Урожденная Корвин-Круковская. Русский математик, а также писатель и публицист, первая женщина член-корреспондент Петербургской ан (1889), профессор Стокгольмского университета

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2

* * *

Избрание С.В.Ковалевской в члены-корреспонденты Петербургской академии наук открыло возможность и для других женщин стать членами академии. И действительно, после С.В.Ковалевской несколько женщин были избраны в члены-корреспонденты и почетные члены Петербургской академии наук. В 1894 г. почетным членом стала археолог Прасковья Сергеевна Уварова, в 1895 г. членом-корреспондентом стала филолог Ольга Измаиловна Срезневская. В 1906 г. была избрана в члены-корреспонденты ботаник Ольга Александровна Федченко. Из иностранок членом-корреспондентом стала в 1907 г. знаменитый физик Мария Склодовская-Кюри (с 1926 г. -- почетный член). Еще раньше, в 1898 г., почетным членом была избрана королева Румынии Елизавета, писательница и собирательница румынского фольклора, выступавшая под псевдонимом Кармен Сильва.

Таковы были женщины -- члены Петербургской академии наук до Октябрьской революции.

Ковалевской, помимо ее научных заслуг, принадлежит исключительное место в истории женского движения. Ее большой популярности содействовала также ее многосторонняя живая натура и художественный талант.

Научная известность Ковалевской была обеспечена благодаря удачному выбору задач и блестящему их решению. Две наиболее важные ее работы относятся к основным вопросам математики и механики. Простота некоторых полученных ею результатов позволила включить их в основные курсы математики и механики. Работа ее по вращению твердого тела составила новую страницу в истории этой задачи и дала толчок большому количеству дальнейших исследований.

Увенчанное заслуженной славой, имя С.В.Ковалевской навсегда останется в науке и в истории общественного движения России.

И.Д. Кузнецова

ЗАБУДЕМ О КОЛЬЦЕ САТУРНА

Забудем об абелевых интегралах, о форме кольца Сатурна, о вращении твердого тела вокруг неподвижной точки и даже о преломлении света в кристаллах. Забудем о Вейерштрассе и Миттаг-Леффлере, о первой женщине, избранной членом-корреспондентом Петербургской академии наук, — не навсегда, разумеется, на время, — и вспомним русскую писательницу Софью Васильевну Ковалевскую.

То что Ковалевская была математиком, в доказательстве не нуждается. Именно в этом качестве она и получила европейскую известность. То что она же была одарена литературным талантом — ярким, прорывающимся сквозь все наслоения, увлечения, склонности, жизненные обстоятельства, как ни странно, приходится доказывать. Среди биографов Ковалевской не нашлось ни одного, кто создал бы жизнеописание Ковалевской-писателя. А между тем это представляет несомненный интерес. Попробуем собрать воедино забытые страницы, разрозненные фрагменты, случайные фразы и воссоздать канву литературного бытия преуспевшей в точных науках дамы.

Софья, младшая дочь генерала В.В. Корвин-Круковского, родилась поэтом. Предвидя удивление, спешу заручиться доказательствами. Наиболее достоверные — из первых рук — автобиографические страницы. «Самый размер стихов всегда производил на меня такое чарующее действие, что уже с пятилетнего возраста сама стала сочинять стихи... В двенадцать лет я была глубоко убеждена, что буду поэтессой. Из страха гувернантки я не решалась писать своих стихов, но сочиняла их в уме, как старинные барды, и поверяла их моему мячику. Погоняя его перед собой, я несусь, бывало, по зале и громко декламирую два моих поэтических произведения, которыми особенно горжусь: "Обращение бедуина к его коню" и "Ощущения пловца, ныряющего за жемчугом"... Но муза, как известно, капризна, и не всегда поэтическое вдохновение нисходит на меня как раз в то время, когда мне приказано играть в мяч. Если муза не является на зов, то положение мое становится опасным» [1]. Опасность, о которой обмолвилась Ковалевская, исходила от строгой бонны, старательно желавшей сделать из нервного и впечатлительного ребенка «примерную английскую мисс», поэтому не только писать, но даже читать ее воспитаннице приходится тайком. И с раннего детства поэзия становится запретным плодом, к которому, как известно, обыкновенно испытывают особое влечение. Кстати, читать Софья научилась сама, очень рано и тоже «обманным» путем — поочередно узнавая у старших буквы и старательно складывая из них слова.

О страстной любви к литературе своей одаренной ученицы писал в воспоминаниях И.И. Малевич, домашний учитель, обучавший генеральских детей разным наукам — истории, математике, географии, литературе. Он бережно развивал чуткую детскую душу, направлял интересы в нужное русло. Очарование поэзии Жуковского, Пушкина, Лермонтова дети познали благодаря его стараниям. Малевич оказался не только хорошим педагогом, но и другом, с которым можно было обсуждать любые, даже запретные, темы. О себе двенадцатилетней Ковалевская писала: «Я страстно люблю поэзию; самая форма, самый размер стихов доставляют мне необычайное наслаждение; я с жадностью поглощаю все отрывки русских поэтов, какие только попадаются мне на глаза...» [2]

Спустя несколько лет Софье открывается тщательно хранимая тайна: старшая сестра Анна признается: «Я написала повесть и, не сказав никому ни слова, послала ее Достоевскому. И вот, видишь, он находит ее хорошей и напечатает в своем журнале. Так вот сбылась-таки моя заветная мечта. Теперь я русская писательница!» [3] Сестра сказала об этом уже после того, как ответное письмо Ф.М. Достоевского было получено. Он сдержал данное слово, и повесть «Сон» была опубликована в журнале «Эпоха» (1864) под псевдонимом Ю. О-в (Юрий Орбелов). С этого события — а событием это было для обеих равно — начинается заочное знакомство сестер с Достоевским. Сначала переписка, затем встречи в Петербурге под строгим надзором родственников, потом тайные свидания втроем. Наконец писатель становится вполне легальным визитером и почти другом семейства Корвин-Круковских. Обе сестры боготворят Федора Михайловича, ловят каждое его слово, видят в нем героя, гениального писателя. И ревнуют его друг к другу. Дело доходит до того, что он сватается к Анне и получает отказ. Вскоре он женится на другой Анне — Сниткиной. Но после этого добрые отношения, как ни странно, сохраняются и с ним, и с его женой Анной Григорьевной на долгие годы. Достоевский был первым писателем, который оказал на пятнадцатилетнюю Софью сильное влияние, определив литературные пристрастия, художественный вкус и взгляды на жизнь юного впечатлительного создания.

Собственно литературная деятельность Ковалевской начинается по возвращении в Россию после блестящего триумфа в Германии. В 1876—1877 гг. Софья вместе с мужем сотрудничает в газете А.С. Суворина «Новое время» — пишет научно-популярные статьи и обзоры, рецензии на театральные постановки, т.е. выступает как журналист, критик и просветитель, но еще не как писатель. Правда, есть предположение, что повесть «Нигилистка» была написана именно в 70-е гг. [9] Но есть и письмо к М.В. Мендельсон от 7 октября 1890 г.: «После "Воспоминаний" я написала еще две вещи. "Нигилистку", о которой я тебе говорила в свое время и даже перевела ее... так как написала ее сначала по-шведски. Теперь я написала ее на русском языке и изменила по многим причинам...» [10]

Ковалевская участвует в литературной жизни и как читатель. Первым писателем, с которым она была знакома с юности и которого почитала в течение жизни, как уже говорилось, был Достоевский. Отношения с ним поддерживались и теперь, книги его вызывали живой отклик. Из письма Н.Н. Страхова к Л.Н. Толстому от 11 августа 1877 г. известно, что она следила за творчеством Толстого и, в отличие от многих современников, положительно отзывалась об «Анне Карениной». Страхов писал Льву Николаевичу: «Очень мило хвалила вас Ковалевская, доктор математики. Левин, говорит она, потому заслуживает предпочтения, что он живет просто, ничего из себя не строит, не поддается никакой фальши» [11]. Надо сказать, что позже она намеревалась написать статью о Толстом, но этот замысел так и остался неосуществленным. С большим вниманием относилась она к И.С. Тургеневу. Его роман «Новь», вызвавший в свое время бурную полемику, был для Ковалевской значимым и своевременным произведением, отразившим умонастроение русской революционной интеллигенции; на него она ссылается в повести «Нигилистка».

После рождения дочери в октябре 1878 г. литературные занятия отходят на второй план. Поездки в Москву, Париж, Берлин, Лондон, предпринятые в 1880 г., можно связать скорее с попыткой возвращения к математике, чем с поиском новых впечатлений для литературного творчества. Ковалевская, несмотря на опасность, идет на контакт с политическими эмигрантами. Так, в Париже в начале 1880-х гг. она познакомилась с П.Л. Лавровым, через него — с рядом революционных деятелей, в том числе с польской революционеркой М.В. Мендельсон-Залесской.

Весной 1881 г. Ковалевская покидает Россию и отправляется в Берлин к Вейерштрассу. Означает ли это, что точные науки опять привлекли ее, а литература разочаровала? По всей вероятности, так складывались обстоятельства жизни: семья не удовлетворяла, материнские обязанности не вытеснили духовных потребностей, нужна была опора, которую она видела в своем старом благородном друге и учителе. Пребывание за границей (в Берлине и Париже) в 1881—1883 гг. нельзя назвать счастливым и благополучным периодом в жизни Ковалевской. Весной 1883 г. из России во Францию пришло известие о самоубийстве В.О. Ковалевского.

«Хотелось бы помянуть добрым словом... умного, живого, даровитого Владимира Ковалевского, — писал о близком приятеле И.М. Сеченов. — Вот его титулы в историческом порядке: правовед по школе, любитель естествознания по выходе из нее, переводчик, крупный издатель... бескорыстный освободитель Софьи Васильевны Круковской от мнимого родительского ига, что, однако, дало ей возможность сделаться знаменитым математиком, немецкий студент в течение нескольких лет, вернувшийся из-за границы геологом, неудачный для его кармана строитель домов и профессор геологии, не успевший отдохнуть в этой тихой пристани» [12]. Трагический финал жизни человека, отношения с которым были фактически разорваны еще в июне 1882 г., был ударом для Ковалевской. Пять дней находилась она в тяжелом состоянии, здоровье ее вызывало у врача серьезное опасение. Постепенно и медленно силы возвращались к ней. В начале июля 1883 г. Софья поехала в Берлин к Вейерштрассу. Летом она едет в Россию, в Одессу, где у родственников покойного мужа находилась дочь, которую нужно было перевезти в Москву. Выступление Ковалевской на Седьмом съезде естествоиспытателей и врачей в Одессе в августе—сентябре 1883 г. было встречено с большим интересом. Но оставаться в России не представлялось возможным, в ноябре того же года она выехала в Стокгольм. В начале 1884 г. была прочитана первая лекция в Стокгольмском университете. Математика, к которой вернулась Ковалевская, представлялась ей спасением. 1 июля 1884 г. Г. Миттаг-Леффлер телеграфировал Ковалевской, находившейся в Берлине, о присвоении ей звания профессора Стокгольмского университета. Так началась новая полоса самостоятельной жизни вдали от родины.

Занятия математикой и публикации в престижных научных журналах, успешная педагогическая работа, встречи со шведскими друзьями, которые заполняли основную часть времени, делали жизнь ординарного профессора Ковалевской упорядоченной и относительно стабильной. К впечатлениям шведского периода ее жизни относятся воспоминания дочери стокгольмского профессора зоологии Марии Лекке. «Когда я приходила после школы на каток, то иногда наблюдала там, как профессор Леффлер катался на коньках вместе с профессором Софьей Васильевной Ковалевской, которую всюду сопровождал как верный рыцарь. Они напоминали мне одну пару, о которой я читала в каком-то русском романе: его богатая шевелюра выбивалась из-под большой меховой шапки, а она со своими локонами походила на Анну Каренину, на ней была широкая юбка с меховой опушкой и фалдистый жакет, обрамленный тем же мехом. Про них рассказывали, что, ведя все время между собой математические разговоры, они и коньками выписывали математические формулы, но верность этого мне никогда не удалось подсмотреть» [13].

Довольно скоро Софья освоила шведский язык, могла читать, писать и объясняться на нем. Сделана карьера ученого, но и этого, как оказалось, недостаточно. Тоска по Родине, по соотечественникам усиливалась с каждым годом. Непродолжительные поездки в Россию к больной сестре не приносили облегчения. «Она часто жаловалась на невозможность говорить по-русски со своими близкими друзьями из Швеции, — вспоминала А.-Ш. Леффлер. — Я не могу, — говорила она, — передать вам по-шведски самых тонких оттенков моих мыслей; я принуждена всегда или довольствоваться первым попавшим мне на ум словом, или говорить обиняками, и поэтому всякий раз, когда возвращаюсь в Россию, мне кажется, что я вернулась из тюрьмы, где держали связанными взаперти мои лучшие мысли. О, вы не можете представить себе, какое это мучение быть принужденным всегда говорить на чужом языке со своими близкими» [14].

В 1885 г. в Англии вышла книга «Жизнь Джорж Элиот по ее письмам и дневникам», которая явилась поводом для написания очерка, посвященного этой популярной английской писательнице, знакомство с которой относится к далекому 1869 г. В последний раз они встречались, вероятно, в 1880 г. В том же году Элиот умерла. Летом 1886 г. «Русская мысль» опубликовала «Воспоминания о Джорж Элиот», написанные Ковалевской. Этот очерк можно назвать точкой отсчета литературной деятельности русской писательницы в Швеции. Несмотря на то что воспоминания содержат ряд хронологических неточностей, смещений во времени, они написаны с большим мастерством. Ковалевская дает психологический портрет Элиот, этой удивительной женщины, обладавшей почти уродливой внешностью и одновременно каким-то невероятным очарованием, вызывавшим симпатию, влюбленность, поклонение. «Никогда в жизни не слыхала я более мягкого, вкрадчивого, "чарующего" голоса... Я решительно не в состоянии описать и объяснить, в чем именно заключалось то своеобразное, бесспорное обаяние, которому невольно подчинялся каждый, кто только ни приближался к ней» [15], — писала Ковалевская. Элиот в то время была замужем за Г.-Д. Льюисом, популярным писателем, который представлял собой по характеру полную противоположность супруги. Но, как ни странно, эта пара составляла гармоничный союз творческих натур, которые благотворно влияли друг на друга. После смерти первого мужа в 1880 г. Элиот, которой было почти 60 лет, вторично вышла замуж за сорокалетнего красавца Д.-У. Кросса. Ковалевская описывает охватившее ее чувство при получении этого известия: «Джорж Элиот была окружена в моих глазах таким ореолом величия и поэзии, что я решительно не могла примириться с мыслью о необходимости если не вполне развенчать мой идеал, то уж, во всяком случае, на несколько ступеней опустить его пьедестал... Шестидесятилетняя старуха, выходящая за человека вдвое ее моложе, — действительно, нелегко принять подобный факт и примириться с ним... лишь только я увидела ее вместе с ее вторым мужем, их союз внезапно показался мне совершенно в ином свете, и я перестала находить в нем что-либо ужасное и возмутительное... Объяснить это, вероятно, можно тем, что оба, и он, и она, казалось, и не замечали вовсе, что в их взаимном положении есть что-то неестественное, и оба были так искренне, так просто, так хорошо счастливы» [16]. В этих воспоминаниях, возможно, ярче, чем в других произведениях, проявилась особенность творческой манеры Ковалевской: в данном случае Дж. Элиот (а в других — Достоевский, Салтыков, Гончарова) дает повод для написания очерка, в котором автор, пользуясь поводом как отправной точкой рассуждений, впоследствии выходит за рамки заданной темы и развивает мысли, касающиеся психологической и этической сторон жизни вообще. Здесь мы находим наблюдение о предмете, постоянно волновавшем Софью на протяжении жизни, — о счастье. «Когда человек действительно счастлив, другие угадывают это чутьем. Подделаться под счастье, разыграть роль счастливого очень трудно. Истинное счастье, такое счастье, которое убивает всякое тщеславие, которое удовлетворяется самим собою, не заботясь о том, чтобы заставить других признать себя, и не смущаясь насмешками посторонних, — это вещь такая редкая и такая завидная, что невольно преклоняешься перед ним, в какой бы странной, необыденной и непривычной форме ни встретилось оно в жизни» [17].

Частная жизнь английской писательницы напоминала увлекательный роман и неразгаданную загадку. Позднее счастье продлилось недолго: через полгода ее не стало. Значительную часть своего состояния она завещала сыну и внукам Г.-Д. Льюиса, первого мужа, а духовное наследие, ее романы, — всем живущим. Ковалевская хорошо знала творчество Элиот, ей были близки ее идеи об освобождении женщин, импонировали тонкий психологизм и писательское мастерство, и об этом она писала в воспоминаниях. Но сама личность романистки, ее неординарность, яркая индивидуальность представляют для читателя не меньший интерес. Перед нами предстает живая Мария Анна Эванс, счастливо нашедшая себя в литературе и скрывшая свое имя под псевдонимом Элиот.

Размышления о судьбе женщин, нашедших силы преодолеть тесные рамки своего общественного положения, вырвавшихся на свободу и обреченных погибнуть, не оставляли Ковалевскую, продолжавшую восхождение на Олимп точных наук. Забегая вперед, отметим, что она достигла вершины — в конце 1888 г. Парижская академия наук вручила ей премию Бордена, а в 1889 г. Российская академия наук избрала ее членом-корреспондентом, и в том же году Шведская академия наук отметила премией ее труды.

Но вернемся в 1887 г., ставший для Софьи временем тяжелых испытаний и потерь. Угасала жизнь сестры Анны, которая все еще оставалась в России. Во время кратких поездок на родину, находясь у постели безнадежно больной сестры, так и не ставшей писательницей, Ковалевская размышляла о том, как могла бы сложиться ее жизнь в других условиях. Эта мысль, как писала биограф Е.Ф. Литвинова, подала повод к созданию оригинальной драмы. В том же году Анна скончалась в Париже. Софья тяжело переживала эту утрату; с уходом сестры, родного и близкого по духу человека, ощущение одиночества усиливалось.

Идею создать произведение для театра Ковалевская стала реализовывать совместно со своей шведской подругой А.-Ш. Леффлер-Эдгрен. Работа над драмой «Борьба за счастье» оказалась трудной по причине несходства натур и творческих принципов соавторов. По утверждению Леффлер, в героине драмы, Алисе, Ковалевская показала себя, вложив в уста свои собственные слова. «Она, правда, не написала ни одной реплики, но она обдумала не только весь основной план драмы, но и содержание каждого акта в отдельности; кроме того, она доставила мне массу психологических данных для обработки характеров» [18]. В 1887 г. пьеса опубликована на шведском языке, но в театре поставлена не была. В середине 1890-х гг. вторую часть ее поставили в России, и спектакль имел успех.

Интересные воспоминания об авторах «Борьбы за счастье» оставила Эллен Кей. Она писала об Анне-Шарлотте: «Когда она рассказывала что-либо, анализировала какую-нибудь психологическую задачу, излагала содержание какой-либо книги, всегда получалась действительная характеристика данного лица или положения... она, так сказать, отделяла глыбу мрамора и в натуральном виде подносила ее своим слушателям. Когда же эта самая мраморная глыба попадала в руки Софьи, она, Микель Анджело разговора, с бурной энергией набрасывалась на нее, и вскоре там, где был только материал, показывались контуры фигуры. Все происходило всегда так, как рассказывала А.-К. Леффлер, все могло происходить так, как рассказывала Софья, и тогда все было гораздо интереснее, чем в действительности» [19].

В 1888 г. борьба за счастье становится для Ковалевской уже не театральной, а жизненной драмой: в ее жизнь входит Максим Ковалевский. «Он такой большой... и занимает так ужасно много места не только на диване, но и в мыслях других, что мне было бы положительно невозможно в его присутствии думать ни о чем другом, кроме него... К довершению всего — он настоящий русский с головы до ног. Верно также и то, что у него в мизинце больше ума и оригинальности, чем сколько можно было бы выжать из обоих супругов X. вместе, даже если бы положить их под гидравлический пресс» [20], — писала Софья шведской подруге. Не надо быть слишком проницательным, чтобы понять, что однофамилец произвел на нее сильное впечатление. По словам А.-Ш. Леффлер, симпатия и восхищение, возникшие с первой встречи, переросли в страстную любовь к Максиму Максимовичу. Нельзя сказать, что это чувство было взаимным, хотя вправе ли мы об этом судить... Свидания, расставания, встречи, размолвки, примирения — талантливые женщины страдают так же, как и самые обыкновенные. Совместные путешествия, способствующие сближению, предложение руки и сердца — с условием отказаться от математики! Мы не знаем, кто в конце концов поступился своими принципами, но предложение было принято, даже назначили день свадьбы, до которой невесте не суждено было дожить.

Эллен Кей в предисловии к книге А.-Ш. Леффлер вспоминала об одном разговоре с русской подругой: «Софья... воскликнула: "Нет, право, невероятно, до какой степени могут быть глупы даже самые даровитые люди, когда дело идет о любви!.. некоторые люди обладают гением в любви, подобно тому, как другие обладают гением в музыке или механике... и обыкновенно бывает так — по теории Дарвина оно совершенно естественно, — что гений любви влюбляется в идиота любви; это именно и составляет одну из самых запутанных задач жизни... Но если существует область, в которой самая глупая женщина умнее самого умного мужчины, так это область любви"» [21]. Нахлынувшее чувство, казалось бы, должно было оттеснить все остальное, но влюбленная женщина продолжает занятия математикой и не оставляет литературного творчества.

В 1889 г. Ковалевская написала очерк памяти М.Е. Салтыкова-Щедрина, который был опубликован в Швеции в том же году (на шведском языке). Русскому читателю он стал доступен только в 1934 г. (Литературное наследство, т. 13—14). Этот текст являлся переводом на русский язык с французского, который был предназначен автором для публикации во Франции. Еще раз приходится отметить, как труден путь в отечественную культуру литературного наследия Ковалевской. В очерке, посвященном Салтыкову-Щедрину, автор показывает состояние отечественной литературы в целом, замечая, что первая треть XIX в. дала литературе сразу несколько крупных писателей, творчество которых определило развитие русской культуры в период, непосредственно следовавший за пушкинской эпохой, — это Тургенев, Достоевский, Толстой, Некрасов, Гончаров, Салтыков-Щедрин. «Хотя у каждого из них есть своя собственная, индивидуальная манера письма, всех объединяет нечто общее, какой-то один и тот же родной воздух... Щедрин действительно занимал совсем особенное место среди своих собратьев. Он один воплощал то, что наиболее редко встречается в России, — свободный порыв критической мысли» [22]. Размышляя о причинах непопулярности произведений этого автора среди иностранцев, Ковалевская ссылается на своеобразие жанра его вещей. Но главное, по ее мнению, в том, что сатирик принужден был пользоваться «эзоповским языком», находясь под надзором цензуры. «Если он садился за свой письменный стол, едва он только опускал перо в чернильницу и располагался писать, как тотчас ему представлялся красный карандаш цензора, угрожающе занесенный над его рукописью» [23]. Насколько упомянутый красный карандаш осложнил путь к читателю произведений самой Ковалевской — нам хорошо известно.

Идею написать воспоминания о детских годах подал Софье М.М. Ковалевский. Он же был первым читателем и критиком рукописи, его замечания были приняты автором во внимание с благодарностью. «Воспоминания детства» были впервые опубликованы на русском языке в журнале «Вестник Европы» (1890, № 7). Этому предшествовала публикация на шведском языке в 1889 г. под названием «Из русской жизни. Сестры Раевские». Небольшое по объему повествование, разделенное на тематические главы, читается на одном дыхании. Оторваться от него невозможно: оно не отпускает и уводит в старинную русскую усадьбу, где размеренно течет жизнь большого и благополучного на первый взгляд семейства. Но сколько скрытых проблем, конфликтов, страстей, противостояния обнаруживается в этой жизни! Автор удивительно умело передает мироощущение маленькой Сони, на глазах которой разворачиваются события домашней жизни, детскую тоску по ласке и вниманию, первые страхи, одиночество. С какой любовью описаны дорогие сердцу люди: единственный друг раннего детства — няня; и старшая сестра, красавица Анюта; и обожаемый, но недоступный отец; дядя Петр Васильевич и дядя Федор Федорович, покорившие сердце племянницы и ставшие ее первыми наставниками в учении. И строгая англичанка Смит, и безответная девчонка Феклуша, и портниха, наделавшая в господском доме столько шуму, — все они стоят перед читателем, мы видим их лица, слышим голоса. Автор создает своеобразную галерею портретов, причем в качестве натуры берет и дворовых людей, и аристократов, не делая как художник различия между ними. Не только рассуждения о высоких материях или передовых идеях представлены читателю, порой речь идет о вещах совершенно обыденных, даже просто бытовых и незначительных, о которых и писать-то, казалось бы, ни к чему, и читать скучно. Но здесь написано так выразительно, что остаться равнодушным просто невозможно. Конечно, все дело тут в таланте писательницы, умеющей увидеть, подметить, показать другим, описать и тем самым вызвать интерес, сочувствие, восхищение. Так подтверждается мнение о том, что не то важно, о чем написано, а то важно, как написано. А в случае Ковалевской это сделано замечательно. К чести современников надо сказать, что они смогли оценить произведение по достоинству. Особенно отрадно, что хорошие отзывы появились в России. В 1890 г. в журнале «Русская старина» М.И. Семевский писал: «Это превосходные очерки быта богатой помещичьей семьи 1850—1860-х годов, очерки в высшей степени верные... и набросаны мастерской кистью писательницы-художника... Эти "Воспоминания" могут быть поставлены с лучшими в этом роде страницами из произведений И.С. Тургенева и гр. Л.Н. Толстого» [24].

Итак, выход на русскую публику в качестве автора автобиографического повествования оказался удачным. Хорошее начало предполагает столь же благополучное продолжение. Возможно, где-то в дальнем ящике стола или на дне сундука лежит уже рукопись «Нигилистки» и ждет своего часа. Предполагалось издать повесть в Швеции по цензурным соображениям. Но Ковалевская так и не увидела ее напечатанной. На шведском языке под названием «Вера Воронцова» она оказалась опубликованной после смерти автора в 1892 г. в Стокгольме, и в том же году в Женеве — уже по-русски. В России «Нигилистка» была запрещена к переизданию. Видимо, Санкт-Петербургскому цензурному комитету такое название представлялось крамольным, а что уж говорить о содержании. Нигилизм с женским лицом пугал пуще тургеневского Базарова.

Прототипом главной героини (в русском варианте — Веры Баранцовой) была Вера Сергеевна Гончарова, с которой, как указано в шведском издании, Ковалевская встречалась в 1876 г. В начале повести жизнь дворянской семьи Баранцовых, в которой росли три дочери, из которых Вера была младшей, текла безмятежно: «Всякий сверчок знал свой шесток, и всем жилось мирно, покойно, как всегда бывает во всяком обществе, где есть прочные устои... Все это было очень просто и очень верно и зналось само собой, не думая, как знается то, что и завтра будет обед, и послезавтра» [25]. Уже поделено семейное владение в приданое для дочерей, уже известно, что кому достанется. «Но все эти верные и несомненные расчеты внезапно пересеклись одним неожиданным событием, то есть, по правде сказать, событие это было не совсем неожиданное, так как уже лет двадцать о нем говорилось, к нему готовилась Россия; но, как все великие события, оно имело то свойство, что когда наконец совершилось, всем показалось, что оно налетело врасплох и застало всех неприготовленными» [26]. Оглашение царского манифеста в марте 1861 г. герои повести слушали в церкви. «Священник читает медленно, нараспев, растягивая слова, так же, как он читает евангелие. Манифест написан канцелярским, книжным языком. Мужики слушают, не переводя духа, но, как ни напрягают свои головы, из этой грамоты, решающей для них вопрос — быть или не быть, одни отдельные слова доходят до их понимания. Общий смысл остается для них темным... Священник кончил чтение. Мужики все еще не знают наверное, вольные они или нет... Молча, понурив головы, толпа начинает расходиться. Господская коляска продвигается шагом среди кучек народа. Мужики раздвигаются перед ней и снимают шапки, но не кланяются, как бывало, в пояс и хранят странное, зловещее молчание» [27].

Последствия описанного события не заставили себя ждать: доходы с имения катастрофически упали, «староста из молодца внезапно превратился в мерзавца», обнаружились старые долговые обязательства, распущена большая часть дворни, а оставшиеся слуги ленивы и бесполезны, все теперь уже беззастенчиво воруют. В господском доме разруха, и господа от мала до велика чувствуют, что земля уходит из-под ног; все раздражены, взвинчены, то и дело вспыхивают ссоры. Молодые и энергичные люди подались в город в поисках службы. Итак, все ищут выход, а младшая из сестер, Вера, находит его: она решается посвятить себя служению Богу. «Житие сорока мучеников и тридцати мучениц» становится ее настольной книгой, а идея самопожертвования — самой жгучей идеей. Барышня Баранцова готова принять страдания за других. И как раз в это время появляется Васильцев, сосланный в собственное имение за неблагонадежность. Опальный профессор Технологического института становится в глазах Веры героем. Жизнь ее круто меняется, в ней появляется смысл и цель, во всяком случае, так ей представляется. Романтическое увлечение уступает место глубокой привязанности. Но в это время приходит приказание сослать Васильцева в Вятку, и он покидает Веру. После непродолжительной переписки все обрывается: профессор погибает от чахотки в суровом краю. Потом умирает отец, выходит замуж сестра, семья распадается. И Вера отправляется в Петербург. «Ее незнание действительных условий жизни было так велико, что в ее воображении нигилисты являлись чем-то вроде правильно организованного тайного общества, работающего по определенному плану и стремящегося к достижению ясно обозначенных целей. Поэтому она не сомневалась в том, что, раз попавши в Петербург — в этот очаг нигилистической агитации, — она немедленно будет завербована в великую подземную армию и займет в ней определенный пост...» [28] Но нигилисты на столичных улицах не встречались. Занятия на Женских курсах не принесли удовлетворения, науки не способствовали освобождению человечества от несправедливости. Политические процессы, ставшие предметом общественного обсуждения, судебные заседания, которые посещались регулярно, стали для Веры способом участия в общественном движении. Присутствуя на одном из заседаний, она решается на отчаянный шаг — выйти замуж за осужденного студента и тем самым облегчить его участь. Героиня повести Ковалевской отправляется в Сибирь, как когда-то жены декабристов. Последние слова Веры, сказанные на вокзале при виде слез провожавшей подруги: «Ты обо мне так плачешь?.. Ах, если бы ты знала, как мне, напротив того, жалко всех вас, вас, которые остаетесь!» [29]

Слезы лились не напрасно: судьба реальной Веры, Гончаровой, сложилась драматически, хотя в Сибирь она не попала. Будучи в Париже, она вышла замуж за И.Я. Павловского (ставшего другим прототипом повести Ковалевской), который очень быстро превратился из героя в человека сомнительной репутации и был причиной несчастий для жены и детей. И жертва, принесенная благородной и образованной женщиной, оказалась напрасной...

Потребность души почтить память Н.Г. Чернышевского реализовалась в замысле повести «Нигилист». Впервые рукопись была полностью опубликована на русском языка в 1974 г. К сожалению, повесть так и осталась незавершенной. Но достаточно прочесть сохранившиеся два десятка страниц, чтобы составить представление о художественных качествах, образном языке, авторской манере. И еще очень хорошо просматривается одна особенность: Ковалевская впитала в себя русскую литературную традицию второй половины XIX в., усвоила и освоила прекрасный классический литературный язык, который к концу века уже стал постепенно утрачиваться. Говоря по-шведски, она мыслила исключительно по-русски и душой принадлежала России.

«Несмотря на свои выдающиеся математические дарования, — писала А.-Ш. Леффлер, — Софья не в состоянии была заниматься исключительно математическими изысканиями: для этого она была слишком живой, слишком страстной во всех своих мыслях и чувствах, слишком близко принимала к сердцу все, что происходило вокруг» [30]. Видимо, математика — царство чистого разума — была в определенные периоды жизни средством ухода от действительности. В нее, как в омут, с головой уходила и юная барышня, вступившая в фиктивный брак, и молодая вдова, покинувшая родину в 1880-х гг. в надежде получить достойное ее таланта признание в Швеции, и профессор Стокгольмского университета, доказавшая как теорему самой себе, что слава и счастье не тождественные величины.

Для биографии творческого человека всегда важно дать представление о широте диапазона художественного мышления, об отношении к различным видам искусства. Есть множество свидетельств, что Ковалевская любила театр, она участвовала в юности в любительских постановках, писала театральные рецензии для «Нового времени», часто посещала театр, живя в Швеции, создала пьесу совместно с Анной-Шарлоттой Леффлер. Но вот что странно: она была совершенно равнодушна к живописи, пластическим искусствам, архитектуре. По свидетельству современников, годами живя в Париже, она ни разу не посетила Лувр. Первое, что можно представить в качестве объяснения, — она отдавала предпочтение динамике, борьбе, порыву и не желала признать совершенства за статикой, застывшей красотой. Возможно, то, что было представлено в виде законченного результата, ее не занимало именно по причине неподвижности, неизменности. Гармония реального пространства привлекала меньше, чем изящество абстрактной мысли, совершенно отрешенной от действительности.

Здесь уместно вспомнить об отношении Ковалевской к музыке. Именно средством (а не целью!) стала для Софьи музыка, когда ей хотелось покорить сердце Достоевского. Музыка интересовала ее не сама по себе, а как способ привлечь внимание, завоевать симпатию. К моменту знакомства с Достоевским ей нечего было предъявить в качестве таланта — не доказывать же ему теорему, пусть даже самым красивым, изящным образом! Известно было, что занятие музыкой Достоевский поощрял и ценил. В «Воспоминаниях детства» она писала: «До тех пор я училась игре на фортепиано, как учатся большинство девочек, не испытывая к этому ни особенного пристрастия, ни особенной ненависти... Случилось, что в тот раз, когда я играла, Федор Михайлович находился именно в чувствительном, умиленном настроении духа, потому он пришел в восторг от моей игры... Само собою разумеется, что с этого дня я пристрастилась к музыке. Я упросила маму взять мне хорошую учительницу, и во все время нашего пребывания в Петербурге проводила каждую свободную минутку за фортепиано, так что в эти три месяца действительно сделала большие успехи.

Теперь я приготовила Достоевскому сюрприз. Он как-то раз говорил нам, что из всех музыкальных произведений больше всего любит Патетическую сонату Бетховена... Хотя соната и значительно превосходила по трудности все до сих пор игранные мною пьесы, но я решилась разучить ее во что бы то ни стало, и действительно, положив на нее пропасть труда, дошла до того, что могла разыграть ее довольно сносно» [31]. Итак, Софья была увлечена, но не музыкой, а Федором Михайловичем. Когда же влюбленность прошла, музыка оказалась ненужной.

О творческом влиянии музыки упоминал ее брат, Федор Корвин-Круковский. Сестра не обладала, по его мнению, музыкальными способностями, но, слушая виртуозную игру матери, она погружалась в мир фантазии, давая волю воображению. «Перед ней создаются целые картины, и самые отвлеченные мысли получают осязательный образ. Я убежден, что многие из ее литературных и научных трудов были впервые задуманы именно таким путем» [32]. Отношение к музыке менялось с течением времени; в последние годы она, видимо, стала частью духовной жизни Ковалевской. «Софья больше всего любила музыку и лирику и часто мыслила образами; она обладала тем самым пониманием природы, которое прежде всего ищет в ней того, что наиболее соответствует данному настроению духа или воплощает его; в то же время она отличалась удивительной способностью передавать эти впечатления в необыкновенно яркой, художественной и поэтической форме» [33], — вспоминала шведская писательница Э. Кей.

Софья Ковалевская была, как и все талантливые люди, натурой сложной и противоречивой, очень субъективной в пристрастиях и суждениях о людях, книгах, произведениях искусства, но никогда не была равнодушной к той жизни, которая окружала ее. Она стремилась к свободе, к счастью, хотела сказать свое слово в математике, интересовалась социальными науками. Проблемы общественной жизни волновали ее с юности, она сочувствовала всем свободомыслящим и поддерживала отношения с теми, кто был в опале. И она была женщиной, которая, несмотря на все ее блестящие способности, желала любви. Кто-то потом вспоминал ее последние слова: «Слишком много счастья», — произнесенные 29 января (10 февраля) 1891 г.

«Она останется таким образом в памяти потомства такой, какой именно не желала оставаться: в виде выдающегося таланта в области науки и литературы, в виде необыкновенно развитого художественного ума, в виде гигантского женского образа, к которому обыкновенный масштаб совершенно неприменим и который внушает нам гораздо больше удивления, чем симпатии» [34], — с сожалением писала А.-Ш. Леффлер, которой суждено будет пережить подругу всего на год.

Невольно бросается в глаза печальное обстоятельство: Россия на протяжении многих лет упорно не желала знать Ковалевскую-писателя. Цензурные запреты на издание произведений, отсутствие ее имени в «Критико-биографическом словаре русских писателей» С.А. Венгерова (СПб., 1904), в «Обзоре жизни и трудов русских писателей и писательниц» Д.Д. Языкова (СПб., 1909), видимо, нельзя считать случайными. Ее не видели, не хотели видеть, но она была, несмотря на то что ее жизнь в литературе, фактически начавшаяся в середине 1880-х гг. и оборвавшаяся в 1891 г., оказалась такой короткой. Ковалевской не дано было осуществить многочисленные замыслы, но даже то, что мы можем прочесть сейчас в отрывках и набросках, свидетельствует о явной и несомненной одаренности.

Е.Ф. Литвинова, современница и биограф Ковалевской, писала: «Оригинальность мысли и формы, живость рассказа, тонкий психологический анализ и обилие глубоких мыслей придают всему, что вышло в этом роде из-под пера Ковалевской, неизъяснимую прелесть Но писать то, что видел, думал и чувствовал, совсем не то, что создавать литературные классические произведения. Все упомянутые сочинения не дают Ковалевской никакого определенного места в истории нашей литературы, хотя и наводят на мысль, что Ковалевская имела, по-видимому, все данные создать и здесь нечто крупное, выдающееся» [35]. Последнее утверждение трудно принять как бесспорное. Да и не нуждается талант в «месте», кем-то определенном, отведенном. Сам факт существования автора такого масштаба (здесь уместно вспомнить, что произведения Ковалевской переведены на многие европейские языки и переиздаются) обеспечивает ее художественному творчеству определенное пространство в отечественной и зарубежной культуре.

Обращение к литературной сфере проявления таланта Ковалевской нисколько не означает недооценки ее как математика. Но оценить ее реальный вклад в развитие точных наук могут только специалисты, остальным же не остается ничего другого, как поверить в это и принять за аксиому. Что же касается литературного дара, то суждение о нем доступно каждому, и в случае необходимости здесь можно все проверить, т.е. прочесть ее воспоминания, повести, очерки, отрывки незавершенных вещей, и тем самым убедиться в их достоинствах. В этом смысле художественное наследие Ковалевской не уступает по значимости научному хотя бы уже потому, что оно принадлежит всем и каждому, кто возьмет на себя радостный труд познакомиться с ее литературными произведениями.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. М., 1974. С. 31—32.
Там же. С. 31.
Там же. С. 66.
Литвинова Е.Ф. С.В. Ковалевская, ее жизнь и научная деятельность. СПб., 1893. С. 28.
Мечников И.И. Этюды оптимизма. М., 1917. С. 200.
Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1922. Т. 1. С. 268.
Скабичевский A.M. Литературные воспоминания. М.; Л. 1928 С. 328.
Леффлер А.-К. Софья Ковалевская. СПб., 1893. С. 133.
См.: Нечкина М.В. Софья Ковалевская общественный деятель и литератор // Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. М., 1974. С. 500.
Ковалевская С.В. Воспоминания и письма. 1961. С. 308.
Переписка Л.Н. Толстого с Н.Н. Страховым (1870—1894) СПб 1914. С. 124.
Сеченов И.М. Автобиографические записки. М.; Л., 1945. С. 120.
Ковалевская С.В. Воспоминания и письма. С. 416.
Леффлер А.-К. Указ. соч. С. 163—164.
Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. С. 232
Там же. С. 240.
Там же. С. 240-241.
Леффлер А.-К. Указ. соч. С. 221.
Там же. С. 29-30.
Ковалевская С.В. Воспоминания и письма. С. 298—299.
Леффлер А.-К. Указ. соч. С. 91.
Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. С 222.
Там же. С. 223.
Русская старина. 1890. № 12. С 714.
Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. С. 96—97.
Там же. С. 97.
Там же. С. 101.
Там же. С. 135.
Там же. С. 156.
Леффлер А.-К. Указ. соч. С. 199.
Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. С. 83—84.
Ковалевская С.В. Воспоминания и письма. С. 372.
См. предисловие Э. Кей к книге: Леффлер А.-К. Указ. соч. С. 34.
Леффлер А.-К. Указ. соч. С 314.
Литвинова Е.Ф. Указ. соч. С. 91.

Мемориальный музей располагается в селе Полибино в 25 км от Великих Лук в бывшем имении отца С.В. Ковалевской генерала Василия Васильевича Корвин-Круковского. Сохранился главный усадебный дом и флигель сер. 19 века, построенные по проекту выдающегося русского художника и архитектора А.П. Брюллова. Сохранилась также часть мемориального усадебного парка

Музей расположен в усадьбе, построенной отцом С.Ковалевской В.В.Корвин-Круковским. Она включает в себя двухэтажный каменный дом с башней, флигель, парк и озеро. Софья провела здесь детские и отроческие годы. Об этом периоде она написала повесть "Воспоминания детства", изданную во всех европейских странах. По материнской линии Ковалевская была в родстве с художником А.Брюлловым, а по отцовской - с гениальным русским композитором М.П.Мусоргским.

Жизнь самой Ковалевской настолько многогранна и интересна, что Генрик Ибсен сказал: "Написать биографию Ковалевской это значит создать поэму о ней".

Blog

Содержание

* * *