И. Т. Касавин Текст, дискурс, контекст
| Вид материала | Книга |
Содержание2. Дискурс начинается там, где кончается дефиниция |
- Дискурс как объект лингвистики. Дискурс и текст. Дискурс и диалог, 608.57kb.
- Дискурс лекция 1 13. 09. 03 Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского, 181.42kb.
- Анкета участника международной научно-практической конференции «актуальные проблемы, 62.51kb.
- Философско-мировоззренческий дискурс и культурный контекст творчества м. М. Пришвина, 564.46kb.
- Реферат текст курсової роботи 33 с., 33 джерела, 100.61kb.
- Натуралистический дискурс Реалистический дискурс С. Л. Франк «Духовные основы общества»., 67.6kb.
- Дисциплина : Дискурс рефера т на тему: «Когезия», 273.67kb.
- Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского означает «речь». Его сравнивают, 339.82kb.
- И. Т. Касавин, С. П. Щавелев, 4740.63kb.
- Дискурс как объект лингвистического исследования, 104.15kb.
2. Дискурс начинается там, где кончается дефиниция
Дискурс — понятие не чисто эпистемологическое. Напротив, его характерной чертой является существенная политическая, социальная и моральная нагруженность. Отсюда и вырастает то, что получило название “дискурс-этики” Ю. Хабермаса501. Хабермас исходит из известных сложностей обоснования морали, которые зафиксированы еще в принципе “гильотины Юма”. Д. Юм, апеллируя к тому, что высказывания о фактах не могут с достоверностью подтвердить общие ценностные высказывания, требовал отбросить последние. Хабермас стремится опровергнуть эту скептическую позицию, согласно которой мораль не может быть обоснована и уж точно не может быть обоснована рационально, поскольку разум относится лишь к сфере целесообразности (цель — средство). Он исходит из того, что сфера морального обоснования ограничена значением долженствования, присущим норме. Ссылаясь на П. Стросона502, Хабермас показывает, что моральные проблемы актуализируются именно тогда, когда в результате неудовлетворенных нормативных ожиданий возникает болезненная эмоциональная реакция, не укладывающаяся в объективный взгляд на вещи. Сфера морального, поэтому, не есть продукт логической дефиниции или бесстрастной оценки. Напротив, она обозначает себя через вовлеченность. Моральная рефлексия не может быть отделена от активной позиции участника, а обоснование нуждается в “перформативной (причастной, деятельностной) установке”. Научное обоснование, направленное на объяснение фактов, отличается от этического “оправдания поступка”. Чувства играют такую же роль в этическом обосновании, как и эмпирические факты — в научном. Этическая легитимность норм требует дискурсивно сформированного признания всех участников ситуации — гласит формальный принцип дискурс-этики. Он основан на убеждении в том, что существуют “универсалии употребления языка”503, в которых уже заложен универсалистский моральный принцип, но эта предпосылка принимается как само собой разумеющееся. В таком случае построить “формальное обоснование морали” не удается, ибо последняя предпосылка носит содержательный характер.
На самом деле дискурс-этика Ю. Хабермаса и О. Апеля ставит задачу опосредованной оценки нормативной правильности действий и практических суждений на основе тех смыслов, которые предпосылаются дискурсу. Вместо того, чтобы использовать для оценки некоторые абстрактные принципы, ценности или нормы, сами требующие обоснования, но не могущие, по сути, быть окончательно обоснованными, в качестве метанормы избирается отношение понимания. Если оно устанавливается в ходе общения, то это и служит единственной и неизбежной гарантией “морального” отношения друг к другу, гуманизма. Причем морального не в том смысле, который обязывает индивида поступать так, а не иначе, исходя из внешнего принуждения. Моральное отношение возникает здесь как эпифеномен внутренней динамики дискурса, определенных дискурсивных процедур, требующих от участников все более убедительных аргументов. Особую прикладную остроту эта проблематика приобретает в контексте обсуждения глобальных проблем, в частности последствий научно-технического прогресса.
Так, О. Апель формулирует широко обсуждаемую504 “дилемму эксперта”, ставящую под вопрос возможность обоснованного социального решения. Дело в том, что демократическое принятие решения требует обсуждения и сравнения разных точек зрения, привлечения многих экспертов. Но наука призвана искать истину, а если ученые не согласны друг с другом, то они не обладают истиной и их мнение не может быть решающим. Демократическое решение контрастирует, тем самым, с научной истиной: либо истина, либо демократия.
Мне представляется, что это звучит убедительно только в общем виде в контексте естественных наук. Применительно же к социально-гуманитарному знанию и решению актуальных общественных проблем эта “дилемма” оказывается достаточно наивной. Апель полагает, что расхождения между экспертами рождаются в основном в прикладных областях в силу социального давления на науку, когда ученым приходится занимать некоторую социально-политическую позицию. Однако каждая зрелая личность отличается как раз тем, что у нее уже сложилась такая позиция и она ее отстаивает. Далее, представим себе, что приглашают нескольких экспертов из одной и той же области науки. Возникает вопрос: где границы их необходимого и достаточного количества?
Но на самом деле это выдуманная ситуация. Экспертиза отличается от научной конференции тем, что в ее основе уже лежит определенное политическое решение, на основе которого осуществляется выбор экспертов. Достаточно вспомнить, каких именно экономистов приглашали для консультаций российские реформаторы и с какими из них они находили общий язык. И это не столько политический произвол, сколько обычная практика экспертизы: множество экспертов, обсуждающих некоторую проблему, собирается из представителей разных наук и их мнения могут не совпадать именно потому, что нет единой науки с единой истиной. Из столкновения разных истин, относящихся к разным наукам (а также к другим областям), и рождаются предпосылки для принятия решения.
Предпосылки, на основе которых строится “рефлексивное понятие дискурса”, являются частью коммуникационной теории Апеля–Хабермаса (в отличие от историко-аналитического “формационного понятия дискурса” Фуко). Согласно первому, “дискурсы представляют собой интерсубъективные процессы обоснованной коммуникации, нацеленной на взаимопонимание”505. Свойства интерсубъективности и языкового обмена дополняются рефлексивностью: дискурс возникает лишь тогда, когда обычно не подвергаемые сомнению основания языка, действия и мышления подвергаются проблематизации. Он предполагает спор об основаниях. При этом участники стремятся снять конфликт путем обоснования собственной позиции. Однако это должно быть не просто обыденное обоснование в контексте частной ситуации, но обоснование, значимое для острых социальных конфликтов и широкой общественности. Недостаточно привести просто основания своей позиции — это должны быть основания наилучшие из возможных. В этом смысле дискурс выступает как процесс взыскательной аргументации. Правила аргументации задаются либеральной этической культурой собеседников (неограниченный круг участников, их равенство, честная артикуляция позиции, стремление к пониманию оппонента и т.п.). Цель дискурса — взаимопонимание в форме консенсуса или диссенсуса и, таким образом, продвижение в разрешении конфликта. В пользу практики дискурса в современных социальных условиях, считает Хабермас, свидетельствуют лучшие долговременные результаты по сравнению с практикой принятия авторитарных или догматических решений. Однако, поскольку дискурс сам по себе не является гарантией успеха, он должен быть разумно институциализирован и обеспечен правовым образом, а также дополнен деятельностью других институтов.
По сути дела, данная позиция содержит свою критику в самой себе. Каждый элемент таким образом понятого дискурса может быть поставлен под вопрос. Это означает бесконечное вращение в кругу инструментальных вопросов без выхода к предмету. Цель дискурса — взаимопонимание — изначально предполагает себя, иначе дискурс невозможен. Поэтому действительной целью такого дискурса является лишь включение в дискурс тех, кто еще в нем не участвует, и постепенно приобщение их к либеральной культуре спора. Однако для такого приобщения требуется мотивация, не зависимая от целей данного дискурса, что возможно лишь с участием других институтов. Но в таком случае и конфликт может быть разрешен с помощью иных, достаточно влиятельных институтов, и нужды в дискурсе не возникает вообще. Впрочем, любая социальная коммуникация может быть обозначена как дискурс, ведущийся, тем не менее, на совершенно иных основаниях. Дискурсивная этика представляет собой, поэтому, не более чем пропаганду определенной формы речевой коммуникации, пропаганду, ведущуюся по мотивам, не имеющим отношения к природе дискурса как такового.
“Понятие дискурса претерпевает, без сомнения, инфляцию, и ему не удается приписать однозначное применение”506, — так звучит распространенная сегодня точка зрения. Однако современное использование этого понятия, очевидно, связано не только с определенными теоретическими предпочтениями, но с фактом общественного риска на фоне глобальных проблем. Понятие риска включает в себя, по выражению немецкого лингвиста У. Бека, “рефлексивность позднего модерна”, будучи относимо к ситуациям, требующим гласного общественного обсуждения. В сущности, понятие дискурса оказывается знаковым для социально-политического исследования, которое ориентировано не столько четкой методологией, сколько актуальной общественной проблематикой (первое, что приходит в этой связи в голову, — это политология). “В обоих известных лагерях (имеются в виду немецкая и французская школы дискурс-анализа — И.К.) понятие дискурса занимает место, которое, собственно говоря, должен бы занимать анализ общественных институтов и отношений власти... В некоторых дискуссиях дискурсу угрожает судьба заклинания, да он уже и есть сейчас таков — аналог всяких неясностей”507, — замечает немецкий исследователь.
Для уяснения дискурса центральную роль играет старое понятие правил, восходящее к Витгенштейну; именно из языковых правил, структуры языка дискурс-теоретики стремятся вывести структуру социального события, обращаясь к предметно-ориентированной “семантике отдельных знаков” (Einzelzeichensemantik)508. Смысл языковой прагматики — в рассмотрении языка как деятельности, которая конституирует мир социальности. Как скоро дискурс структурируется правилами, то понимание этих правил есть модель понимания социальных отношений. Очевидно, что стремление представить дискурс-теории как социальные теории, превышает возможности первых, могущих претендовать лишь на роль элемента социальной теории. Это легко увидеть из различия языковых правил, по Витгенштейну, и правил социальных. Следует различать языковую практику и практику социальную. Более того, как полагает Э. Гидденс, именно социальные правила, бессознательные, недискурсивные, внутренне присущие социальной деятельности, и образуют основу, являются конститутивными для эксплицитных дискурсивных правил (норм, законов и проч.), которые носят, в отличие от первых, характер санкционирования и являются формой практически-духовного сознания509.
Из этого вытекает необходимость новой, собственно прагматической интерпретации дискурса для решения практических задач510, а не только “обоснования универсальных норм”, которым озабочен Хабермас. Дискурсы должны быть дифференцированы по предметной области, субъектам, ситуациям, и обычное наукоотносительное понятие рациональности не применимо к дискурсу хотя бы потому, что его участниками могут быть простые граждане, неэксперты.
Дискурс-теории представляют собой “лишь языково-прагматический перевод или переодевание издавна известных нормативных постулатов и идей (таких как гуманность, свобода, равенство, справедливость и проч.) в соответствии с лингвистическим и прагматическим поворотом в философии”511, — пишет критически настроенный немецкий исследователь. И с ним можно согласиться. На месте дискурс-теоретиков следовало бы сказать просто: предпосылками дискурса являются свобода, равенство, гуманность и т.п., то есть наши нормативные убеждения, которые мы рассматриваем как правильные и необходимые для разумной и гуманной жизни. И это не чисто произвольные убеждения, мы можем их хорошо обосновать. Мы считаем, что лучше жить в обществе, где приняты так понимаемые дискурсивные правила, а не в патерналистском, авторитарном или тоталитарном обществе. А тот, для кого данное обоснование недостаточно и нужно “последнее обоснование”, поскольку философия другими вещами не занимается, выдвигает чересчур высокие претензии и своими “доказательствами” никого не сможет убедить. Интеллектуализм и “просвещение” в морально-практических вопросах без соответствующей социальной и личностной мотивации не дают результата.
Почему же теоретиков дискурса так заботит проблема рациональности и правил? Особой тайны в этом нет. Как только было осознано, что дискурс представляет собой живую деятельность, а не конечный результат, практическое, а не теоретическое предприятие, то вопрос о том, как обеспечить общую платформу дискурса, встал во всей остроте. Различия культурных традиций и социальных установлений не позволяют строить обсуждения важных проблем так, чтобы они могли быть услышаны людьми, принадлежащими к иной культуре и социуму. А это делает дискурс, как правило, бессмысленным, поскольку едва ли не все актуальные социальные проблемы порождены как раз “культур-шоком”, социальной стратификацией и политическими конфликтами.