Allen Knechtschaffenen An alle Himmel schreib ich s an, die diesen Ball umspannen: Nicht der Tyran istein schimpflicher Mann, aber der Knecht des Tyrannen

Вид материала

Документы

Содержание Рождение великого террора Как ежик оброс иглами Последние показательные процессы

Подобный материал:

• Конвенция между, 802.37kb.
• К. Г. Юнг о перерождении впервые напечатана как лекция, 1394.72kb.
• А. Л. Никифоров Чувственно-вербальное построение мира, 123.54kb.
• I конгресс коммунистического интернационала, 260.19kb.
• Dieter Bohlen. Nur die Harten kommen in den Garten! Der Weg zum Superstar, 539.96kb.
• Сухопутные войска Центральной группы войск Авторы: Алеш Готтмар и майор Др. Павел Минаржик,, 263.46kb.
• Урок круглый стол по теме «Охрана окружающей среды», 37.69kb.
• Звіт про роботу „Німецько-українського наукового Об’єднання ім. Ю. Блохина” (нуно), 208.12kb.
• И. Тихомиров Проблема и метод Кантовой критики познания, 785.5kb.
• Історія кафедри гістології та ембріології, 41.29kb.

Глава 7 КРОВАВАЯ ЕЖОВЩИНА


Раз на польской границе появился верблюд и попросил политического убежища. «В СССР истребляют всех кроликов», — сказал верблюд. «Но ты — верблюд», — ответил пограничник. «А вы попробуйте доказать, что не кролик».


РОЖДЕНИЕ ВЕЛИКОГО ТЕРРОРА


Обрекая последних членов старой большевистской гвардии на смерть, Сталин в то же время готовил для всех обывателей страны свое собственное лекарство от мятежного или свободного мышления. Суть этого лечения — Великий террор, который бушевал по всей стране с весны 1937 г. до осени 1938 г. и результатом которого были 750 тыс. расстрелов и полтора миллиона приговоров к медленной лагерной смерти. Спрашивается, какие мозги могли выдумать, а потом Осуществить такое массовое убийство? Еще более непостижимо, как грамотное городское население могло покорно сдаваться власти террора и даже активно, усердно содействовать террору, принося ему в жертву соседей, коллег, семью.


Сам Сталин в середине 1930-х гг. представляет собой выродившегося психопата, который чем больше врагов истребляет, тем более намечает на истребление: серия убийств растет не в ариф Да исправится молитва моя, Яко кадило пред Тобою, Воздеяние руку моею, Жертва вечерняя. Услыши мя, Господи!


Православная молитва, которую иногда пели Сталин, Ворошилов и Молотов в 1930-х гг.


метической, а в геометрической прогрессии. Тогда же началось роковое сотрудничество: в игру вошел Николай Ежов, выдвинутый, чтобы привести террор в исполнение, и через полтора года снятый, когда опустошение было произведено. В психике Ежова надо разбираться отдельно, ибо по своей маниакальности он — явление особое. Что касается сборища полулюдей из Политбюро, которые переживут Сталина, — Кагановича, Молотова, Маленкова, Микояна, Хрущева, — они убивали не потому, что ими руководило сильное внутреннее стремление, а потому, что они, как верные псы, полностью отдали совесть, волю и ум своему хозяину.


То, что отличает Великий террор от предыдущих убийств — это его самоубийственность: главные орудия террора, четырехмиллионная Коммунистическая партия и гигантский НКВД, оказались самыми уязвимыми жертвами террора.


Что касается среднего обывателя Советского Союза в это время, не надо упускать из виду, что двадцать лет революционного социализма и десять лет сталинской власти окончательно разбили все звенья, связывающие одного человека с другим. Гитлеру же приходилось договариваться с протестантской и католической церквями, и даже кое в чем делать им уступки (например, прекратить умерщвление калек и душевнобольных); он должен был удовлетворять — надо сказать, что без заметного труда, — остаткам нравственных препятствий, выдвинутых военными, крупными капиталистами, юристами, врачами и профессорами. Только в вихре тотальной войны, пытаясь скрывать от гражданского населения весь масштаб своих преступлений, Гитлер смог приступить к программе массового истребления целых рас и народов.


Сталин мог обходиться без компромиссов. Православная церковь была раздавлена. У Красной армии уже не было своего нравственного кодекса — она давно привыкла уничтожать невооруженных горожан и крестьян. Русская интеллигенция была в эмиграции, в тюрьме, или подвергалась шантажу, или брала подачки от власти. Вне партии фактически уже не существовало какой-либо общественной этики. Население просто терпело кризис за кризисом, надеясь, что в конце концов наступят покой и стабильность. В 1917-1918 гг. население покорно приняло большевистский государственный переворот, в 1926 г. оно так же смирно отнеслось к отмене коллективного руководства и в 1929 г. — к порабощению крестьянства. В 1937-1938 гг. исчезнет каждый десятый взрослей горожанин: те, кто остался, должны были уповать на то, что Сталин и партия скоро свершат свои дела и оставшееся население, как спасенные души в кальвинистском раю, обо всем позабудут и заживут в вечном блаженстве.


У обывателя, конечно, были веские причины сотрудничать с угнетателями. Если не охотишься вместе с гончими, то ты оказываешься зайцем, на которого гончих натравливают. К тому же те, кто исчезал, освобождали рабочие места, квартиры, мебель и т.д. Террор был орудием не совсем слепым: он был направлен на мужчин старше тридцати и моложе пятидесяти, на кадры и на профессионалов. Точно так же как война против кулаков, городской террор натравливал молодых, обездоленных и необразованных против старших и преуспевших, у которых были богатства и ремесло. Тем, кто губил других, будь он анонимным клеветником или офицером НКВД, руководили личные моменты — месть, зависть, корыстность.


Сталин лучше всего понимал самое плохое в человеке и сообразно мотивировал своих подручных и советское население. Назначив Николая Ежова, он приобрел идеальный инструмент. Без сомнения, если бы Ежов отказался от этого назначения, Сталин воспользовался бы услугами Кагановича, Молотова или даже таких новичков, как Андреев или Жданов. Но они не смогли бы увеличить террор до такого невероятного масштаба, как это сделали исключительно ревностное усердие Ежова и та взаимная поддержка, которой какое-то время Сталин и Ежов помогали друг другу. О Ежове сегодня известно несколько больше, и биографический экскурс здесь не помешает.


КАК ЕЖИК ОБРОС ИГЛАМИ


Лучше всех покоряется приемам укротителя тот лев, который стоит на низшей социальной ступени в прайде, то есть является зверем-омегой.


Янн Мартен, «Жизнь Пи»


В партийных документах повторяется информация, что Николай Ежов родился в Петербурге 1 мая (по новому стилю) 1895 г., что в 1906 г. его приняли подмастерьем-слесарем на Путилове кий завод и в 1913 г. призвали в армию1. Ежов раз написал, что он прошел всего два года начальной школы и сам обучился грамоте. В 1920-х гг. он Перевод Д. Рейфилда.


тах много читал, что его прозвали Колька-книжник. По скромным нормам сталинского Политбюро он мог слыть образованным.


После ареста в 1939 г. Ежов давал показания, из которых выходит, что отец был музыкантом в военном духовом оркестре в Литве и потом стал хозяином петербургской чайной с дурной репутацией. В ответах на партийные анкеты Ежов заявлял, что знает польский и литовский языки, и его сестра Евдокия Бабулина-Ежова, только раз в жизни высказавшаяся о своем брате, вспоминала, что они проводили каникулы в Сувал кской губернии, в местности, которую позднее разделила литовско-польская граница. Мать Ежова была литовкой и работала горничной.


На самом деле Ежов родился близ Мариамполя, где он учился, вероятно, три года, а отец уже служил в местной полиции, откуда он был уволен за пьянство (слабость всех Ежовых). Чайную отец открыл не в Петербурге, а в пригороде Мариамполя (единственный Иван Ежов в списке жителей Петербурга за 1895 г. был хозяином кабака). Чайная скоро прогорела, и Ежов-отец стал маляром. Тем временем сестра Ежова вышла замуж за солдата Бабулина, и они втроем уехали в Петербург, где Ежов-сын работал нянькой маленького племянника и подмастерьем в портняжной мастерской шурина. Около 1913 г. Ежов вернулся на родину — может быть, из-за легочного заболевания. В 1915 г. он поступил добровольцем в армию, откуда его отчислили через три месяца, по-видимому из-за легкого ранения2.


Выдумав для себя целиком русское и пролетарское происхождение, Ежов сделал правильный шаг для своей будущей карьеры. После Ягоды русские граждане тешились мыслью, что, наконец, после власти поляков и евреев, придет в НКВД настоящий русский человек и уймет фанатизм и беспощадность, типичные для инородцев ЧК и VIIV.


Почти все, кто вспоминает молодого Николая Ежова, особенно в 1920-х гг., говорят о дружелюбном, сочувственном парне. Даже вдовы Бухарина и Орджоникидзе настаивали, что палач их мужей был хорошим человеком, попавшим под вредное влияние, ставшим беспомощной марионеткой в руках гениального и сатанинского балаганщика. «Не винишь веревку, на которой тебя вешают», -говорил один свидетель. Но через десять лет юный Ежов превратился в неузнаваемого alter ego; как доктор Джекил и мистер Хайд» он стал алкоголиком, который был подвержен внезапным приступам насилия против тех, с которыми он выпивал, ненасытным сексуальным хищником, активным и пассивным бисексуалом, соблазняя любую женщину или девочку, на которую он мог положить глаз, без всякого чувства привязанности или угрызения совести.


О юности Ежова мы знаем еще меньше, чем о юности Ягоды или Менжинского. Их приучили к массовому убийству Гражданская война и революционный террор, но Ежова нельзя обвинить в кровавых делах до 1936 г., когда Сталин его назначил главой механизма, который истребит сотни тысяч людей. Может быть, короткая служба в царской армии произвела глубокое впечатление на Ежова, и даже тогда, когда он заведовал круглосуточным террором, он любил, с прекрасной, прочувствованной интонацией, петь старую песню о смертельно раненном солдате:


Черный ворон, что ж ты вьешься Да над моею головой? Ты добычи не добьешься, Черный ворон, я не твой.


Что ж ты когти да распускаешь Да над моею головой (...)


Как Ягода, так и Ежов были обязаны своей блестящей карьерой бюрократическому таланту; революционные его заслуги были скромны. Рассказы о том, что на Путиловском заводе и потом в оружейной мастерской он занимался агитацией среди рабочих, — выдумки. Когда революция дошла до Витебска, где жило столько же поляков и евреев, сколько русских, Ежов вдруг из отчисленного солдата превратился в красногвардейца и коммуниста3 и, кажется, помог своим знанием польского языка и своим врожденным актерством разоружить большой отряд поляков, которые ехали в Петроград сражаться с большевиками.


После 1919 г., когда Ежов начал служить в Красной армии, факты можно проверить. Почти карлик — высотой он был полтора метра — и негодный для фронта, Ежов отправился в Саратов в школу радиотелеграфии и там стал секретарем гарнизонной коммунистической ячейки. Он зачесывал наверх свои густые каштановые волосы и надевал сапоги с высокими каблуками, чтобы казаться выше.


Когда белые подступали к Саратову, Ежов со своей школой отступил в Казань. Несмотря на выговор, который он получил за то, что разрешал дезертирам поступать в школу, Ежова продвинули, ив 1921 г. он стал заведующим агитпропом в Казани. Здесь, в соответствии с ленинским принципом мультинационализма, Ежов должен был примирять национальные устремления татар с московской ориентацией местных русских.


Что делал Ежов во второй половине 1921 г., неизвестно. Может быть, он в октябре вместе с Маленковым участвовал в подавлении восстания басмачей в Бухаре — этим объясняется близость Ежова с Маленковым десять лет спустя. Известно, что Ежов постоянно болел: всю жизнь его мучили кашель и лихорадки, и он время от времени лечился от туберкулеза. В Казани Ежов женился на Антонине Титовой, которая, как и сестра и приемная дочь Ежова, каким-то чудом пережила его. Никто не помнит, чтобы она когда-нибудь говорила о своем муже. Дочь деревенского портного, Антонина обучалась естественным наукам в Казанском университете, когда революция прервала все занятия. Потом она работала секретаршей. Николай Ежов, несмотря на маленький рост, был мускулистым и энергичным парнем и ей, очевидно, понравился. Целые восемь лет они казались нормальной, даже счастливой четой:


Казанский партком написал рекомендацию в Москву, откуда Ежова послали в Йошкар-Олу (тогда Краснококшайск), где половину населения составляли марийцы, и обязанностью Ежова было снимать этническое напряжение. Когда он приехал в марте 1922 г., в местной парторганизации марийцы уже захватили все руководство, на что лучше образованные русские сильно досадовали. Местный партийный начальник, мариец, с презрением прозвал Ежова «Изи Миклай» (маленький Коля). Ежов нанес типичный для него ответный удар: он создал собственный аппарат из своих проверенных людей, чтобы перехватить у Петрова власть, написал донос в Москву на «идеологический беспорядок» партийной организации, изобличил Петрова в обмане и подделке и пригласил из Москвы целую комиссию, чтобы расправиться с марийцами. Ежов пошел еще дальше: он назначил свою жену Антонину главой партийной организации и обвинил Петрова в «марийском национализме»: Петрова надо было обуздать, и Ежов прилагал нужные документы.


Конфликт кончился вничью — и Петрова, и Ежова Москва послала в бессрочный отпуск4. Но Ежов выиграл тем, что он произвел положительное впечатление в Москве, в особенности на Кагановича. (С Кагановичем Ежов уже столкнулся в Витебске, когда Каганович, будоража железнодорожников, к своему удивлению, узнал, что похожий на мальчика Ежов был комиссаром вокзала).


В 1923 г. целый комитет вождей — Калинин, Рыков, Каганович, Куйбышев и Андреев — решил, что Ежова можно послать еще в один этнически сложный регион, в Семипалатинск, который тогда был ключевым городом в огромной Киргизской Автономной ССР (от старого названия казахов — «киргизы»; с 1925 г. — Казахская Автономная ССР). Ежову не минуло еще и тридцати лет, когда он стал фактически главой партии в области, опустошенной голодающими тюркскими кочевниками, бандитами и дезертирами. Он так хорошо навел порядок, что его перевели в Оренбург, тогдашнюю столицу Автономной КССР. К 1926 г. он был уже солидным партийным чиновником и делегатом XIV съезда партии. Умным и опытным людям Ежов нравился. Казахстанский археолог и писатель Юрий Домбровский, который прошел не один лагерь, писал о нем:


Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, талантливый человек. Любое неприятное личное дело он обязательно старался решить келейно, спустить на тормозах. Повторяю: это общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения «кровавого режима»5.


Другой свидетель из Казахстана, тоже побывавший в ГУЛАГе, вспоминает, как Ежов «с чувством пел народные песни».


В конце 1925 г., на партийном съезде в Москве, Ежов остановился в гостинице вместе с Иваном Михайловичем Москвиным. Москвин был с Зиновьевым на ножах, и поэтому изо всей ленинградской администрации Сталин доверял одному ему и выдвинул его, так что Москвин заведовал отделом партии по организации и распределению кадров. Москвин должен был отыскивать хороших администраторов; видя в Ежове земляка-петербуржца, полюбил его. Ежов тоже нуждался в Москвине, потому что он искал работу в Москве, где в 1926 г. начала обучаться Антонина. В феврале 1927 г. Ежов поступил в отдел трудолюбивого Москвина, которого он удивлял тем, что каждое дело заканчивал до срока и никогда не уставал от бюрократической канители. Через семь месяцев Ежов стал заместителем Москвина и фактически приемным сыном Москвиных. София Москвина прозвала его «воробышком», но лучше она бы его прозвала «кукушонком», ибо через десять лет Ежов расяет Ивана Москвина как масона, а Софию неизвестно за что. Зять Москвина, Лев Разгон, вспоминает Ежова в 1927 г.:


Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетым в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку Сидел за столом, тихий, немногословный, слегка застенчивый, мало пил, не влезал в разговор, а только вслушивался, слег, ка наклонив голову6.


То, что Москвин рассказывал Разгону о Ежове, было сказано пророчески-проницательно:


Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он все сделает. У Ежова есть только один; правда существенный, недостаток: он не умеет останавливаться.


Ценил Ежова не только Москвин. Секретарь (русский еврей) партии в Татарстане просил прислать Ежова как крутого руководителя, который угомонит татар. Каганович выбрал Ежова организатором в кампании коллективизации 1929 п, когда 25 тыс. партийцев мобилизовали, чтобы запугивать крестьянство. В качестве заместителя наркома сельского хозяйства Ежов оказался самым страшным начальником. Антонина теперь занималась исследованием культуры свеклы, и супруги встречались все реже и реже. У переутомленного работой Ежова уже наблюдались признаки нервного расстройства, он искал утешения у других женщин. В 1930 г. в Сухуме Осип и Надежда Мандельштам, отдыхавшие по милости Нестора Лакобы в правительственном особняке на Черном море, наблюдали чету Ежовых. (Ежов подписал ордер на последний, роковой арест Мандельштама, поэтому его вдове трудно было поверить, что «этот скромный и довольно приятный мужчина»который возил их в город на своем автомобиле и который танцевал, несмотря на хромоту, стал зачинщиком сталинского террора). В Сухуме Мандельштамы услышали весть о самоубийстве Маяковского (событие, разбудившее лирическое вдохновение Мандельштама). Несмотря на новости, русские партийцы танцевали дальше; а грузинские гости замечали, что они, если бы умер их национальный поэт, перестали бы ликовать. Надежда Мандельштам передала это замечание Ежову, который сразу прекратил вечеринку7.


Ежов играл о Лакобой в бильярд, он танцевал, пел (с абсолютным слухом и тонким чувством), он разрешал жене катать абхазских детей на их автомобиле, сам вызвался увезти с собой в Московский зоопарк медвежонка, подаренного Лакобе. Антонина отдыхала в шезлонге, пока Ежов срезал розы для более отзывчивых дам.


В предыдущем году в санатории в Сочи Ежов встретил такую женщину, от которой любой мужчина, работающий в аппарате Сталина, должен был бы спасаться, как от чумы. Евгения Хаюти-на-Фейнберг была не просто еврейкой уже за вторым мужем: ее второй муж, Александр Гладун, московский редактор, до 1920 г. жил в Америке, и в 1927 г. они с женой работали в советском полпредстве в Лондоне. Евгения умела только печатать на машинке, но у нее были литературные связи, которые, кажется, завораживали Колю-книжника. Одно время она была — и еще раз будет™ любовницей Исаака Бабеля. Сам Гладун потом давал показания, что Ежов был по уши влюблен в Евгению и не хотел выходить из ее комнаты, что Евгения объяснила ему, что Ежов — восходящая звезда и что ей лучше быть связанной с ним, чем с мужем. Ежовы и Гладуны развелись, и в 1931 п Ежов женился на Евгении. Развод спас жизнь Антонины, которая умерла в возрасте 91 года, но Гладун все-таки погиб. Евгения стала редактором журнала «СССР на стройке», и в Москве чета нашла себе квартиру на Страстном бульваре.


В ноябре 1930 г. Ежова назначили на пост Москвина. Впервые ему приходилось сидеть вдвоем со Сталиным в Кремле. Осенью 1932 г. состоялось шесть таких встреч, а в 1933 г. Ежов садился со Сталиным за один стол раз в две недели. Сталин приказал Ежову «специально заняться укреплением и усилением личного состава районных аппаратов ОГПУ», чтобы загнать крестьян назад в колхозы8. Чем больше Сталин ругал старых большевиков за заносчивость и самомнение и чем чаще обходился без их услуг, тем усерднее он выдвигал молодых подчиненных, отсутствие революционных заслуг и квалификации которых компенсировалось тем, что они были многим обязаны Сталину К этому времени объем ответственной работы у Ежова был огромен. Он заведовал комиссией, очищавшей партию от сомнительных членов, проверявшей документы и архивы, исключившей полмиллиона членов — т.е. каждого восьмого человека. В Оргбюро у Ежова было много обязанностей — он надзирал над ОГПУ и тяжелой промышленностъю и распределял кадры на партийные посты.


К началу 1930-х гг. Сталин выражал поистине отцовскую, нежную заботу о своем молодом протеже. Ежова он прозвал Ежевич-кой, а Лаврентий Берия, который всегда по мере сил подпевал Сталину, прозвал его Ежиком. В августе 1934 г. здоровье Ежова расстроилось. Сталин его послал сначала в Берлин, а потом в Австрию (куда лучшие немецкие врачи убегали от Гитлера). Австрийские врачи диагностировали желудочное заболевание, и Сталин приказал послать телеграмму: «Воздержаться без острой необходимости от оперирования Ежова»9. Сталин сам телеграфировал в советское посольство в Берлин:


Очень прошу Вас обратить внимание на Ежова: он серьезно болен, не-дооненивает серьезности своего положения. Оказывайте ему помощи окружите его заботой. Имейте в виду, что человек он хороший и работник ценнейший. Буду благодарен, если регулярно будете сообщать в ЦК о ходе лечения10.


Но симптомы болезни Ежова обострились, и в 1935 г. Сталин написал ему: «Вам надо поскорее уходить в отпуск — в один из курортов СССР или заграницу, как хотите, или как скажут врачи. Как можно скорее в отпуск, если не хотите, чтобы я поднял большой шум». В результате Политбюро выделило Ежову с Евгенией отпуск на два месяца и 3 тыс. рублей, чтобы лечиться за границей. Ежова лечил доктор Карл фон Ноорден, лечивший не одного члена Политбюро. Никто в окружении Сталина, даже Молотов или Жданов, не говоря уж о законных сыновьях Сталина, не вызывал у Сталина столько личных волнений, как Ежов.


Когда 10 мая 1934 г. умер Менжинский и Ягода унаследовал всю власть над ОГПУ, Сталин счел необходимым подчинить своим собственным людям ОГПУ и НКВД. Каганович и Ежов старательно находили: недостатки во леем, что предпринимал Ягода, и — что еще хуже - во всех случаях, когда Ягода решал ничего не предпринимать. Пренебрегая Ягодой, Ежов обсуждал дела НКВД сего подчиненными, Аграновым и Евдокимовым, и с убийственным презрением докладывал Политбюро о состоянии дел в НКВД. Уничтожающие доклады Ежова погубили Ягоду, и благодаря своим стараниям Ежов мог ручаться, что через несколько месяцев он будет не просто надзирать над НКВД, но полностью завладеет им и получит задание подвергнуть его такой чистке, какой до тех пор не подвергалось ни одно советское учреждение.


7. Кровавая ежовщинаЧИСТКА РЯДОВ


Белый хлеб икрой намазан густо, Слезы кипяточка горячей. Палачам бывает тоже грустно. Пожалейте, люди, палачей!


Очень плохо палачам по ночам, Если снятся палачи палачам, И как в жизни, но еще половчей. Бьют по рылу палачи палачей.


Александр Галич, «Плясовая»


Как ни странно, выбор наследника Ягоды не сразу пал на Ежова, и Сталин сначала размышлял о человеке совершенно другого характера — о Несторе Лакобе, у которого руки были почти чисты от крови и которого народ подлинно любил. Как-то летом в начале 30-х годов Сталин, Берия, Лакоба с женами и с детьми играли вместе около вилл и на пляжах Сухума или в пастушьих хижинах на берегу озера Рида. Сталин полностью доверял Лакобе и, не задумываясь, охотился с ним на кабанов. Лакоба был первоклассным стрелком, который любил эпатировать гостей, одним выстрелом сбивая яйцо с головы своего повара. Сталин любил шутить: «Я Коба, а ты — Лакоба». Лакоба присылал Сталину сотни лимонов и обсадил мандаринами сталинскую виллу. Надежда Аллилуева подарила Сарие, жене Лакобы, уже традиционный среди высших эшелонов ОГПУ подарок, золоченый пистолет.


Сталин чаще и дольше разговаривал с Лакобой, чем с любым другим коллегой11. В конце 1920-х гг. Сталин решил не применять коллективизации к Абхазии и критиковал тех, кто «не учитывает специфических особенностей абхазского уклада, сбиваясь иногда на политику механического перенесения русских образцов социалистического строительства на абхазскую почву», но в то же время деликатно уговаривал Лакобу признавать хоть на словах советскую иерархию:


Ошибка товарища Лакобы состоит в том, что он а) несмотря на свой старый большевистский опыт сбивается иногда в своей работе на политику опоры на все слои абхазского населения (это не большевистская политика) и б) находит возможным иногда не подчиняться решению обкома (это — тоже не большевистская политика) [...] Я думаю, что т. Лакоба может и должен освободиться от этих ошибок13.


Хотя Абхазия не была той идиллической Аркадией, какой се изображает Фазиль Искандер в романе «Сандро из Чегема», тем не менее Лакоба хитро правил страной, учитывая и требования стали, низма, и древние языческие абхазские обычаи.


Те родственники Лакобы, которые смогли выжить, несмотря на месть Берии, говорят, что Сталин просил Лакобу стать наркомом внутренних дел, но Лакоба отказался. Зачем Сталин это сделал? Лакоба, как Серго Орджоникидзе, был близким другом, насколько у Сталина могли быть близкие друзья, и, будучи кавказским человеком, Лакоба был и речью и мышлением понятен Сталину. Но уму непостижимо, чтобы Лакоба превратил НКВД в такую бойню, какую Сталин хотел из него сделать. Так или иначе, поведение Сталина осенью 1936 г., когда Лакоба его увидел в последний раз, незадолго до назначения Ежова, было сурово: в самом деле «валу нет фурии страшнее» отвергнутого Сталина.


Дамоклов меч давно висел над Лакобой, и, не люби его Сталин, его бы сняли уже в двадцатые годы. В 1924 г. он принял (по просьбе Сталина и Дзержинского) Троцкого, но Троцкий, хороший стрелок и охотник, очень понравился Лакобе, и еще несколько лет Лакоба и Сария писали Льву Давидовичу дружелюбные письма. Между Лакобой, уведшим Абхазию из состава грузинского государства, и Лаврентием Берией, жаждавшим вернуть Абхазию в состав Грузии, бушевали настоящие кавказские страсти13. Подхалимство Берии сменилось гневом, когда сводный брат Лакобы, Михаил, приставил к голове Берии револьвер — за то, что тот матерился в присутствии женщин14.


20 ноября 1936 г. Лакоба вместе с Орджоникидзе пошел к Сталину в Кремль с папкой компромата. Лакоба хотел еще раз доказать Сталину, что Берия, уже не раз заподозренный в двурушничестве, был в 1920 г. настоящим, не двойным, агентом азербайджанских националистов. Доверие Сталина к Лакобе уже испарилось; Лакобе трудно было понять, что он уже не мог считать себя свободным на Кавказе от власти Берии. 20 декабря Берия вызвал Лакобу в Тбилиси, и жена Берии пригласила абхазского вождя к себе на обед. Лакоба пошел с тяжелым сердцем; недавно у него в сухумском особняке нашли девушку, будто бы застреленную из его револьвера, и следствие, устроенное Берией, намекало, что девушка-бывшая любовница Лакобы. За обедом подали форель. Через два часа, на глазах у всех в тбилисской опере, Лакобу схватили судороги; и он вскоре скончался13. Тело, без внутренних органов, вернули в Сухуми на похороны, на которых Берия с женой шли за гробоми Лакобу с торжеством похоронили в ботаническом саду.


Врачи, вскрывшие тело Лакобы, были арестованы. Через месяц могилу Лакобы сровняли сземлей и труп выкопали. Лакобу объявили врагом народа; вдову обвинили в том, что она собиралась убить Сталина револьвером, подаренным ей Аллилуевой. Ее пытали два года, пока она не умерла. Мать Лакобы палач Берии, Раж-ден Гангия, избил до смерти дубинкой. Берия перебил почти весь род, а детей держал в тюрьме, пока они не достигли расстрельного возраста. В Москве молодого сына Рауфа пытал известный энка-вэдэшник лейтенант Хват; потом Ульрих его приговорил к смерти, ив 1941 г. его расстреляли. Выжили один шурин и две племянницы. Вместе с Лакобой погибла почти вся абхазская интеллигенция; грузины и мингрелы заняли полупустые поселки Южной Абхазии. Страшная месть Берии была разрешена Сталиным без подписи Ежова, и после убийства Лакобы Сталин девять лет не ездил на Кавказ.


Осенью 1936 г. Ежов должен был сначала закончить те дела, которые оставил недоделанными Ягода. Надо было подготовить два показательных процесса, чтобы избавить государство сначала от левых, а потом от правыхскомпрометированных показаниями Зиновьева и Каменева. Чтобы НКВД работал соответственно с планами Ежова, его надо было очистить. Сами палачи стояли в первых рядах тех, кого казнят. Раньше каждый новый вождь тайной полиции осторожно садился в свое кресло, никого не сменяя, тем более не истребляя. Даже когда Ягода занял место Менжинского и поссорился с теми, кому не нравилась его унтер-пришибе-евская грубость, ОГПУ-НКВД оставался цельной, сплоченной организацией. Чтобы снять группу нерусских чекистов — Станислава Мессинга, Меера Трилиссера, — которых Сталин или недолюбливал, или намечал на другую работу, Сталину пришлось вмешаться лично16. Очень немногие, например Яков Агранов и Ефим Евдокимов, принципиально возражали против стиля правления Ягоды: они не любили фабрикации начала 1930-х гг. не потому, что любили правду и ненавидели ложь, а потому, что они требовали более убедительных методов фальсификации.


Ежов же опустошил НКВД, как вскоре он опустошит партию, армию, интеллигенцию и советские города. Сначала он снял с постов самых выдающихся чекистов, не всегда сразу расстреливая их, но иногда на время отправляя их в глушь. Как только Ежов занял свое место, видный чекист секретно-политического отдела И. В. Штейн покончил с собой. Сразу после ареста Ягоды схватили Глеба Бокия, который так жестоко терроризировал Петроград и Туркестан. Георгий, Молчанов, которого Ягода назначил главой секретно-политического отдела ОГПУ, был арестован за месяц до ареста Ягоды: он был расстрелян «в особом порядке», т;е. без формального допроса, без суда и без приговора, после того как его избили коллеги Николай Николаев-Журид, латыш Анс Залпетер и вологодский палач Сергей Жупахин (все трое сами будут расстреляны через год). Красавца Молчанова пытали так мучительно, что, надо полагать, смерть стала для него избавлением. Всеволод Балицкий, которого Сталин одно время считал .возможным наследником Ягоды, был расстрелян, как польский шпион.


Ни тонкий ум, ни соседство со Сталиным по даче в Зубалове, ни добровольная помощь в свержении Ягоды не спасли Якова Агранова. Зря он помогал Ежову в течение первых месяцев работы и репетировал с Радеком и Пятаковым показания на предстоящем суде: его три раза переводили с одного поста на другой и, наконец, в июле 1937 г. арестовали. Ефим Евдокимов, который по инициативе Сталина допрашивал Ягоду, тоже получил неожиданную награду: в мае 1938 г. его перевели в Наркомат водного транспорта, который уже приобретал репутацию смертной камеры чекистовВ конце концов Лаврентий Берия истребит Ефима Евдокимова вместе со всеми чекистами, которые, благодаря Берии, начали свою карьеру на Северном Кавказе. Матвей Погребинский, который заведовал НКВД в Горьком (Нижнем Новгороде), застрелился, когда он узнал об аресте Ягоды; через несколько дней заместитель главы контрразведки у Ягоды, Леонид Черток, выбросился из окна и разбился насмерть. Даже один из любимцев Ежова, комиссар государственной безопасности третьего ранга Владимир Курский, который получил пост Георгия Молчанова, покончил с собой в июле 1937 г.: он впал в отчаяние; когда получил приказ допросить и убить Зинаиду Гликину, брошенную любовницу Ежова. Последний аристократ в НКВД, барон Пиллар-фон-Пильхау, был арестован, как польский шпион. Из ста десяти высокопоставленных чекистов, ответственных перед Ягодой, Ежов арестовал девяносто, . Кровавая сжовшинарасстреляв большую часть. Еще 2273 чекиста были арестованы и, по расчету Ежова, 11 тыс. были уволены.


Чистка НКВД прежде всего убрала нерусских. Евреи и те, у кого были связи с Германией и с лимитрофными государствами (с Польшей, с Румынией, с балтийскими странами), от которых коммунисты не могли ждать защиты или заступничества, были обречены. НКВД дорого поплатился за былой космополитизм. Пока Ягода был начальником, были расстреляны всего два видных чекиста — Яков Блюмкин него друг Рабинович, но многие нерусские чекисты заду мы вались над будущим и уходили в другие сферы. Зря уходили, потому что везде, в экономической или культурной со)е-ре, отыскивали знаменитых латышей, как Петерса, и поляков, как Мессинга И УншлихтаР, и они погружались за своими бывшими коллегами в забвение.


Рядовых энкавэдэшников, если им везло, просто увольняли или переводили: арест и расстрел были вообще участью высших кадров. Всю службу безопасности охватила паника. Новый НКВД — и Берия закончит то, что начал Ежов, — выглядит совершенно другим. 1 октября 1936 г. из 110 кадровых офицеров только 42 были русские, украинцы или белорусы; 43 объявили себя евреями, и было 9 латышей, 5 поляков и два немца. К сентябрю 1938 г., когда уже заходила звезда Ежова, было уже 150 кадровых офицеров, но из них большая часть — 98 — были русские; уже не было латышей, был всего один поляк, а евреев было только 32. Через год Берия повысил число русских до 122 и сократил число евреев до шести. Единственными неславянами.оказались двенадцать грузинкоторых Берия привез в Москву18.


Ежов русифицировал НКВД, потому что Сталин явно воскресил русский шовинизм в советской политике. Заграничные операции НКВД; сильно пострадавшие, когда Сталин, в угоду Гитлеру, прикрыл сеть советских шпионов в Германии, полностью провалились после того, как переводчики балтийского, немецкого или еврейского происхождения были уволены или расстреляны. Ежов избавился от Абрама Слуцкого, главы иностранного отдела НКВД, посредством смертельной инъекции, так как арест мог бы встревожить подчиненных Слуцкого, и они перебежали бы к врагу. Потом Ежов арестовалАртура Артузова, полушвейцарца, полуэстонца, соседа Ягоды и самого лучшего контрразведчика в СССР.


К тому же Ежов устроил в НКВД классовую уравниловку. У Ягоды было больше белоручек, а под Ежовым больше людей из рабочих и крестьян (эту тенденцию Берия проведет еще дальше). Для Ягоды работали бывшие дворяне, буржуи» даже один расстрига и один балтийский барон; Ежов всех перестрелял. Уровень образования кадров НКВД соответственно падал. 35-40% чекистов окончили лишь начальную школу (Берия улучшит положение, введя двухлетние курсы грамоты и арифметики), но тем не менее Ежов сократил пропорции кадров с высшим образованием с 15 до 10% (Берия, наоборот, будет вербовать интеллигентов, так что к 1939 с у трети кадров НКВД будут университетские дипломы)...


Из-за чисток молодые офицеры начали быстро подниматься по службе, а новых людей призывали из комсомола и из детских домов. С 1937 по 1939 п средний возраст старшего энкавэдэшника упал с 42 до 35 лет. Преимущество молодых над старыми, славян над неславянами, крестьян над образованными горожанами отражало сталинское пристрастие к людям без прошлого и без посторонних привязанностей.


Те немногие, кто оставался на посту в НКВД, несмотря на громкие смены руководства, были коварными везунчиками, реющими прятаться в глуши и как можно реже давать знать о себе в центре. Примером таких служит Дмитрий Орлов, который надзирал над выселенными кулаками в степях Северного Казахстана и оттуда не выезжал. Некоторые энкавэдэшники сразу поняли, что вызов в Москву, якобы на новое назначение или чтобы получить награду, на самом деле означал смертный приговор. Удивительно только то, что очень немногие из них прилагали усилия, чтобы избежать своей судьбы. Кое-кто просто кончал с собой после звонка от Ежова, например Василий Каруцкйй; которого только что назначили главой подмосковного НКВД, или (в конце ежовщины) Даниил Литвин, которого поздравили с тем, что он расстрелял почти 50 тыс. ленинградцев в 1938 г. Убегали только единицы, на-пример Генрих Люш ков, который в густом тумане перешел маньчжурскую границу, будто бы на свидание с агентом, а потом работал на японцев, пока они не избавились от него в 1945 г. Комиссар украинского НКВД Александр Успенский инсценировал собственное самоубийство, получил новые документы и пять месяцев метался по всей Европейской России, ночуя у бывших любовниц или друзей, пока его не поймали в камере хранения на какой-то станции на Урале.


Чаще всего энкавэдэшники, как их хозяин Ежов, алкоголем и садизмом глушили в себе страх за свою жизнь. Они ненавидели тех невинных, которые не хотели ни в чем признаться, ибо тот следователь, который не мог добиваться признаний, часто сам шел за своим заключенным в подвал. Никто уже не звал Ежова «ежевичкой»; о нем отзывались не иначе как о «ежовых рукавицах».


В 1937 г. Сталин разрешил применение физических пыток, и ужасам Лубянки с энтузиазмом подражали во всех провинциальных центрах19. По архивам, Например, новосибирского НКВД можно представить себе, до какой степени невиданные и ужасные жестокости обесчеловечивали людей20. Ежов сам хвалил Новосибирск как второй самый эффективный город (после Москвы) с точки зрения выявления шпионов, вредителей и враждебных обществу элементов из населения. В Новосибирске были иностранные консульства, к тому же туда сослали троцкистов и кулаков — легко было выполнить и перевыполнить норму арестов. В апреле 1937 с Ежов послал туда подопечного Ягоды, Льва Миронова, чтобы арестовать как можно больше врагов в гарнизонах и железнодорожных депо области. Через два месяца замучившегося Миронова арестовали и в августе 1937 г. заменили Карлом Карлсоном» латышом, бывшим заместителем комиссара украинского НКВД и фактически заместителем Ежова. К январю 1938 г. и Карлсона арестовали; его заменили опытным человеком, Григорием Горбачом, который почти до конца года держался за место, наводя террор на коллег; отыскивая врагов не только среди населения, но и в недрах местного НКВД21. Горбача заменили майором Иваном Мальцевым., самым безумным «из всех и обреченным на смерть в ГУЛАГе.


В Новосибирске энкавэдэшники были сплочены кровью: все офицеры участвовали в массовых казняхназываемых «свадьбами». Офицер Константин Пастаногов донес на своего дядю, на не решался его расстрелять: он выжил только потому, что Лев Миронов неожиданно сжалился над ним. Особые и секретно-политические отделы новосибирского Н КВД из-за внутренних чисток лишились половины работников. Ряды пополняли новыми рекрутами, для которых составление протокола было гораздо труднее, чем избиение жертвы, которая должна была подписать этот протокол. Ежову пришлось выслать на помощь экстренным порядком пятьдесят курсантов из московской школы НКВД.


Что наделали маленькие поросята, Чтобы их резали год за годом, только чтобы Содержать в роскоши этих лис? Знает ли священный Дракон В девяти кругах своего пруда, Что лисы грабят его и пожирают его поросят, Или не знает.


Бертолъд Брехт, «В подражание По Чю-И»*


Весной 1937 г. террор расгпзостранился с партийного руководства на городское население. Ежов назначил лимит арестов, казней (категория 1 — всего 73 тыс.) и тюремные сроки (категория 2-без малого 200 тыс.) на каждую область22. Эту операцию рассчитывали провести за четыре месяца, начиная с 5 августа и расходуя 75 млн рублей (главным образом на оплату железнодорожного тарифа). Место и дата расстрела не подлежали разглашению.


Прошло четыре месяца, и террор только набирал силы. Через полтора года первоначальные лимиты превысили вдевятеро. Главе смоленского НКВД Ежов советовал, что лучше сделать слишком много, чем недостаточно. Новосибирск почти сразу превысил свою норму в 5 тыс. человек: к 4 октября местный НКВД арестовал 25 тыс, и приговорил больше Половины к расстрелу. Так как японское и немецкое консульства существовали в Новосибирске до конца 1938 г., тысячи людей были заклеймены шпионами. НКВД помогала милиция, которая перестала задерживать воров и хулиганов и начала охотиться на врагов народа. Любого человека, зашедшего в участок милиции по невинному делу, арестовывали; милиция приезжала в колхозы и забрала несколько процентов колхозников как вредителей — за 1937 г. новосибирская милиция таким образом погубила 7000 человек.


Был один очаг сопротивления: один прокурор, М. М. Ишов. арестовал самых ретивых палачей, среди них Мальцева, и освободил их жертв. Вскоре самого Ишова арестовали, вместе с братом и коллегами, и тяжело избили, хотя каким-то чудом он выжил ив конце концов был реабилитирован. В конце 1938 г., когда подпись Ежова уже ничего не значила и Москва высылала всем областным НКВД выговоры за незаконные излишества, Мальцев не смог остановиться. Берия убрал самых необузданных новосибирских эн-кавэдэшников, но весь край остался во власти их подчиненных, пьяных психопатов, которые били своих жен, падали в горные шахты, воровали частную и государственную собственность и годились только для сумасшедшего дома.


В Южной России и на Кавказе, даже до того, как Сталин разрешил применение пыток. НКВД проявлял такой садизм, что Новосибирск казался бы раем, и живые завидовали мертвым: после кавказского допроса очень немногие были в состоянии, приемлемом даже для ГУЛАГа.


Только одной-единственной мерой Ежов снискал себе подлинную популярность. Он отменил советскую политику в отношении к уголовникам, которых считали братьями рабочего класса, способными перевоспитаться. В апреле 1937 г. Ежов предложил, и Сталин одобрил, новую меру: арестовать и выселить или казнить рецидивистов и профессиональных уголовников. К июлю арестовали около 40 ООО уголовников (и довольно многих кулаков-беженцев): расстреляли каждого пятого. Ночные улицы Москвы и Ленинграда были еще не совсем безопасными, но теперь, когда бандитов наказывали почти так же сурово, как рассказчиков антисоветских анекдотов, публика начала чувствовать себя более защищенной.


Тех, кого он щадил от пули, Ежов посылал в ГУЛАГ, который он расширил до размеров ада. Когда сняли Ягоду, в ГУЛАГе работали около 800 тыс. рабов (и сотни тысяч других переселенцев работали в условиях, мало отличающихся от рабства). К 1936 г. ежегодная смертность в ГУЛАГе упала на 20 тыс. и в этом, последнем ягодинском году казнили всего 1118 человек23. Пользуясь определениями Анны Ахматовой, была «травоядная» эра; теперь же наступила эра плотоядная.


Единственное, что мешало Ежову расширить ГУЛАГ до бесконечности, — это суровый климат, огромные просторы советской Арктики и проблемы транспорта, охраны и эксплуатации рабского труда в таких условиях. Чистки в рядах НКВД лишили Ежова лучших управляющих в ГУЛАГе. В декабре 1938 г. больше миллиона людей работало в ГУЛАГе и почти миллион сидел в тюрьмах или в исправительных колониях. В этом году смертность в перенаселенном, хаотичном ГУЛАГе, с неопытной и запуганной администрацией, взлетела до 90 тыс., т.е. на 10%. Даже при такой смертности лагеря не справлялись с лавиной массовых арестов. Те, кого держали в битком набитых камерах, часто умирали от тифа, дизентерии, жары, голода или пыток, до того как их переслали в лагерь или к палачу в подвал.


Поэтому Сталин и Ежов решили, что число «врагов», подлежащих не принудительному труду, а расстрелу, надо повысить от 0,5 до 47%. В 1937 и 1938 гг., по статистике НКВД, были осуждены за контрреволюцию 1 444 923 человека, из которых были расстреляны 68 J 692. Таким образом, приток в ГУЛАГ замедлили, но обрабатывать столько заключенных оказалось почти невозможно. Надо было все быстрее и быстрее выбивать из арестантов признания, обрекающие еще других людей и доставляющие еще больше работы для НКВД. Даже бумаги не хватало, чтобы записывать приговоры и расстрел ьные справки.


Нетрудно было казнить много и быстро — опытный палач в Тбилиси или Ленинграде сам без помощников расстреливал за одну ночь 200 человек — но избавляться от трупов было труднее — бульдозеров было мало, и около городов подходящих мест для захоронений недоставало. Иногда жертв возили туда, где офицеры НКВД жили на дачах: там они копали собственные могилы, на которых поток энкавэдэшники сажали сосны и строили домики. После конца 1937 г. НКВД перестал посылать трупы в больничные морги, которые раньше жгли или хоронили всех мертвых без различия. Смертность в Ленинграде, благодаря НКВД, стала втрое больше, и моргл не справлялись. НКВД занял одиннадцать гектаров в Парголове, близко от тогдашней финской границы, и там были зарыты 46 771 труп.


Благодаря стараниям некоторых самоотверженных людей, нам полностью «возвратили» имена жертв; составлены мартирологи для Ленинграда, некоторых русских областных городов и районов Москвы. «Ленинградский мартиролог», например, дает полные сведения о тех 47 тыс. мужчин и женщин, которых НКВД отправил на смерть за полтора года24. Ни один из арестов не был результатом какого-нибудь следствия, к среди жертв только минимальное число были уголовниками. Вначале Ежов задал Ленинграду с июля по октябрь 1937 г. норму 4 тыс. на расстрели 10 тыс. в ГУЛАГ. По инструкциям Ежова надо было забирать всех кулаков, уголовников, немцев, поляков и репатриантов из Маньчжурии (после японской оккупации) и посылать два раза в неделю список арестов; Ежов предупреждал своих офицеров, что если норма не будет выполнена, то сделают надлежащие выводы и заберут самих офицеров НКВД.


Известные категории населения подлежали аресту прежде всего. Во-первых, 95% расстрелянных — мужского пола. Во-вторых, нерусские составляли всего 18% населения Ленинграда, но 37% жертв. Поляки, финны, эстонцы и латыши выделялись: в СССР кконцу 1937 г. численность поляков упала наполовину по сравнению с предыдущим годом. Почти все советские поляки — их было 144 тыс. — были арестованы, и три четверти были расстреляны.


Ирония состоит в том, что главным палачом Ленинграда с убийства Кирова до марта 1938 г. был латышский еврей, Заковский, урожденный Штубис. Другой нерусский чекист, Александр Радзи-виловский, который начал свою карьеру в 1921 г. в Крыму, повторил инструкции Ежова насчет нерусских, когда бериевцы допрашивали его в 1939 г.:


Я спросил Ежова, как практически реализовать его директиву о раскрытии антисоветского подполья латышей, он мне ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов нечего, а следует наметить несхолько латышей из членов ВКП(б) и выбить из них необходимые показания: «С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и др., состоящие в ВКП(б), шпионы и диверсанты». [...] Фриновский рекомендовал мне, в тех случаях, если не удастся получить показания от арестованных, приговаривать их к расстрелу даже на основе косвенных свидетельских показаний или просто непроверенных агентурных материалов25.


Третья уязвимая категория — квалифицированные люди. Чернорабочие и крестьяне составляли от 24 до 28 процентов арестованных — меньше, чем их было в составе населения, но профессиональные люди составляли 12 процентов — гораздо больше, чем их было в составе населения. Поэтому такие чистки, как ленинградская, ударили главным образом по врачам, ветеринарам, агрономам, инженерам, не говоря уже о священниках или людях, уже не раз обвинявшихся в контрреволюции. Из рабочих особенно страдали железнодорожнику благодаря бдительности Кагановича. Из нацменьшинств СССР некоторые фактически исчезли из-за ежов-щины, но бунтовали против НКВД только труппы горных чеченцев и ингушей.


Единственным относительно счастливым народом во время террора оказались немцы. Политбюро, опасаясь, что Гитлер примет ответные меры и начнет казнить своих коммунистов, приняло решение заменить.расстрел десятилетним тюремным сроком26.


Жить в одном здании или быть в родстве с арестованным оказывалось достаточным, чтобы человека забрали. Энкавэдэшники просматривали в домкомитете списки жильцов и арестовывали за шпионство всех с необыкновенными фамилиями. Стало опасно жить в комфортабельной квартире или обзаводиться хорошей мебелью.


Жертв осуждала или тройка, или совместная комиссия из прокуратуры и НКВД; некоторые получали квази — юридический приговор от Военной коллегии Верховного суда. Почти всех обвиняли по статье 58 (контрреволюция) советского Уголовного кодекса, и большей частью по пунктам 10 и 11 (пропаганда, групповая деятельность), которые требовали минимальных улик — случайное замечание или игра с друзьями в карты могли кончиться расстрелом.


В Москве и в Московской области, где жило столько правительственных чиновников, профессиональных людей и иностранцев, погибло втрое больше, чем в Ленинграде (хотя в Москве было всего вдвое больше населения). Палачи сбивались с ног. Правда, в 1937 г., даже раньше Гитлера, НКВД производил опытные убийства, загрузив голых, связанных осужденных в закрытые машины (надпись на фургоне читалась «хлеб»), закачав в кузов выхлопные газы, пока все не умирали, но эти опыты производились главным образом на Урале.


Общество «Мемориал» уже идентифицировало 21 тыс. трупов, захороненных на военном полигоне Бутово. Среди них были сотни местных крестьян, почти все те монахи и священники Троице-Сергиевой лавры, кто остался в живых после прельцгущих чисток, рабы-рабочие из Дмитлага, которые строили канал Москва-Волга, и тысяч» заключенных из разных московских тюрем. Очень много специалистов, казалось бы, необходимых советскому хозяйству, например профессор радиоэлектроники Леопольд Эйхенвальд, учились и занимались наукой за границей: таких обрекали за «шпионский образ жизни и антисоветскую агитацию». Никакой благодарности за бывшие услуги не было: дряхлый царский генерал и шеф жандармерии Джунковский, который обучал ЧК и VIIV всему, что он знал о контрразведке и о борьбе с подрывными элементами, был расстрелян. Любой контакт с Европой был смертелен. Наркомат иностранных дел потерял десять дипломатических курьеров, брошенных в бутовские ямы. Сорок восемь австрийских беженцев от Гитлера были расстреляны как немецкие шпионы. Бутовские палачи были специалистами по искусству: больше сотни художников, иконописцев, скульпторов и архитекторов — весь цвет московского авангарда двадцатых годов — погибли в декабре 1937-го и январе 1938 г.


Расстреливая мужчин и женщин, палачи вычеркивали фамилии из бесконечных машинописных списков, на которых стояли подписи тройки НКВД или членов Политбюро (для тех семи процентов осужденных, которые раньше что-то значили в партии или в государстве). К спискам были прикреплены фотографии замученных и избитых людей, снятых почти сразу после ареста: у НКВД был, наверное, самый большой (в десять миллионов снимков) фотоархив в мире. Ордер на расстрел состоял из всего одной инструкции: «При выполнении приговора обязательно сверить человека с фотографией».


С 8 августа 1937-го по 19 сентября 1938 г. Бутово превратилось в бойню. Приток трупов достиг максимума (3165) в сентябре 1937 г. и в марте 1938 г. (2335). За одну ночь расстреливали до 474 человек. Маленькая команда палачей — М. И. Семенов, И. Д. Берг и П. И. Овчинников — расстреляла большую часть из двадцати одной тысячи жертв. В НКВД такие люди вообще оставались в низших чинах (и, конечно, почти никогда не привлекались к ответственности — их наказанием были беспробудные запои). В провинции расстрелы производились еще более зверским образом: в лесах около Куйбышева, например, народ натыкался на тела расстрелянных.


Когда Ежов в начале 1939 г. наконец исчез, неоплаканный, даже не упомянутый в прессе, публика предполагала, что сам Сталин взял временно опущенные вожжи назад в свои руки и остановил чистки, о размерах которых он якобы и не подозревал. Теперь, однако, не подлежит сомнению, что Сталин был в курсе каждого поступка Ежова, заранее и во всех подробностях. Ежов с азартом просил разрешения очищать еще новые сферы промышленности или новые категории личностей; но и сам Сталин подстегивал Ежова — например, указывая на бакинских нефтяников как на группу, где должно быть много вредителей и шпионов27. Каждый раз, когда осуждали старших партийцев или ключевых специалистов, Политбюро заранее получало список, и Сталин, Каганович, Молотов или Ворошилов прибавляли свои замечания и подписи (очень редко смягчая приговор или вычеркивая человека из списка). Один или больше из этой четверки просматривали расстрельные списки на 40 тыс. человек. Раз за один день они утвердили 3000 смертных приговоров. Сталин чаще других членов Политбюро смягчал приговор; Молотов, по причинам, которые он потом не мог вспомнить, наоборот. У всех примечания были ругательные: «заслуживает», «проститутка», «сволочь». Заведующий отделом кадров в ЦК, Георгий Маленков, ломал голову в поисках новых кадров, и Сталин приказывал каждому новому комиссару назначить по два заместителя, по всей вероятности, чтобы легче было заменить арестованного наркома. Только изредка, по причинам, нам неизвестным, Сталин притормаживал, требуя, чтобы некоторые аресты одобрил партийный секретарь или прокурор. (На самом деле только на одну неделю, с 1 декабря 1937 г., Сталин заставил Ежова согласиться на отпуск за городом.)


Ежов, как заметил Москвин, не знал, что такое тормоза в машине. Он умел только давать газу. Вначале Сталин полностью поддержал увеличение вдевятеро лимитов с 200 тыс. арестов и 73 тыс, казней, и молодые подопечные Сталина — Маленков, Хрущева Андреев — ни на миллиметр не отклонялись от этой восходящей линии — они играли видную роль в тех тройках, которые посылали десятки тысяч на смерть. Сталин сделал Ежова членом Политбюро и виделся с ним почти каждый день. В 1937 и 1938 гг. они провели вместе в кремлевском кабинете Сталина 840 часов. Только Молотов проводил еще больше времени с хозяином.


Сталин не отпускал Ежова от себя и, видно, так увлекся массовым убийством, что в 1937 и 1938 гг. он впервые за двенадцать лет не уезжал из Москвы на юг отдыхать на два-три месяца. После террора наступит война, и до октября 1945 г. Сталин отдыхать не будет.


ПОСЛЕДНИЕ ПОКАЗАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ


Свобода личности заключается главным образом в защите от вопросов. Самая страшная тирания — та, которая позволяет себе ставить перед людьми самые страшные вопросы.


И Элиас Канетти, «Массы и власть**


Шоковые волны показательных процессов, с помощью которых Сталин истребил последних старых большевиков, смели во


Перевод Д. Рейфилда