Социальная история россии XX века

Вид материала

Документы

Содержание Историография; план и рынок

Подобный материал:

• Календарно-тематическое планирование интегрированного курса по истории «История России:, 506.93kb.
• Курс лекций по истории россии Часть IV история россии, 1231.5kb.
• Шпоры по истории, 972.22kb.
• История России. 7 класс. Культура России середины – второй половины XVIII века. Образование, 59.97kb.
• М. Ю. Брандт «История России начало XX-XXI века» Класс : 9 Учитель: Гейер Е. В. Краткая, 128.8kb.
• Пять лекций по истории россии ХХ века (Дополнения к курсу История России ХХ века), 3461.61kb.
• Казинка История России XIX века. Класс 8 Количество часов 40 учебники, 160.74kb.
• И. Г. Ильичева Е. Впетрова Рабочая программа курса, 497.71kb.
• Боханов А. Н., Горинов М. М. История России с древнейших времен до конца XX века оглавление, 6455.77kb.
• Брандт История России XX начало XXI века, история Российского Приморья. № урок, 131.69kb.

ИСТОРИОГРАФИЯ; ПЛАН И РЫНОК

Проблема взаимодействия плана и рынка в рамках социалистического хозяйства имеет свою историографию. Поскольку она никогда не носила чисто академического характера, а была связана с практической разработ­кой экономического курса страны, в обсуждении этой проблемы принима­ли участие не только историки, но и политики, экономисты, журналисты.

Первая серьезная дискуссия о соотношении государственного регулиро­вания и рынка прошла в 20-е годы1. Дискуссию вызвал переход к новой экономической политике и поиск путей индустриализации страны. Споры экономистов о том, что представляют собой экономика переходного перио­да к социализму и сам социализм, сопрягались с борьбой за власть в коммунистическом руководстве. В дискуссиях участвовали сторонники продолжения и развития смешанной экономики нэпа (Н.И.Бухарин), пере­хода к свободному рынку (Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Юровский), развития ко­операции и управляемого государством социалистического рынка (А.В.Чая-нов, В.Г.Громан, В.А.Базаров), а также те, кто ратовал за «большой скачок» (Е.А.Преображенский, С.Г.Струмилин), неминуемо, независимо от того, говорили об этом авторы или нет, ведший к огосударствлению, усилению централизованного распределения.

Поскольку страна только начинала свой социалистический путь, дискус­сии более разворачивались вокруг перспектив, чем вокруг анализа реально существовавшего социализма. С победой сталинской перспективы и уста­новлением длительного господства плановой централизованной экономики у ученых появилась возможность не только строить планы на будущее, но и проанализировать то, что уже существовало в действительности под назва­нием социалистической экономики и социалистической торговли.

Советская историография, хотя и представляла длительный этап в изуче­нии социалистической экономики, но мало внесла нового в разработку проблемы плана и рынка. Более того, многие достижения экономистов 20-х годов были утеряны и забыты. Установилось серое однообразие, перепевы сталинской политэкономии социализма, редко нарушаемые безуспешными попытками всколыхнуть стоячее болото советской экономической мысли.

В своих теоретических построениях советские исследователи социалис­тической торговли следовали постулатам политэкономии с теми измене­ниями, которые внесла в нее практика «социалистического строительства». Главные из этих корректив: признание элементами социалистического хо­зяйства денег и торговли, а не прямого продуктообмена, допущение в

¹ Об анализе взглядов экономистов 20-х годов, их вкладе в мировую науку см.: Рынок и реформы в России: исторические и теоретические предпосылки. Мосгорар-хив, 1995; May B.A. Реформы и догмы 1914—1929. М., 1993; Бокарев Ю.П. Социалис­тическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы. М., 1989; Nove A. An Economic History of the USSR. 1917—1991. 1992; Jasny N. Soviet Economists of the Twenties. Cambridge, 1972; Erlich A. The Soviet Industrialization Debate. 1924—1928. Harvard Un. Press, 1960; и другие.

14

политэкономическую схему социализма колхозного рынка, якобы имевше­го социалистическую природу.

Преимущество плановой государственной экономики (социалистичес­кой) над рыночной (капиталистической) являлось аксиомой для советских ученых. Из этой аксиомы следовала другая — преимущество плановой социалистической торговли над рыночной. В определении природы тор­говли при социализме советские авторы по инерции продолжали дискус­сию периода нэпа. Они видели двух врагов и боролись с ними. Их врагом слева была концепция безденежного, бестоварного хозяйства, прямого продуктообмена при социализме. Их врагом справа — концепция свобод­ного рынка.

Критикуя оппонентов «справа» и «слева», советские историки и эконо­мисты, с одной стороны, доказывали необходимость товарно-денежных отношений при социализме, с другой — подчеркивали, что социалистичес­кая торговля имеет иную природу, чем рыночная. Основу социалистичес­кой торговли составляет план, а не стихия рынка. Цель торговли — не прибыль, а удовлетворение потребностей населения. При социализме в отсутствии частной собственности на средства производства ни земля, ни предприятия, ни другие средства производства не являются предметами купли-продажи. Главной фигурой выступает государство — держатель и распорядитель товарных фондов в стране. Сами того не заметив, советские историки в своих работах доказали, что сутью социалистической торговли было централизованное распределение. Главное достижение советской ис­ториографии заключалось не в теоретических разработках, а в анализе развития системы планирования, усиления централизации, структуры орга­нов, занимавшихся распределением, в анализе торговой политики государ­ства. При этом планирование и централизация безусловно имели позитив­ную оценку.

В советской историографии существование стихии рынка признавалось главным образом для периода нэпа. Поэтому и сама проблема «план и частник», «план и рынок» ставилась советскими исследователями только применительно к этому периоду. Следует отметить, что советская историо­графия справедливо рассматривала экономику нэпа как смешанную, а не чисто рыночную. Эта оценка была утеряна некоторыми участниками недав­ней дискуссии периода перестройки, которые в пылу критики плановой централизованной экономики нередко абсолютизировали рыночную сторо­ну нэпа.

По сей день единственными специальными исследованиями социалис­тической торговли 20—30-х годов остаются монографии В.ПДмитренко, ГАДихтяра и Г.Л.Рубинштейна!. Применительно к нэпу эти авторы пока­зали взаимодействие частника и государства, плана и рынка в сфере тор­говли. Их труды содержат материал о разработке торговой политики, усло­виях допущения частника, сферах действия частного капитала, размерах частного предпринимательства в торговле, а также и о начале развития

¹ Дмитренко В. П. Торговая политика советского государства после перехода к нэпу. 1921—1924. М., 1971. В работе есть библиография советских исследований. Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. М., 1961; Его же. Советская торговля в период социализма и развернутого строительства коммунизма. М., 1965; Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. Л., 1964. Кроме этих специальных исторических исследований существует огромная литература по теории социалистической торговли, написанная экономистами.

15

планового централизованного распределения товаров. Меньше заслуг со­ветской историографии в разработке вопроса о вытеснении частника из экономики. Показывались в основном экономические меры — налоговая, кредитная политика, снабжение сырьем. Применение репрессий против частных производителей и торговцев было запретной темой.

Советская историография рассматривала взаимоотношения частного сектора с социалистическим хозяйством во время нэпа узко и крайне политизированно — борьба. Причем речь шла не столько об экономичес­кой борьбе, что на неполитизированном языке называлось бы конкурен­цией, сколько о политической, классовой борьбе. Она описывалась форму­лой «кто—кого», которая не предполагала сосуществования. Использовав­шаяся терминология — «временное отступление», «вынужденный компро­мисс» и, наконец, желанное «вытеснение частника» — говорит сама за себя. План и рынок, государство и частник почти всегда противопоставлялись. Частник и рынок считались опасными для социализма, в них мерещилась реставрация капитализма. Даже в отношении колхозного рынка, который был официально признан частью социалистической экономики, нет-нет да и вылезало явно неприязненное отношение.

Нельзя сказать, что описание взаимоотношений государства и частника, плана и рынка терминами борьбы является абсолютно ошибочным. Но этим раскрывалась только одна из сторон их сложных взаимоотношений. Причем оставался без внимания тот факт, что политическая борьба при­вносилась во взаимоотношения плана и рынка именно руководством стра­ны, которое боролось с частником не только экономическими, но и поли­тическими мерами. Терминами политической борьбы описывалась и эко­номическая конкуренция.

Для советской историографии не существовало проблемы альтернативы нэпу, как и не ставилась под сомнение своевременность вытеснения част­ника, готовность государственного сектора заменить частный. Сами успехи развития социалистического сектора, в том числе и социалистической тор­говли, нередко оценивались не по росту ее показателей, а по снижению показателей частной торговли. Именно поэтому советским исследователям после описания успехов социалистической торговли и экономики в целом было довольно трудно объяснить кризис и карточки первой половины 30-х годов — результат развала рынка в стране. О другом результате — голоде 1932—33 годов — советская историография хранила гробовое молчание. Вытеснение частника из экономики страны в советской историографии преподносилось как победа социализма, только оставалось непонятным, почему эта победа оказалась пирровой.

Данное исследование свидетельствует, что государственная торговля на рубеже 20—30-х годов не только не была готова заменить частную, что показали дальнейшие события, но и сама постановка вопроса о «замене» не является правомерной. Правомерным, на мой взгляд, является вопрос — могла ли вообще плановая государственная экономика существовать без рынка и частника и существовала ли она без них когда-нибудь?

Советская историография не отрицала карточек первой половины 30-х годов и даже указывала на связь карточной системы с индустриализацией. Однако советская историофафия не признавала существования кризиса — следствия индустриализации и коллективизации. Успехи индустриализации и коллективизации абсолютизировались. Поскольку советская историофа­фия отрицала кризис в первой пятилетке, карточная система 1931—35 годов противопоставлялась карточкам фажданской войны. Тогда, дескать, был «настоящий голод» и не хватало основных продуктов питания и предметов

16

потребления, в то время как в первой половине 30-х карточки были введены из-за опережающего роста благосостояния населения по сравне­нию с темпами развития промышленного производства и сельского хозяй­ства. Особенно не справлялось, по мнению советской историографии, с обеспечением потребностей населения «отсталое» единоличное крестьян­ское хозяйство, что оправдывало коллективизацию.

Советская историография вообще никогда не писала о «товарном голо­де» и тем более голоде применительно к социализму, а только об относи­тельном недостатке товаров и продовольствия. Товарный дефицит не рас­сматривался как имманентная, неотъемлемая черта социалистической эко­номики и системы централизованного распределения. Советские историки видели хронические кризисы перепроизводства в капиталистической эко­номике, но не видели хронических кризисов снабжения и карточек в своей собственной. Проблема товарного дефицита при социализме рассматрива­лась как временная и объяснялась, наряду с ростом денежных доходов населения, отдельными просчетами, ошибками в планировании и распре­делении, вредительством, внутренними и внешними катаклизмами (неуро­жай, война и прочее). Были забыты работы экономистов 20-х годов, иссле­довавших экономические диспропорции и проблему «нехватки товаров» (Н.Д.Кондратьев, Б.Д.Бруцкус, В.А.Базаров, Л.Н.Юровский, В.В.Новожи­лов, Е.А.Преображенский, Л.Н.Крицман и другие)!.

Согласно советской историографии, с развитием социалистической тор­говли кризисы и нормирование исчезли. В ней нельзя отыскать даже упоминания о кризисах снабжения 1936—37 и 1939—41 годов, о неофици­альных карточных системах второй половины 30-х. В лучшем случае совет­ская историография ссылается на некие «временные трудности» и «отдель­ные извращения советской торговли». Открытая торговля второй половины 30-х, по мнению советских историков, представляла качественно новый этап. С моей точки зрения, карточки первой половины и открытая торговля второй половины 30-х годов были родственны. Они представляли собой два состояния (кризисное и относительно спокойное) одной и той же систе­мы — централизованного распределения.

Советские исследователи социалистической торговли, как правило, рас­сматривали реальный исторический процесс через призму постановлений партии и правительства. И не только в том смысле, что получали в них определенную идеологическую заданность. Выдавая желаемое за действи­тельное, они частенько подменяли анализ реального положения дел в стране анализом постановлений. Если, например, постановление 1932 года говорило о прекращении нормирования продажи некоторых продуктов, то, с точки зрения советской историографии, нормирование этих продуктов в действительности прекращалось. Если постановление гласило, что были установлены определенные нормы, то историки писали, что население их действительно получало; если правительство говорило, что карточная сис­тема способствовала борьбе со спекуляцией, то так и было на деле. Подме­на реальной истории историей постановлений приводила к неверным вы­водам, в числе которых выводы об улучшении питания населения после введения карточной системы, об отсутствии голода и прочие.

¹ Анализ их работ см.: Банков Е., Казанцев А. Проблема товарного дефицита в экономических дискуссиях 20-х гг. // Экономические науки. 1989. № 6; May В. У истоков товарного дефицита // Вопросы экономики. 1990. № 6; и другие.

17

Советская историография не только не раскрыла причин кризиса и введения карточной системы, но неверно описала и механизм введения карточек. С точки зрения советской историографии — истории постановле­ний, карточная система вводилась сверху и всегда своевременно. Именно поэтому советские историки датировали ее рождение 1929 годом — введе­нием Политбюро всесоюзной карточной системы на хлеб, хотя карточки появились раньше. Как показывает это исследование, распространение карточной системы шло снизу стихийно и только затем оформлялось Политбюро ЦК во всесоюзную. Здесь партия вовсе не направляла, а при­спосабливалась к ситуации.

С установлением господства планового хозяйства и «ликвидацией част­ника» проблема плана и рынка применительно к 30-м годам переставала существовать для советских историков. План победил рынок. Далее просто описывалось развитие социалистической торговли: рост ее товарооборота, торговой сети, общественного питания и т.д. Утверждение, что проблема плана и рынка исчезла для исследователей, не противоречит тому факту, что советская историография использовала понятие социалистического рынка. Анализ работ советских историков и экономистов показывает, что понимание рынка было ограниченным. Говоря о необходимости рынка при социализме, они имели в виду необходимость товарно-денежных отноше­ний в противовес безденежному товарообмену. Они все еще продолжали спорить с теми, кто в 20-е годы утверждал, что план — это распределение и товарообмен, а рынок — это торговля. Рынок, который советская историо­графия допускала в политэкономию социализма, являлся социалистичес­ким, то есть основанным на общественной собственности.

Советские историки не видели или не хотели видеть, что частный рынок, частное предпринимательство являлись элементами реального со­циалистического хозяйства. Признать это — значило бы поставить под сомнение всю официальную политэкономию или социалистический харак­тер построенного общества. Они стремились изображать социалистическую экономику «социалистически чистой», монолитной, основанной целиком и безраздельно на общественной собственности. По их мнению, с победой социализма частный капитал и предпринимательство должны были навсег­да покинуть экономику страны. Вместо частной собственности для социа­лизма было изобретено понятие личной собственности. Неудивительно, что советская историография открещивалась от определения частичных рыноч­ных реформ 1932 года как неонэпа (термин вовсе не был изобретен в наши дни, а появился вместе с самими реформами), так как термин неразрывно связывался с допущением частного рынка и частного предпринимательства.

При таком понимании рынка смешанная экономика, где сочетались бы элементы государственного регулирования с частным рынком и предпри­нимательством, принадлежала прошлому страны — нэпу, а не ее социалис­тическому настоящему и тем более не коммунистическому будущему. В будущем — предмет не столько истории, сколько социологии — виделся коммунизм: изобилие товаров и распределение по потребностям, которых предполагалось достичь на основе расцвета обобществленной собственнос­ти и планирования. Даже социалистическому рынку надлежало отмереть.

Ограниченное понимание социалистического рынка и нежелание «до­пустить частника в политэкономию социализма» видно на примере толко­вания так называемой колхозной торговли. Советская историография объ­являла колхозный рынок частью советской торговли на том основании, что основой его развития якобы была социалистическая (колхозная) собствен-

18

ность. В отношении его допускались такие характеристики, как «неоргани­зованный рынок», «элементы стихийности», но не частное предпринима­тельство. Успехи в развитии рыночной торговли всегда связывались с успе­хами колхозного строя. Каждый исследователь стремился подчеркнуть, что колхозный рынок периода социализма коренным образом отличался от крестьянского рынка нэпа. Противореча себе, историки, однако, тут же писали, что 80—90% продукции поступало на этот рынок с частных усадеб­ных хозяйств крестьян, а не с колхозных полей и ферм. Колхозам либо мало что оставалось предложить для продажи после того, как метла госзаго­товок проходила по их закромам, либо они, утаивая от заготовок, продава­ли свою продукцию незаконно, то есть спекулировали. Ярко выраженная частно-предпринимательская природа крестьянского рынка при социализ­ме стыдливо скрывалась за терминами «колхозный», «социалистический». Не колхозную, а частно-предпринимательскую природу колхозного рынка доказывают и новейшие исследования!.

Парадокс в отношении советской историографии к крестьянскому рынку объясняется тем, что он был «допущен» в политэкономию социализ­ма вынужденно, под давлением кризиса: Политбюро начало стимулировать его развитие в голодном 1932 году. Это было то наименьшее зло, с которым руководство страны, а вслед за ним и официальная историография вынуж­дены были мириться, но говорить о его истинной природе не любили².

¹ Зеленин И.Е. Был ли колхозный неонэп? // Отечественная история. 1994. № 2.

² Аналогичная ситуация сложилась в оценке значения и характера личного под­
собного хозяйства (ЛПХ) при социализме. Исследователи доказывали, что это была
отмирающая переходная форма. Переходная даже не к будушему коммунистическому
хозяйству, а к современному социалистическому обобществленному. По мнению
исследователей, эта форма не являлась адекватной сущности социализма, но тем не
менее была допущена в систему производственных отношений. Правда, не сразу.
Государственная статистика стала включать в итог по соцсектору личные подсобные
хозяйства колхозников с 1933-го, а ЛПХ рабочих и крестьян — с 1935 года. Всячески
избегая терминов «частное хозяйство», «частное предпринимательство», исследова­
тели называли ЛПХ мелким индивидуальным производством, личной собственнос­
тью в специфической форме, а то и вовсе источником личной собственности. Но,
коль эта форма отношений существовала при социализме, следовало доказать ее
социалистическую природу. Попытки некоторых исследователей сказать, что ЛПХ
представляет несоциалистический сектор, вызывали критику. Основанием для оп­
равдания социалистической природы ЛПХ стало то, что в системе производственных
отношений оно подчинялось зрелой социалистической форме — обобществленному
производству, а также то, что в ЛПХ работал не частник, а социалистический
труженик — колхозник, рабочий, служащий (на этом основании некоторые исследо­
ватели не считали социалистическими ЛПХ единоличников). ЛПХ признавалось
дополнением к обобществленному хозяйству, несмотря на тот факт, что оно являлось
на деле главным источником обеспечения «мелких производителей». Но, видимо,
частно-предпринимательский характер ЛПХ все же вылезал наружу, так что иссле­
дователи изобрели для него двойственный характер и двойственность выполняемых
функций, имея в виду не только определенные выгоды для государства и общества,
но и удовлетворение личных потребностей производителей. Советская историогра­
фия о ЛПХ представлена огромной литературой. Для примера см.: Белянов В.А.
Личное подсобное хозяйство при социализме. М., 1970.

С моей точки зрения, ЛПХ являлось формой частного предпринимательства и источником рыночной торговли при социализме. Социалистическая же особость ЛПХ заключалась в том, что и этот вид частной активности был существенно ограничен в своем развитии и обречен оставаться мелкой деятельностью.

19

Советская историография отрицала не только частное, но и государст­венное предпринимательство при социализме. Действительная суть госу­дарственной коммерческой торговли и ее последующих разновидностей осталась нераскрытой. Торгсин и кампания выкачивания золота и ценных сбережений населения рыночными методами вообще не нашла места в советской историографии.

Отказ признать частный рынок и предпринимательство элементами ре­ального социализма особенно ярко виден на примере так называемого чер­ного, по советской терминологии, спекулятивного рынка. В категорию чер­ного рынка попадали все рыночные отношения, которые не входили в разре­шенную законом сферу легального социалистического рынка. В советской ис­ториографии о черном рынке есть упоминания, но исследований черного рынка, причин его появления, функций, которые он выполнял, масштабов его деятельности, взаимоотношения с плановым хозяйством нет. Более того, всячески подчеркивалось, что победа планового хозяйства и социалисти­ческой торговли вела к уничтожению частной стихии, анархии и спекуляции.

Черный рынок, с точки зрения советской историографии, являлся злом, пережитком. С ним предстояло вести борьбу до полного и окончательного его искоренения. А в том, что он будет искоренен, сомнений не было. Если в отношении колхозного, так называемого социалистического рынка до­пускались мотивы сотрудничества, его необходимости на какой-то период, взаимовлияния с плановым хозяйством (например, зависимость цен в госу­дарственной и колхозной торговле), то в отношении черного рынка следо­вал возврат к терминологии классовой борьбы.

Представляется, что черный рынок, существовавший в рамках плановой экономики, можно считать социалистическим на том основании, что он был имманентно присущ этому типу хозяйства. Черный рынок являлся неизбежным, неистребимым элементом плановой централизованной эко­номики. Он вырос в социалистическом хозяйстве и сросся с ним, выпол­нял в нем важнейшие функции. Плановая централизованная экономика не уничтожила стихии рынка, как о том писала официальная историография, напротив, она воспроизводила, формировала черный рынок, определяла его характеристики.

Западная историография времен холодной войны и конфронтации с «социалистическим лагерем» во многом была зеркальным отражением со­ветской. Как пишет Роберт Дэвис, представление о том, что социалисти­ческая экономика характеризовалась тотальным контролем, централиза­цией, обобществлением, планированием, распределением, преобладало в господствовавшей в то время «тоталитарной школе» советологов. Так же как и в советской историографии, в западной абсолютизировался безры­ночный характер социалистического хозяйства!. Рынок и его функциони­рование в плановой экономике не изучались. Специальные исследования социалистической торговли отсутствовали.

Перестройка и начало экономических реформ в СССР дали импульс новому этапу в развитии проблемы плана и рынка. Прошла дискуссия, в которой участвовали российские и западные ученые. Дискуссия разворачи-

¹ Дэвис Р.У. Советская экономическая реформа в исторической перспективе // Нэп: приобретения и потери. М., 1994. О схожести черт советской официальной историографии и тоталитарной школы на Западе, уживавшейся с идеологической непримиримостью этих направлений, писала также Шейла Фицпатрик (Fitzpatrick S. New Perspectives on Stalinism // The Russian Review, vol. 45, 1986).