Матрена Распутина. Распутин. Почему?

Вид материала

Документы

Содержание После распутина

Подобный материал:

• Распутина Нина Ивановна, отец - распутин Григорий Никитич. Детство Валентин провел, 33.44kb.
• Мотив дома в произведениях Валентина Григорьевича Распутина, 219.74kb.
• Задачи урока: 1 развивать навыки самостоятельного анализа прочитанных произведений;, 133.18kb.
• В. Распутина «Уроки французского», 61.66kb.
• Опыт сопоставительного анализа на основе рассказа В. Распутина «Женский разговор», 73.71kb.
• В. Распутин. «Дочь Ивана, мать Ивана» Валентин Распутин, 1045.14kb.
• Оказывала ли императрица Александра Федоровна влияние на политику империи? Был ли император, 54.56kb.
• В. Г. Распутин и Г. Е. Распутин-Новый   , 64.97kb.
• В. Г. Распутина «Женский разговор». Урок, 79.53kb.
• Лекция «Я тебя люблю», 47.35kb.

Глава 29 УБИЙСТВО

Декорации -- Как это было -- Розыски -- -- Вокруг убийства -- Письмо с

того света

Декорации

О том, что происходило в доме Юсупова, мне изве­стно от человека, имя

которого я не решаюсь открыть и теперь.

Феликс тщательно продумал декорации предстоящего спектакля. Он мнил

себя великим эстетом и даже в ме­лочах старался придать самому гнусному делу

внешний лоск. В своем дворце на Мойке он переоборудовал вин­ный погреб --

соорудив из него роскошную комнату. (Погреб -- чтобы крики обреченного не

могли достиг­нуть посторонних ушей!)

Сводчатый потолок, арки, старинная мебель, пер­сидские ковры, бесценная

посуда, кубки, скульптуры -- все это должно было, по его мысли, подавить

Распу­тина, дать ему почувствовать, в каком высокородном доме его принимают.

Столетия рода Юсуповых-- Сума­роковых-- Эльстонов должны были взирать на

отца ото­всюду, указывая на его малость и ничтожество.

На одном из буфетов, недалеко от камина, Феликс положил древнее

распятие из хрусталя, отделанное се­ребром.

Остальные заговорщики должны были разместиться до подачи условного

знака над погребом, в кабинете, также специально оборудованном для этого

случая.


Как это было

Феликс проводил гостя вниз по лестнице, в салон. Отец удивился, почему

не идут сразу к больной. Сверху доносились звуки граммофона, голоса. Князь

объяснил, что у жены вечеринка и скоро она сама спустится. Отец удивился:

-- А как же голова?

Князь неопределенно махнул рукой.

Комната выглядела так, будто ее только что покину­ли ужинавшие. На

шахматном столике -- неоконченная партия.

Сняв шубу, отец подошел к камину, опустился на один из стоящих рядом

больших диванов лицом к ярко­му пламени.

Князь предложил стакан портвейна -- уже отравлен­ного. (Отравлены были

также и пирожные, приготов­ленные для отца.)

Отец отказался. Юсупов, извинившись, вышел -- будто бы за тем, чтобы

отдать распоряжения прислуге.

Феликса не было долго. Отец решил подняться на­верх. В этот момент

Юсупов появился с бутылкой маде­ры в руках.

Феликс сказал, оправдываясь, что жена слишком увлечена гостями и

придется еще подождать.

Выпив вина, тоже отравленного, отец пожаловался на странное ощущение --

будто бы жжение в горле и затрудненность дыхания.

-- Устал, -- вздохнул он.

Феликс продолжал подливать вино. Он заметно не­рвничал.

Просидев в молчании еще какое-то время, отец со­брался уходить:

-- Видно, я не нужен.

Феликс вяло стал упрашивать остаться. Вдруг он с какой-то странной

решимостью схватил отца за локоть. Но, словно обжегшись, отдернул руку.

-- Подожди, еще хотя бы минуту. Я сейчас, -- Фе­

ликс бросился к лестнице.

Наверху ждали сообщники.

Яд почему-то не действовал. План мог сорваться. Дмитрий дал Феликсу

револьвер. Юсупов вернулся, увидел, что отец держит в руках хрустальное

распятие, сказал:

-- Правильно. Помолись!

Отец обернулся. Он знал, что ловушка захлопнулась.

Тем временем Лазоверт и Дмитрий спустились в ком­нату. Следом --

Сухотин и Пуришкевич.

Яд стал оказывать действие. Отец впал в беспамятство.

Словно в помешательстве заговорщики накинулись на отца. Били, пинали и

топтали неподвижное тело.

Кто-то выхватил кинжал.

Отца оскопили.

Возможно, это и не было помешательством. Ведь все заговорщики, кроме

Пуришкевича, -- гомосексуалисты. И то был, скорее всего, ритуал. Они думали,

что не про­сто убивали Распутина. Они думали, что лишают его глав­ной силы.

Так и не поняв, что сила отца была в другом. Для них за пределами плоти

любви не существовало.

Убийцы решили, что отец мертв. Но тут тело шевель­нулось. Одно веко

задрожало и приподнялось. В следую­щую секунду открылись оба глаза.

-- Он жив, жив! -- вскрикнул Феликс и импульсив­

но склонился над жертвой.

Отец схватил Феликса за плечи и сжал их.

Юсупов вырвался.

Отец затих.

Заговорщики оставили отца на полу и поднялись в кабинет. Принялись

обсуждать, как избавиться от тела.

В коридоре раздался шум. Бросившись к двери, они увидели, как отец

выбегает во двор.

Юсупов еле слышно прошептал:

-- Боже, он все еще жив!

Пуришкевич выскочил во двор с пистолетом в руке и два раза выстрелил,

потом еще два раза. Отец упал в сугроб.

Появился городовой, услышавший выстрелы, но Феликс встретил его у ворот

и объяснил, что один из пьяных гостей несколько раз пальнул из револьвера.

Отделавшись от полицейского, Феликс вернулся и обнаружил, что слуги

внесли тело обратно в дом и по­ложили вверху лестницы.

Юсупов впал в неистовство.

Пуришкевич описывал, как Феликс набросился на недвижное тело и стал

пинать: "Это было такое ужас­ное зрелище, я вряд ли смогу когда-нибудь его

забыть".

Тем временем Сухотин надел шубу и шапку отца, и доктор Лазоверт отвез

его обратно к нашему дому -- сбить со следа тех, кто мог проследить с вечера

за авто­мобилем до дворца на Мойке. Дмитрий поехал с ними под видом Феликса.

Вернувшись обратно, они застали Пуришкевича в одиночестве, они со

слугой уложили совершенно не­вменяемого князя спать.

Сами перевязали веревкой тело отца, погрузили на заднее сиденье

автомобиля. На Петровском острове сбро­сили с моста в прорубь.

Они надеялись, что течение затянет ужасный свер­ток под лед, а потом

отнесет в море.

Розыски

Было уже далеко за полночь, когда я, наконец, ус­нула тревожным сном.

Меня мучили кошмары, и когда серый рассвет встал над городом, мне как раз

снился страшный сон, в котором мелькали то Юсупов, то Хи-ония Гусева.

Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Прото­попов.

-- Который час? -- спросила я.

-- Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец?

Я не знала. Пошла посмотреть.

Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к

телефону.

-- Нет, его дома нет.

Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Дурное предчувствие,

охватившее меня ночью, воз­вратилось и стало еще сильнее. Подавив страх, я

по-

звонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи.

Та ничего не знала.

Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце.

Ответного звонка я так и не дождалась.

Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто из нас не смог

притронуться. Не в силах больше ждать, я позвонила в Царское Село, Анне

Александ­ровне. Та обещала помочь.

Анна Александровна, не мешкая, отправилась к ца­рице. Начались розыски.

Первым царице доложил Про­топопов: о выстрелах и объяснении Феликса, будто

стре­лял один из гостей.

Потом позвонил великий князь Дмитрий Павлович -- просил у царицы

разрешения придти на чай. Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как

только он повесил трубку, Анне Александровне позвонил Юсу­пов и попросил

разрешения увидеться с ней. Анна Алек­сандровна отказалась. Тогда Феликс

попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул, что это каса­ется

Распутина.

В десять часов утра полицейские, прочесывавшие весь город, пришли к

Юсупову. Генерал Григорьев допро­сил князя. Ему пришлось выслушать уже

известную вер­сию, будто стрелял один из гостей. О Распутине же князь

сказал, что тот никогда у него не бывает.

Как раз когда Григорьев уходил, позвонила Мария Евгеньевна. Феликс

велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.

-- Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?

-- Ничего. Я его несколько дней не видел.

-- Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.

-- Ах, это. Ну, я всего лишь поговорил с ним не­

сколько минут.

Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Ска­зал, что не виделся

с отцом, а потом вдруг признался, что виделся. Она попросила князя приехать

к ней.

К этому времени все уже были уверены -- отец мертв. Даже царица. Она

плакала, повторяя:

-- Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?

Приведу здесь письмо Александры Федоровны Ни­колаю от 4 ноября 1916

года: "Если бы у нас не было Его (то есть моего отца), все бы уже давно было

конче­но -- я в этом убеждена".

Страшно даже себе вообразить то отчаяние, в кото­рое погрузилась

Александра Федоровна со смертью отца.

Вокруг убийства

Феликс был уверен в собственной безнаказанности. Уверенности ему

добавляли телеграммы и телефонные звонки от представителей высших кругов

общества, вклю­чая членов императорской семьи. Все они считали Фе­ликса

главным исполнителем пока еще не доказанного убийства, и все давали понять,

что поддерживают его.

Надо заметить, что именно эти телеграммы и теле­фонные звонки сослужили

плохую службу Феликсу. Именно они дали основание полиции сразу же

распоз­нать главного исполнителя преступления.

Князь считал, что если он сам не сознается -- ника­кая сила не сможет

его обвинить в содеянном. Но как раз в себе он и не был уверен. Нервы его

окончательно расстроились. Он решил, что самое лучшее -- уехать в Крым, в

свое поместье и там переждать тревожное вре­мя. Феликс был уверен -- историю

замнут.

Однако для проформы он отправился к министру юстиции. Тот был вежлив,

однако дал понять князю, что лучше бы ему остаться в Петербурге. Вскоре

цари­цей было отдано распоряжение о домашнем аресте для Феликса и Дмитрия.

(Надо заметить, что распоряжение это застало их обоих во дворце Дмитрия, где

они еще раньше вместе жили.)


Письмо с того света

Полицейский инспектор пришел к нам домой в со­провождении епископа

Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью

калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сооб­щил, что ее

нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались

водолазы, но ничего не нашли.

Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь,

увидев калошу, поняли беспо­воротно, что его убили.

Послали маме телеграмму, в которой написали толь­ко, что отец болен и

что ей надо приехать в Петроград.

Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне.

Села читать вслух Варе и Кате:

"Мои дорогие!

Нам грозит катастрофа. Приближаются великие не­счастья. Лик Богоматери

стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится.

Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?

В Писании сказано: "О дне же том и часе никто не знает". Для нашей

страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я

ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что

расставание будет горьким. Одному Богу из­вестны пути вашего страдания.

Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля

содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явле­ны им будут знамения.

Молитесь о своем спасении. Ми­лостью Господа нашего и милостью заступников

наших утешитесь.

Григорий".


Глава 30

ПОСЛЕ РАСПУТИНА

"Толку нет" -- Опознание -- Царская милость --

-- Все пошло прахом -- Февраль, начало конца --

-- Месть мертвому -- Арест -- Прочь отсюда

"Толку нет"

Александра Федоровна была вне себя от гнева. Но когда она вызвала

Протопопова в Александровский дво­рец и потребовала немедленно расстрелять

преступни­ков, он сказал, что необходимо доказать их участие в убийстве, и

что собственно говоря, еще не установлено точно, было ли совершено

преступление.

Протопопов советовал дождаться возвращения из Ставки Николая.

Не все, кто знал моего отца, горевали. Были и такие, кому смерть отца

принесла облегчение.

В модных салонах пили за здоровье Феликса Юсупова.

Великий князь Александр Михайлович с недоумени­ем встретил известие об

убийстве моего отца. Он пере­дает слова собеседника: "Ты какой-то странный,

Санд­ро! Ты не сознаешь, что Дмитрий и Феликс спасли Рос­сию!" Великого же

князя не оставляли предчувствия, что теперь-то Россию и ждут самые большие

несчастья.

Повторяет мысль Александра Михайловича и княги­ня Палей: "Эта драма

была началом революции".

Получив известие о случившемся, из Ставки Николай немедленно приказал

провести срочное расследование.

Алексей со слезами требовал, чтобы убийц поймали и наказали.

Алексей очень любил моего отца. Я сама не однаж­ды видела, как царевич

бросался к нему на шею в ис­креннем детском восторге. Алексей буквально вис

на моем отце, уцепившись руками и ногами. Как-то мой отец не удержался на

ногах, и они вместе свалились на пол. Стали в шутку мериться силами.

Победил, разуме­ется, Алексей.

Чуть позже Анна Александровна передавала мне сло­ва царевича, за

которого после смерти моего отца взя­лись придворные доктора: "И лечат меня,

и лечат. А толку нет. Он (то есть мой отец) только яблочко принесет, и все

пройдет".

Опознание

На следующий день водолазы нашли тело подо льдом возле Петровского

моста.

Протопопов позвонил мне. Попросил опознать тело.

Когда прибыл автомобиль, посланный за мной Про­топоповым, Варя и Катя

тоже вызвались ехать.

Улица, ведущая к Петровскому мосту, была пере­крыта полицейским

кордоном и солдатами. Разрешали проезжать только автомобилям, посланным по

офици­альным поручениям.

Когда мы остановились на берегу, нас отвели к до­мику, в который было

перенесено тело отца.

Я подошла близко. Это был, безусловно, он.

Один висок вдавлен от удара. Грязь и водоросли по­крывали лицо. Самым

ужасным зрелищем -- так как худ­шие увечья были скрыты грубым одеялом -- был

правый глаз, висящий на тонкой ниточке. На запястьях видне­лись глубокие,

кровавые борозды -- он боролся, стара­ясь освободиться от пут, когда пришел

в себя подо льдом. Закоченевшая правая рука лежала на груди, пальцы были

сложены щепотью, как для крестного знамения.

Помню, что открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука.

Словно сквозь туман до меня донесся протокольный вопрос Протопопова:

-- Известна ли вам личность покойного?

Я несколько мгновений смотрела на Протопопова, силясь понять слова.

-- Да. Это мой отец, Григорий Ефимович Распутин.

С формальностями было покончено.

Я бы упала, если б Катя не обняла меня.

Мы быстро доехали обратно. Протопопов позаботил­ся об охране, и дома мы

могли чувствовать себя в безо­пасности. Никто не знал, чего еще можно было

ждать.

Царская милость

Мама, Дмитрий и Дуня приехали из Покровского че­рез пять дней. Мы с

Варей их встретили, и мама получи­ла ответ на свой вопрос раньше, чем успела

его задать -- мы были в черных платьях, подаренных царицей.

Приехавшие требовали подробностей, и я рассказа­ла им обо всем, опустив

самые страшные детали, и еще сообщила о похоронах, которые должны состояться

в окрестностях Царского Села на клочке земли, подарен­ном Анной

Александровной.

Дмитрий спросил о самих похоронах, я ничего не могла ему ответить, так

как царская чета запретила при­сутствовать на них, опасаясь неприятностей

для нас.

На следующий день царица прислала автомобиль. Нас с мамой, Варей и

Дмитрием отвезли в Царское Село.

Пока взрослые пытались хоть как-то утешить маму, царские дочери

обнимали нас, выказывая любовь и со­чувствие. Алексей же стоял в стороне,

сдерживая рыда­ния. По его щекам текли слезы.

Царь заверял маму:

-- Госпожа Распутина, я стану вторым отцом для ва­

ших прекрасных дочерей. Мы с Алике всегда их люби­

ли, как собственных дочек. Пусть они продолжают учить­

ся в Петрограде, и я позабочусь о том, чтобы они ни в

чем не нуждались.

Однако события развивались так, что впору было забо­титься о спасении

самой жизни, а не о благополучии.


Все пошло прахом

Денег, оставленных отцом мне на приданое, на мес­те не оказалось --

после смерти отца в дом приходило столько народу, что невозможно было за

всеми усле­дить. Деньги, положенные отцом на хранение в банк Дмитрия

Рубинштейна, тоже пропали.

Единственной надеждой оставалось хозяйство в По­кровском. Через

несколько дней мы с Варей проводили маму, Дмитрия и Катю на станцию. Они

ехали домой.

Теперь нас осталось только трое в квартире. Дом пу­стовал без

просителей.

Расследование постепенно сводили на нет. Было ясно, что никто не будет

наказан. Правда, Феликса выслали в его поместье в Ракитное, откуда он потом

уехал в Крым, а Дмитрия Павловича перевели в расположение русских войск в

Персии. Как оказалось, это было не наказание, а скорее благо, так как

облегчило бегство Юсупова пос­ле революции за границу с большей частью

своего со­стояния. Дмитрий же таким образом стал недоступен для большевиков.

Февраль, начало конца

Я была поглощена рассказами Дуни о жизни отца, старательно записывала

каждый эпизод в свой дневник и почти не обращала внимания на окружающий мир.

Иногда Варя приходила домой из гимназии и рас­сказывала о длинных

очередях за хлебом, которого тщет­но ждали весь день, о расхристанных

солдатах, бесцель­но слоняющихся по улицам.

Я выходила из дому только по средам, когда мы ез­дили в Царское Село.

Дворец оставался едва ли не един­ственным спокойным местом среди бурлящего

Петро­града. Во дворце все шло, как обычно.

Но катастрофа надвигалась неумолимо.

Анна Александровна получила несколько писем с угрозами. Ее обвиняли в

заговоре, направленном на

поражение России в войне. Конечно, упоминалось и имя отца. Царица

распорядилась о ее переезде во дворец. Там Анна Александровна была в

безопасности.

Не уверена, что царь знал об истинном положении дел в армии. Ему

докладывали не обо всем. А дезертир­ство, между тем, приняло неимоверные

размеры. (Из Покровского мама писала, что многие крестьяне воз­вращаются с

фронта домой, возвращаются открыто и без всякого стыда.)

Как бы там ни было, Николай делал вид, что все в порядке.

В конце февраля, через три месяца после убийства, Дуню вызвали домой

ухаживать за престарелым отцом. Мы с Варей остались вдвоем. Поехать в

Покровское не могли -- нужно было заканчивать учебу.

Привратница каждый день приходила убирать квар­тиру и готовить обед, но

в другое время я оставалась одна и сидела, оплакивая отца и молясь за упокой

его души. Мысли мои обращались к дому, мне хотелось снова вернуться к маме,

к спокойной жизни в Покровском. Но что-то подсказывало мне, что и та,

прежняя жизнь уже не для меня.

Однажды, когда стало особенно одиноко, я сняла трубку, чтобы позвонить

Анне Александровне по двор­цовому номеру, но обнаружила, что аппарат не

рабо­тает. Я вышла на улицу, надеясь увидеть, в чем причи­на неисправности,

но вместо этого увидела огромную толпу людей, марширующих по Литейному

проспекту и скандирующих "Долой немцев". Они били витрины магазинов.

Вечером связь восстановили. Я позвонила Анне Алек­сандровне, от нее

узнала, что в армии начались бунты -- солдаты убивали офицеров.

Вскоре на улицах появились баррикады. Я больше не пускала Варю на

занятия. Вдвоем мы сидели в холодной квартире и прислушивались к крикам за

окнами.

Я снова попыталась позвонить во дворец, но не смогла соединиться.

Редкие знакомые приносили нам слухи: то ли царь отрекся от престола, то ли

он только собирается отречься; то ли его свергли и он бежал то ли в Анг­лию,

то ли в Германию, то ли в Швецию, то ли еще куда-нибудь. Мне стало

невыразимо страшно.

Покорно ждать новых ужасных сообщений я уже не могла. Наняла автомобиль

и поехала в Царское Село. Без труда вошла во дворец (охрана меня хорошо

знала). По­просила доложить обо мне Александре Федоровне.

Александра Федоровна обняла меня, но сказала, что мне нельзя оставаться

во дворце, потому что все дети и даже Аннушка больны корью и лежат в

постелях.

Царица со слезами на глазах проводила меня до две­рей и расцеловала,

обещая позвонить, как только по­ложение улучшится настолько, что я смогу

снова наве­стить их. В вестибюле стояла большая ваза, полная круг­лых

ирисок. Не находя в ту минуту, как выразить свою симпатию, Александра

Федоровна сунула мне горсть конфет в карман пальто.

Оказавшись снова в автомобиле, я расплакалась -- была уверена, что

сейчас навсегда простилась с Алек­сандрой Федоровной.

Потом Дума объявила о создании Временного пра­вительства, царя вынудили

отречься от престола. Импе­раторскую семью посадили под домашний арест.

Новая стража сплошь состояла из пьяных солдат. Они грязно ругались и

обнажали свой срам всякий раз, когда кто-нибудь из великих княжон подходил к

окну.

Месть мертвому

Пока это было возможно, могилу отца по приказу Александры Федоровны

тщательно охраняли. И это, между прочим, породило множество слухов, так как

полицейские не подпускали желающих близко к месту последнего упокоения отца.

Однако вскоре стало почти всем известно, что могилу можно найти по тому, что

над ней Анна Александровна построила деревянную часовню (она собиралась

потом обложить ее кирпичом, но не успела).

Кроме того, оставить вполне незаметными ежеднев­ные приезды туда

Александры Федоровны с дочерьми было никак невозможно.

Празднуя свободу, толпа пьяных солдат разорила могилу отца. Они подняли

труп на штыки, потом бро­сили его в костер, устроив дикий хоровод. К

солдатам присоединилось несколько женщин из ближайшей де­ревни. Веселье

закончилось оргией.

Мне передавали, что иконка Знамения Пресвятой Богородицы, положенная на

грудь отца Александрой Федоровной, сразу же была куда-то отнесена. Бог

знает, где она сейчас. На ее обратной стороне Александрой Федоровной,

дочерьми и Анной Александровной были карандашом сделаны собственноручные

надписи:



В уголке имелась также надпись: "11 ноября 1916 года, Нижний Новгород".

Эта иконка предназначалась в по­дарок отцу, а пришлась к гробу...

Интересно, что, узнав о случившемся, Родзянко ска­зал: "Достойная

поминальная служба для злодея". Даже наблюдая то, что происходило со всем

государством в те дни, Родзянко не нашел в себе силы раскаяться в содеянном.

Он так и не понял, что настоящих злодеев выпустил на волю он сам.

Арест

Когда слухи об этом ужасном происшествии разнес­лись по городу и, в

конце концов, достигли моих ушей, я позвонила Марусе Сазоновой, чтобы

узнать, что ей об этом известно. Человек, взявший трубку, сказал, что

Маруся дома и хочет немедленно видеть нас с Варей, и прибавил, чтобы мы

ехали немедленно. Мы поспешили к Сазоновым и обнаружили там всю их семью и

еще человек двадцать друзей нашего отца, сидящих под ох­раной вооруженных

солдат в гостиной. Нам сказали, что мы, как и все эти люди, арестованы.

Решив, что уже вся рыба попалась в сети, солдаты привезли всех нас в

какое-то здание. Там находилось множество арестованных. Многих я узнала.

Дальнейшее ожидание показалось бесконечным, хотя длилось оно около двух

часов. Все это время мы были окружены пья­ными солдатами, не оставлявшими

нас в одиночестве даже в уборной.

Наконец меня вызвали на допрос. Я в ужасе обняла Варю, думая, что меня

сейчас разлучат с единствен­ным близким человеком.

Небритый солдат кричал на меня и толкал вперед по коридору, пока не

привел в маленькую голую комна­тушку. Там за простым деревянным столом

расположи­лись двое мужчин, и один из них грубо велел мне сесть. Потом, ни

разу не взглянув на меня, он погрузился в изучение лежащей перед ним толстой

папки. Несколько минут слышался лишь шелест переворачиваемых страниц.

Он поднял взгляд:

-- Ваше имя?

-- Мария Григорьевна Распутина.

-- Дочь Григория Ефимовича Распутина?

- Да-

Их вопросы сосредоточились вокруг отношений отца и Александры

Федоровны, которую они называли быв­шей царицей. Это разрывало мне сердце.

Следователи твердили, что я должна подтвердить све­дения о

предосудительной связи бывшей царицы и Рас­путина.

Это было слишком. Мои нервы были натянуты, как струны. Я истерически

захохотала.

Поняв, что от меня им ничего не добиться, следова­тели послали за

Варей.

Столкнувшись с сестрой в коридоре, я смогла толь­ко ободряюще

улыбнуться.

Ясно, что от Вари они добились так же мало, как и от меня.

Вскоре нас обеих освободили. Удивительно, но нас даже довезли на

автомобиле до самого дома.

На следующее утро Варю вызвала начальница ее гим­назии. Варя была

первой ученицей в классе, но ей было объявлено о немедленном исключении.

Дальнейших объяснений не последовало.

Прочь отсюда

Ничто не удерживало нас в Петрограде. Я решила, что мы должны вернуться

в Покровское. Варя согласи­лась со мной и даже повеселела.

Мы уложили только то, что смогли унести сами, поручив остальное

имущество заботам привратника.

Главное, я взяла с собой тетрадку, в которую запи­сывала рассказы Дуни

о жизни отца.

Я радовалась, что уезжаю. Петроград уже не был тем городом, куда меня

привез когда-то отец.