М. М. Бахтин: черты универсализма

Вид материала

Документы

Содержание В.И. Лаптун (Саранск) М. М. Бахтин в Саранске: 1936 – 1937 гг.

Подобный материал:

• Бахтин М. М. Проблема речевых жанров, 655.26kb.
• М. В. Бахтин история христианской церкви, 3038.41kb.
• Бахтин и проблемы методологии гуманитарного знания, 5436.4kb.
• Учебное пособие. Предисловие А. М. Пронина. М.: Издательство Московского института, 1286.9kb.
• Перелік публікацій кафедри філософії культури І культурології за 2008 рік, 309.03kb.
• «акцентуированных личностей», 94kb.
• Бахтин с. И., Тюгашев, 1645.73kb.
• А. П. Лотоцкий, В. П. Бахтин, Е. В. Грабовский, А. Н. Грибов, 21.3kb.
• 2 Цель работы, 316.35kb.
• М. В. Бахтин Ректор Института деловых коммуникаций, 103.17kb.

^

В.И. Лаптун (Саранск)

М. М. Бахтин в Саранске: 1936 – 1937 гг.

В настоящее время биографами М.М. Бахтина собран и опублико­ван значительный материал о жизни и деятельности всемирно извест­ного ученого. Появились новые книги, статьи, публикации доку­ментов. Все это свидетельствует о том, что в данной области проделана немалая работа. Но тем не менее в биографии ученого до сих пор оста­ется много неясного, неточного, а порой и противоречивого. И по сей день иссле­дователи спорят по поводу его родословной, не все ясно с его обуче­нием в Виленской и Одесской гимназиях, а также в Новороссий­ском и Петроградском университетах, не решена окончательно про­блема ав­торства книг, написанных под именами его ближайших друзей В.Н. Волошинова и П.Н. Медведева, не совсем полно освещены отдель­ные периоды жизни мыслителя. К столь же малоизученным страницам биографии M.M.Бахтина относится, на наш взгляд, и первый его приезд в Саранск¹, который, несмотря на свою кратковременность, является, воз­можно, одним из самых драматичных в судьбе ученого.

Анализ существующих источников показывает, что данный период жизни М.М. Бахтина изучен фрагментарно, несмотря на то, что и пред­принимались отдельные попытки.² На основе архивных документов, многие из которых не известны исследователям, а также различных публикаций и статей, мы попытаемся восстановить события полувеко­вой давности, имевшие место в стенах Мордовского государственного педагогического института (МГПИ), в котором в 1936-1937 годах, ра­ботал М.М. Бахтин.

Всего три строчки написал он об этом периоде своей жизни в авто­биографии: «…С 1936 по 1937 год работал преподавателем всеобщей литературы и методики литературы в Мордовском государственном педагогическом институте в г.Саранске».³ На первый взгляд, ничего не значащие строчки, просто констатация факта. Однако это далеко не так. В письме от 15 июля 1937 года Матвей Исаевич Каган, близкий друг Бахтина, сообщал, в частности, следующее: «Бахтины были весь по­следний год в столице Мордовской республики, в Саранске (около Пензы). Он там преподавал в педвузе литературу. Сейчас ему пришлось уйти, и он в состоянии поисков работы и города, где эта работа най­дется. <...> Большая часть партийного состава преподавателей из пед­вуза там удалена. У M.M. тоже была передряга большая, но дело кончи­лось весьма благополучно для него...».¹ Приведенный фрагмент свиде­тельствует о том, что Михаил Михайлович покинул Саранск не по соб­ственной воле. О причинах, заставивших Бахтина спешно уехать из го­рода, мы расскажем ниже, а сейчас о том, как он оказался в Саранске.

Известно, что срок ссылки M.M. Бахтина закончился в 1934 году, но он все еще продолжал работать экономистом Кустанайского райпотреб­союза, а также преподавал в местном педтехникуме. Кроме того, Ми­хаил Михайлович читал лекции на различных курсах для торговых ра­ботников.² В 1934 году в журнале «Советская торговля» (№ 3) им даже была опубликована большая статья – «Опыт изучения спроса колхозни­ков», написанная с присущим ему блеском и основательностью. Работа была отмечена грамотой Комакадемии.³ Но все-таки эта была не «его» проблематика. И поэтому Бахтин искал место, где бы он смог зани­маться своим делом. В Москву и Ленинград путь бывшему ссыльному был заказан, – оставалось надеяться только на какой-нибудь провинци­альный вуз.

В июле августе 1936 года Михаил Михайлович его супруга Елена Александровна, находясь в отпуске, побывали в Ленинграде и Москве. Об этом писал в одном из своих писем M.И. Каган: «5 августа вечером совсем неожиданно пришли к нам M.M. Бахтин и Елена Александровна. На время отпуска они поехали сначала в Ленинград, а затем в Москву».⁴ Вряд ли приходится сомневаться в том, что, будучи в Ленинграде, Бах­тин встречался со своими старыми друзьями, в том числе и Павлом Ни­колаевичем Медведевым, с которым познакомился еще в начале 1920-х годов в Витебске. К тому времени П.Н. Медведев был уже известным литературоведом, профессором Ленинградского института философии, литературы и истории (ЛИФЛИ).

Сейчас трудно сказать, о чем беседовали друзья, однако можно предположить, что Михаил Михайлович сообщил ему о своем желании уехать из Кустаная и поселиться где-нибудь недалеко от Москвы или Ленинграда. Возможно, что П.Н. Медведев в разговоре с Бахтиным впервые упомянул о Саранске и о Мордовском пединституте, куда он был приглашен руководством вуза для чтения цикла лекций по совет­ской литературе. Анализ архивных документов позволил установить, что приглашение посетить Мордовский пединститут было сделано П.Н. Медведеву еще в 1935 г. Перед нами письмо Георгия Сергеевича Петрова, бывшего декана литературного факультета МГПИ в 1935-1937 годах, адресованное заместителю директора института по учебной части М.Д. Смирнову⁵, который зимой 1935 года предложил Петрову пере­ехать из Ленинграда в Саранск с тем, чтобы занять вакантную долж­ность декана литфака. Более удачную кандидатуру вряд ли удалось бы найти: Петров окончил три курса института им. А. И. Герцена, полный курс Института истории искусств и аспирантуру ЛИФЛИ.¹ К тому же по на­циональности он был мордвин и поэтому, естественно, проявлял особый интерес к развитию культуры и образования в Мордовии. В письме, да­тированном 10 августа 1935 года, Петров информировал об условиях, на которых он согласен переехать в Саранск. Но в принципе вопрос, ви­димо, уже был решен, так как он приступил к исполнению обязанностей декана уже с начала учебного года.

Вот наиболее интересные для нас фрагменты письма. Фрагмент первый: «Теперь о наших делах в Петрограде. Сразу же после приезда (вероятно, из Саранска. – В.Л.) я занялся оформлением договора с Мед­ведевым. Первые шаги оказались удачными».² Данный фрагмент свиде­тельствует о том, что именно Г.С.Петров от лица дирекции пединсти­тута вел переговоры с профессором ЛИФЛИ П.Н. Медведевым по во­просу его приезда в МГПИ. И это не случайно. Дело в том, что до сво­его приезда в Саранск Петров также работал в ЛИФЛИ и являлся уче­ником П.Н. Медведева.³ Практика приглашения столичных профессоров для чтения лекций в периферийных вузах была тогда делом обычным. Курс лекций читался, как правило, в течение нескольких недель или месяцев. На весь этот срок институт предоставлял профессору квартиру. Именно об этом говорится в следующем фрагменте письма: «М.Д. (Ми­хаил Данилович Смирнов. – В.Л.), нажми, пожалуйста, чтобы к моему приезду отремонтировали квартиру Медведева…».⁴ Можно предполо­жить, что к этому времени Медведев также уже дал свое принципиаль­ное согласие относительно командировки в Саранск. Однако приехал он лишь через год, в начале сентября 1936 года, и в течение двух недель прочитал для студентов-выпускников МГПИ 30-часовой, курс лекции по советской литературе⁵. Вот что писала по этому поводу республикан­ская газета «Красная Мордовия»: «В Мордовском пединституте состоя­лось совещание преподавателей и студенческих организаций, посвя­щенное смычке работников института с ленинградскими учеными. На совещании присутствовал один из виднейших, современных, советских литературоведов – профессор П.Н. Медведев.

Профессор Медведев за свое двухнедельное пребывание в Саранске прочитал для студентов-выпускников 30-часовой курс лекций по совет­ской литературе. Для партийно-комсомольского актива, преподавателей и учащихся Саранска проф. Медведев сделал ряд больших докладов о Пушкине, Горьком, Маяковском и Шолохове.

Совещание просило тов. Медведева взять шефство над институтом. Проф. Медведев дал свое согласие и обещал оказывать институту вся­кую помощь».¹ Профессор Медведев даже был включен в план научно-исследовательской работы МГПИ на 1937 год. В нем под порядковыми номерами 19 и 20 стоят названия его тем: «Русская литература XX века» и «Из литературного наследия А.Блока».²

Итак, в начале сентября 1936 года П.Н. Медведев приехал в Са­ранск. Вероятно, в первые же дни своего пребывания в МГПИ он поре­комендовал А.Ф. Антонову пригласить на работу из Кустаная M.M. Бах­тина, что последний и не замедлил сделать.

Спустя некоторое время Михаил Михайлович получил письмо из Саранска от директора МГПИ, датированное 9 сентября 1936 г. Антонов писал: «Уважаемый тов. Бахтин! По рекомендации профессора Павла Николаевича Медведева приглашаем Вас на преподавательскую работу в Мордовском пединституте. <…> На первое время мы можем предло­жить Вам положение доцента, гарантированный заработок до 600 руб­лей, квартиру и подъемные для переезда в Саранск. Ввиду острой ну­жды в преподавателях прошу не задерживать Ваш ответ».³ Необходимо также отметить, что кроме письма Антонова Бахтин получил еще одно – от Медведева, о котором он упоминает в беседе с В.Д. Дувакиным: «Я получил письмо от Павла Николаевича Медведева. Медведев побывал в Саранске. Он попросту ездил туда халтурить. Там был большой педин­ститут, в Саранске, там деканом был его ученик (имеется в виду Г.С.Петров. – В.Л.) … Там ему понравилось. Понравилось в том смысле, что там спокойно, тихо, все хорошо в то время. И он посоветовал мне поехать в Саранск. Там, в институте, сказал, что есть вот такой Бах­тин».⁴ Вероятно, именно письмо Медведева окончательно утвердило Михаила Михайловича в своем решении принять предложение дирек­тора МГПИ и поехать в Саранск.

Документальных свидетельств о точной дате прибытия Бахтина в столицу Мордовии найти пока не удалось. Известно лишь, что Михаил Михайлович уволился из райпотребсоюза 26 сентября⁵, а первое упомина­ние его имени в институтских документах нам удалось обнару­жить в списке преподавателей Мордовского пединститута, датирован­ным 15 октября 1936 года⁶ Михаил Михайлович и Елена Александровна поселились в 18-м номере только что отстроенной гостиницы (до не­давнего времени носившей название «Центральная»).⁷

М.М. Бахтин был принят преподавателем всеобщей литературы и методики преподавания литературы на кафедру литературы.¹ Так нача­лась трудовая деятельность Михаила Михайловича в Саранске. Ученый продолжал интенсивную научную работу. Документы показывают, что в это время он заканчивал работу над кандидатской диссертацией на тему «Стилистика романа».² Об этом свидетельствует «Ведомость науч­ных командировок по литературному факультету на 1937 год», в кото­рой Бахтин собственноручно записал в графе «цель командировки»: «собрать материал по стилистике романа»; в графе «тема диссертации»: «Стилистика романа»; в графе «примечания»: «работа в основном окон­чена, но нуждается в некоторых дополнениях».³

Первое время дела у Михаила Михайловича в институте шли нор­мально, но не долго. В конце декабря 1936 года он неожиданно был втянут в конфликт между деканом факультета Г.С. Петровым и секрета­рем парткома МГПИ П.Д. Ереминым, который был в то же время и де­каном физмата. Сейчас трудно установить «правых» и «виноватых», а также истинную причину конфликта. Нам известны только некоторые детали. Так, в протоколе № 4 объединенного совещания педколлектива с членами СНР (Союза научных работников) от 9 мая 1936 года нам удалось найти свидетельство столкновения Петрова и Еремина по во­просу о членстве в СНР: Еремин упрекнул здесь Петрова в кичливом, пренебрежительном отношении к месткому.⁴ В другом документе, прото­коле педсовещания при учебной части МГПИ от 28 декабря 1936 года, содержится выступление преподавателя Арсюткина, который в частности отметил следующее: «Склока между литфаком и физматом имеется, вызвано это тем, что Петров не вступал в члены Союза. Взаи­моотношения испортились, причиной является итоговое весеннее соб­рание (от 9.05.36г. – В.Л.)».⁵ Столкновения между деканами факульте­тов наложили неприятный отпечаток и на отношения между преподава­телями.

С 19 по 23 ноября 1936 года работу литературного факультета про­веряла комиссия месткома, которая сочла состояние дел на литфаке не­удовлетворительным. Председателем же месткома был тогда препода­ватель физмата М.И.Муратов. В выводах комиссии отмечалось, что от­четность факультета находится в хаотическом состоянии. Учет часов ведется неточно, сводный план устарел и т.д. Об этом говорилось и на заседании Совета института 10 декабря 1936 года. Члены Совета пред­ложили Петрову исправить все ошибки и недостатки в работе факуль­тета и подчеркнули, что за состояние работы всего факультета полно­стью отвечает декан.⁶

Ровно через месяц в институт прибыла комиссия горкома ВКП(б). Члену комиссии Н.И. Абушаеву, преподавателю философии, было пору­чено проинспектировать литфак. Вероятно, это было сделано не слу­чайно, так как Петров находился с Абушаевым также в прескверных отношениях. Абушаев, посетив лекции преподавателей Бахтина и Рот­штейна, пришел к следующему выводу: «Методы ведения лекций не­достойны для стен вуза, во время лекции была диктовка».¹ По отноше­нию к преподавателям Абушаев вел себя не совсем тактично. Это и по­служило поводом для написания Петровым докладной записки на имя директора института, в которой он сообщал о недостойном поведении Абушаева на лекциях Бахтина и Ротштейна. Однако Антонов ответил на докладную декана литфака приказом по институту, в котором отмеча­лось, что Петров ложно информировал его о том, что член комиссии по обследованию института тов. Абушаев, присутствуя на лекции т. Ротштейна, подавал реплики с места, чем якобы создавал ненормаль­ные, нервозные условия чтения лекции, и предупредил Петрова, чтобы тот в дальнейшем не допускал таких явлений.² Мало того, директор счел необходимым сообщить об этом на педсовещании 26 декабря 1936 года.

Сразу же после педсовещания, Петров написал на имя директора заявление следующего содержания: «Директору института. Копия: Нар­компрос РСФСР, т. Дымет.

В той дикой атмосфере, которая безнаказанно господствует среди преподавателей института в течение многих лет, дальше работать не могу. Я не в состоянии приступить к работе, пока не будут приняты меры к ограждению меня от того безобразного похода, который начат против меня группой бессовестных людей, возглавляемой секретарем парткома Ереминым и председателем месткома Муратовым еще в про­шлом учебном году, и особенно в наглой форме ведется в последнее время – и на собраниях, и на заседаниях Совета института, на страницах многотиражки института. Меня крайне поражает действие дирекции института при виде такого недопустимого явления как бесконечные обследования, проводимые в последние дни на литфаке по поручению Еремина и Муратова их сторонниками, людьми, не имеющими никакого отношения ни к языку, ни к литературе.

Добавлю, что в случае непринятия вами никаких мер против ука­занных лиц в течение нескольких дней, я вынужден буду считать себя свободным от работы в институте. Петров».³

Вероятно, после этого у Антонова состоялся разговор с деканом литфака, и он просил Петрова забрать свое заявление. На что послед­ний, уже на следующий день, 27 декабря, ответил еще одним заявле­нием, больше похожим на ультиматум: «Антон Филиппович! Я трезво оцениваю создавшееся положение в институте и ничего не боюсь. На моей стороне такие факты, которые убьют всякого, кто посмеет подме­нить их голыми разговорами. Меня обманули с самого начала, при при­глашении на работу. В течение года, который я провел в институте, ни­чего, кроме нервозности, я не видел. Сейчас настало время притянуть к ответу тех, кто оценивает людей не по работе, а в зависимости от того, разделяет тот или иной работник бутылку с ним или нет.

В институт я не приду. К работе приступлю при следующих непре­менных условиях: 1) немедленное отозвание из института Абушаева; 2) беспристрастный разбор взаимоотношений преподавателей литфака и физмата и наказание виновных в разжигании вражды (официальное ре­шение по этому вопросу); 3) немедленное снабжение литфака всем не­обходимым и оставление факультета в том составе, в каком он есть; 4) отмена Вашего приказа, порочащего меня незаслуженно. Петров».¹

Дальше события развивались следующим образом. 28 декабря со­стоялось педсовещание при учебной части МГПИ, на котором присут­ствовали все преподаватели института, а также секретарь горкома ВКП(б) Заккит. Совещание открыл директор института Антонов. Он проинформировал собравшихся о сложившейся ситуации. Затем слово предоставили самому «обвиняемому» (Петрову), который пытался объ­яснить причины неприязни к литфаку и лично к нему. Он сообщил также, что не был предупрежден о том, что Абушаев является членом комиссии.² После выступления Петрова секретарь горкома Заккит зачи­тал заявления Петрова и Ротштейна, назвав их «ультиматумами». Затем слово взял M.M. Бахтин: «...т. Абушаев вел себя корректно. Но в отно­шении характера оценки лекции я не согласен. Заявление я тоже напи­сал, но не успел отдать. Оценка т. Абушаева пристрастна по отношению к факультету. Т. Абушаев, как преподаватель вуза, знает, что судить о методологии по одной лекции нельзя, т.к. лекция – часть целого. Нер­возность создана».³

На педсовещании выслушали еще 15 преподавателей, которые в основном критиковали Петрова, обвиняя его в том, что он считается только с директором, заносчив, вспыльчив и т.д. С критикой в адрес Еремина и Муратова выступила только преподаватель зоологии Калаш­никова, которая согласилась с тем, что у Петрова есть недостатки, но, по ее мнению, оценка его деятельности была слишком резкой, что мест­ком подошел к обследованию литфака необъективно. Она также отме­тила, что в институте нет настоящего коллектива, нет работы в СНР, вообще нет нормальных условий для преподавания, что на советах и педсовещаниях царит бестактность, есть «запретные зоны» для критики, например, физмат. (Это смелое, принципиальное выступление Калаш­никовой припомнили позднее: в июне 1937 года она была снята с ра­боты вместе с Бахтиным одним приказом.)

В заключительном слове на педсовещании Заккит подчеркнул, что коллектив пединститута в целом здоровый, но есть люди, которые не только противопоставляют себя другим, но и мешают им работать. Он, конечно же, имел в виду прежде всего Петрова и предложил осудить его отношение к комиссии горкома ВКП(б) и, если он не сделает соответст­вующих выводов, освободить от работы.

В течение нескольких дней декан литфака демонстративно не вы­ходил на работу. Видя, что руководством не принимается никаких мер для защиты его доброго имени, 7 января 1937 года Петров написал за­явление об освобождении от занимаемой должности: «Ввиду того, что дирекция института ничего не сделала для реабилитации меня и восста­новления моего авторитета, умышленно подорванного группой препо­давателей физмата клеветническими измышлениями (особенно на по­следнем педсовещании), я считаю невозможным свое пребывание на должности декана литфака и преподавателя русской литературы и мор­довского фольклора на 3-4 курсах и истории русской критики на 4 курсе.

Считаю себя свободным от работы в институте. Прошу сделать распоряжение о выдаче мне полного расчета. Петров».¹

В тот же день директор подписал приказ, в котором счел нужным заявить, что декан литфака Петров не извлек для себя уроков из соот­ветствующих документов, касающихся его поведения: в течение пяти дней не выходил на работу, предъявлял дирекции незаконные требова­ния и т. д. Петров был снят с должности декана, но оставлен в качестве преподавателя русской и мордовской литературы. Кроме того, в приказе содержалось предупреждение, что дальнейшее продолжение саботажа повлечет за собой более строгие меры.² Взятый директором тон только сильнее накалил атмосферу. Восьмого января Петров пишет Антонову следующую записку: «Антон Филиппович! Не добившись от Вас, как директора, реабилитации меня и работников литфака тт. Ротштейна и Бахтина, публично оплеванных безо всяких серьезных оснований, сего­дня выезжаю в Наркомпрос. Еще раз подчеркиваю, что мной руководят исключительно интересы факультета, работа которого была налажена с таким трудом и который ныне находится под угрозой развала. Очень жаль, что Вы не приняли в расчет своевременно данные мной сиг­налы».³

Неизвестно, поехал ли Петров в Наркомпрос или нет, только на ра­боте он больше не появлялся. Сдержал свое слово и директор, это «дальнейшее продолжение саботажа повлекло за собой более строгие меры». Приказом № 10 по МГПИ от 17 января 1937 года на основании приказа директора от 7 января бывший декан литфака Петров Г.С. был отстранен от работы в пединституте.⁴ Он снова вернулся в Ленинград и уже в сентябре 1937 года работал в Ленинградском областном инсти­туте.

Казалось бы, конфликт исчерпан, и главный «виновник раздора» понес «заслуженное наказание». Однако секретарь парткома был иного мнения. Он продолжал оказывать давление на преподавателей литфака, мало того, стал открыто выступать и против самого Антонова.

Особенно усердствовал секретарь парткома на партийных собра­ниях, клеймя позором директора и тех преподавателей, которые якобы повинны во всех бедах института. «Особым вниманием» продолжал пользоваться литфак. Больше других на этих собраниях доставалось Бахтину. Еремин знал и его прошлое, и его друзей, которые помогли ему устроиться в Саранске. Именно прошлое Бахтина стало одним из главных аргументов в борьбе секретаря парткома с директором инсти­тута. Вот выдержка из выступления П.Д. Еремина на партийном собра­нии института 9 февраля 1937 года: «Своих людей: студентов, препода­вателей, служащих мы плохо изучаем и поэтому плохо знаем. Револю­ционная бдительность не стала еще неотъемлемым качеством наших коммунистов.

Директор института тов. Антонов долгое время попустительствовал декану Петрову, который развалил литературный факультет. По реко­мендации Петрова тов. Антонов без ведома и согласия парторганизации пригласил на преподавательскую работу по литературе Бахтина, кото­рый только что отбыл пятилетнюю ссылку за контрреволюционную ра­боту».¹

Приведем также выдержку из постановления закрытого партийного собрания МГПИ от 8 марта 1937 года: «Тов. Антонов либерально-при­миренчески относился к антиобщественному поведению бывшего де­кана Петрова – проходимца, привел к тому, что по рекомендации этого Петрова без ведома и согласия с парторганизацией был приглашен на работу в качестве преподавателя литературы Бахтин, который в момент приглашения его на работу в институт отбывал пятилетнюю ссылку в г.Кустанае за контрреволюционную работу.

Собрание отмечает, что тов. Антонов не выполнил постановления партийного собрания от 9 февраля 1937 года о немедленном увольнении из института преподавателей: Бахтина, Абузова, Калашниковой, Бала­кина и Вайса.

На основании вышеизложенного собрание постановляет: ... 3) Под­твердить решение партсобрания от 9.02.37 о необходимости увольнения с преподавательской работы Бахтина, Калашниковой, Абузова, Бала­кина и Вайса».²

Михаил Михайлович понимал, что ситуация 1928 года, когда он был арестован «ни за что ни про что», может повториться. И он начал искать выход из сложившейся ситуации. Десятого марта 1937 года Бах­тин пишет на имя директора института заявление, в котором сообщает, что ввиду резкого обострения болезни (хронический множественный остеомиелит) он не может больше продолжать работу в институте и просит освободить от занимаемой должности.¹

Приказ о его увольнении вышел не сразу, а только 5 июня 1937 года со следующей формулировкой: «Преподавателя всеобщей литера­туры Бахтина М.М. за допущение в преподавании буржуазного объек­тивизма, несмотря на ряд предупреждений, он все еще не перестроился, с работы в институте снять с 3 июня 1937 г. Директор Антонов».² Такая задержка с приказом уже сама по себе свидетельствует о том, что в ра­боте Бахтина и в помине не было того, что ему инкриминировалось.

За день до выхода приказа о снятии Бахтина с работы состоялось закрытое партсобрание первичной партийной организации МГПИ, на котором рассматривалось политическое состояние пединститута. Судя по выступлению на этом собрании Антонова, он окончательно сдался, не выдержав натиска секретаря парткома. Вот его слова: «Мне сейчас трудно говорить, но, конечно, дело не в моих чувствах. Поступая сюда, я институт не знал, а если бы знал, я бы сюда не пошел. Я проклял тот день, когда согласился идти сюда. Дал согласие не учитывая свои силы, и с работой не справился. В невыполнении решения обкома и горкома большая вина падает на меня. Сегодня я оформил увольнения Бахтина, Ярославцева, Лисициной и других. <...> Алексеев (уполномоченный НКВД) велел подождать снимать Бахтина, Абузова и др.».³ Однако во­преки указаниям НКВД собрание настояло на том, чтобы снять Бахтина и других с работы.

19 июня 1937 года состоялось заседание бюро Саранского горкома ВКП(б), на котором был заслушан вопрос «О состоянии первичной парторганизации пединститута». На бюро присутствовали: А.Ф. Анто­нов, П.Д. Еремин, М.Д. Смирнов и некоторые другие институтские пре­подаватели. В постановлении бюро, в частности, говорилось: «В по­следнее время в пединституте органами НКВД, помимо первичной парторганизации, разоблачены и арестованы враги народа Сумбаев, Абузов и Рябов, хотя первичная парторганизация и директор пединсти­тута тов. Антонов имели давно тревожные сигналы о наличии в инсти­туте контрреволюционных элементов.

Одной из главнейших причин засорения преподавательского кол­лектива и студенчества врагами народа является то, что директор МГПИ Антонов грубо нарушал большевистский принцип подбора кад­ров по политическому и деловому признакам. Он подходил к этому важнейшему вопросу с узкоделяческой точки зрения. Следствием этого явилось то, что он упорно сопротивлялся изгнанию враждебных эле­ментов из числа преподавателей (Бахтина, Калашниковой, Андрофа­гина, Абузова, Грамматиной, Петрова, Сима и др.), хотя были на этот счет решения первичной парторганизации, горкома и обкома ВКП(б)».¹

В тот же день был арестован заместитель директора по учебной части МГПИ М.Д.С Смирнов, а 20 июня – директор института А.Ф. Антонов. Им инкриминировалось участие в мордовской национа­листической организации, по заданию которой они «осуществляли контрреволюционную вредительскую работу в Мордовском пединсти­туте».

На место директора института был назначен П.Д.Еремин, дальней­шие действия которого не поддаются никакому рациональному обосно­ванию. Постоянно выступая на собраниях за увольнение из института Бахтина, он нем не менее отменил приказ бывшего директора о снятии Михаила Михайловича с работы за «буржуазный объективизм» как не­обоснованный и изложил его в следующем более «благопристойном» виде: «Преподавателя литературы т. Бахтина с 1 июля 1937 года от ра­боты в институте освободить по собственному желанию. Основание: заявление Бахтина».² Действительно, Михаил Михайлович написал на имя нового директора заявление, в котором просил освободить его от работы в пединституте по болезни.³ Заявление датировано 3 июля 1937 года, и в этот же день подписано директором в приказ. Через несколько часов, вероятно, после того, как Михаил Михайлович получил расчет и соответствующие документы, они с супругой выехали в Москву. Чет­вертого июля они уже были в столице и временно остановились у сво­его друга Б.В. Залесского.⁴

После отъезда М.М Бахтина из Саранска его имя еще долго не могли забыть и часто упоминали, только теперь не на партийных собра­ниях, как раньше, а на допросах в НКВД. А допрашивали там весьма «профессионально», тем более в 1937 году. Как известно, после таких допросов любой самый безобидный человек «становился» злейшим вра­гом народа и Советской власти или же «делал» таковыми других. Бах­тин уже однажды испытал подобное, когда был обвинен в том, чего ни­когда не совершал, и в итоге получил пять лет лагерей, замененные впо­следствии на ссылку в Кустанай. Но на этот раз для него все могло за­вершиться гораздо трагичнее. Чтобы не быть голословными – предоста­вим слово документу – протоколу допроса бывшего директора МГПИ А.Ф.Антонова, состоявшегося 28 декабря 1937 года. Вот выдержка из этого документа (публикуется с сохранением всех особенностей орфо­графии, пунктуации и стилистики):

«Вопрос: Кроме вербовки новых участников в организацию какую контрреволюционную работу вы проводили в институте?

Ответ: Кроме вербовки, передо мной ставилась задача вообще под­бирать кадры враждебно-настроенные против партии и советской вла­сти с целью того, чтобы при случае можно было бы использовать, как «третью» силу.

Вопрос: Что конкретно в этой части сделано?

Ответ: В этой части поставленная передо мной задача также была выполнена, но не мной одним, а остальными участниками организации. Например: Петров порекомендовал мне пригласить в качестве препода­вателя из Актюбинска известного ему участника антисоветской органи­зации Бахтина М.М. <…> Причем Петров охарактеризовал его так, что Бахтин недавно вернулся из тюрьмы, был осужден на пять лет за анти­советскую деятельность, человек для нас подходящий».¹

Думается, что комментарии здесь излишни. Полгода, проведенный Антоновым в следственном изоляторе НКВД, дали результаты: он «рас­кололся». Можно с полной уверенностью констатировать, что Михаил Михайлович вовремя успел уехать из Саранска. Если бы Антонов дал подобные показания не в декабре 1937 года, а, предположим, сразу же после своего ареста, то, вероятно, он подписал бы смертный приговор не только себе². Напомним, что бывший директор МГПИ был арестован 20 июня 1937 года, а Бахтин покинул Саранск 3 июля.

Впрочем, помнили о Бахтине не только компетентные органы и их жертвы. Летом 1940 года, видимо, подготавливая документы к предпо­лагавшейся защите диссертации, Бахтин обращается в Мордовский пед­институт с просьбой переслать ему необходимую справку о работе в Саранске. В архиве М.В. Юдиной сохранилась сопровождавшая офици­альную бумагу записка, датированная 13 сентября: «Т. Бахтин. Проси­мая Вами справка высылается с большим опозданием. Я, бухгалтер рас­четного стола, только вернулась из отпуска и мне передали Вашу просьбу, а без меня почему-то никто этого не сделал. Я Вас знаю лично, т.к. я работаю с 35 г. в институте и мне неприятно, что так вышло. У нас в бухгалтерии о Вас сохранили хорошие воспоминания».³