Ocr: Rock Mover посвящается с. А

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 63

ГЛАВА 42

Без четверти четыре мы снова были в седле и двигались по

крутым, высоким гребням барханов Вади Дераа, из которых

местами выступали полузасыпанные песком зазубренные выходы

красной породы. Проехав так некоторое время, мы втроем или

вчетвером прибавили ходу и, оторвавшись от остальных,

энергично работая руками и обдирая колени, вскарабкались на

один из песчаных гребней, чтобы понаблюдать за железной

дорогой. Мы задыхались, так как это восхождение оказалось

более трудным, чем можно было ожидать. Однако наши усилия

были немедленно вознаграждены: на поблескивавшем рельсами

пути в зеленой низине устья котловины, по которой с оружием

на изготовку осторожно двигался наш отряд, все было

спокойно -- ни одной живой души.

Мы остановили отряд в узкой песчаной ложбине, а сами

продолжили наблюдение за железной дорогой. Действительно,

там все выглядело мирно, и даже заброшенный блокпост,

утонувший в буйной зелени высокой травы между нами и

линией, был, как видно, давно пуст.

Мы спустились к кромке скалистого склона, спрыгнули с нее в

сухой мелкий песок и скатились вниз, довольно сильно

ударившись с размаху о твердую поверхность подножия

бархана, рядом с ожидавшей нас колонной отряда. Сев на

верблюдов, мы быстро погнали их к блокпосту, где они могли

пощипать траву, оставили их там, перешли через линию и,

убедившись в безопасности, крикнули остальным, чтобы они

последовали нашему примеру.

То, что мы беспрепятственно пересекли железную дорогу, было

настоящим чудом: Шараф серьезно предупреждал нас, что

дорогу патрулируют неприятельская пехота на мулах и

всадники корпуса верблюжьей кавалерии, которых местами

поддерживает окопавшаяся пехота, располагавшая дрезинами с

установленными на них пулеметами.

Мы дали нашим верховым верблюдам попастись несколько минут,

пока вьючные животные шли долиной, затем переправились

через линию и дальше по равнине, под прикрытие барханов и

скал уже по другую сторону железной дороги. Тем временем

агейлы от скуки приладили к рельсам, в том месте, где отряд

переходил через железнодорожное полотно, парочку --

сколько успели -- пироксилиновых зарядов, а когда мы увели

жевавших жвачку верблюдов в безопасное место далеко от

линии, подрывники по порядку подожгли бикфордовы шнуры, и

по долине прокатилось эхо чередовавшихся один за другим

взрывов.

Ауда до этого не имел дела с динамитом и теперь с детским

восторгом разразился наспех сочиненными виршами,

прославлявшими его громадную мощь. Мы перерезали три

телеграфных провода и привязали их концы к седлам шести

верховых верблюдов ховейтатов. Животные рванули с места,

увлекая за собой выдернутые из земли телеграфные столбы.

Все это сопровождалось нарастающим дребезжащим звоном

проводов. Когда силы верблюдов иссякли, мы отцепили провода

и, довольные, устремились вдогонку за нашим караваном.

Мы проехали пять миль в надвигавшихся сумерках между

гребнями, казавшимися сжатыми в кулак гигантскими

узловатыми пальцами, опускающимися впереди к горизонту.

Наконец подъемы и спуски стали настолько крутыми, что

двигаться в темноте дальше было опасно для наших

ослабленных верблюдов, и мы остановились. Основная масса

наших людей и багаж были все еще далеко впереди. Отряд

использовал преимущество во времени, пока мы занимались

своими играми на железнодорожной линии. В темноте отыскать

его было трудно, тем более что турки не переставали с

громкими криками обстреливать нас со своих станций,

оставшихся у нас в тылу, и мы решили затаиться, не

разводить костры и не подавать никаких сигналов, чтобы не

привлекать внимания противника.

Однако Ибн Дхейтир, командовавший основной группой отряда,

оставил за собой вехи, по которым, прежде чем мы улеглись,

к нам пришли двое его людей и сообщили, что отряд

расположился на ночлег в полной безопасности в складке

крутого бархана невдалеке от нас. Мы снова оседлали

верблюдов и потащились за проводниками в непроглядную

темень (стояла одна из последних лунных ночей). У первого

же выставленного отрядом пикета, обнаруженного нами в

кустах на гребне, мы молча повалились на землю и уснули.

Еще не было и четырех часов, когда Ауда поднял нас и повел

наверх; мы наконец добрались до очередного гребня и,

перевалив через него, спустились по песчаному откосу.

Верблюды шагали по колено в песке и только поэтому не

падали на крутом склоне. Спустившись, мы оказались в начале

долины, уходившей к железной дороге. Еще полчаса ушло на

то, чтобы добраться до места, где она становилась шире, у

нижней границы плато, являвшегося водоразделом между

Хиджазом и Сирханом. Еще десяток ярдов, и мы оказались за

приморским склоном Аравии, часто посещаемым из-за

действующей здесь системы водостока.

Эта местность казалась равниной, с неограниченным обзором в

восточном направлении, одна ступень которой сменялась

другой, образуя перспективу, которую лишь условно можно

было назвать перспективой, так как она была более мягкого

синего цвета и более затянута дымкой. Восходившее в небе

солнце заливало эту понижающуюся долину интенсивным светом,

под которым едва заметные над землей гребни отбрасывали

длинные тени. Пока мы созерцали эту картину, -- игру этой

сложной, но переходной геологической системы, тени

протянулись дальше вниз, затрепетали в последний момент за

породившими их неровностями и пропали, словно по какому-то

единому общему для всех них сигналу. Наступило утро в

полном смысле этого слова. Река солнечного света, бьющего

прямо в глаза нам, живым существам, и слепящего их до боли,

беспристрастно заливала и всю мертвую природу, каждый

камень пустыни, по которой нам предстояло двигаться дальше.

Адуда повернул на северо-восток, ориентируясь на седловину,

соединявшую низкую гряду Угулу с очень высоким холмом на

водоразделе, слева от нас. Пройдя четыре мили, мы

перевалили через эту седловину и обнаружили у себя под

ногами прорезавшие грунт едва заметные мелкие следы

ручейков. Указав на них, Ауда сказал, что они доходят до

Небха в Сирхане и что мы пойдем по этому постоянно

расширяющемуся руслу на север, а потом на восток, до

летнего лагеря племени ховейтат.

Чуть позже мы уже ехали по низкому гребню, усыпанному

обломками песчаника типа аспидного сланца, иногда очень

мелкими, а порой в виде больших блоков футов по десять

длиной и толщиной до четырех дюймов. Ауда пристроился рядом

с моим верблюдом и, пользуясь своим посохом проводника как

указкой, рекомендовал мне нанести на мою карту названия

ориентиров и сведения о характере этого района. Слева от

нас лежали долины Сейл абу Арада, поднимавшиеся в Сельхуб и

питающиеся с большого водораздела, продолжающегося в

северном направлении через Тебук до Джебель-Руфейи. Справа

от нас раскинулись долины Сиюль аль-Кельб, Аджидат и

Джемилейн, Лебда и другие, чьи гребни, охватывавшие нас

крутой дугой с востока и севера, служили пограничным

рубежом при набегах через равнину. Эти две водные системы

на земле племени феджр, в пятидесяти милях впереди включали

принадлежащие племени источник и его долину. Я горячо

поблагодарил Ауду за эти сведения, и тот, вполне

удовлетворенный, начал излагать мне свои личные мнения и

сообщать новости о наших начальниках, и прежде всего о

стратегии нашего перехода. Его осторожный разговор тянулся

всю дорогу и приводил меня в отчаяние.

Бедуины из племени феджр, которому принадлежала эта долина,

назвали ее Аль-Холь за то, что она была бесплодной, вот и

теперь мы ехали по ней, не встречая ни малейших признаков

жизни: ни следов газелей, ни ящериц в камнях, ни крысиных

нор, даже птиц -- и тех здесь не было. Мы чувствовали себя

здесь ничтожествами, и как мы не старались, наше быстрое

продвижение больше походило на покой, на неподвижность и

вызывало ощущение тщетности наших усилий. Единственными

звуками были отголоски гулкого эха ударяющихся один о

другой камней, вылетавших из-под ног наших верблюдов, да

тихое, несмолкаемое шуршание песка, медленно перегоняемого

горячим ветром на запад по истертому известняку.

Ветер этот был каким-то удушливым, с привкусом железа

раскаленной печи, порой ощущающимся в Египте, когда дует

хамсин. По мере того как в небе поднималось становившееся

все горячее солнце, ветер усиливался и захватывал с собой

все больше пыли из Нефуда -- огромной пустыни Северной

Аравии, до которой от нас было недалеко, но за дымкой ее

видно не было. К полудню он достиг почти ураганной силы и

был таким сухим, что мы не могли разомкнуть спекшихся губ,

кожа на лицах растрескивалась, а воспалившиеся от зерен

песка веки непроизвольно ползли назад, оставляя

беззащитными глазные яблоки. Арабы плотно закутали носы

концами своих головных платков и выдвинули их вверх в виде

козырька, оставив лишь узкую щель для того, чтобы можно

было видеть дорогу.

Ценой почти полного удушья они уберегали лицо от

повреждений, так как боялись попадания песчинок в трещины

кожи, что могло привести к появлению еще более крупных

трещин, превращающихся затем в кровоточащие раны. Что же

касается меня, то мне хамсин скорее нравился-- мне

казалось, что он налетает на человека с каким-то

сознательным злорадством, и хотелось противостоять ему с

открытым лицом, бросая ответный вызов и преодолевая его

неистовство. С гордой радостью ощущал я скатывавшиеся с

волос на лоб и падавшие на щеки капли соленого пота,

похожие на ледяную воду. Поначалу я даже пытался играть с

ними, ловя языком, но по мере нашего углубления в пустыню

ветер свирепел, теперь он нес еще больше пыли и становился

нестерпимо горячим. Всякое подобие дружеского состязания

пропало. Мой верблюд шел медленно, и это подогревало

раздражение, вызываемое волнами пыльного ветра, сухость

которого разрывала мою кожу и так иссушила горло, что в

последующие три дня я не мог есть наш грубый хлеб. Когда

наконец на нас опустился вечер, я был рад уже тому, что мое

опаленное лицо все еще чувствует прикосновение пальца и

мягкость замершего во мраке воздуха.

Мы тащились целый день. Больше не могло быть и речи о

роскоши привала в тени развешанных на ветках одеял, если мы

хотели добраться до Эль-Феджра и сохранить солдат и

верблюдов. После трех часов пополудни никакая сила не могла

заставить нас открыть глаза или хоть о чем-то подумать. А

потом, преодолев два лавовых купола, мы вышли к поперечному

гребню, оканчивавшемуся холмом. Ауда по-прежнему хриплым

голосом твердил мне названия деталей рельефа.

По одну сторону холма на запад уходил протяженный пологий

склон, усыпанная промытым гравием поверхность которого была

прорезана руслами редких в этих местах ливневых потоков. Мы

с Аудой прибавили ходу, устав от невыносимо медленного

движения каравана. По другую сторону холма заходящее солнце

высвечивало невысокую гряду, заставившую нас отклониться к

северу. Вскоре после этого долина Сейл абу Арада,

повернувшая на восток, открыла нашему взору русло шириной в

добрую милю и глубиной всего в несколько дюймов, с

высохшим, как сухостойное дерево, кустарником, ветви

которого потрескивали и расщеплялись, выбрасывая мелкие

заряды пыли, когда мы стали собирать их для костра, по

пламени которого наши люди должны были определить место

привала. Мы долго ломали кусты и собирали хворост, а когда

сложили огромный костер, выяснилось, что ни у меня, ни у

Ауды не было спичек для того, чтобы его зажечь.

Отряд подтянулся только через час, когда ветер окончательно

стих, и на нас опустился непроглядный мрак тихого вечера

под усыпанным звездами небом. Ауда выставил охрану на всю

ночь, так как этот район находился в сфере действия

рейдовых отрядов противника, да и вообще в ночное время в

Аравии друзей не бывало. В этот день мы покрыли расстояние

миль в пятьдесят, ценой большого напряжения выдержав график

движения. Мы остановились на всю ночь -- отчасти по той

причине, что наши верблюды были слабы и больны, а также

потому, что люди племени ховейтат плохо знали эти края и

боялись заблудиться, продолжая двигаться наугад в темноте.

ГЛАВА 43

Еще до рассвета следующего дня мы ехали по руслу Сейл абу

Арада, пока впереди, над холмами Зиблията, не взошло белое

солнце. Мы повернули чуть севернее, чтобы срезать угол

долины, и остановились на полчаса, дав подтянуться основной

массе отряда. Затем мы с Аудой и Насиром, не в силах больше

пассивно выносить удары солнца по нашим поникшим головам,

сравнимые с ударами молота, погнали верблюдов резвой рысью.

И почти сразу потеряли из виду остальных в дымке теплого

пара, дрожавшей над равниной, но дорога, проходившая по

поросшему кустарником руслу Вади Феджра, не вызывала

сомнений.

К полудню мы дошли до желанного колодца, явно очень

старого, облицованного камнем, глубиной около тридцати

футов. В нем было много воды, слегка солоноватой, но вполне

приемлемой, если пить ее сразу, правда, в бурдюке она

быстро становилась отвратительной на вкус. Год назад долину

заливали ливни, и поэтому здесь было много сухой травы, на

которую мы выпустили своих верблюдов. Подошел весь отряд,

люди пили воду и пекли хлеб. Мы дали верблюдам как следует

наесться до наступления ночи, еще раз их напоили и отогнали

на ночь под песчаную насыпь в полумиле от воды, исключив

тем самым возможность схватки у колодца в случае, если

каким-нибудь всадникам среди ночи понадобится вода. Но наши

часовые за всю ночь ничего подобного не заметили.

Как обычно, мы снова пустились в путь до рассвета; нас ждал

легкий переход, но горячее сверкание пустыни становилось

таким невыносимым, что мы решили провести полуденные часы в

каком-нибудь укрытии. Когда мы проехали две мили, долина

расширилась, и вскоре мы оказались у большой разрушенной

скалы на восточном склоне, напротив устья Сейль-Рауги.

Здесь было больше зелени. Мы попросили Ауду настрелять нам

дичи. Он послал Зааля в одну сторону, а сам направился на

запад, по открытой равнине, простиравшейся за горизонт. Мы

же повернули к скалам -и обнаружили под их упавшими

обломками и подмытыми краями тенистые уголки, достаточно

холодные в сравнении с залитыми солнцем открытыми местами и

сулившие покой нашим непривыкшим к тени глазам.

Охотники вернулись еще до полудня, каждый с хорошей газелью

на плечах. Мы наполнили бурдюки водой из Феджра, зная, что

можем использовать ее не экономя, так как уже близко вода

Абу Аджаджа. Мы устроили в своем тесном каменном прибежище

настоящий пир, наслаждаясь хлебом и мясом. Такие

неожиданности, снимавшие угнетающую усталость долгих

непрерывных переходов, были благотворны для находившихся

среди нас городских жителей -- для меня самого, для Зеки и

для сирийских слуг Несиба, а в меньшей степени и для него

самого. Любезность Насира как хозяина и его неиссякаемая

природная доброта делали его изысканно внимательным к нам

каждый раз, когда это позволяли походные условия. Его

терпеливым наставлениям я обязан тем, что научился вести в

поход людей из арабских племен, не нарушая их строя и

скорости.

Мы отдыхали до двух часов дня и потом завершили этот этап,

дойдя до Хабр-Аджаджа перед самым заходом солнца, после

унылого перехода по еще более унылой равнине, продолжавшей

Вади Феджр на много миль к востоку. Здесь было целое озеро

воды, скопившейся после нынешних ливней, уже слегка

помутневшей и солоноватой, но вполне пригодной для

верблюдов, а также в общем и для людей. Озеро, которое

занимало площадь в поперечнике двести ярдов, лежало в

мелкой двойной впадине рядом с Вади Феджром, заполнявшим

его водой на глубину двух футов. У его северного конца был

невысокий бугор из песчаника. Мы думали, что именно здесь

найдем племя ховейтат, но трава была объедена дочиста, а

вода загрязнена их животными, сами же они отсюда ушли. Ауда

искал их следы, но ничего не нашел: штормовые ветры смели

все на своем пути, и теперь повсюду песок был покрыт

мелкими волнами чистой ряби. Однако, поскольку ховейтаты

пришли сюда из Тубаика, они, должно быть, ушли в Сирхан,

значит, если мы двинемся на север, то найдем их там.

Время шло, но несмотря на это следующий день был всего лишь

четырнадцатым с момента нашего выхода из Веджа, и солнце

снова застало нас на марше. Во второй половине дня мы

наконец оставили позади Вади Феджр, и путь наш лежал теперь

уже не на север, а на восток, к Арфадже в Сирхане.

Соответственно мы взяли правее и, пересекая одну за другой

известняковые и песчаные равнины, вскоре увидели в

отдалении угол Великого Нефуда -- знаменитых поясов

песчаных дюн, отрезавших Джебель Шаммар от Сирийской

пустыни. В разное время его пересекали такие легендарные

путешественники, как Палгрейв, оба Бланта и Гертруда Белл,

и я попросил Ауду несколько отклониться, чтобы пройти их

путем. Он проворчал, что к Нефуду люди шли только по

необходимости, вызванной обстоятельствами набегов, что сын

его отца не отправлялся в такие рейды на едва волочившем

ноги чесоточном верблюде и что нашей задачей было добраться

до Арфаджи живыми.

И мы, подчиняясь мудрому Ауде, продолжили путь, не меняя

направление, по унылому, сверкавшему на солнце песку, через

те самые участки пустыни под названием "джиан", хуже

которых не бывает. Они представляли собою равнины,

выстланные отполированной глиной, почти такой же белой и

гладкой, как бумага, и часто занимали площадь в несколько

квадратных миль. Они с неумолимостью зеркала отражали свет

солнца на наши лица; стрелы солнечных лучей ливнем

обрушивались на наши головы и, отражаясь от блестящей

поверхности, пронизывали веки, не приспособленные к такому

истязанию. Это был непрерывный прессинг, а боль,

накатывавшая и отступавшая как приливная волна, то

нарастала все больше и больше, доводя нас почти до

обморочного состояния, то спадала в момент появления

какой-нибудь обманчивой тени, черной пеленой перекрывавшей

сетчатку. В такие мгновения мы переводили дыхание,

собираясь с силами, чтобы страдать дальше, и это было

похоже на усилия тонущего человека держать над поверхностью

голову, то и дело погружающуюся в воду.

Мы едва обменивались короткими репликами. Облегчение

наступило часам к шести, когда мы сделали привал для ужина

и напекли свежего хлеба. Я отдал верблюдице остаток своей

доли: после таких трудных переходов несчастное животное

едва стояло на ногах от усталости и голода. Это была

породистая верблюдица, подаренная Ибн Саудом Недждским

королю Хусейну, который в свою очередь прислал ее в подарок

Фейсалу, -- великолепное животное, с ногами, отлично

приспособленными для движения по холмам, и очень доброе.

Уважающие себя арабы ездили только на верблюдицах: под

седлом они шли мягче, чем самцы, были более кроткими и

меньше кричали. Кроме того, они были более терпеливы и

могли еще долго продолжать движение даже при большой

усталости, пока наконец, дойдя до полного изнеможения, не

падали замертво, тогда как более капризные самцы злились,

валились на землю и умирали в бессмысленной ярости.

После наступления темноты мы тащились еще три часа до

вершины песчаного гребня. Там мы как следует выспались

после целого дня борьбы с обжигавшим ветром, закручивавшим

пылевые бураны и зыбучий песок, жалившим наши опаленные

лица, а при особенно сильных порывах -- скрывавшим от

наших глаз дорогу, когда несчастные верблюды утрачивали

способность ориентироваться. Ауде не давали покоя мысли о

следующем дне, потому что еще один такой самум задержал бы

нас на третий день в пустыне, а у нас уже почти не

оставалось воды; он разбудил нас среди ночи, и мы ехали по

равнине Бисейты (названной так из-за громадных размеров

этой плоской как стол равнины) до рассвета. Когда поднялось

солнце, наши слезившиеся глаза отдыхали на разбросанной по

всей поверхности мелочи побуревшего под его лучами

мелкозернистого песчаника, который, однако, был слишком

тверд для верблюдов и обжигал им ступни, и некоторые из них

уже хромали, поранив ноги.

У верблюдов, выросших на песчаных равнинах Аравийского

побережья, были очень нежные подушечки на ступнях, и когда

таких животных сразу же использовали для длинных переходов

по кремнистому или задерживающему тепло грунту, их подошвы

буквально сгорали до волдырей, под которыми в центре

подушечки на площади в два дюйма или больше открывалась

незащищенная плоть. В таком состоянии животные еще могли

идти по песку, но если случайно под ногу попадал голыш,

спотыкались или оступались, как если бы наступили на

открытый огонь, и как бы выносливы они ни были, долгий

переход мог окончательно вывести их из строя. Поэтому нам

приходилось двигаться осторожно, выбирая самые мягкие

участки, и с этой целью мы с Аудой ехали впереди.

Скоро мы увидели клубы пыли, как я подумал, поднятые

ветром. Но Ауда сказал, что это страусы. Подбежавший солдат

принес нам два больших яйца цвета слоновой кости. Мы решили

позавтракать этим восхитительным даром Бисейты и стали на

ходу оглядывать местность в поисках дров для костра, однако

за двадцать минут не обнаружили ничего, кроме редких пучков

чахлой травы. Голая пустыня словно задалась целью нас

уничтожить. Прошел товарный поезд, и тут я вспомнил о том,

что у нас есть пироксилин. Мы развернули одну из упаковок

взрывчатки, осторожно отрезали несколько полосок, сложили

их костерком под яйцами, прислоненными к обломку камня, и

подожгли, приготовив таким образом изысканное блюдо.

Заинтересовавшиеся этим Насир и Несиб спешились, чтобы

посмеяться над нами. Ауда вынул свой кинжал с серебряным

эфесом и вскрыл скорлупу первого яйца. Вокруг разнеслось

страшное зловоние. Осторожно подталкивая перед собой ногами

второе горячее яйцо, мы отошли на другое место. Оно

оказалось достаточно свежим и твердым, как камень. Мы

выгребли кинжалом его содержимое на плоские куски кремня,

послужившие тарелками, и стали понемногу есть, уговорив

разделить нашу трапезу даже Насира, который раньше никогда

не опускался так низко, чтобы есть страусиные яйца. По

общему мнению, яйцо было жесткой, но для Бисейты вполне

приемлемой пищей.

Зааль заметил сернобыка, осторожно подкрался и убил его.

Лучшие куски мяса мы погрузили на вьючных верблюдов, чтобы

поджарить на следующем привале, и продолжили свой путь.

Вскоре жадные ховейтаты увидели вдали еще нескольких

сернобыков и погнались за животными, которые поначалу

побежали от преследователей, потом постояли, глядя на них,

и снова рванулись прочь, но было уже поздно.

Blog

Ocr: Rock Mover посвящается с. А