и у нас, и на Западе.

Что касается противоречий, то они, разумеется, были. Я старался показать их. Где есть совместная работа над решением крупных военно-политических проблем, разрешается свободное изложение взглядов на пути их решения, там есть и противоречия. О некоторых я намерен рассказать в последующих главах. Но ведь такие противоречия — дело естественное. Различные мнения при решении вопросов на государственном уровне — это не только столкновение взглядов, но и столкновение интересов различных ведомств (внешнеполитического, военного, военно-промышленного, научных кругов и др.), отражение их ответственности перед народом и государством за порученное дело. Имели место споры и у нас. При моей работе в Генеральном штабе помню споры (и очень острые) с Э. А. Шеварднадзе, но была с ним и совместная продуктивная работа. Спорили с Е. К. Лигачевым, Л. Н. Зайковым. Все это, повторяю, естественное дело. Конечно, приятного в острых дискуссиях с руководством мало. Рубцы от них чаще остаются у подчиненных, хотя и для руководителей они не проходят бесследно. Трудное это дело — решать крупные государственные вопросы. Но главное в другом — уже принятое политическим руководством решение никогда военными не оспаривалось и беспрекословно выполнялось. И всякие домыслы о каком-то сопротивлении военных перестройке в стране и в партии никаких оснований под собой не имеют. Это заведомая неправда. Мало того. [74] Вооруженные Силы и их руководители внесли в развитие перестройки большой вклад. Без активного участия военных в разработке внешней политики она была бы просто немыслима. На крутых поворотах перестройки в 1989–1991 годах военные твердо и последовательно поддерживали руководство государства и М. С. Горбачева лично. Конечно, политику и на государственном уровне делают живые люди, которые взаимосвязаны определенными отношениями, симпатиями и антипатиями. Поэтому сгущение красок при докладах руководству о деятельности военных вообще и конкретных лиц и даже нечто большее, наверное, было, есть и будет. Не избежали всего этого мы, военные, в годы перестройки. Пришлось такое испытать на себе. Но это частности. Причем, к чести М.С.Горбачева, он не менял отношения к человеку (в данном случае говорю, конечно, только о себе) в зависимости от того, что про него докладывалось. Имел свое собственное мнение. Но главное несомненно в другом — военные ответственно выполняли свой долг, знали свое место при совместной работе с политическим руководством.

Что же касается возможности так называемого военного переворота в Советском Союзе, то должен сказать, что за время совместной работы с М.С. Горбачевым, А. А. Громыко, Н. И. Рыжковым, с другими руководителями ни один из них никогда прямо или косвенно даже намеком не высказал сомнения в верности военных руководителей своему долгу перед народом и военной присяге. Уверен, у политического руководства никогда такого сомнения и не было. По большому счету между руководством государства, правительства и высшим командным составом имело и имеет место полное доверие.

Это естественно. С первых лет Советской власти у высшего командного состава армии и флота глубочайшее уважение к политическому руководству, если можно так выразиться, «заложено в крови». Для них понятие дисциплины связано прежде всего с партийной дисциплиной, с уважением к В. И. Ленину, к марксистско-ленинскому учению. Высшее военное руководство (а я имел возможность убедиться в этом лично за 18 лет службы в центральном аппарате) всегда было исключительно дисциплинированно и уважительно относилось к руководству политическому. Да, сегодня происходит переосмысление самого понятия политического руководства. В армии и на флоте это тоже происходит. [75] Теперь для высшего командного состава высшим государственным руководством являются Съезд народных депутатов, Верховный Совет, Президент СССР. ЦК КПСС и его Политбюро теперь не стоят над руководством государства. Это генералами и офицерами понято, усвоено и принято. И если некоторые люди утверждают обратное, то только потому, что они преследуют при этом определенные политические цели. Само же поведение военных по отношению к государственному руководству не изменилось. Оно осталось таким же ответственным и уважительным, как раньше. Для военных закон один: управляют государством, а также армией и флотом избранники народа.

Я абсолютно уверен (весь мой опыт подсказывает это): пока существует наше Отечество, СССР, как единое федеративное государство самостоятельных в экономическом и политическом отношении республик, государство с надежной социальной защитой трудящихся, и пока эти ценности нашего общества руководство государства отстаивает, Вооруженные Силы СССР будут неуклонно и последовательно выполнять решения и приказы государственного руководства. Если будут проведены конституционным порядком изменения в государственном и общественном устройстве, военные их примут и будут уважать.

Поэтому домыслы о «военном перевороте» распространяются на Западе или со злым умыслом, чтобы нанести вред Советскому Союзу, или из-за непонимания места и роли военного руководства в СССР.

Когда же о возможности «военного переворота» у нас в стране говорят наши внутренние, советские политиканы, то они имеют конкретную цель: вызвать у советского народа неприязнь и недоверие к высшему командному составу Вооруженных Сил страны, создать в стране напряженность, при которой они только и могут решить свои, совершенно чуждые народу политические цели способами, противоречащими Конституции СССР. К сожалению, не удержался на позициях корректности и правды Шеварднадзе, который после отставки с поста министра иностранных дел начал говорить о возможном участии военных в установлении диктатуры в стране. Уж кому-кому, а ему-то известна заведомая неправда таких утверждений{8}. [76]

Наверное, было бы неправильным обойти, рассказывая о взаимоотношениях политического и военного руководства, такой драматический момент, как безнаказанный перелет госграницы и посадка рядом с Красной площадью легкомоторного самолета западногерманского гражданина Руста. Происшедшее характеризовало противовоздушную оборону, а неизбежно и руководство Министерства обороны очень негативно. Безнаказанно такой перелет мог произойти только в результате халатности и безответственности при несении боевого дежурства. Народ был возмущен случившимся, и это возмущение было справедливым. Детальное расследование показало, что самолет Руста службой радиолокационного наблюдения был обнаружен на малой высоте, а также обнаружен и поднятым в воздух самолетом-перехватчиком ПВО. Его полет мог быть своевременно пресечен еще в районе границы. Далее происходит, по крайней мере для меня, необъяснимое. Вся информация о нарушителе была доложена командующему армией ПВО Ленинградского региона. Он этой информации не поверил. Главкому войск ПВО и на Центральный командный пункт ничего не доложил, цель (самолет Руста) с контроля снял. В ходе длительного расследования командующий вразумительного объяснения своему решению, совершенно недопустимому для руководителя ПВО, так и не дал.

Возможно, многие читатели воспримут это как запоздалое оправдание. Но я пишу так, как случилось на самом деле. Произошло нелепое, почти невероятное событие, когда крупный военный руководитель принял в нарушение приказа министра обороны СССР из ряда вон выходящее, совершенно недопустимое в его положении решение. Самолет Руста на предельно малой высоте (40–50 м) продолжил полет и совершил посадку в Москве.

Произошло это во второй половине дня 28 мая 1987 г. М. С. Горбачев находился в это время в Берлине на заседании Политического Консультативного Комитета государств — участников Варшавского Договора. С ним находился и министр обороны С. Л. Соколов. В час ночи 29 мая из Берлина меня вызвали к телефону. Доложил Горбачеву обстоятельства происшедшего. Из того, что я выслушал в ответ, слова: «Позор... Это равно по последствиям чернобыльской трагедии...» — представлялись самыми мягкими. Но все они были справедливыми. Удивляться тут было нечему. [77]

Политбюро ЦК КПСС действовало быстро, решительно и круто. Последовало снятие с занимаемых должностей главкома войск ПВО главного маршала авиации А. И. Колдунова, ряда других больших и малых руководителей ПВО. Освобожден от должности министр обороны С. Л. Соколов. Вина военного руководства была бесспорной. В таких случаях на строгость жаловаться не принято. Строгость здесь уместна и справедлива.

Однако освобождение от должности именно министра обороны лично для меня и сегодня не вполне понятно. Уж если вести речь о персональной ответственности и освобождении от должности ответственного руководителя, то в данном случае логичнее было бы в первую очередь спросить с начальника Генерального штаба, который отвечает непосредственно за управление Вооруженными Силами (а все, что произошло при полете и посадке Руста, было связано с безответственностью командующего армией, то есть звена в системе управления). И освобождать от должности следовало одного начальника Генштаба или его вместе с министром обороны.

Но порядок тогда был такой, что с Политбюро не очень-то можно было поспорить или тем более попросить от него объяснений. Однако с учетом того, что в последующие годы за упущения в работе с тяжелыми и крайне тяжелыми последствиями в различных других областях жизни государства с руководителей спрашивали очень снисходительно или вообще чаще всего их оставляли в покое, принятые тогда меры к военным выглядят исключением из общего правила. Непонятно и другое. Почему, когда против Вооруженных Сил была организована настоящая травля, когда они были подвергнуты оскорблениям и унижениям, что наносило большой ущерб их боеготовности, действенного отпора этому со стороны государственного руководства не давалось. Не дается такого отпора распоясавшимся силам и сегодня.

Может быть, у читателей, ознакомившихся с моими размышлениями о взаимоотношениях политического и военного руководства в годы перестройки, сложится впечатление, что я сгустил краски, кое-где «плачусь в жилетку», жалуюсь на руководство государства. Я написал так, как виделось мне на самом деле. Наверное, к военным можно предъявить не меньше претензий за их работу, за совершенные ошибки в эти годы. Но трудное было время. Будущее покажет, я думаю, что 1989–1991 годы были самыми тяжелыми в переломной эпохе переустройства нашей Родины. [78]

Г. М. Корниенко. Изменения в руководстве советской дипломатии

Дипломатическое ведомство оказалось первым, в котором произошла смена руководства.

Избрание А. А. Громыко 2 июля 1985 г. на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР для меня лично не явилось неожиданным. Не от него самого, но мне было известно, что он хотел бы занять этот пост со времени кончины Л. И. Брежнева. Знал я, что не возражал против этого и Ю. В. Андропов, не хотевший первоначально сам занимать этот пост, — поэтому он более полугода оставался вакантным. Однако тогда этому воспротивились некоторые другие члены руководства, в первую очередь Д. Ф. Устинов, и дело кончилось вновь совмещением постов Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР. По той же причине не сбылось желание А. А. Громыко и при К. У. Черненко.

Когда же на мартовском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС с предложением об избрании Генеральным секретарем М. С. Горбачева выступил именно Громыко, мне сразу подумалось, что теперь наконец осуществится его желание.

С отходом А. А. Громыко от руководства МИДом закончилась целая эпоха в советской дипломатии. Только на посту министра он находился 28 лет, а если иметь в виду, что его вклад в советскую дипломатию стал заметным уже начиная с 1943 года, после его назначения в возрасте 34 лет послом СССР в США, то его влияние на внешнюю политику нашей страны было и того длительнее.

Наряду с недюжинным интеллектом, которым его одарила природа,. самой сильной стороной Громыко как руководителя дипломатической службы великой державы являлся высокий профессионализм. Обладая огромным багажом знаний, необходимых в повседневной работе дипломата, и поразительными аналитическими способностями, он больше всего ценил наличие того и другого также у своих коллег и подчиненных. Не терпел он верхоглядства, краснобайства, приблизительности в анализе того или иного вопроса. Не прощал недобросовестности, был очень требователен, но справедлив. Он вполне терпимо и даже с уважением относился к тому, кто не во всем соглашался с ним, отстаивал свою точку зрения, если он ее должным образом аргументировал. Громыко не обязательно сразу соглашался с приводимыми доводами, но если они его убеждали, то учитывал их в дальнейшем. [79]

То, что новым министром иностранных дел М. С. Горбачев предпочтет иметь не профессионала-дипломата, а политического назначенца, тоже можно было предполагать. К этому времени было уже ясно, что М. С. Горбачев намерен сказать свое собственное слово во внешней, равно как и во внутренней, политике. Поэтому естественно было ожидать, что он захочет поставить во главе МИДа своего единомышленника, не скованного установившимися взглядами в этой области.

Но на ком именно он остановит свой выбор — это до последней минуты было неясно. И то, что его избранником стал Э. А. Шеварднадзе, действительно оказалось неожиданным, хотя я не могу сказать, что это было неприятной неожиданностью.

Раньше я не знал Э. А. Шеварднадзе сколько-нибудь близко, но много слышал о нем хорошего как о неординарном, интересном человеке, экспериментирующем в Грузии. Несколько смущало, по правде говоря, то, что принадлежал он к числу тех, кто в свое время особенно отличался славословием в адрес Л. И. Брежнева, но хотелось списать это на южный темперамент. Во всяком случае, радовало то, что он рьяно взялся за освоение новой для него сферы деятельности, и в этом он пользовался поддержкой и помощью старожилов высотного здания на Смоленской площади.

Надо сказать, технику дипломатии новый министр освоил довольно быстро. Что, однако, к сожалению, стало вскоре бросаться в глаза, и что впоследствии станет не менее, а еще более характерным для Шеварднадзе — так это недооценка им настоящего профессионализма в дипломатии, игнорирование дипломатических знаний и опыта, если только они не служили его представлению о целесообразности или нецелесообразности какого-то действия в данный момент.

Похоже было, что Э. А. Шеварднадзе рассчитывал, что привносимая во внешнюю политику новизна и смелость сами по себе перекроют любые изъяны в профессионализме. Он пытался даже теоретически обосновать такой свой подход, заявляя, что самый высокий профессионализм не может заменить правильной политической установки. Хотя эта формула как таковая не вызывает сомнений, но в ней заключена только половина правды, а вторая ее половина состоит в том, что даже самая правильная политическая установка, не будучи претворяема в жизнь на высоком профессиональном уровне, обычно либо остается декларацией, либо искажается. В то же время с помощью высокого профессионализма иногда может быть «дотянута» до кондиции, подкорректирована даже в чем-то неполноценная политическая установка. [80]

Представляется также очевидным, что более смелая внешняя политика нуждается не в менее, а в более профессиональном ее претворении в жизнь. Только в этом случае можно рассчитывать на максимальную отдачу и в то же время свести к минимуму возможные ошибки, риск которых по понятным причинам потенциально более велик именно при более смелой политике. Это — не довод против смелой внешней политики, а довод в пользу высокопрофессионального ее проведения.

И дело здесь не в том, что новый министр иностранных дел не был профессионалом — это и в других государствах не редкость, скорее даже правило. Никаких проблем не возникает, когда политический назначенец, сознавая свои не только сильные, но и слабые стороны, стремится должным образом компенсировать их с помощью профессиональных знаний и опыта других. Но совсем иное дело, когда он предпочитает считать свою слабость чуть ли не добродетелью.

Так, в одном из своих выступлений Э. А. Шеварднадзе, сославшись на безымянного советского деятеля культуры, заявившего, что «искусству нужны дилетанты», в свою очередь, выразил уверенность в том, что и делу дипломатии оказывают неоценимую услугу «люди, привносящие в профессиональное искусство, в том числе и в искусство политики, свежесть, непредвзятость, оригинальность суждений и взглядов»{9}.

По правде говоря, мне лично кажется более резонной точка зрения другого советского деятеля культуры Станислава Рассадина, который, имея в виду воинствующих дилетантов в литературе, писал:

«Непрофессионализм — не простая нехватка знаний и умения. Он, если угодно, позиция, которую с боем завоевывают и без боя не отдают. Потому, что он — это возможность обходиться без правил и норм, которых строго придерживается профессионал, это род вседозволенности, наихудшей из свобод. Свободы от многого, в частности — от необходимости доказывать свою правоту»{10}.

К искусству дипломатии сказанное относится, думаю, никак не меньше, чем к любому другому искусству. [81]

Пренебрежение профессиональной стороной дипломатии не может не приводить раньше или позже к существенным огрехам в политике. О них, как и об успехах новой внешней политики, речь впереди.

А здесь, в рамках 1985 года, поделюсь личными впечатлениями, как проходила первая встреча М. С. Горбачева и Р. Рейгана в Женеве (в дополнение к сказанному выше о том, чем она закончилась).

Было по-настоящему радостно видеть в Женеве в деле нового советского руководителя — живо мыслящего, хорошо владеющего предметом переговоров, четко представляющего, чего он хочет добиться от собеседника, и умеющего заставить его поверить в искренность своих слов, если и не согласиться с ними.

Все это было тем более очевидно, поскольку другую сторону на этот раз представлял человек, во многом напоминавший Брежнева последних лет его жизни. Рейган говорил с помощью колоды заготовленных карточек, оказываясь беспомощным, если нить разговора заставляла его отрываться от заготовок. Он становился раскованным и говорил свободно только тогда, когда начинал рассказывать — иногда к месту, а чаще нет — какие-нибудь истории и анекдоты.

А главное, всех, кто, как М. С. Горбачев, впервые имел дело с Рейганом, не могла не поражать его неинформированность и узость мышления. Начав изложение своего подхода к отношениям с СССР с выражения уверенности в том, что все беды в этих отношениях в послевоенное время проистекают из недоверия, он в качестве исходной причины этого недоверия изобразил нечто совершенно не соответствующее фактическому положению вещей.

По его утверждению, все началось с того, что в ходе войны против гитлеровской Германии США обратились к СССР с просьбой разрешить американским самолетам, совершавшим бомбовые налеты на Германию, садиться на территории СССР, а последний так до конца войны и не разрешил якобы делать этого, из-за чего, дескать, гибли многие американские летчики.

Между тем в действительности дело обстояло совсем иначе. В ходе встречи в Тегеране в конце ноября — начале декабря 1943 года Рузвельт передал Сталину меморандум, в котором содержалась просьба разрешить американским бомбардировщикам, вылетавшим с Британских островов для бомбежки Германии, делать посадки на советской территории для заправки горючим, пополнения боеприпасов и необходимого ремонта. [82] И там же, в Тегеране, как свидетельствует и помощник Рузвельта Р. Шервуд, Сталин «дал согласие на такие посадки американских самолетов, совершавших бомбовые налеты на Германию не только с баз в Соединенном Королевстве, но и с баз в Италии»{11}.

И в 1944 году, как только была освобождена подходящая часть территории СССР, куда могли долетать для посадки американские бомбардировщики, для этой цели был выделен крупный аэродром на Украине, вблизи Полтавы. О тегеранской договоренности я узнал много лет спустя, но о существовании указанного аэродрома я знал достоверно, поскольку в 1944 году служил в Полтаве и там мне нередко приходилось встречаться с американскими летчиками.

Когда Горбачев и Рейган уединились от других участников переговоров для беседы с глазу на глаз, я прямо спросил госсекретаря Шульца и помощника президента по национальной безопасности Макфарлейна, как же может президент США в таком серьезном вопросе, как определение причин плохого состояния американо-советских отношений после войны, исходить из столь ложной посылки. И не свидетельствует ли это о том, что и другие дорогие его сердцу концепции вроде СОИ строятся на таких же ложных посылках?

Сколько-нибудь вразумительного ответа не последовало. По словам Макфарлейна, историю с якобы отказом Сталина разрешить посадку в СССР американских бомбардировщиков Рейгану когда-то давно рассказал его старый друг из ВВС США, «которому он верит», а в этих случаях, мол, бесполезно пытаться переубедить Рейгана. В этом отношении Макфарлейн был, пожалуй, прав, ибо, забегая вперед, надо сказать, как бы анекдотично это ни прозвучало, что год спустя, при встрече в Рейкьявике, Рейган начал вспоминать историю советско-американских отношений опять-таки с байки об отказе Сталина разрешить американским летчикам садиться на территории СССР как об исходной причине недоверия между двумя державами в послевоенный период. [83]

Вот таким оказался партнер нашего нового руководителя по переговорам в Женеве в 1985 году. [83] Однако — и это, на мой взгляд, было очень важно — Горбачев ни на минуту не проявил колебаний насчет того, что надо, исходя из интересов дела, а не из личных симпатий или антипатий попытаться поладить с американским президентом, каков оы он ни был, а не дожидаться прихода нового как рассуждал кое-кто из его советчиков.

Дальнейшее развитие событий вполне подтвердило разумность такого подхода. В конце концов политика государства делается не одним только президентом, да и президенты вынуждены считаться с объективными обстоятельствами. [84]