- Факультет социологии спбгу российская социологическая ассоциация Социологическое общество, 57.45kb.
- Факультет социологии спбгу российская социологическая ассоциация Социологическое общество, 50.34kb.
- Факультет социологии спбгу российская социологическая ассоциация Социологическое общество, 59.09kb.
- Программа вступительного испытания по обществознанию Общество, 43.1kb.
- Iv всероссийский социологический конгресс 2 4 февраля 2012 года, 15.95kb.
- Iv всероссийский социологический конгресс 2 4 февраля 2012 года, 52.85kb.
- Отчет «Социологическое исследование проблем легальной и нелегальной миграции в Новгородском, 1632.74kb.
- Необычный источник энергии фотосинтез, 126.95kb.
- Обществознание общество, 79.62kb.
- А. К. Погодаев 2009 г. Программа, 38.25kb.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 79
4. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. – М.: Институт социологии РАН, 2003.
5 Иванов Д.В. Императив виртуализации: Современные теории общественных изменений. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2002.
6. Иванов О.И. Методология социологии: Учебно-методич. пособие. – 2-е изд. – СПб.: Социологическое общество им. М.М. Ковалевского, 2003.
Иванов Д.В. (Санкт-Петербург)
Актуальная социология
В начале XXI века глэм-наука постепенно монополизирует знание о капитализме, вытесняя традиционные социальные науки на периферию общественного интереса. Новая модальность общественной жизни – гламур адекватно раскрывается не в истинах-нравоучениях старых социальных наук, а в истинах-развлечениях глэм-науки.
Социологи, занимаясь «социальностью», «средним классом», «гражданским обществом», «толерантностью», «новыми социальными движениями» и т.п., просмотрели и упустили виртуализацию. В результате, к концу XX века социология превратилась в виртуальную реальность – академические дискурсы, поддерживающие образ продуктивной научной деятельности.
Альтернатива глэм-науке создается не отказом от нее, а ее интенсификацией – движением по тому же пути, но дальше глэм-науки. Дальше гламура находится веселая наука, с идеей которой когда-то выступил Ницше. Веселая наука открывает не столько забавные, сколько злые истины. Злой истиной для социальных наук является глэм-капитализм. Злой истиной для глэм-капитализма является альтер-социальность сверхновых движений, а злой истиной для альтер-социальных движений является вырастающий из их столкновений и конвергенции с глэм-капитализмом альтер-капитализм. В этих условиях социология может представлять собой ценность, только если будет соответствовать требованиям времени и перейдет от «вечных» проблем к актуальным решениям.
Решение со времен Дюркгейма и Вебера парализующей воображение и волю социологов проблемы «макро/микро» лежит в актуальных предметных изменениях. Предмет веселой науки, идущей дальше глэм-науки, определяется по формуле: «большая пятерка» гламура + потоковые структуры альтер-капитализма.
Наиболее «продвинутые» члены социологического сообщества, например Джон Урри, Скот Лэш, Аржун Аппадураи, Мануэль Кастельс, уже начали концептуализацию потоков. Необходимо развить в социологии общее представление о потоковом характере, то есть об устремленности и темпоральности структур. Потоковые структуры замещают неактуальные конфигурации агентностей и структур. Вместо ценностных ориентаций и идентичностей жизнь людей структурируют проекты. Вместо взаимодействий – коммуникации. Вместо институтов – тренды. Вместо групп – ивенты. Вместо классов и собственности – время доступа. Вместо неравенства с разделением на имущих и неимущих – неодинаковая динамика с разделением на сейчас-имущих и потом-имущих.
Не менее застаревшие, чем проблема «макро/микро», проблема мультипарадигмальности и проблема «количественные/качественные» решаются в направлении, задаваемом актуальными методологическими изменениями. Методы веселой науки характеризуются формулой: «горячая десятка» гламура + потоковые решения.
Принцип «горячей десятки» позволяет, выстроив конкурирующие теории в топ-лист адекватных моделей изучаемого явления, одновременно и выбрать одну наиболее отвечающую задачам исследования и учесть все многообразие возможных подходов. В следующем исследовательском проекте топ-лист теоретических решений принимает тот вид, который диктуется новыми исследовательскими задачами. Так что попытки «окончательного» решения вопроса о наилучшей парадигме и попытки уклониться от решения под девизом «мультипарадигмальность» уступают место потоку решений, принимающих форму “Top Ten”, “Top Five” и т.п.
Решение проблемы «количественные / качественные» предполагает отказ от утвердившейся модели информанта как Homo Sociologicus – человека рефлексирующего, человека болтливого. Именно такое представление о человеке редуцирует сбор данных к опросу и анализу текстов и навязывает безмолвствующему большинству «предания о социальном» разговорчивого меньшинства (включающего и самих социологов).
Наиболее «продвинутые» члены социологического сообщества уже выходят за рамки ложной дилеммы «количественное или качественное» и приходят к пониманию, что информант – это ситуация, а информация – комплексный поток данных. Методологический ситуационизм и «расширенное кейс-стади» Майкла Буравого, «конфигурационное сравнительное исследование» Чарльза Рагина, фотография как метод визуальной социологии в исполнении Пиотра Штомпки являют собой методологические разработки в направлении актуальных потоковых решений.
Наметившееся движение от истощившей своих участников борьбы числовой и текстовой социологий в направлении набирающей популярность визуальной социологии – это только часть решения. Актуальна мультимедийная наука, чей интеллектуальный продукт выявляет тренды и презентирует их в соответствии с принципами мобильности и текучей аутентичности.
Анализ тенденций в обществе и в его изучении показывает, что сейчас не востребованы ни классическая, ни современная, ни постсовременная социология. Востребована ситуативная, альтернативная, инструментальная и потому актуальная наука о глэм-капитализме и альтер-социальных движениях: актуальная, а не ритуальная социология.
Иванов О.И. (Санкт-Петербург)
К вопросу о «социологической истине»
Понятие истины в истории философии и методологии, в научных практиках претерпело значительные изменения. Истина рассматривалась и как свойство человеческого познания, его важнейшая цель, и как свойство бытия, и как сочетание, синтез того и другого. Дискуссии по поводу трактовки этой важнейшей категории продолжаются. Особое, не абстрактно-теоретическое, а научно-практическое значение определения истины и путей ее достижения может иметь для конкретных научных дисциплин, научных сообществ и отдельных исследователей.
Социологи по большей части избегали использования категории истины. Обычной практикой социологического мышления является оперирование категорией «знание». И это неудивительно, поскольку знание – феномен, поддающийся различным вполне конкретным, осязаемым манипуляциям. Категория «знание» более прагматична, нежели категория «истина». Категория «знание» больше соответствует потребностям осуществления конкретного научного поиска. И хотя по содержанию эти две категории имеют много общего, между ними обнаруживаются существенные различия. Но эти различия не до конца прояснены.
В трактовке категории истины преобладала логико-гносеологическая традиция, но с середины двадцатого века начинают развивать онтологический подход к истине. Например, для немецкого философа Х.Г. Гадамера истина – не характеристика познания, а характеристика самого бытия. Истину нельзя обнаружить с помощью «метода», она «свершается», а главный способ ее «свершения» - искусство.
В поисках социологической истины наш современник Ю.Л. Качанов тоже использует онтологический подход. Он спрашивает: «является ли «истина» всего лишь категорией языка описания социальной действительности или ее необходимо онтологизировать, рассматривая как некий комплекс инвариантных свойств действительности? Если мы разделяем «онтологическую» точку зрения, то социологическая истина для нас будет указывать на центры становления явлений, на средоточия общественных отношений, вокруг которых социальные силы организуют пространство позиций» (1. С. 117). По его мнению, «истина» не есть атрибут социолога как такового, но она и не находится в социальной действительности. Истина представляет собой самоотносимое «событие» встречи социологического исследования с социальной действительностью. Эта встреча является «событием» в том смысле, что она делает возможным изменение «социальной науки, и социальной действительности. Сущность истины есть возможность изменения самовоспроизводящегося социального порядка, трансформация повседневности. В том, что не может привести к сдвигу структурного равновесия социальной действительности, нет «истины» (1. С. 143 – 144). Встреча, о которой говорит Качанов, это в контексте его рассуждений, наверно, образ, метафора? Но зачем использовать образы, метафоры, когда существует достаточно точная терминология. Если уж говорить о возможной встрече в смысле Качанова, то, видимо, надо бы говорить о встрече, взаимодействии конкретного социолога или группы социологов с индивидуальным или групповым социальным актором (акторами). Ведь социальная действительность есть особого рода целостность, и никакое социологическое производство, социологические практики, социологические исследования не в состоянии с ней встретиться, пересечься.
Изощренное философствование (в котором, конечно, Качанов преуспел) при обсуждении реальных проблем развития социологии и ее отношений с государством, политикой, экономикой, обществом не только ничего не проясняет, а, напротив, отдаляет от реальности. Онтологическим критерием эмпирической истинности, по Качанову, «может служить «открытость», интерпретируемая как пересечение, взаимопроникновение производства научных знаний и исследуемой этим производством действительности» (1. С. 120). Социологическая истина для Качанова – это специфическое социальное отношение и некая (непроясненная автором) социальная структура. «Истина социальной науки призвана раскрыть смысл «бытия – в – истине», а потому производна от социального бытия человека. Она не имеет объективного и конкретно-эмпирического референта, а указывает на то, какими могут быть практики агента в тех или иных социальных условиях, в рамках тех или иных социальных структур» (1. С. 127). По мысли Качанова, истина способствует структурным изменениям социальной действительности в направлении становления общностей без отношений господство/подчинение. «Событие» истины ведет в сторону увеличения социальной справедливости (1. С. 114). Но под «событием» истины Качановым подразумевается и качественное изменение социологического производства, сбывающееся вследствие внутренних свойств этого производства. Но, к сожалению, автор не разъяснил, в чем на самом деле состоит это качественное изменение. Качанов говорит: «по сей день российская социология не может предъявить ни одного «события» истины» (1. С. 115). Впрочем, автор признается, что у него нет рецептов – как это можно и нужно сделать. Тем не менее, было бы полезно посмотреть: были ли вообще в истории прецеденты «события» истины? Ведь сам Качанов говорит, что социологическая истина не производится постоянно, а лишь изредка случается, носит характер события (1. С. 142).
Как видно, назначение, функции социологической истины – становление общностей без отношений господство/подчинение и увеличение социальной справедливости. Но об этих задачах социальных наук говорилось многократно. Азбучной истиной является и то, что в развитии социологии правящие, господствующие группы никогда не были заинтересованы. Но такая простая формула Качанова не устраивает. Он, используя понятийные схемы П. Бурдье, пишет: «доминирующие позиции, «правые» силы, не только не поощряют социологических открытий, но и делают все возможное для того, чтобы редуцировать социальную науку в лучшем случае к преподавательской деятельности, повторению пройденного, пережевыванию классических текстов… «объективную» потребность в социологической истине испытывают лишь доминируемые, которые не могут унаследовать доминирующую позицию в сложившейся социальной игре» (1. С. 171).
На наш взгляд, фактически все, что написано Качановым об истине, – это наукообразное философское, временами даже поэтически-романтическое, переформулирование традиционной проблематики о социальной обусловленности научного познания, об отношениях социологии и общества, о тотальной зависимости социологических исследований от государства, политики, экономики, о социальной ответственности и безответственности социальных ученых, о назначении социальной науки, о необходимости ее гуманизации, о роли социологии в переустройстве общественных отношений. Отметим, авторская концепция социологической истины, ее онтологическая трактовка создана и фундирована на основе новейших философских и социально-философских работ западных авторов, новых социологических схем, нового концептуального аппарата. Но, к сожалению, ничего принципиально нового в традиционную проблематику Качанов не привносит. Давно известные и неоднократно обсуждавшиеся положения преподносятся в новом концептуальном обличии. Упрек, который Качанов, делает российской социологии (а не конкретным социологам) в том, что она погружена в тематику западной социологии, проводит схоластические изыскания (разрабатывает «теоретическую» теорию), находится в трясине доксических представлений, можно отнести и к самому Качанову.
В начале книги автор заявляет, что для него онтологические принципы социологии – это принципы строения социологического знания, механизмы его объективации и реализации в практиках социологов, основания различия истина/заблуждение (1. С. 9). Но тщетно искать ответы на обозначенные вопросы. Усилия Качанова направлены на обоснование мифической «встречи» и даже взаимопроникновения производства социологического дискурса с социальной действительностью». Время покажет, нужна ли такая трактовка социологической истины социологическому сообществу.
По нашему мнению, эмпирико-аналитическая социология, за которую ратует Качанов, совершенно не нуждается в онтологизации социологической истины. Свои основные задачи эта социология в состоянии решать, опираясь на логико-гнесеологическую трактовку истины, т.е. рассматривая ее как свойство знания. В этом смысле для социолога не потеряли своей значимости известные концепции истины: как соответствия знания реальности (концепция корреспонденции); внутренней согласованности элементов знания (концепция когерентности); практической эффективности знания (концепции, утверждающие, что истинность знаний подтверждается или опровергается опытом, практикой). И хотя в этих концепциях обнаружены недостатки, их содержание напрямую связано с конкретным научным поиском и может служить ориентиром в этом поиске истины. Впрочем, эмпирико-аналитическая социология вполне может обходится и без категории «истина». Оставим обсуждение этой категории философам. Некоторые из них сегодня придерживаются формулы М.Хайдегера: «… истина не наличествует среди вещей, но она и не «случается» в некотором субъекте, но… лежит посередине, «между» вещами и тут-бытием» (цитируется по 1. С. 122). По Хайдегеру, истина и есть сущее как наличная вещь, она есть в рассудке. Как видим, всё-таки, истина, если и бытийствует, случается, то не в «тут-бытие». Для социолога задача выработки достоверных и обоснованных научных знаний о социальных явлениях была и остается первостепенной. Исследователи достоверность знания обычно связывают с адекватностью представления в нем предмета изучения, такого представления, которое носит объективный и(или) интерсубъективный характер. Но, по Качанову, «единственной достоверностью для социологии выступает социологический опыт, включающий волю и желание самого изучающего агента: устойчивая достоверность есть то, что удостоверено и признано социологом, вписывается в его представления о социальном мире, удобно и выгодно для него. Стремление к достоверности социологического познания есть сублимация Libido dominanti социолога» (1. С. 14). Как видно, Качанов утверждает такое понимание достоверности, которое исключает вопрос о соотношении знания и социальной действительности. Вряд ли такое понимание достоверности устроит исследователей, изучающих социальные явления как теоретическими, так и эмпирическими методами.
Литература
1. Качанов Ю.Л. Эпистемология социальной науки. – Санкт-Петербург: Изд. «Алетейя», 2007.
¶Кузина И. И. (Харьков, Украина)
Доверие политическим институтам в концепциях Т.Парсонса и Н.Лумана
Доклад посвящен рассмотрению понимания доверия Т.Парсонсом и Н.Луманом. В фокусе внимания автора, в первую очередь, находится трактовка доверия политическим институтам в рамках теоретических построений этих классиков социологической мысли. Актуальность данной темы заключается в необходимости выявить место и роль доверия с целью дальнейшего изучения функций доверия политическим институтам в обществе.
Т.Парсонс рассматривал социальную систему как подсистему системы социального действия. В социальной системе, в свою очередь, выделяются четыре подсистемы: экономическая, политическая, социетальное сообщество и система поддержания культурных образцов. Экономическая система определяет степень адаптации общества к окружающей физической среде. Политическая система, по Т.Парсонсу, - это система, обеспечивающая достижение общих целей. Политическая система состоит из государства, политических партий и (политических) общественных организаций, лоббизма, политической элиты и политической культуры. Социетальное сообщество - единый коллектив людей, деятельность которого основана на подчиненности структурированному нормативному порядку, а также некоторому набору статусов, прав, обязанностей его членов; основная функция подсистемы «социетальное сообщество» - интеграция людей. Система поддержания культурных образцов отвечает за легитимацию нормативного порядка и сохранение состояния единства.
Сохранение обществом себя как системы должно быть обеспечено стабильным характером отношений взаимообмена как с физической средой и другими системами, так и особыми устойчивыми отношениями личности и общества. Как писал Т.Парсонс в книге «Система современных обществ», «общество может быть самодостаточным только в той мере, в какой оно может «полагаться» на то, что деяния его членов будут служить адекватным «вкладом» в его социетальное функционирование» [1, c.21], то есть общество «полагается», или «ожидает» (ожидание включает в себя момент неопределенности, отсутствие полной уверенности), что его члены будут добросовестно выполнять свои роли, следовать «нормативно определенным обязательствам», таким образом реализуя себя в качестве членов этого общества. Если трактовать доверие как ожидание взаимности в осуществлении каких-либо действий, то в концепции Т. Парсонса доверие – одно из условий, обеспечивающих общественную стабильность. Проблема доверия рассматривается им в рамках концепции взаимообменов ресурсами между подсистемами общества. Если трактовать доверие политическим институтам, используя теорию Т.Парсонса, то можно сказать, что во взаимообменах с социетальным сообществом политика обменивает обязательства эффективной реализации коллективных целей на доверие социума, то есть доверие граждан политическим институтам выступает как своеобразное кредитование политики.
Н.Луман в своей теории различает уверенность и доверие, рассматривая их как самостоятельные социальные феномены. «Уверенность» трактуется как ожидание стабильности функционирования социальных систем, а «доверие» – как ожидание благонадежного поведения потенциального партнера в конкретной ситуации взаимодействия (взаимодействие в так называемых личностных (психологических) системах).
«Уверенность» возникает в том случае, когда у индивида отсутствуют альтернативные стратегии действия в сложившихся обстоятельствах, а если же он выбирает один из возможных вариантов, то в данном случае имеет место «доверие»: «Если у вас нет альтернатив, вы находитесь в ситуации уверенности. Если вы выбираете одно действие, предпочитая его другим, вопреки возможности быть разочарованным в действиях других, вы определяете ситуацию как ситуацию доверия», - так писал Н.Луман в книге «Доверие и власть» [2, p.99].
«Уверенность» и «доверие» также различаются между собой и по происхождению: «уверенность» является продуктом социализации индивида (усвоенные индивидом знания о правилах функционирования различных социальных систем), а «доверие» является ситуативным, может возникать внезапно и зачастую быть даже рационально не обоснованным.
Исходя из сказанного выше, доверие граждан политическим институтам в терминологии Н.Лумана является «уверенностью», а не «доверием», где политические институты рассматриваются как функциональная система, а граждане – как индивиды.
По мнению Н.Лумана, «уверенность» и «доверие» могут выступать в качестве базиса для формирования друг для друга, но также они могут существовать и по отдельности: разрушение «уверенности» не приводит к потере «доверия». В частности, отсутствие «уверенности» в эффективности деятельности политических институтов в целом не означает, что индивид не может оказывать доверия какому-то конкретному политическому деятелю. Возможна и обратная ситуация: не выделяя никакого конкретного политика, индивид может доверять политическим институтам в целом.
В заключение отметим, что Т.Парсонс и Н.Луман по-разному трактуют доверие политическим институтам, но оба социолога определяют его как важный элемент успешного функционирования и воспроизводства общества.
Литература
1. Парсонс Т. Система современных обществ / Перевод, с англ. - М.: Аспект Пресс, 1998.
2. Luhman N. Trust and Power. – Chichester UK: John Wiley & Sons Inc, 1979.
Ломоносова М.В. (Санкт-Петербург)
Социология революции: история возникновения и некоторые аспекты использования при анализе современных изменений.
Революция как специфическое явление общественно-политической жизни имеет глубокие исторические корни и входит составной частью в фундаментальную проблему человечества - применение насилия ради достижения целей. Современные, «новые», «цветные» революции вновь заставляют исследователей возвращаться к историческому опыту прошлого с целью поиска объяснительных схем и моделей. В настоящее время появляется большое количество работ, посвященных социальным революциям, тем не менее, содержательная сторона многих исследований оставляет желать лучшего. Отчасти, это связано с тем, что долгое время в нашей стране не существовало плюрализма подходов и концепций при исследовании революции как социального явления. Но происходящие в последние десятилетия значительные изменения ценностных ориентаций нашего общества, с неизбежностью повлекли за собой ломку старых теоретических конструкций и смену методологической парадигмы в целом. Все это происходило на фоне всплеска интереса к политической истории страны, в частности к истории революции. Этот интерес давно вышел за пределы академических рамок, а проблема русской революции вновь стала предметом политических дискуссий в средствах массовой информации. В возникшем противостоянии публицистики и науки последнее слово стало принадлежать первой, и на уровне обыденного сознания утверждается представление о революции как о случайном явлении в истории России, которое постоянно закрепляется «информацией», поступающей из СМИ.
Аналогичная ситуация происходит и при анализе «новых», «цветных» революций современности. Большинство исследований в этой области носит субъективный характер, а их авторы зачастую «изобретают велосипед», забывая о существовании научных традиций и подходов при изучении революции, что, безусловно, сказывается на качестве исследований и что самое печальное – влияет на политическое сознание граждан, искажая его. И здесь нужно отметить ещё одну проблему, очень часто многие авторы и политические деятели используют понятие «революция» подменяя им искусственно смоделированные политические технологии по смене власти. В сложившейся ситуации вполне актуальным представляется обращение к социологии революции, как отдельной области социологии. Тем более, что роль социально-политических революций в развитии общества нельзя недооценивать, они оказывали влияние не только на политический и социальный строй того или иного государства, но и на развитие социальных наук.
В отечественной социологии, после того как в 80-х годах были расшатаны схемы и концепции анализа революции, как социального явления на основе методологических установок исторического материализма, новые подходы существуют на уровне гипотез и выступают скорее в качестве материала для публицистики, чем в качестве предпосылок проведения научного исследования. В зарубежной социологии ситуация иная, поскольку существуют специальные организации, занимающиеся изучением революционных процессов (например Гуверовский институт войны, мира и революций в США, Межуниверситетский консорциум политических и социальных исследований), проводятся отдельные социологические исследования, а в учебниках по социологии содержатся разделы, посвященные революции, наряду с другими социальными изменениями.
Определенную трудность составляет само выявление темы революции в социологии и специальных исследованиях ей посвященных. Это связано с тем, многие исследователи активно используют это понятие, при этом вкладывая в него разный смысл. Тем не менее, следует отметить, что понятие «революция» – это, прежде всего понятие историческое, которое имеет долгую жизнь, «реальную», а не только умозрительную. Оно было создано не потребностями научного поиска и классификации, а реальными событиями и только спустя достаточно большой промежуток времени, стало предметом изучения философии, истории, экономики, социологии и политологии. Таким образом, понятие «революция» является полисемантичным и вариативным, в разных ситуациях он наполняется собственным содержанием, сохраняя при этом, наиболее общие признаки.
Теоретическая социология с момента своего возникновения уделяла большое внимание анализу протекания политических процессов и социальных изменений, и в развитии концепций социальных революций можно выделить несколько этапов. Истоки современных концепций восходят к началу 20 в., когда появились труды Б.Адамса, Г.Лебона, Ч.Эллвуда, В.Парето и других социологов, рассматривавших революцию в рамках исследования проблем социальной нестабильности, социального конфликта и способов его предотвращения или разрешения. Следующий этап связан с Октябрьской рна, Ф. Гросса и др.— способствовали формированию в период 20-50-х гг. целой отрасли в социологии - “социологии революции”. Возникновение ее связано с именем Питирима Сорокина, опубликовавшего в 1925 г. своё фундаментальное исследование “Социология революции”, название которого стало нарицательным для обозначения нового направления западной социологии, занимающегося изучением революций. Причем, в 1922 г. Немецкое Социологическое Общество, первые два съезда которого состоялись в 1910 и 1912 гг., собралось в третий раз, а темой обсуждения избрана была на этот раз «сущность революции». Одной из основных работ, которые обсуждались на съезде была книга «Die Revolution» Густава Ландауэра, вышедшая в 1907г.
Заметным рубежом в развитии теорий революций явились 60-е гг., отмеченные крупными социальными конфликтами на Западе. В эти и последующие годы широкие программы исследований по данной проблематике развертываются преимущественно в США, в том числе по заданию правительственных учреждений. Ч. Джонсон, Д. Дэвис, Р. Тантер, М. Мидларский, Б. Мур, С. Хантингтон, Т. Скокпол, Ч. Тилли и некоторые другие социологи стремились в своих трудах преодолеть схематизм “классической” социологии революции путем исследования конкретных революционных процессов. Причем на многих из них оказали влияние методология и исследования П.А.Сорокина.
В отечественной литературе, за последние десятилетия, после отказа от трактовки революции в рамках исторического материализма, стали появляться исследования, посвященные данной проблеме, но их количество недостаточно и не раскрывает все аспекты столь сложного и значимого процесса. Наиболее весомыми, среди этих работ являются исследование Г.А.Завалько1, И.П.Смирнова2, И.В.Стародубовской и В.А.Мау3.
Представляется вполне обоснованным при анализе революций современности обращаться к разработанным в рамках социологии революции теориям и концепциям (с учетом их критического пересмотра), что позволит создавать адекватные модели протекающих процессов в современном обществе.
Любимова А.И. (Санкт-Петербург)