Юрий Бригадир Про сиськи
| Вид материала | Рассказ |
- Мд проджект лтд, ООО teл./Фaкс: +7 (495)-718-35-97 Тел моб. 8-916-155-98-10, 57.15kb.
- Вопросы обеспечения «качества обслуживания» опорной инфраструктуры научно-образовательной, 147.61kb.
- ІІ. Норми безплатної видачі спеціального одягу, спеціального взуття та інших зіз, 9968.3kb.
- Запрос информации по карточным мошенничествам, 91.35kb.
- Юрий Дмитриевич, 182.48kb.
- 1. Вразговорной речи старшего лейтенанта уже в войну называли старлей, 25.39kb.
- Юрий Козенков «Голгофа России. Остались ли русские в России?», 3959.46kb.
- Прогнозирование потребности в педагогических кадрах в регионе фролов Юрий Викторович, 113.56kb.
- Программа дисциплины "Математические модели и методы теории решений" для направления, 146.63kb.
- Рубрика: как жизнь молодая, 55.23kb.
Юрий Бригадир
Про сиськи
Обломовщина на современном этапе
Я — нормальный человек. Поэтому я прекрасно понимаю, что если назвать рассказ или там эссе (а не важно что, на самом деле — хоть стих гекзаметром) вызывающе скучно, то и не заглянет туда никто и даже в содержании-оглавлении проигнорирует.
Это единственное объяснение (и, кстати, честное) тому, почему вы здесь видите про сиськи, а сисек на самом деле не будет. Вот подзаголовок — чистая правда. Это статья, рассказ, эссе (нужное подчеркнуть) про роман великого русского писателя.
Рекурсивно возвращаюсь к началу и хочу заявить своей давней учительнице литературы, что гекзаметр я ненавижу. И ненавижу его по одной единственной причине — мне сказали о том, что он есть и объяснили мне, что это такое. С тех пор и по эту самую секунду включительно я его терпеть не могу, не признаю и глумлюсь над ним на каждом углу.
Я — не дебил. Я глубоко уважаю Мою Учительницу, но не гекзаметр, и заявляю Ей со всей присущей мне откровенностью. Вы совершили за свою жизнь миллион хороших поступков. Вы сама — хороший поступок. Склоняю перед Вами голову и целую Вашу ладонь с обеих сторон.
Но я ничего не могу с собой поделать. Я умру, стойко ненавидя гекзаметр. Вы ведь научили нас быть принципиальными...
Я бы сказал это раньше, но Вы бы огорчились, а я бы чувствовал себя последней скотиной. Я и сейчас себя так чувствую, но искренне надеюсь, что Вы никогда не откроете текст, который называется «Про сиськи», и это прекрасно.
Уф! Высказав давно наболевшее, перехожу к теме.
Школьная программа по литературе прививает стойкое отвращение ко всему, к чему прикасается. Именно благодаря ей я вовремя не притронулся к Достоевскому, о чем впоследствии, кстати, не пожалел. Ибо не представляю, что я мог воспринять в прыщавом возрасте из очень длинных и очень психологичных текстов. Прекрасно понимая всю сложность, неоднозначность, а, собственно, и опасность литературных произведений, учителя, конечно, нас учат правильному пониманию всех текстов, мелькающих в школьной программе.
А иначе никак. Иначе пылкие подростковые умы могут сделать выводы и начать жить, используя в качестве эталона совсем не тех героев. Из которых Раскольников — далеко не самый колоритный.
Школьная программа по литературе стремится на корню выжечь всяческое желание читать. Я до сих пор чувствую запах нафталина и стремительно скучающие лица на уроках словесности. Увлечь подростков могли только самые выдающиеся педагоги с непреходящим огнем в глазах. Но огня, разумеется, на всех не хватало, как не хватает и сегодня. Впрочем, сегодня есть интернет, заменяющий частично знания и почти полностью - душу.
Так вот. Если залезть в него и набрать, скажем, «Штольц и Обломов», то первые страниц эдак десять-двадцать будут забиты ничем иным, как ссылками на рефераты и сочинения. Пятерочные, между прочим, сочинения. В которых позиция учеников предельна ясна, поскольку она отсутствует. Никакой, то есть, позиции. В сочинениях все тот же нафталин, в котором реально блестят юношеские перлы. Например:
Самое главное в их жизни была еда. Мальчик, поверь, с тех пор ничего не изменилось.
Обломов вырос забитым мальчиком, без образования, но добрым в душе. Совершенно случайно подросток одной фразой практически пересказал весь роман. Осталось только добавить «и умер».
Идеал счастья Штольца - жизнь в труде. Это у него есть. Он много трудиться, жизнь его кипит действием. Гимназист в запале стал говорить как нарочитый иностранец, обходясь одними инфинитивами. А вы тоже запомните, кстати, что Штольц еще «много знать, много путешествовать и много денег зарабатывать». Это у него есть.
Для достижения её любви он стал читать, ездить по музеям, гулять. Хм. Даже затрудняюсь прикинуть шансы Обломова в наше время. Попробуйте таким образом поухаживать за дамой, потом мне расскажете.
Обломов, “загнив” окончательно, женился на женщине, которую и человеком трудно назвать. Честно — хохотал. Потому как представил самку гамадрила.
Обломов и Штольц были счастливы в своей совместной жизни. После этой сентенции я стал по-другому воспринимать фразу из романа «голубиная нежность». Причем, оказывается, не один я такой наблюдательный, а еще пол-интернета минимум. Мало того, одна дама даже диссертацию на эту тему написала. Называется «"Латентная гомосексуальность в русской классической литературе". Защитила или нет — не сообщается, но факт показательный. Зовут ее Мария Черемисинова, запишите.
Суть романа в том, что бездействие может погубить все лучшие чувства человека, разъесть его душу, погубить его личность, а труд, стремление к образованию принесёт счастье. Занавес. Непристойно ржать просто нет сил.
Могу представить, как выглядели троечные сочинения. Вы можете спросить — а сам-то ты что писал на экзаменах? Писал я, граждане, так называемую третью тему, общую. Это где, например, «Успехи социализма» или «Роль партии в развитии литературы». Не верите? Была такая тема, отвечаю. За нее, правда, ставили на балл меньше. Но зато, правда, нельзя было по этой теме поставить два. Еще бы. Там, точно по Булгакову, у меня были сплошные «взвейтесь да развейтесь». Учителя вздыхали и ставили что положено.
Рекурсивно возвращаясь к сиськам, должен подчеркнуть — сисек нет и в романе. То есть вообще. Сексуальность повержена и искажена настолько, что невольно возникает простой, незамысловатый вопрос — а где сиськи? Ну, то есть, какого размера они были у Ольги Сергеевны или у той же Агафьи Матвеевны? Нету их. У той же Агафьи Матвеевны обнаруживаются круглые локти. Они вызывающе обнажены, и это две самые интимные части тела в романе.
Твою мать... Миллионы детей ходят в школу, где им навязывают полукастрированных людей без малейших половых признаков, зато с «голубиной нежностью». Потом они выходят на улицу, где повсюду реклама гондонов, а на витрине любого ларька — сами гондоны. Откуда взяться рождаемости, хотелось бы спросить мудаков, разрабатывающих школьные программы? Какая несгибаемая дремучая гетеросексуальность должна быть у подростка, чтобы он без потери ориентации прочитал следующие строки (внимание, искажений нет!):
- Ах, Андрей, - сказал он нежным, умоляющим голосом, обнимая его и
кладя голову ему на плечо. - Оставь меня совсем... забудь...
- Как, навсегда? - с изумлением спросил Штольц, устраняясь от его
объятий и глядя ему в лицо.
- Да! - прошептал Обломов.
Штольц отступил от него на шаг.
- Ты ли это, Илья? - упрекал он. - Ты отталкиваешь меня, и для нее, для
этой женщины!.. Боже мой! - почти закричал он, как от внезапной боли. - Этот
ребенок, что я сейчас видел... Илья, Илья! Беги отсюда, пойдем, пойдем
скорее! Как ты пал! Эта женщина... что она тебе...
- Жена! - покойно произнес Обломов.
Штольц окаменел.
- А этот ребенок - мой сын! Его зовут Андреем, в память о тебе! -
досказал Обломов разом и покойно перевел дух, сложив с себя бремя
откровенности.
Как говорит Задорнов, я здесь даже второго смысла не вижу! Хочу видеть, да не вижу! Уж больно талантливо написано.
Однако, длинное получилось предисловие. Рекурсивно возвращаясь к подзаголовку, я всего лишь хочу представить, как бы выглядел современный Обломов в современной России. Что в России — это абсолютно ясно, потому что в отличие от, например, Ромео с Джульеттой, герой Гончарова не переносится без хирургии ни в какие другие страны. Он слишком русский и слишком впаян в менталитет. Что касается Штольца, то это дитя прогресса впишется в любую действительность, хоть ветеринарную, хоть оперную, хоть даже в космическую промышленность.
Но Илья Ильич — особняк еще тот. Он как Пизанская башня, даже критически наклонившись, останется незыблемым на века. Потому как, с одной стороны, он из крепкого камня, а с другой — не просто достопримечательность, но вдобавок еще и смысл всего пейзажа в целом. Шляется турист, не узнает места, хоть ты плачь. Увидел башню — ну, все понятно. И сегодня и через триста лет.
Но он все одно — меняется.
По моим расчетам Обломов дает дуба после второго инсульта аккурат в 1855 году. С медицинской точки зрения там ничего необычного, потому что — алкоголик (пил каждый день без выходных; в основном, смородиновую), двигаться категорически не хотел (ярчайшая гиподинамия в кубе), страдал ожирением (думаю, килограммов 120-130 было перед смертью), любил просветляющие истерики с элементами садизма и мазохизма. Я не преувеличиваю. Это у него с детства развлечение:
поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах. Ребенок кончит тем, что убьет и жертву и мучителя.
Добрейшей души человек, доложу я вам. Для справки, специально для литературоведов — я не отрывал в детстве стрекозам крылья и уж тем более не протыкал их насквозь. По простой причине — меня в детстве, бывало, пиздили, и я точно знал, что это больно. А Илья Ильич не знал. Его не пиздили. Где у него прячется «голубиная нежность», доброта и честность — ей-богу, не знаю. Вот не знаю, и все. Я честно несколько раз прочитал роман от корки до корки. Нет в Илье Ильиче никакой доброты. Лень — да, имеется. Простота, которая, как известно, хуже воровства — в наличии. А насчет «голубиной» я уже высказался. Голубь, кстати, чрезвычайно кровожадная птица, ежели кто не в курсе.
Но время же идет. Обломовщина меняется. В последнее время даже стремительно, в связи, например, с сотовой связью и интернетом. И все же, в основе своей, сути, изначальности, менталитетности, что ли — неистребима.
Что толку, что отменили крепостное право, убили Александра II Освободителя, голодали всей Обломовкой в 1891-ом, наигрались в несколько революций, в первую мировую войну, казнили Николая II Кровавого, набегались с вилами по уезду во время крестьянских восстаний 1919-го, снова жесточайше всей Обломовкой до смерти голодали в 1921-ом, кроваво коллективизировались, пережили террор 1937-го, Великую Отечественную, хрущевскую оттепель, брежневский расцвет застоя и горбачевский разгул демократии?
Великий Обломов как лежал, так и лежит.
Стоунхендж.
Марианская впадина.
Юпитерианское красное пятно, твою мать.
Как же он лежит? Чем питается? На что живет?
Ведь уже нет трехсот душ (остались только вечно пьяные дегенераты, оброку от которых не дождешься в принципе), давно растаскали по кирпичам имение (они же), давно нет смысла в дворянстве (опять же), и Захар уже сто пятьдесят лет как не лакей (туда же). Он активист партии пенсионеров, очень натурально изображающий труженика лет этак с двенадцати.
И (все же) — Обломов начала XXI века уже не тот. Более циничный, более изворотливый, куда более физически крепкий (иначе не выжить), в нем почти нет минора, он не балуется «голубиной нежностью» и вполне может существовать без Штольца.
Но так же, как и сто пятьдесят лет назад, цели у него нет и в помине.
В общем, топчите фазу, врубайте кино...
Анонимус пикчерс представляет
- Илья! Илья, твою мать!
Ноль рефлексии висел в воздухе и покачивался. Тогда офицер откашлялся и страстно завопил:
- Рота, подъем!!!
По ту сторону стенки кто-то рухнул от страха и повредился умом. По эту - вечный дублер-космонавт капитан Обломов инстинктивно привел тело в вертикальное положение и открыл глаза. Слегка сфокусировав зрение на дежурном офицере, он по-гагарински улыбнулся:
- Ну? – спросил он, блуждая в коридорах сознания.
- Миллионер пришел. Знакомиться.
- Какой миллионер? – изобразил удивление капитан.
- Штольц. Эндрю, что ли... Андрюха, по-нашему. Ты с ним в космос летишь. Двадцать миллионов заплатил. Турист.
- Я лечу? – на этот раз по-настоящему удивился Илья, пропустив всю информацию о туристе за ненадобностью.
- Нет, млять, я! – рявкнул дежурный офицер.
- А ты там на кой? – все никак не мог проснуться дублер.
Офицер набрал в легкие полкилограмма воздуха, но тут раздался стук в дверь, и ему пришлось потратить весь запас впустую:
- Да-да!? Войдите!
В энергично распахнутую дверь ворвался ослепительно улыбающийся и безукоризненно выбритый типичный мудак с рекламы.
- Здравствуйте! – с заметным акцентом сказал ходячий Эталон успеха. – Я Штольц!
- Фашист? – спросил Обломов, окончательно просыпаясь и протягивая руку.
- В каком измерении? – удивился Эндрю, с опаской пожав еще сонную ладонь.
- В первом. Немец, что ли? Шпрехен зи там или чего?
- Я есть американец. Немецкого произрастания.
- А. Ну тогда ладно. Инглиш я знаю. У нас с этим строго. Вероятный противник, как-никак.
- Я не противник. Я турист станционный… Стационарный… На станцию отлетатель, то есть…
- Да.., - покачал головой капитан, - у тебя руссиш ни в красную армию. Где учил?
- У меня бабушка из России. Был. Что есть «в красную»?
- Это идиома. Блокнот заведи, я тебе зе спокен рашен лэнгвич растолкую. Андестэнд?
- Yes, of course! Сan we speak English?
- Не… Рашн будем. Бикоз ай спик как топинамбур. Я, видишь ли, местного произрастания. И станция у нас тоже. Одних надписей там сто штук. И все на русском. Оно тебе надо, каждый раз переводить туда-сюда? Привыкай! Я точно лечу? А первый номер?– отвлекся Обломов на дежурного офицера.
- Да. Алексеева медики зарубили. Так что летишь, альбатрос… - усмехнулся тот и вышел.
Илья немедленно задумался и выпал из объективной реальности.
…На стебле камыша сидела в инженерном смысле идеальная стрекоза. У нее не было ничего лишнего, как, впрочем, и общественно значимого. В сотнях элементарных глаз светились то ли два, то ли три базовых желания. Вдруг, откуда ни возьмись, на нее упало еще одно техническое совершенство и стало исполнять одно из них…
- Илья Ильитч! – вывел его из комы рекламный баритон Штольца, - мне предложили пообщаться с вами в неформализованной обстановке. Поскольку мы будем некоторое время брудершафт.
- А, – вернулся в физическое тело Обломов, - да ноу проблем, Андрюха. Отца-то как звали? Ё фазерс нейм, в смысле?
- Джон.
- Гут. Будешь Иваныч. Пошли на центрифугу - развлечемся…
В первые космонавты Обломов не попал бы однозначно по размеру. Тогда ценился каждый грамм и каждый сантиметр. Чем меньше – тем лучше. Тесные скафандры, диаметр ракеты и все такое.
Но время шло, и когда-то престижный нимб космонавта стал заурядной кепкой. В лицо не узнавали, за рулем штрафовали, а девки так и вообще требовали в начале показать кошелек.
В общем, пока Обломов был пионером – ничто не предвещало беды. На уроках рисования мальчик рисовал фотонные ракеты и обнаженных пришельцев без писек. Почему-то тогда все инопланетяне, хоть в кино, хоть на бумаге были голые, не имели пола, а заодно и мозгов. Потом он было собрался вступить в комсомол и даже запомнил, сколько у него орденов (почему-то обязательный вопрос при вступлении), но в одно утро комсомол исчез, как НЛО – мгновенно и навсегда.
К тому времени Илья уже знал, что путь к космонавтике лежит через летное училище, поэтому он блестяще окончил школу, и тут же без эксцессов поступил туда, откуда выпускают розовощеких ясноглазых кречетов, на которых имеют виды не только кардиналы ВВС, но и девицы с сиськами.
Память у Ильи была исключительная, но какая-то бестолковая. Он запоминал все и сразу, но что делать с этим добром не имел ни малейшего понятия. Преподаватели тоже были в этом не копенгаген, поэтому ставили пятерки и уходили в отпуск.
Здоровье у мальчика было просто несокрушимое. Крупный пухленький купидон жрал за троих и не страдал никакими желудочными расстройствами. Идеальная физиология усугублялась еще и тем, что спал Илья тоже не по-детски. Ночи ему не хватало, приходилось наверстывать днем. В результате к поступлению в летное он приобрел внешность идеального юноши с плаката маслосыродельного завода.
Плюс к тому его вестибулярный аппарат выдерживал запредельные нагрузки, при которых обычные курсанты блевали кровью и теряли сознание. Единственным минусом было то, что при этом Обломов мог элементарно заснуть, отрицая все законы физики. Поэтому спать ему не давали, заставляя считать в уме простенькие задачки или требуя цитировать классиков. Пожалуй, это был единственный человек в северном полушарии, которому нравилась центрифуга.
Илья Ильич не пробивал широким ухоженным лбом никаких стен. Все знали, что он хочет стать космонавтом. В школе, в пионерлагере, в училище, в центре подготовки, в отделении по месту жительства, и по месту временного пребывания… В общем – все до единого и где бы он ни был. Если бы он хотел стать директором центрального универмага – ему бы набили морду. Если бы он хотел стать министром – ему бы взорвали автомобиль. Если бы он захотел стать эстрадным певцом – его бы трахнули все, кому не лень. А стать космонавтом незазорно и необидно для окружающих. Кому охота быть вечным спутником Земли или горсткой пепла в спускаемом аппарате? Да пусть летает! Кто-то ж должен…
В сознании плебса героика будней космического первопроходца вымерла так же, как романтизм первого колхозного тракториста.
Но Илью это мало беспокоило. В его уютном мире, где вечно крутятся в центрифугах штатные дублеры, ничего не менялось, не меняется и не будет меняться.
Вот только этот американец немецкого произрастания, Штольц, немного выбил Обломова из колеи и привнес смутное беспокойство на уровне мимики.
После центрифуги Иваныч стал зеленым, как огурец, но твердости не утратил и даже съязвил:
- Макдоналдс. То, что я любить…
Выспавшийся Обломов хлопнул его по спине и сказал:
- Молоток. Есть тут одно местечко. Поехали!
Наутро, стоя под душем, Штольц с удивлением обнаружил, что его словарный запас увеличился. Это было тем более изумительно, что из вчерашнего он мало что помнил.
- Шарман, бля, - сказал Иваныч, уронив увесистый флакон с жидким мылом на ногу, и пожал плечами. В голове смутно мелькнул женский силуэт.
По контракту в девять был медосмотр. Врач в нестерпимо сверкающих очках долго перемерял ему давление, потом слушал сердце, потом очки снял и стал грызть у них дужку.
- Ну и чем мы вчера занимались? – с подозрением спросил офицер медицинской службы.
- Центрофуговался! – не моргнув глазом, отрапортовал Штольц, отчего-то поджав живот.
- Очень может быть… - задумался эскулап и подмигнул, - в «Тройке»?
- Что есть «тройка»? – поднял брови Иваныч и вдруг отчетливо вспомнил светящуюся вывеску с тремя лошадьми. Странная фантазия художника создала совершено безбашенных животных, тянущих ездока одновременно в разные стороны. Возничий был отчаянно-красным. Виноватое лицо Штольца мгновенно приобрело такой же оттенок.
- Были б вы штатный, - постучал толстыми пальцами по столу врач, - уже бы в Плесецк ехали. Или там – в Сковородино клещей кормить. А так… Примите-ка вот эту микстурку и дуйте в седьмой. Капитан Обломов, поди, уже там.
В седьмом кабинете за компьютером сидели Илья Ильич с психологом и явно были чем-то заняты. У врача в руках была клавиатура, космонавт насиловал мышку.
- Где-то так… - кликнул Илья.
- Почему?
- Ты ж сам сказал – подбери как нравится.
- Я не сказал «как нравится»! Я сказал – как тебе кажется правильным!
- А не один ли хер!
- Не один. Мне Зинка нравится. Но она вообще неправильная!
- Тогда вот…
- Почему розовый?
- Потому что сиськи.
- Причем тут сиськи?
- Ты сказал «как мне кажется правильным». Сиськи розовые?
- Да… - поколебался психолог.
- Ну вот. Значит, правильные…
- Погоди… Ты меня запутал.
Штольц деликатно кашлянул в кулак.
- А! – обрадовался Обломов. – Иваныч! Заходи. Как спалось?
- Эээ… - покосился на врача Эндрю.
- Свой! – кивнул головой Илья и хлопнул психолога по плечу.
- А где мы вчера… заседали? Я плохо помню развлечения…
- Это с непривычки. Да и какие тут развлечения? Смородиновой пригубили, крестьянок сняли… Погоди, вот вернемся - устроим бурю в пустыне!
- Это ни к чему. Опасность. Нездоровье.
- Водка против наркотиков. Технология изысканной свежести! – ляпнул Обломов, похоже, совершенно рефлекторно.
- What? – выпучил глаза Штольц.
- Вот и я говорю, главное – вернуться. Короче, сейчас тебе врач растолкует. На озеро поедем, на остров, рыбу ловить, медитировать.
- Для зачем?
- А это ты у него спроси.
Иваныч вопросительно посмотрел на врача.
- Да. В программу подготовки входит тест на психологическую совместимость. Раньше мы сажали испытуемых в муляж станции или в тесный бокс на несколько недель. Но вы, все-таки, не штатный космонавт, тем более – VIP-клиент. Поэтому высадим вас посреди маленького острова на несколько дней. Не подеретесь – через несколько дней отправим. Подеретесь – Илью на гауптвахту, вас в отель. Вот, подпишите.
Психолог протянул Штольцу шариковую ручку. Тот осторожно взял, прочитал, наморщив лоб, и тщательнейшим образом нарисовал внизу бумаги фамильный вензель:
- Нужно. Понимаю. Контракт.
Через несколько часов вертолетчик высадил обоих на кусок скалы посреди озера и скинул два мешка – с палаткой и провизией.
Обломов помахал ему на прощанье, нагнулся, мгновенно расстегнул первый, достал фляжку, потом раскрыл второй и вытащил спальник. Пока Штольц составлял в голове план действий, Илья уже свернулся в кокон и впал в дрему.
- Илья Ильитч! – услышал он, погружаясь в анабиоз, - а вдруг дождь? Ты же мокнуть!
Капитан матюгнулся и раскрыл капюшон.
- Иваныч! - возразил он, - Я не мокнуть! Спецткань. В огне не горит, в воде не тонет. Доунт дистёб, короче…
- Но надо же как-то сделать организацию!
- Вот и делай… организацию… - резюмировал Обломов и тут же очутился на великолепном солнечном лугу, где под ярким солнцем насекомые методично жрали кто флору, а кто и фауну. Идеальная с точки зрения инженера стрекоза хищно сверкнула крыльями и спикировала на очередную жертву.
Штольц вздохнул и взялся за палатку.
Поскольку когда-то он был бойскаутом, то есть ходил в мятом галстуке и шортах пыльного цвета, то задача казалась несложной. Чего не учел Иваныч – так это того, что палатку делали одни люди, инструкцию сочиняли другие, а штамповали надписи вообще непричастные. Поэтому, когда он прочитал пластиковый бейджик на двух языках, то поначалу обрадовался. Там было написано буквально следующее:
- Освободите место для палатки.
- Закрепите четыре черных конца титановыми штырями.
- Установите внутри телескопический шест.
- Закрепите растяжками красные концы титановыми штырями.
- Внутрь постелите прилагаемый пластиковый коврик
Правда, Штольц немного насторожился, заметив, что в русском варианте цифр несколько больше, но отнес это за счет особенностей лексики. А зря.
Первый пункт вообще не вызывал никаких вопросов. Миллионер походил с распростертыми объятиями по острову и нашел среди камней самый живописный пейзаж. Притащив на это место палатку, он расчехлил ее и тут же сдвинул брови. Черных концов не было. Были коричневые. «Условно черный», - решил Иваныч, и стал доставать концы. Получилось пять. «Условно четыре», – встряло подсознание и гнусно заржало.
- Тьфу! – огорчился Штольц и стал искать красные концы.
Таковых тоже не оказалось. Были сиреневые. «Условно кофе с молоком», - подсказал внутренний голос и рухнул от смеха в конвульсиях.
Через час, выучив наизусть оба языковых варианта инструкции и поняв, что, скорое всего, имеет дело с другой модификацией, он тщательно разложил палатку, нарисовал в блокноте схему и занес все концы в таблицу.
Через некоторое время была написана новая инструкция и хотя нужность ее была сомнительной, тем не менее, миллионер вытащил из пластикового бейджика старую галиматью и аккуратно заправил туда правильный текст.
После этого он элегантно, в несколько приемов, поставил палатку, полюбовался, и стал перетаскивать туда вещи.
Сама палатка была выше всяких похвал. Прочная, с тамбуром, с многочисленными карманами изнутри и даже с аккумулятором и лампочкой на металлопластиковом шесте. Включив и тут же выключив ее, экономный Штольц стал тут же счастлив.
Все это время Обломов, старательно и не отвлекаясь на пустяки, спал впрок. Спальный мешок методично вздымался и опускался. На скалистый островок опускались сумерки.
Проведя ревизию мешков, миллионер понял, что это набор типа «Юный Робинзон». В нем было, прежде всего, все для костра, но на скалистом островке дров не водилось принципиально, поэтому пришлось довольствоваться газовой портативной плиткой. На некоторых консервах были изображены улыбающиеся коровы-гринписовки, не имеющие понятия, чье мясо находится под крышками. Вывалив содержимое на сковороду, Эндрю стал разогревать ужин.
Буквально через пару минут в темноте зашевелился спальный мешок русского космонавта. Разбуженный запахом Илья выбрался из кокона, сполоснул тренированное центрифугой лицо и подошел к складному столику.
- Однако, перекусить не мешало бы! – сказал он и потер ладони.
- Илья Ильитч, ты спал, я не хотел будить.
- Солдат спит, служба идет! – философски изрек капитан и, зевнув, добавил, - эээ… поговорка.
После ужина штатный космонавт перетащил спальник в палатку, где тут же окуклился и замолчал навеки до утра. Штольц пожал плечами и пошел на берег мыть сковородку, ибо остальное было одноразовым. Найдя подходящую расщелину, Эндрю аккуратно сбросил туда мусор и пошел к берегу, размахивая сковородой, как теннисной ракеткой. Над ним раскинулось такое безграничное, утыканное звездами небо, что хотелось либо сбацать чечетку, либо спеть русский блатняк, по недосмотру считающийся шансоном.
Утро началось для Штольца с недоумения. Одевая казенную куртку, он обнаружил на спине надпись «Йа перелетное утко». Наморщив лоб, Эндрю долго пытался вникнуть в смысл фразы, ничего не понял, и спросил поднявшегося к этому времени капитана. Оказалось, что проснулся не сам Илья, а лишь его бренное тело. Отлив на западном побережье, тело снова залезло в палатку и отключилось.
Эндрю вздохнул, оставил надпись до выяснения и принялся за гимнастику. Над озером висело какое-то нереально ультрамариновое небо. Далекие зеленые берега были подернуты первой осенней листвой, а воздух был пронзителен, как газировка. С удовольствием приседая, прыгая и отжимаясь, миллионер провел около часа, проголодался и решил подкрепиться.
Экстрасенс Обломов вылез из палатки точно в тот момент, когда завтрак был готов и ни секундой раньше.
- Иваныч, доброе утро! – лучезарно улыбнулся штатный космонавт.
- Доброе утро, Илья Ильитч! Будешь присоединяться?
- Джаст э секонд. Онли хэв э бас, однако…
По мнению Штольца температура воды была более чем спорной. Но капитан махом разделся, нырнул, выскочил из воды метров через десять, беспорядочно поплавал всеми известными стилями и пулей вернулся обратно.
Выйдя из воды он помотал головой, как ньюфаундленд, и принял из рук Эндрю пластмассовую тарелку.
- Вот что мне в тебе нравится, Иваныч – так это то, что ты рукастый. А ведь поди дома даже сам свет не выключаешь…
- Что есть «руковастый»? – спросил Штольц, пережевывая тушенку.
- Хэнди.
- Это есть, - подтвердил Иваныч и покраснел. – Нам палатку дали неправильную.
- Что значит «неправильную»? Стоит же. Не рухнула.
- Там был не такой… не тот инстракшен. Для другой модели. Я время терял.
- Ну, это бывает. Поэтому у нас все проще. Чтобы и без инструкции разбираться. А мануалы у нас сроду никто не читает. А раз не читает – на кой их писать? Сунули, что было, да запаковали. Прекрасно понимаю…
- Но ведь это незаконно!
- Почему это? – удивился капитан.
- Потому что я мог жизнь терять! И ты тоже!
- Интересно, каким образом? – перестал есть Обломов.
- Была бы ночь, не видно, мороз, не смогли бы установку сделать!
- Иваныч, ты забыл еще минометный обстрел добавить! – заржал космонавт так откровенно, что миллионер ошарашено посмотрел на него, хмыкнул и вдруг тоже засмеялся.
В прекрасном настроении напились чаю, ликвидировали грязную посуду и разлеглись, как сельди, на каменистом пляже.
- Надо план составлять, - осторожно предложил Штольц.
- План чего? Местности? Пиши – остров, в форме кляксы, на западе срать, на востоке кушать. Есть одна береза примерно в центре и два гуманоида в разных местах. Чего еще хотел?
- Я имел в виду – что делать.
- Вот сразу видно, что ты в военном училище не учился… А ты вообще, кстати, где учился?
- В Гарварде.
- А. Ну, попробую объяснить. Мы сейчас с тобой не люди. Мы сейчас с тобой винтики. Только ты золотой, а я медный. Но все одно – фурнитура. И нам сейчас думать вообще опасно. За нас думают. Так на кой тебе план?
- У нас есть время. Так?
- Так.
- Надо его делать полезным. Так?
- Так.
- А что есть полезно, Илья Ильитч?
- Есть полезно белки, жиры и углеводы, Иваныч! Что ты такой эктив, я не понимаю. Лежи, ворон считай… Запиши идиому, кстати!
- Ага… - вытащил Эндрю из нагрудного кармана блокнот. – А что значит?
- Эээ… Черт… Лейзи пастайм, фор экзампл…
- Зачем lazy? Без труда не вытащишь рыбку из пруда!
- О. Молоток! Пиши фишинг, раз тебе не сидится.
- Хорошо. Рыбалка… Что еще?
- Все.
- Как все? У нас с тобой семьдесят два часа! Ты знаешь, сколько мои компании имеют за семьдесят два часа?
- Сколько?
- Примерно… восемьдесят одна тысяча долларов. Минус налог, это есть, правда. Я работаю с четырнадцать лет. Отдыхаю рождество. Иногда сплю в самолете, делаю бизнес, обратно в самолете сплю. Некогда. Жена говорит – сделай холидей. Ну, отпускать. Я решаю самый дорогой холидей. Чтобы помнить. Чтобы все знали. Чтобы потом долго не отдыхать. А ты – спать. Как можно спать? Это жизнь. Ты жизнь спишь. Для чего жить? Спать?
- Слышь, Иваныч.
- Да?
- Ну ладно. Вот ты не спать… Тьфу ты! Вот ты не спишь. Тебе денег хватает? Только честно.
- Честно – нет. Я бы хотел еще два завода запустить. Но не могу. Трат много. Налоги. Офисы не везде мои. Некоторые в аренду. Где выгодно купить, где нет. Конкуренция. Остановиться нельзя. Отдыхать нельзя.
- Так зачем ты в космос решил? Безумные же деньги! На заводы бы потратился лучше.
- Не так совсем. Заводы дороже много. А это как… реклама. Меня теперь много знать будут. Продавать просто. Связи просто. Как рейтинг. Первая строка есть долго помнят. CNN. ВВС. Публичность. Я просто предложения делаю по-русски, понимаешь?
- Нормально. У тебя грамматика хромает. А произношение очень даже ничего.
- Это бабушка. Я помню немного. «Запевающий сон, зацветающий цвет, исчезающий день, погасающий свет».
- «Открывая окно, увидал я сирень. Это было весной - в улетающий день», - машинально продолжил капитан.
- Не для бизнеса… - задумчиво сказал Штольц.
- Что не для бизнеса? – поднял голову штатный космонавт.
- Русский язык. Длинный. Слова путаются. Как бисер. Красиво, а непонятно. Контракт сложно писать. Точно надо, а точно не выходит. Смысл как нитка, а иголку потерял. Ясно говорю?
- Ясно. У меня вся жизнь такая. Именно так. Смысл как нитка, а иголку потерял… Не убавить, не прибавить. Черт с тобой, давай план делать, уговорил!..
В этот момент из палатки раздался самый нудный зуммер в мире и стал сверлить мозг. Штольц подскочил:
- Что это?
- А..,- равнодушно махнул рукой Обломов, - связь. Кстати, раз уж встал - принеси станцию, она там, в кармане. Все одно не успокоятся, лучше уж ответить.
Эндрю с готовностью и совершенно не по-миллионерски сбегал за станцией.
- Прием! – бодро сказал капитан в микрофон, не вставая. Русская станция что-то совершенно неразборчиво для Штольца прохрипела матом и выдала кучу противоречивых инструкций.
- Есть! – ответил Обломов, покосился на иностранца и добавил, - нормально. Самочувствие отличное. Принимаем пищу. Тридцать шесть и шесть. Сто двадцать на восемьдесят. Отбой!
В трех шагах из воды выпрыгнула сумасшедшая рыба и опять тяжело шлепнулась вниз. Капитан нажал кнопку и положил станцию на камень.
- Илья Ильитч, что за числа ты говорил?
- А. Это твои температура с давлением.
- Но ты же не знал! – насторожился Штольц.
- Почему? Где-то столько у тебя и есть!
Эндрю открыл рот, чтобы разразиться критикой, но вдруг махнул рукой и почувствовал откровенное равнодушие. Сумасшедшая рыба выпрыгнула еще раз, на этот раз сделав сальто.
- Да, но все-таки план, - достал американец блокнот из нагрудного кармана.
- Давай план, - лениво протянул капитан и зевнул.
- Фишинг. До примерно одиннадцати.
- До двенадцати, - поправил Обломов.
- Хорошо. Потом...
- Потом обед!
- Обед рано.
- Второй завтрак пиши! И вообще, что значит — рано? Когда это жрать было рано? И потом, куда рыбу девать?
- Какую рыбу?
- Которую поймаем!
- А у нас есть лицензия?
- Иваныч, у тебя с головой все в порядке? У нас есть удочка! Даже две! Зачем тебе лицензия?
- Так нельзя. Надо иметь разрешение. Вот у меня дома рядом озеро. Там есть мотель, офис. Там платишь и рыболовствуешь. Удобно. А если офис далеко, то неудобно.
- Так. Запиши — лицензия есть. Специальная лицензия Космических Войск России. Бессрочная и неограниченная.
Эндрю недоверчиво покрутил головой, но послушно черкнул в блокнот.
- Так, после второго завтрака надо личное время иметь, - продолжил он, - ты что будешь делать, Илья Ильитч?
- С этим ясно, давай следующий пункт.
- Неужели спать? - удивился Штольц.
- Нет, блядь, отжиматься! - съязвил капитан.
- Зачем отжиматься? А, джоук? Я не всегда понимаю, когда ты шутишь.
- Ну, с этим у вас вообще напряженка.
- Что есть напряженка?
- Эээ... шортидж, что ли... мисандестэндинг... короче, не въезжаете вы!
- Почему не въезжаем? - неожиданно понял Штольц, - прекрасно въезжаем. Если смешно.
- А если не смешно? - ухмыльнулся капитан.
- А если не смешно, тогда это не джоук. Не шутка. Например, что это у меня на спине написано? Это джоук или не джоук?
- А что там? - удивился Обломов и даже поднялся во весь свой некосмический рост.
- Там утка среднего рода. А утка женского, я знаю.
- А поворотись-ка, сынку.., - презагадочно сказал капитан и помешал пальцем в виртуальной кружке.
Эндрю повернулся к нему спиной и тут же услышал дикое техасское ржание. Прокашлявшись, Обломов резюмировал:
- Бля буду, Тарантьев. Редкостная скотина, однако. Вернемся, напомни — между делом морду набьем.
- А что значит «Йа перелетное утко»? Это обидно?
- Да ну не поймешь ты. Ну вот ты лимерики английские понимаешь? В смысле — тебе смешно?
- Нет. Там тонкий юмор, специфический. Это тоже тонкий?
- Вот как раз наоборот. Толще некуда. Но перевести не смогу, потому как чтобы тебе понять, надо окончить советскую школу, вызубрить письмо Татьяны к Онегину... это минимум... а так же ответить на вопросы «кто виноват» и «что делать».
- «Онегина» я читал. Хорошо. Нравится.
- Тебе нравится, потому что у тебя его в школьной программе не было. А был бы — до сих пор бы блевал...
- Но почему?
- Потому что из-под палки. Потому что любить заставляют. Потому что восхищаться требуют. Потому что противоестественно мальчика заставлять учить наизусть, блядь, письмо Татьяны к Онегину! Да еще с выражением!!! Потому что он мальчик!!! Понятно?
- Есть. Понятно. Тарантьеву сам морду набью. Йа не перелетное утко.
Обломов посмотрел на него с нескрываемым одобрением.
- Молоток!!! Давай дальше план.
- Ну, потом будем английский учить. У тебя ужасное произношение.
- Не, а давай лучше русский! В конце концов, это вроде как ты в гостях...
- Давай. Потом...
- Потом обед! Ланч, типа.
- О кей, - неуверенно произнес Штольц и поинтересовался, - потом же не спать?
- Ага! Плясать будем! Вприсядку!!! Слушай, Иваныч, я понимаю, у тебя руки чешутся, но мне тут синдром хронической усталости ни к чему. Космические войска в неврастениках не нуждаются! Только хорошо выспавшиеся курсанты могут выполнять тактические, а равно и стратегические задачи надлежащим образом! - Судя по всему, Обломов без всякой подготовки начал цитировать то ли один из уставов, то ли выдержки из лекций.
- Хорошо, хорошо... Да... Но там же уже вечер! После спания!
- Не вечер, а ужин! - назидательно сказал капитан.
- А физкультура?
- Что физкультура? - насторожился Обломов.
- Ну, надо бы позаниматься... Гимнастика. Бег. Нет, бег тут негде, но можно на месте.
- О кей. На месте я согласен! Все?
Штольц изумленно просмотрел невероятно короткий список и кивнул головой.
- Пошли фишинг, - приказал Обломов и с хрустом потянулся.
Удочек в наборе юного робинзона было две. Пока задумчивый капитан, матерясь, разбирал и настраивал свою, деятельный американец прикормил место и умудрился поймать три меланхолических рыбы – две с ладонь и одну с мизинец. Не особо веря в космическую лицензию, Штольц опасался последствий, поэтому отпускал их тут же, но рыбы не поверили. Одна за другой они уперлись холодными головами в берег и взывали к совести. Эндрю ежился и косился по сторонам. Из оцепенения его вывел кадр из фильма «Перл-Харбор». В том смысле, что вода вдруг поднялась живописным фонтаном и выбросила на берег, судя по всему, и этих трех рыб, и еще с десяток, причем последние были не в пример крупнее. Штольц вспомнил бойскаутские страшилки, мгновенно отреагировал и упал на камни, прикрыв голову руками. Когда сверху перестала падать вода и рыба, он приподнялся и в радужном ореоле разглядел довольного космонавта.
- Эээ... мирный атом в рыбной промышленности, - пояснил Обломов.
- What? - спросил потрясенный Эндрю, не веря своим глазам.
- Вот и я говорю — тяжело в учении, легко в бою. Запиши, пригодится.
Эндрю сел и по-собачьи помотал головой. В этот же момент из палатки возмущенно запищала рация. Обломов переменился в лице и побежал к ней.
- Капитан Обломов. Почему хуйня? Отработка навыков выживания! Да что ему сделается? А он и попросил. Да клянусь! Говорит — рыбы хочу. Я где ему рыбы возьму? Я знаю, что VIP-клиент. А как же. Ну, с ведро. Не, не клевало. Андрюха, тебя! - крикнул капитан и перебросил ему рацию.
- Хелло, Эндрю! - с фальшивой испуганной веселостью прохрипел кто-то многозвездочный.
- Hallo, - изумленно ответил Штольц, настроившись на родной язык. Но видимо, на той стороне дальше этой фразы английский не знали, поэтому продолжили на дрожащем русском.
- С вами все в порядке? Капитан Обломов сказал, что вы захотели рыбы. Это правда?
- Эээ... - попытался как-то продумать и объяснить ситуацию Эндрю, но не нашел в голове ничего подходящего, тем более, что в ней еще порядком шумело после взрыва. - Да, захотел. Это есть законно? Он сказал, что есть спешал лицензия.
- Да разумеется. - облегченно ответили на том конце. - Можете взорвать все к ебени матери, вместе с Обломовым. Невелика птица. Но все же настоятельно рекомендую заказать рыбу первым же вертолетом. Сколько надо, столько и сбросим. Хоть куб.
- Что есть «куб»? - поинтересовался Штольц.
- Кубометр. Ну, с хладокомбината рыба. Мороженная. Минус сорок, кстати! - гордо отрапортовал голос, - сто лет можно хранить!
- Нет! - твердо сказал Эндрю, наконец приходя в себя, - не надо сто лет. Вообще ничего не надо, спасибо.
- Ну, как хотите! - успокоился голос, - Отбой.
Пока Иваныч, сгорая от стыда, выкручивался, Обломов собрал всю более-менее приличную рыбу. Сверху огромной кучи лежала великолепная щука, угрюмо играла жабрами и поводила хвостом.
Положив рацию во внутренний карман палатки, Штольц выскочил наружу и с яростным лицом побежал к космонавту.
- Послушай, Илья Ильитч! - закричал он, - почему ты так себя ведешь? Так нельзя! Что за безответность!
- Безответственность, - поправил капитан, вытирая руки мокрыми салфетками из упаковки, - ты не забыл, для чего мы тут?
- Я не забыл. У нас есть тест на психологическая совместимость. Если пройдет, то нормально. Если нет, то тебя на гауптвахту, а меня в отель. Знаешь, дело не в этом! Я все время думал, почему мои предки из России уехали. Теперь понял.
- Ну, - зевнул капитан.
- Да потому что нельзя на вас надеяться. Рассчитать нельзя! У вас и язык такой. Слишком красивый, чтобы жить. В английском порядок есть. В немецком порядок есть. Подлежащее, сказуемое. Субъект, объект. У вас один беспорядок! Как хочешь, так и говоришь. Как хочешь, так и живешь. Вывод есть? Вывода нет. Только путь один. Куда - никто не знает. «Зацветающий цвет». Что за тавтология? Нельзя так. Что за «запевающий сон»? Где логика? Красиво и все. В чем смысл? Для чего жить? Друг за другом с топорами бегать? У вас самая большая страна была! Где она? У вас лучший хоккей был! Куда девался? Как так — стать первыми, а потом выкинуть. Ничего не беречь. Ничего не ценить. Воровать у самих себя. Воевать с собой. Терпеть как никто, потом как никто бросить. Для чего, скажи? Аляску продать... Как можно? Ну, военный конфликт можно, а продавать зачем? Это же земля! Территория! А война? Столько жизней потерять и тут же забыть! У вас есть память? Крыса три раза запоминает!
- С третьего раза... - поправил Обломов.
- Что? А. Да. С третьего раза. А вам сколько раз надо? С вами нельзя торговать — правил нет. С вами воевать нельзя — правил нет. Дружить можно? Дружить нельзя. Я могу дом построить в Америке. Он будет стоять. Много лет. Сто, двести. И он будет мой. Сын будет, внук будет. Закон. А у вас? У вас не свой дом. Не своя земля. А если вдруг свой, то обязательно отберут. Это ваш закон. Понимаешь? И ты такой... А вот одно мне непонятно... Как у вас получается космос? Это же много соблюдать надо... - Штольц нервно закашлялся.
Капитан встал, закрыв собой все на свете — солнце, луну, все на свете звезды, спутники, галактики, черные дыры и параллельные вселенные. Над ним дрожала самая толстая и наглая радуга в мире. В глазах что у щуки, что у него самого отражался жестокий , пронзительный, как газировка, мир.
Он набрал в легкие воздух и наверняка что-то сказал, но статья (рассказ, эссе, нужное подчеркнуть) неожиданно закончилась. Так бывает. Это, знаете ли, такой художественный прием, и он всегда работает, потому что снимает ответственность не только с автора, но и с читателя, который уже запарился листать, пытаясь, все-таки, найти то место, где про сиськи. Да, я объяснял в самом начале, что про сиськи не будет. Думаете, кто-нибудь прочитал? А даже если прочитал — думаете, поверил?
Но пока идут титры, я все же объясню вам суть обломовщины как явления. Запомните.
Это — русский космос.
Он никогда не кончится...
Юрий Бригадир, 2007