Действие романа классика ингушской литературы Идриса Базоркина охватывает последнее десятилетие XIX начало XX века
Вид материала | Документы |
- России Иван Беседин с программой «Романсы Павловского парка». В 19-00 здесь же пройдет, 19.04kb.
- Тематическое планирование по литературе. 10 класс, 31.14kb.
- Н. Э. Баумана Методическое объединение учителей русского языка и литературы программа, 68.89kb.
- Тема: Образ Л. Н. Толстого между строк романа «Война и мир» Ушакова Светлана Михайловна,, 14.6kb.
- История русской литературы XX века. Советская классика., 22.22kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в 10 классе, 320.22kb.
- Курс лекций по русской литературе конца XIX начала XX века для студентов факультета, 1755.86kb.
- Список литературы: Газета «История» №12 март 1997, А. Головатенко «Аграрный вопрос, 6.34kb.
- Программа (по литературе) Раздел, 23.86kb.
- Книга 1 Аннотация Вкнигу вошли первый и второй тома романа «Война и мир», 8753.03kb.
И вот теперь штаб-ротмистру Байсагурову приходилось самому думать, как вести себя с таким народом, чтобы заставить его повиноваться без применения дисциплинарных мер.
А Калой в это время внимательно рассматривал своего начальника. С виду тот был красивым, мужественным. «С таким можно пойти на любое дело. Не подведет», - думал Калой. Худое лицо, тонкий нос с большой горбинкой, большие, но не злые глаза, крутой подбородок. Все в нем было ладно. Только девичья белизна и никудышные усы портили все. Это были даже не усы, а два пучка волос под носом. И Ка-лой, прервав молчание, простодушно сказал:
- Послушай, мы знаем, ты сын приличных родителей и сам видный человек. Только отпусти ты себе человеческие усы! Воллаги, всю сотню обрадуешь! А то над нами люди смеются.
От неожиданности Байсагуров так расхохотался, что Калой почувствовал себя неловко. Перестав смеяться, штаб-ротмистр сказал:
- Хорошо. Я для вас отпущу усы. Но при одном условии: вы должны исполнять любые приказы командиров - нравятся они вам или нет. Неправильный приказ только я могу отменять! А не то я вовсе сбрею усы! Потому что если меня солдаты не слушаются, - значит, я плохой командир и недостоин усов. А вы достойны не командира, а бабы.
Калой развел руками.
- Ну и хитрый же ты! Мы согласны! За всех говорю. Вот увидишь. Слово — булат!
И Байсагуров почувствовал, что он нащупал какую-то тропку к душам этих людей. И еще он понял, что хоть он и является командиром сотни, но внутри нее уже есть свои авторитеты, с которыми всадники считаются. В мирное время эти авторитеты были бы немедленно удалены, развенчаны. Но сейчас Байсагуров понимал, что с помощью таких, как Калой, ему легче будет управлять людьми. Только бы не сорваться, не сойти с найденной тропки. Иначе - беда.
Раздался первый звонок. Байсагуров побежал вверх по лестнице. Там за оградой, под деревьями, почти потерявшими листву, ждала его девушка.
Прожженный сердцеед, холостяк, он не пожелал, чтобы товарищи увидели предмет его последних воздыханий. Он сам не мог еще сказать - серьезно это или нет, но почему-то не хотел, чтобы ее причислили к случайным увлечениям. Девушка подняла на него глаза, полные испуга.
- Ах, как ты долго... Мне не верится, что ты сейчас уйдешь... Что делать... Я не могу... - Она едва сдерживалась.
- Перестань... Не надо... Не я один... Я буду помнить... писать... Ты знаешь, у меня много было увлечений... Но ты... такая... одна...
Она достала платочек, торопливо стерла мешавшие слезы.
- Я буду ждать... все время... всю жизнь! Слышишь?.. Он сжал ее руки:
- Да... Если останусь, я вернусь к тебе... Только к тебе! Но я или вернусь таким, как ты сейчас меня видишь, или не вернусь никогда! Калекой Солтагири не будет! А в этой войне мало надежды остаться невредимым... Это мое решение знаешь только ты.
- Как ты смеешь так говорить! Я все равно буду ждать тебя, что бы ни случилось! Ты не имеешь права!..
Она подняла к нему лицо, полное отчаяния. Это лицо со следами оспы никто бы не мог назвать красивым. Близорукие глаза щурились. Но она любила, и любовь делала ее прекрасной. Солтагири смотрел, слушал ее, верил ей... И он понял... понял поздно, что только эта любовь была у него настоящей. И ему так захотелось остаться.
Ударили два раза в станционный колокол.
- По ва-го-на-м! - донеслось откуда-то снизу.
Солтагири обнял девушку, припал губами к ее мокрому родному лицу.
- Прощай, Вика...
- Боже!..
Тонкие пальцы ее с неожиданной силой впились в его плечи, словно могли удержать... не отдать...
Снизу, с перрона, сквозь шум и гомон толпы доносились нетерпеливые вздохи паровоза.
Почти все всадники уже были в вагонах.
- А ну, девушка! Сыграй нам на прощание «Лезгинку петуха, ступившего на горячие угли!» - кричит кто-то из теплушки, из-за спины Орци.
Девушка улыбнулась, заиграла плясовую и, с задором посмотрев, на всадников, пошла по кругу.
Орци прямо из вагона прыгнул к ней.
- Нет! - воскликнул он. - Не такой, как ты, оставаться без пары! Ворс-тох! — И он пустился в пляс, то плавно следуя за ней, то молодецки вскакивая на носки.
Девушка оказалась умелой танцоркой. Она игриво склоняла голову к гармони, искоса поглядывая на Орци и уменьшая шажки, словно сдаваясь ему, а когда он преграждал ей путь, широко растянув мехи снизу вверх, ускользала от него в другую сторону. И Орци плясал, забыв все на свете.
Ни один из них не хотел сдаваться. Вокруг собралась огромная толпа. Били в ладоши. Заливалась гармонь.
Под пламенным взглядом раззадорившейся девчонки Орци действительно подпрыгивал, словно петух на раскаленных углях. Хохот и стон стояли вокруг. Никто и не услышал, как пробил третий звонок.
Эшелоны с обозом шли с запасных путей. Тронулся и последний состав с людьми.
Пробегавший Байсагуров увидел своего всадника в яростной пляске. Он выволок его из круга и потащил догонять вагоны.
Вслед за ним Орци вскочил на последнюю платформу с обозом и, еще целиком находясь во власти прерванного поединка, оглянулся.
Девушка стояла в центре круга, где он ее оставил, и продолжала играть. Заметив, что он видит ее, она взмахнула гармонью и снова поплыла по кругу. Орци, издав вопль, который, кажется, услышали даже там, в уходящей от него толпе, вскочил на крытую брезентом двуколку и под лязг вагонов снова затанцевал, не отрывая глаз от далекой красавицы в белой черкеске. Так и плясали они и вместе, и врозь, пока встречный состав навечно не встал между ними.
Вика вначале шла, потом бежала за поездом. Казалось, она смотрела на пляску Орци. Но видела она другое.
Поодаль от пляшущего солдата стоял Солтагири. Вот он снял папаху, склонил голову, как бы прося у нее прощение. И это было все...
Воинские эшелоны, набирая скорость, проходили мимо последних домов города, мимо заводов. Люди махали руками, снимали шляпы и картузы, крестились, крестили поезд.
Калой смотрел на этих людей и думал, думал. И вот пришла мысль, которая раньше никогда не могла прийти: «Провожают нас, - горцев, как своих... значит, и мы - Россия».
Вдали проплывали снежные вершины.
А вокзал, от которого только что был отправлен Ингушский полк, жил своей жизнью.
Подошедший поезд встречали духовым оркестром. К вагонам бежали люди с цветами. Сестры милосердия в длинных белых косынках с красными крестами на груди торопились с носилками. На всю эту суету из окон вагонов смотрели строгие мужские лица, многие в бинтах.
Потом одни из них выходили на костылях, других несли на носилках. Кто-то стонал. Кто-то виновато улыбался оттого, что он такой беспомощный, что несут его женщины.
- Помогите, пожалуйста! - обратилась сестра милосердия к девушке с застывшим взглядом.
Вика безмолвно приняла носилки, на которых лежал молодой человек, и увидела, как глубоко провалилась покрывавшая его простыня в том месте, где должны быть ноги.
До самой двуколки не могла она оторвать взгляда от этого провала...
С того дня красный крест на ее груди засветился на долгие годы войны.
3
Уже несколько недель полк стоял в деревушке под Проскуровом. Каждый день проводились конные и пешие учения. Сотни совершали марши, рыли окопы, преодолевали препятствия. Учились перестраиваться по сигналам трубы, ползать, делать перебежки, стрелять, рубить.
Офицеры волновались. Ожидали приезда начальника дивизии. Доходили слухи, что он уже побывал в соседних полках и многим непоздоровилось. Правда, говорили, что сам великий князь был сдержан и вежлив. Но зато после его отъезда полковое начальство обрушивало громы и молнии на головы тех офицеров, части которых вызывали нарекания.
И Байсагуров не давал покоя ни себе, ни своим людям. Он готов был заниматься с сотней день и ночь, лишь бы не пострадало его самолюбие.
В один из этих дней на большой поляне сотня занималась рубкой. Утренний холодок только подбадривал всадников. Они стояли в два ряда и по очереди скакали к лозам, рубили направо и налево, потом прокалывали чучело и пристраивались к своим с левого фланга. Обычно занятия эти проходили повзводно. Но сегодня штаб-ротмистр делал общую проверку. И многим уже досталось от него. Штрафников он ставил отдельно. Последним в их число попал и Калой. Не потому, что он не мог срубить пяток лоз, а потому, что это, как и многое другое в их занятиях, казалось ему несерьезной, детской забавой. «Не все ли равно, - думал он, - как ударить противника! Лишь бы тот завалился! И главное, чтоб не он тебя первым...»
Размышления эти прервал подъехавший командир.
— Вы опозорите всю сотню! Весь полк... и даже народ! — крикнул он гневно. - А про твою силу мне ведь целые истории рассказывали, - обратился он к Калою. - Где же она? В сказках? В молодости осталась? Тебе бы теперь барашек пасти... Но раз ты пришел на войну, да еще добровольцем - придется делать то, что и все!
У Калоя в глазах потемнело. Никто не позорил его так при народе. Но он лишь покрутил головой, словно шею ему жал воротник, и ничего не ответил.
А Байсагуров уже выхватил саблю и понесся к стоящим по обе стороны дорожки лозам.
Он рубил красиво, со свистом. Потом поставили по пяти лоз в пучок. Он срубил и их. Всадники уже знали, легко ли это, и с уважением смотрели на такую чистую работу. Но в командира сотни словно черт вселился.
- Десять лоз! - крикнул он всадникам. Они с удивлением посмотрели на него и поставили.
Сотня замерла. Командир явно рисковал своей репутацией. Вот конь пошел с места в карьер, сверкнула полоска стали - и все десять срезанных прутиков острыми концами воткнулись в землю.
Как ни зол был Калой на Байсагурова, но ловкость и сила восхитили его. Восхитили и причинили боль. С детства в игрищах не имевший себе равных, он увидел, как его обошли... Словно мальчик, зажегся он желанием доказать командиру сотни и всем, что его рано еще отсылать к овечкам.
Целую неделю Калой выспрашивал у лучших рубак полка о тонкостях этого искусства. Целую неделю все свое свободное время тайно проводил в лесу, примыкавшему к поселку, колдуя там со своей саблей, наведенной на бритву. А в конце недели, когда командир сотни снова привел их на поляну, он играючи смахнул клинком все лозы и попросил разрешения срубить столько же, сколько и командир.
Байсагуров поднял брови, но разрешил.
И так же, как это было неделю тому назад, сотня затихла.
Калой поскакал, взмахнул клинком и чисто снес лозы.
Всадники ликовали. Солдат сравнялся с офицером.
- Молодчина! - крикнул Байсагуров. - Вот это всадник. Видно, не сидел, повесив нос! А если больше, срубишь?
- Срублю, - ответил Калой.
- Давай! Ставь двенадцать! - приказал командир.
Калой срубил двенадцать. Потом четырнадцать. Пятнадцатую лозу чуть заломил.
Байсагуров был спортсменом. И подвиг немолодого всадника вызвал в нем неподдельный восторг. Это было событием не только для сотни, но и для всей дивизии! Он снял с себя великолепную гурду* и протянул Калою. Калой бережно принял драгоценную саблю, полюбовался ею, погнул в разные стороны и возвратил командиру.
- Спасибо за подарок. Правда, я не сделал ничего особенного. Раз ты хочешь, я буду считать себя хозяином этого клинка. Однако прошу тебя: пусть он останется на своем месте. Две шашки носить нельзя. Хранить ее мне негде и рубить ею я не смогу. Уж очень легкая, нежная!
Командиру понравилась находчивость и скромность Калоя. И в нем шевельнулось угрызение совести за то, что он в прошлый раз так резко говорил с ним.
- Как это ты так быстро выучился? А? - сгорая от зависти, приставали к Калою молодые люди.
- Выучишься, - усмехнулся он, - если тебе посоветуют барашек пасти...
- Не обижайся, Портос! - благодушно воскликнул Байсагуров. - Ты же добрый человек! А я вас ругал тогда за дело. На фронт идем. И вы меня еще вспомните! Да вот и сейчас, наверно, самому приятно. Ведь столько никто не срубит!
«Как он сказал: «Портос»? Что это такое? Бык, что ли?» - думал Калой. Но решил спросить потом. Чтобы люди не смеялись. Если это обидное слово, он проучит командира на всю жизнь!..
Несколько дней спустя полк на заре подняли по тревоге. Думали, что пришел приказ выступать. Но командир полка сообщил, что назначен внезапный смотр дивизии и отдельных пехотных частей.
Уже через час полк прибыл на поле, в назначенное место. Здесь не было никого, кроме дежурного штаб-офицера из дивизии. Он принял рапорт, указал курган, где будет командование. Об очередности построения было известно лишь одно: первой пройдет Осетинская пешая бригада, а последним - 8-й Донской казачий артиллерийский дивизион, приданный Кавказской туземной дивизии, не имевшей своих артиллеристов. Посоветовавшись с офицерами, командир полка полковник Мерчуле попросил штаб-офицера, который был его другом, выпустить его полк на плац последним, перед артиллерией. Цель была простая: учесть чужие ошибки и постараться избежать их.
Штаб-офицер согласился, и полк отошел на край поля, к лесу, справа оставив место для донцов.
Сейчас же была отдана команда еще раз почистить коней, привести в порядок себя, приторочить бурки. Наступил ясный, солнечный день.
Корнет Бийсархо сходил с ума. То он проглаживал носовым платком чью-то лошадь и, обнаружив налет пыли, заставлял всадника вновь чистить коня. То у кого-то замечал незастегнутым шарик-пуговку на бешмете. То ругал за грязь на чувяке. И изрядно надоел всем.
- Неужели начальник будет разглядывать мои пуговки? - не выдержал Орци.
Бийсархо вышел из себя.
- Не возражать! - закричал он. - Разговорчики!.. И тут ему на глаза попалась лошадь Орци.
- А это что еще за осел? Откуда появилась у меня во взводе эта мелкорослая тварь? - сверкая глазами, напирал он на Орци.
Когда он злился, все мышцы на его лице приходили в движение, обтягивая резкие скулы, широкий рот и сильные зубы. Казалось, он готов был впиться человеку в горло. Он становился страшен. Но подчиненные не боялись его. Они привыкли к нему, да и вообще не в их натуре было пугаться. Поэтому Орци посмотрел на командира и сказал:
- Что же я ее с каблуков снял, что ли? От рождения она такая. И комиссия ее видела и ты ее видел сто раз. Неплохая лошадь...
Всадники отворачивались, смеялись.
Разъяренный Бийсархо помчался куда-то в сторону. Через минуту он вернулся и приказал Орци:
- Ступай сейчас же к санитарам и немедленно обменяй эту скотину на лошадь.
Орци пожал плечами и повел своего коня в лес, где на всякий случай стояли санитарные двуколки. Бийсархо расхохотался ему вслед:
- Что и говорить, для атаки лучшей лошади не найти! Пока дотащится - и войне конец!
Орци хотел было вернуться и дать отпор обидчику, но передумал: «Ничего! Ты у меня еще посмеешься!..»
Один за другим подходили полки и строились побригадно.
К девяти утра дивизия была в сборе.
В это время пришла весть, которая заставила побледнеть офицеров: смотр будет проводить не только начальник дивизии - его императорское высочество великий князь Михаил Александрович - родной брат государя, но и дядя государя - сам Верховный главнокомандующий армией, его императорское высочество великий князь Николай Николаевич.
Этого никто не ожидал.
Ровно в девять часов подъехали автомобили, на курган поднялось начальство. Войска издали увидели главнокомандующего. Он был на голову выше всех. Чуть пониже его виднелась папаха начальника дивизии.
Труба пропела «Смир-н-о-о-о!» Всадники замерли возле лошадей.
Начальник дивизии сел на коня и в сопровождении адъютанта и трубача поскакал к полкам. На полпути он принял рапорт своего помощника, а затем, здороваясь, объехал части.
- Здарав джилай!! Ваш височ!.. - прокричали и ингуши, которых специально обучали произносить отрывисто замысловатые титулы.
Когда гул приветствия замер, раздался одинокий голос: «Здрав джилай, ваш балгароди височ!»
Начальник дивизии не услышал этого. Он скакал к артиллеристам. Но многие всадники, да и офицеры не удержались и фыркнули.
- Кто сказал? - оглянулся корнет Бийсархо.
- Я, — спокойно ответил Орци, сидя на толстой санитарной кобыле, белой, как сметана.
- Сколько раз говорили, - воскликнул корнет, - кричать только вместе! И начальнику дивизии говорить «ваше высочество», а не «благородие»! Это же великий князь!
- А я думал, «балгароди» лучше, - невозмутимо ответил Орци.
- Ведь так мы тебя величаем. А кто выше тебя? Ты вот захотел - и меня на жеребую кобылу усадил...
- Замолчать! - прошипел на него корнет по-русски, так и не поняв, издевается над ним эта дубина или действительно не понимает ничего. И опять всадники разрывались от сдерживаемого смеха.
Но вот командиры полков, следовавшие за начальником дивизии, отдав ему честь, поскакали к своим частям, а он направился к кургану Верховного главнокомандующего.
Полковник Мерчуле вернулся в подавленном настроении. Командиры сотен смотрели на него с тревогой. Какая задача поставлена полку? Мерчуле вызвал к себе Байсагурова.
Зажав небольшую бородку в кулак, он прищурился, глядя на ряды выстроившихся сотен своего полка, и, видимо, что-то прикидывая в уме.
Как кавказец он хорошо знал ингушей, уважал их за товарищество, смелость и верность в дружбе. Но как кадровый офицер он понимал, насколько недостаточна сейчас их воинская выучка, чтобы демонстрировать ее перед главковерхом русской армии. Что делать? Как не уронить чести офицерского состава и всего полка?..
Этим он и поделился с Байсагуровым, которого считал наиболее способным офицером.
Оказывается, начальник дивизии предупредил, что Верховный может изменить порядок прохождения полков и начать командовать сам. Такое уже случалось.
- Понимаешь, чего я боюсь, - закончил Мерчуле. - Перепутают, сигнала не поймут - и все! Из стройной части полк в одну секунду превратится в табун! Я видел. Такое и с более обученными случалось! Черт побери!
Байсагурова обескуражило это сообщение. Он молчал.
- Мы идем последними, - с печальной усмешкой продолжал командир полка. - Вот если бы он протрубил нам «в атаку», мы бы показали!
Штаб-ротмистр в жизни был большим приятелем командира полка, и здесь, где их никто не слышал, они говорили на «ты».
- Послушай! - тихо воскликнул Байсагуров. - Эврика! Это же мысль! Не дожидаясь его команды, двинуться в атаку самим! А там ищи-свищи!
- То есть как? Без приказания?
- Да очень просто! Если другим он будет выбирать аллюры, то мы сами выберем себе... Пойдем в три креста* - и конец!
- Да с меня погоны сорвут! - воскликнул Мерчуле и в сердцах отвернулся.
Грянул дивизионный оркестр. Осетинская бригада пришла в движение.
Оба полка шли в пешем строю, отлично держа равнение на высокое начальство.
Только мягкость шага выдавала в них кавказцев, отличавшихся легкой походкой, которая выработалась в течение веков оттого, что ходили горцы в чувяках.
- Послушай! - торопливо сказал Байсагуров. - Началось. Надо решать.
А мимо начальства уже шел Кабардинский полк. Как и ожидалось, раздался сигнал дивизионного трубача. Полк сделал поворот направо, потом налево... Перестроения эти были эффектны, но проходили не гладко.
- Что дороже - один офицер или честь полка? - почти закричал Байсагуров.
- О чем ты? - не понял его Мерчуле. Он следил за кабардинцами.
- Послушай! Тебя сейчас увозит врач. Приступ аппендицита... Все остальное - положись на меня. Пан или пропал!..
Мерчуле поглядел на него, подумал и повторил:
- Пан или пропал! Но если о сговоре узнают... А в общем - с Богом! Случится что — буду тебя выручать.
Он велел адъютанту созвать офицеров. И когда те подскакали, сказал:
- Господа офицеры! Я заболел и не могу превозмочь тяжелого состояния... Командовать полком приказываю командиру четвертой сотни штаб-ротмистру Байсагурову. Сожалею, что не в силах быть вместе... Надеюсь на службу!
Проводив Мерчуле, Байсагуров вернулся. Он был бледен и строг, как никогда.
А впереди, на поле, смотр проходил как настоящие маневры. Один за другим выходили Татарский*, Чеченский полки. По сигналам они перестраивались, меняли аллюры...
Байсагуров отдал приказ надеть бурки. И общий облик полка, одетый в домотканые черкески, преобразился.
Команды следовали одна за другой и все больше удивляли офицеров, которые чувствовали в них что-то неладное.
- Подтянуть подпруги! Са-а-а-дись!..
Еще несколько команд — и полк отступил назад и скрылся в лесу. На месте остался только сам Байсагуров, штандарт, трубач да взвод всадников.
Но вот очередь дошла до третьей бригады. Тронулся Черкесский полк, за ним должны были идти ингуши.
А на кургане только сейчас заметили, что полк исчез.
На месте Ингушского полка стоял взвод. Тридцать человек вместо восьмисот. Это было невероятно. Но полка не было.
Начальник дивизии посмотрел на командира бригады. Тот без шума направил к ингушам штаб-офицера. И в это время в их расположении послышался сигнал: «Развернутым строем - шагом марш!»
Из лесу выступили черные всадники.
Начальство не успело понять, что происходит, как последовал новый сигнал полковой трубы: «В ла-ву! От середины!..»
Начальник дивизии искоса посмотрел на своего дядюшку. Главковерх с заметным любопытством следил за движением конницы, а она стремительно рассредоточивалась по фронту и шла за своим командиром полка, который со знаменем и трубачом быстро уходил вперед.
- «К середине - со-о-омкни-и-и-ись!» - скомандовал трубач. Всадники вновь понеслись к центру.
- «Шаш-ки-к-и во-о-о-н! В атаку марш-марш!» - последний раз прозвучала медь, и тысячи лошадиных копыт в бешеных ударах обрушились на поле.
Земля задрожала.
А всадников не было видно. Они лежали на конях, над которыми взлетали черные крылья бурок и голубых башлыков.
Вот их командир свернул направо и наперерез полку помчался к кургану. Шагах в двадцати он выпрямился в седле, поднял перед собой клинок и, осадив коня, отсалютовал:
- Ваше высочество! Ингушский полк в атаке! Штаб-ротмистр Байсагуров!
Как только он повернулся и встал лицом к полку, его всадники разом поднялись на стремена и, сотрясая воздух гиканьем и возгласами «вурр-ооо!», яростно размахивая и кружа саблями над головой, лавой промчались под штандартом и скрылись за дальней деревней в тучах пыли.
Отдав честь главнокомандующему, Байсагуров сделал свечу и как вихрь умчался за полком.
Главковерх, не скрывая удовольствия, похвалил атаку и поблагодарил племянника и командира бригады за настоящий сюрприз.
- Рады стараться! - по-солдатски ответил полушутя, полусерьезно начальник дивизии.
- Кто командует полком? - спросил главковерх, насупив брови.
Помощник командира дивизии ответил, что командует полком полковник Мерчуле. Но он внезапно заболел, и полк вел командир четвертой сотни штаб-ротмистр Байсагуров.
- Отлично! Побольше бы таких! - сказал великий князь. - Командиру полка благодарность. Штаб-ротмистра произвести... Кес-ке-се?* - вдруг спросил он, взглянув на поле.
Там к центру плаца шагом подъезжал одинокий всадник на брюхатой лошади. В левой руке его сверкала шашка, в правой была плеть. Ехал он траверсом*, лицом к начальству, и изо всех сил нахлестывал свое толстокожее животное. А оно, как от овода, только отмахивалось от него хвостом. Наконец всаднику все же удалось разогнать лошадь, и она нашла курцгалопом, вздымая вместе передние ноги и едва продвигаясь вперед. И тогда всадник тоже закрутил шашкой над головой, заорал «вур-ро-о-о!» Стало ясно: он шел в атаку вслед за своим полком.
А на поле уже вступали донцы.
Кто-то из штаб-офицеров поскакал, чтобы убрать всадника в сторону.
Тем временем лошадь его, видимо, приняв возглас «вурро» за «тпрру», остановилась. Заложив на спину кренделем короткий хвост, она стала освобождать свое бездонное брюхо от казенного фуража. Понукания не действовали.
Штаб-офицер был шокирован.
- Мерзавец! - воскликнул он. - Что ты здесь делаешь? Или ты не видишь, кто там!..
- Это не я, это лоша делает! Он десят лет армия. Если он сама не знаю, кто там, я откуда знаю?
- Да убирайся ты со своей коровой! - потерял терпение офицер.
- Мой лоша мой командер сказал осел. Эта лоша ты сказал коров! А я как, пеший атака пойдем? Да?
- Олух! Сворачивай сюда! - закричал офицер.
- Не олух! Орци я! — огрызнулся всадник и снова начал разгонять свою кобылу.
Офицер выхватил шашку, ударял лошадь Орци фухтелем и, схватив ее за повод, поволок в сторону.
- Отпускай! - угрожающе сказал Орци. - Плен моя не пойдет! Отпускай!
Но офицер продолжал уводить коня вместе с ним.
- Тогда смотри мине! - закричал Орци и взмахнул шашкой. Офицер чудом успел парировать удар в голову. Клинок Орци скользнул по его сабле до эфеса.
В это время, развернувшись, на них полным ходом шла артиллерия.
Офицер бросил Орци и поскакал в сторону.
Некоторое время кобыла Орци неслась вместе с батареями, потом устыдилась своей прыти и снова перешла на курцгалоп. И опять до кургана донесся победоносный крик Орци - «вурроо!» Он продолжал атаковать.
Когда штаб-офицер показал начальству разрубленный эфес и пояснил, что всадник кинулся на него, чтобы не попасть в «плен», главнокомандующий рассмеялся.
- Его теперь в полку доконают! - сказал он, успокаиваясь. - А ведь он не сдался даже офицеру! Атаковал! Шел на подкрепление! Это воин! Не так ли? А вот кто кавалериста на такого битюга посадил, тому не мешает всыпать! Солдату медаль!
Он замолчал, задумался и, окинув офицеров строгим взглядом, который, казалось, и смотрел на каждого и не видел никого, обращаясь к начальнику дивизии, сказал:
- Ну что ж, дивизия твоя пока дикая. Гаять с нею было бы лучше, чем воевать. Но ничего не поделаешь. Общее положение вам известно. Фронт требует новых сил. А с недостатками на ходу разберетесь! - Он козырнул и пошел к автомобилю.
Начальник дивизии уехал вместе с ним.
Помощник начальника дивизии, тучный мужчина с красной шеей и большими седеющими усами, снял папаху, перекрестился.
- Слава тебе!.. Пронесло! - Потом усмехнулся, покачал головой: -А здорово окрестил - «дикая»!.. Не в бровь, а в глаз! Так она теперь и пойдет!..
В эту ночь во всех полках дивизии офицеры кутили. Но особенно бурно предавались веселью ингуши. Командиру полка сразу «стало лучше». Да и как было не поправиться, когда он получил благодарность главковерха, его друга произвели в ротмистры и даже серьезная оплошность корнета Бийсархо обернулась первой медалью в полку.
Орци был приглашен в офицерское собрание. Здесь его снова и снова заставляли пересказывать все, что с ним случилось на плацу, и хохотали до изнеможения.
Кутеж закончился поздно ночью, когда были исчерпаны все запасы местной лавчонки и чаборзовских ящиков. А через пару часов сна офицеры уже стояли во главе служебных команд полка, выстроенных для торжественной присяги.
4
Была глубокая осень. На смену утренним заморозкам приходили туманы и нудные дожди. Казалось, кто-то сквозь тонкое сито цедил их на головы солдат.
Лес притих. Мокрые листья уже не шуршали внизу. Природа замерла в преддверии зимы и холодов. А люди все сильней разжигали пламя вражды, и огонь сражений все шире растекался по несчастной земле.
Где-то на крайнем юге против России в войну вступила Турция.
«Дикая дивизия» вместе с другими резервами была переброшена на Карпаты.
Совсем недавно, разгромив неприятельские армии, русские захватили здесь большую часть Галиции и обложили австро-венгерскую крепость Перемышль. Днем и ночью воздух сотрясали тревожные вздохи орудий.
Каждый день офицеры и всадники ждали приказа выступить на передовую.
Ингушский полк стоял в помещичьей усадьбе, окруженной старинным парком, переходившим в лес.
Штаб занимал охотничий домик. Сюда и вернулся к своим офицерам Мерчуле с новостями от начальника дивизии.
Вечерело. На дворе стелилась промозглая сырость, а в домике командира полка буйно полыхал болышой камин, наполняя комнату теплом и ярко озаряя загорелые лица гостей. Они сидели вокруг дубового стола, на скамейках, а те, что помоложе, бросив на пол бурки, расположились у огня. И если бы не серебро погонов да блеск орденов под газырями, можно было б подумать, что здесь сошлась лихая разбойничья ватага.
Первое, чем поделился командир со своими друзьями, - это бочонком вина, полученным из родного села Илори. И хотя здесь в нем не было недостатка - мадьярские вина ничуть не уступали иным, друзья-офицеры с особым наслаждением цедили из кружек свое, кавказское, как драгоценный сок родной земли и частицу черноморского солнца.
Второе, чем поделился он, - это новостями «из военных сфер» дивизии и корпуса, где подвизалось немало титулованных особ, которые считали своей единственной задачей в войне пить пиво, интриговать, присваивать чужую славу и поражать фронтовых коллег осведомленностью в государственных делах.
Шел не первый месяц войны, а офицеры-фронтовики знали лишь то, что происходило у них на переднем крае и в лучшем случае - в масштабах своей армии. Вот почему, когда командиру полка случалось побывать в штабе дивизии, они с большим нетерпением ждали его и слушали «новости», в которых, конечно, далеко не все соответствовало действительности.
Выпив по первой кружке, гости воздали должное хозяину и налили по второй. Мерчуле откинулся на спинку единственного кресла, которое, видимо, прежде служило самому помещику, и сощурился, глядя на огонь. Наступила тишина. Только дрова потрескивали в камине.
- Э! Паши! - воскликнул командир первой сотни Химчиев, называя Мерчуле по прозвищу. - Не терзай нас. Вино чудесное. Но где же речь тамады, которую мы ждем?
- Будет и речь, - откликнулся командир полка. - Для грузин это не новость, но так как здесь большинство ингушей, для них я должен начать немного издалека. В прошлом веке, спасаясь от врагов и преследователей, из Франции в Россию бежал прямой потомок Иоахима Мюрата, прославленного наполеоновского маршала и неаполитанского короля. Путешествуя, он заехал в Грузию, увидел дочь владетельного князя Дадиани Мингрельского, влюбился в нее, и они поженились. Отец невесты дал им богатые владения, и молодые остались жить в Мингрелии. Когда у них родился сын, назвали его Наполеоном. А по-грузински ласкательно Напо.
Так вот, в штабе дивизии я совершенно неожиданно встретил принца Напо. Сейчас это пожилой человек. Полковник. Он служит у великого князя Михаила Александровича помощником по строевой части. Мы с ним сумели начать сей бочонок, и за этим занятием он рассказал мне немало интересных вещей.
Вы понимаете, строевик он, может быть, и никудышный, но вхож принц Напо во все двери. И знает очень много. Расскажу вам главное из того, что мне пришлось услышать.
Ну, во-первых, в высших сферах до сих пор тяжело переживают провал наступления нашей Первой и Второй армий в Восточной Пруссии. Бездарного Ренненкампфа* многие готовы считать изменником.
Хорошо, что хоть Юг сумел поднажать здесь, в Карпатах. Во-вторых, союзники дали немцам сражение на Марне. И те, не ожидая от французов такой прыти, отошли. Там с обеих сторон дралось около двух миллионов человек. Это грандиозно. Но надо было видеть, господа, с каким чувством рассказывал об этом Напо! Временами мне казалось, что передо мной тот самый великий маршал Мюрат! Вот что значит кровь!
Наша Ставка готовила новые планы, когда в сентябре кайзер вдруг обрушил на нас в направлении Варшава - Ивангород удар Первой австрийской и Девятой германской армий. Весь октябрь шли кровопролитные бои. Однако на этот раз Ставка сумела перегруппировать силы, создала перевес на правом берегу Вислы и повела контрнаступление.
Вы помните, в то самое время нас перебросили сюда. Это был маневр. Немец ожидал здесь нового наступления и не смог снять отсюда на Польский театр ни одной дивизии. План по захвату Варшавы был сорван. А дальше наши двинули их еще на полтораста верст назад. Таково положение на сей день. Положение совсем неплохое. И давайте за это опорожним заждавшиеся кружки.
- Да, это обнадеживающие вести! - воскликнул любимец командира полка Химчиев. - Но что же будет с нами? Так можно и всю войну просидеть, пороха не понюхав!
- Не волнуйся, князь! - улыбнулся Мерчуле. - В этой мясорубке каждый получит свое! Да! Вот еще, чуть не забыл! Оказывается, по ту сторону фронта о нас ходят целые легенды. Нас там называют «Варварами России». Их командование пытается урезонить своих и говорит, что мы, мол, относимся к иррегулярным войскам, которые по своим качествам всегда уступают кадровым.
Но австро-венгерских, да и немецких солдат эти объяснения плохо успокаивают. Они усвоили одно: раз дивизия «дикая», - значит, в нее собраны все русские зуавы, ирокезы, бушмены, — словом, фанатичные дикари, которые гораздо опаснее даже казаков. За каждого убитого дикаря мстят. С пленников снимают скальпы, а иногда пьют их кровь и пожирают!
Гости Мерчуле дружно смеялись.
- А ведь в этом есть доля правды! - воскликнул Байсагуров. - Всадники обязательно будут мстить за каждую нашу жертву!
- И молодцы! - решительно сказал командир полка. - Это война. Пусть знают наших.
Было за полночь, когда дверь в горницу распахнулась и на пороге появился человек в бурке, запорошенной снегом.
- Из штаба дивизии. - представился он и передал пакет командиру полка.
Мерчуле прочитал приказ, поднялся. Улыбнулся Химчиеву.
- Господа офицеры, выступаем в 3.00.
Взяв под козырек, офицеры направились в сотни.
Ночь стала светлее. На дремлющий лес тихо ложился мягкий снег.
Ингушский полк пришел в соприкосновение с противником совсем неожиданно.
Железнодорожная станция, на которую он был направлен, считалась оставленной без боя. Но на рассвете разведка донесла, что станция забита австрийцами. Они окопались там и, видимо, не собираются уходить.
Из штаба дивизии последовал приказ: «Станцию взять!» Местность была холмистая. В лощинах держался туман. Две сотни спешились и вступили с противником в бой по обе стороны железнодорожного пути. Остальные, прикрываясь лесом, зашли австрийцам во фланг. И когда пешие сотни поднялись в атаку, кавалеристы с диким воем и гиканьем ударили по врагу.
Схватка была короткой. Австрийцы бежали, бросая оружие. Станция и большие трофеи достались полку почти без потерь.
Часа через два все было готово, чтобы с воинскими почестями предать земле первых убитых. Но Чаборз, подоспевший сюда из обоза, о чем-то поговорил с Бийсархо, муллой, и они втроем пошли к командиру полка и стали просить его исхлопотать вагон для отправки убитых домой. Они говорили, что это поднимет настроение всадников и их уважение к командиру.
Вечером, когда блеклое солнце зашло за лесистые холмы и от земли потянуло холодом, проводить своих товарищей на станцию собрались все, кому позволяла служба.
Паровоз стоял под парами. В конце состава были вагоны с трофеями и один — с убитыми. Сопровождали их раненые. В этот же вагон погрузили кое-какие вещи, добытые на станции для семей погибших. Груз никто не проверял, и под наблюдением Бийсархо Чаборзу ничего не стоило добавить к двенадцати покойникам еще два гроба. В одном из них были австрийские винтовки, в другом - патроны. Легко раненный в руку родич Чаборза знал, куда и кому отвезти этих «покойников» и что за них получить. Сам он должен был вернуться в полк через две недели. Поезд тронулся. Мулла молитвенно поднял руки. За ним подняли Чаборз, Бийсархо и все остальные. Пошел снег. Вагоны медленно уплывали в серую даль. Вот уже виден только последний... Наконец в снежной пороше исчез и он. Холод пробирался под бурки солдат, ложился на сердце...
Чаборз с облегчением вздохнул и, обращаясь к мулле и Бийсархо, прошептал:
- Пойдемте ко мне... Есть чем погреться... В такой день никому не грех... - А когда шли, подумал: «Когда же еще бой? Отослать бы еще пару гробов...» И вдруг, испугавшись собственной мысли, он почти вслух воскликнул: «Чур меня!..»
Калой и Орци последними покинули станцию. Шли они вместе, но каждый думал о своем.
«Сколько горя и слез повезли!.. А сколько могил встретилось уже в пути!.. Убитые в землю уходят, а горе остается...»
Мысли Калоя перебил Орци:
- Было убито двенадцать, а отправили четырнадцать гробов...
- Должно быть, двое скончались от ран, — откликнулся Калой. Орци оглянулся. Вокруг не было ни души. Он совсем приблизился к брату и сказал:
- В двух фобах Чаборз и Соси отправили домой... винтовки и патроны!..
Калой остановился.
-Что?
Орци повторил.
- А зачем?..
- Как зачем? - удивился Орци. - Продавать!.. Если сказать Байсагурову, - заторопился он, - их сейчас же арестуют и по проволоке скажут, чтоб задержали вагон! Сказать?
Калой тяжелым взглядом смотрел на брата, и счастье было того, что в наступившей мгле он не видел его глаз.
- Они собираются торговать награбленным. А ты чем? - наконец спросил он.
- Как чем? Я не собираюсь... - растерялся Орци.
- Будь это дома, я изодрал бы твою шкуру!.. - сказал Калой. Орци невольно попятился.
- Наперед запомни: останусь один, но языкатого брата не потерплю!.. Калой пошел. Орци виновато шагал за ним.
- Соси не раз глумился надо мной, - сказал он через некоторое время, - вот я и подумал: не отомстить ли ему?..
- Язык - это бабское оружие! - откликнулся Калой. - А если тебе больше нечем мстить, юбку надень!..
Больше они не говорили. Только через некоторое время Орци, видимо, в ответ на какую-то свою мысль здорово стукнул себя по лбу кулаком.
В эту ночь взвод Бийсархо шел в пикеты. В такой снегопад нужна была особая осторожность, и корнет предупреждал своих людей. Всадники не верили в опасность. Кому придет на ум в метель на двор вылезать! Однако приказ есть приказ.
Орци с товарищем лежали в кустах, в стороне от поврежденной железной дороги. Снег огромными хлопьями валил без конца.
Они завернулись в бурки. И самым сильным их противником оказался сон. Он одолевал обоих.
В полночь на полотне показалась тень. Присмотревшись и не поняв, волк это или собака, всадники, однако, отметили, что животное, прислушиваясь и оглядываясь, бежало от кого-то со стороны противника. Это рассеяло сон, насторожило.
И снова время шло, и ничто не нарушало ночного покоя.
У Орци заныло в животе. «Надо же в такое время!» - с досадой подумал он и решил назло самому себе перетерпеть. Но резь усилилась, стало невмоготу. В конце концов ему все-таки пришлось подняться и пойти в разбитый домик путевого обходчика, в который они заходили, когда шли на пост.
Соблюдая осторожность, Орци тихонько добрался до дома. В нем по-прежнему все было мертво. Двери и окна сорваны взрывом. Однако здесь снег не слепил глаза и не дул ветер.
Через некоторое время Орци мог уже возвратиться на пост. Но ему так не хотелось снова вылезать на холод, что он решил покурить. Курить он начал недавно, курил плохо и тайно от Калоя. Табачный дым сам по себе не доставлял ему удовольствия, но зато было приятно иметь кисет, табак, угощать товарищей и самому угощаться.
Вот и сейчас он скрутил цигарку, сунул в рот и вспомнил: «А спичек-то нет!..»
В это время около дома послышались осторожные шаги. Кто-то обходил его, останавливаясь и, видимо, прислушиваясь. Постояв в дверях, человек вошел в сторожку.
Орци, уверенный в том, что это его напарник, обрадовался и негромко спросил:
- Спички с тобой?..
Но вместо ответа человек нелепо взмахнул руками и отскочил в сторону. В просвете окна Орци увидел австрийца. Страх, как кинжалом, пронзил всадника. Человек бросился к окну, споткнулся о кирпичи, схватился за подоконник. Орци подмял его под себя и прижал к полу. Тот не сопротивлялся, не двигался. Орци сорвал с него пояс с револьвером, сунул оружие себе за пазуху и связал руки. «Притворяется», - мелькнула у Орци мысль, и он также молниеносно замотал лицо пленного башлыком, ноги затянул поясом. Лишь после этого он подумал о том, что враги, наверно, уже прикололи или увели с собой его товарища... «И все из-за этого проклятого живота!..» Он вынул револьвер, ощупал его, взвел курок и выглянул в окно... Там никого не было видно. Тогда Орци, петляя и прячась за кустами, побежал на пост...
Товарищ лежал, ничего не подозревая. Орци увлек его за собой. Они побежали к дому. Пленный оставался на месте.
- Да не убит ли он? - воскликнул напарник Орци.
Он перевернул пленного на спину. Тот был жив, только тяжело дышал и таращил глаза.
Всадники развязали его и повели к себе.
Австриец едва волочил ноги.
В блиндаже при свете фонаря Орци увидел наконец свою жертву. Это был молоденький младший офицер, умиравший от страха. Взгляд его безумно блуждал по бородатым лицам горцев в косматых папахах, с огромными кинжалами на поясах. Видимо, он ждал какого-то ужасного конца.
Урядник послал за корнетом. Бийсархо пришел немедленно. Узнав о случившемся, он велел Орци и второму всаднику идти обратно на пост, а пленного направил в штаб полка.
Через час все пикеты отвели назад. Полк занял оборону. Были предупреждены и соседние части. Атака австро-венгров, намеченная на предрассветный час и рассчитанная на внезапность, была встречена дружными залпами и плотным пулеметным огнем. Понеся большие потери, противник отступил.
Орци получил вторую награду - крест. Неожиданно для самого себя он становился заметным человеком в полку.
Как-то Бийсархо узнал, что Орци прячет револьвер плененного офицера и потребовал отдать трофей. Орци согласился. Он только попросил разрешения поговорить с корнетом наедине, потому что у него-де есть «личный секрет», связанный с этим делом. Когда всадники покинули землянку, Орци приблизился к Бийсархо и зашептал:
- Я этот револьвер сам добыл, рискуя жизнью... Офицер не преподнес мне его. Я боролся! Но я отдам... Отдам... Только сначала хочу, что-
бы вы с Чаборзом вернули в полк два гроба... — Орци улыбнулся. — Те два гроба...
Бийсархо близко видел улыбающиеся глаза Орци. Он готов был размозжить ему физиономию. Как смел этот хам так говорить с ним, с офицером! Но вместо этого он заставил себя усмехнуться.
- Ну и пройдоха же ты!..
- Мы все пройдохи! - засмеялся Орци. - А что делать? Я понимаю... деньги и мне и тебе нужны! Каждому нужны... Я этот револьвер хочу Чаборзу продать. А вот эту штуку не продам!.. Домой повезу!
Откуда-то из глубины бездонного кармана он вытащил роскошный золоченый портсигар с монограммами и золотыми монетами на крышке. Запирался портсигар кнопкой с драгоценным камнем.
- Где взял? - загорелся Бийсархо.
- У убитого вытащил. - Орци вскинул портсигар, поиграл им и снова сунул в карман.
- Да ты знаешь, за мародерство тебя могут... расстрелять! - воскликнул Бийсархо, умирая от зависти.
- Не расстреляют! - хихикнул Орци. - А хоть и расстреляют, я рискую! Да... Ты вон какое жалованье получаешь и тоже рискуешь... А у Чаборза мало, что ли? А и он идет на риск: водку сюда, гробы — туда... Ха-ха-ха! - Орци тихо смеялся. - А у меня ни лавки, ни жалованья! Царь на царя идет тоже не так, ради геройства, а за что-то! И рискует царь. То ли он победит, то ли его поколотят! Словом, война, я так понимаю, это кто кого осилит, обхитрит, кто у кого вырвет! Ну и мы тоже не должны хлопать ушами... Свой у своего - нельзя, конечно! А у врага - отчего же? Друг друга понимать надо!.. - Он опять приблизил к офицеру глаза и любезно улыбнулся. - Ну, я пойду...
Когда Орци вышел, корнет на цыпочках подбежал к двери и приник к ней ухом. Он знал, что всадники ждут Орци... Ведь они слышали, как он потребовал сдать трофей.
- Ну? Отнял? - услышал он их голоса.
- Конечно! Не будешь же перечить офицеру! — сокрушенно ответил Орци, и всадники засмеялись.
Успокоенный его ответом, корнет вернулся к столу. Он не видел, как Орци, отвечая товарищам, одной рукой показал из-за пазухи револьвер, а другой похлопал себя по неприличному месту...
Зима эта для кавалеристов проходила без большого урона. Наступление остановилось. Было приказано подменить пехоту, которую отводили для отдыха и переформирования. Противник, видимо, тоже собирался с силами и особенно не лез. Но все равно жизнь в землянках, в окопах или в седле - в зной и холод, в пыль и слякоть под открытым небом - изнуряла людей, заставляла мечтать о мирном времени, о доме.
В феврале нового, 1915 года стало известно, что с поста Верховного главнокомандующего смещен, как его называли, Большой Николай.
Ингуши не понимали, как царь, который был племянником Большого Николая, мог пойти против брата своего отца! Ведь это значит - показать всем, что у них в роду нет согласия, нет уважения! А как на это посмотрят чужие цари?
В часы, когда на позиции наступало затишье и в окопах оставались только часовые, офицеры и всадники залезали в свои «лисьи норы»*.Там они чинили одежду, играли в карты и передавали друг другу фронтовые новости, невесть как попадавшие сюда.
Однажды в одной из таких нор при свете огарка Калой пытался починить обувь.
К нему подошел всадник и, забрав сапог, сам принялся за дело. Обычно молодые солдаты-горцы всегда старались чем-то помочь своим старшим товарищам.
- Ты лучше расскажи нам, за что Большого прогнали? - попросил солдат Калоя. - Ты ведь все знаешь. А сапоги я тебе починю!
Калой прилег. Тусклый свет делал его бороду совсем черной, и она, сливаясь с концом закинутой бурки, казалась длинной, до самого пояса.
- Приехал, говорят, царь туда, - начал Калой, - где стоит самая главная землянка на войне, и вызывает к себе дядю своего, будто тот ему и не дядя, а племянник. И при всех чужих офицерах спрашивает: «Ну как, не можешь справиться с немцами?..» Все переглянулись, испугались за царя. Знали, что Большой Николай свирепый и очень сильный человек. Другой раз разозлится, как даст по столу кулаком, так доски вдребезги!.. Ну, думают, влепит он сейчас племяннику-царю оплеуху, да такую, что тот до конца войны глухим останется. Но Большой Николай сдержался при людях. Только гневно посмотрел на царя усталыми, опухшими глазами и сказал: «Я-то с немцами как-нибудь справлюсь! Лишь бы ты со своими немками справился!.. А то, пока ты водку пьешь, твоя немка-жена нам вместо патронов картинки, на которых боги нарисованы, присылает и себе жеребца по кличке Распутин Гиришка завела...» Ну, думают офицеры, — теперь конец. Убьет-царь Большого. Отбросил царь полу шинели, сунул руку в карман... выхватил платок и освободил в него нос... А потом поднял на дядю опухшие от водки глаза и сказал: «Этого я тебе никогда не прощу и не забуду!..» - и побежал в автомобиль. А когда уже отъехал, оглянулся и крикнул дяде: «Эй! Я лишаю тебя права кричать главные команды! Я сам буду теперь главные команды кричать! Иди домой!!!»
Всадники, затаив дыхание, слушали Калоя. Так вот, оказывается, за что прогнали Большого Николая.
- А дальше что? - спросил кто-то из темноты.
- А что дальше? Офицеры перестали слушаться Большого, и он уехал. Царя слово главным стало.
- Эх! А все-таки здорово он царю выложил! - воскликнул кто-то.
В это время снаружи раздался свисток, загремели выстрелы. Всадники кинулись к выходу. Выскакивая, они разбегались в разные стороны, занимали свои места и, еще не привыкнув к дневному свету, открывали стрельбу, сами не зная, куда и в кого.
Где-то показавшиеся было австрийцы исчезли. Постепенно стрельба затихла, и люди опять потянулись в землянки. На дворе было сыро. На дне окопа - талый снег, слякоть. Калой вернулся на нары. Босые ноги его стали черными от грязи. Он вытер их соломой и прикрыл буркой.
- Ты уже чересчур стараешься! - сказал он парню, который продолжал чинить сапоги. - Мне в них не на смотрины!
- Калой, а откуда ты узнал все про большого Николая? - продолжали выспрашивать всадники. - Так рассказываешь, словно сам с ними был!
- Я там не был, - нехотя отозвался Калой, - но слышал от того, кому рассказывал тот, который сам видел того, кто был при этом!..
- Зурна издалека! - протянул один из всадников.
- А ближе никто из нас этой зурны не услышит, - откликнулся другой. - Мы ведь и этого не знали!..
Калой молча надевал готовые сапоги и не намеревался выдавать, что многие новости он узнавал от своего командира сотни Байсагурова, который очень сблизился с ним и нередко рассказывал интересные истории.
Весной всадникам уже не так часто приходилось отсиживаться в окопах. И хотя в них, за проволочными заграждениями, за брустверами, было где укрыться и передохнуть, горцы терпеть не могли траншеи. Они всегда предпочитали движение, маневр, где можно действовать свободно и каждому проявить себя.
Наступление в Карпатах, которое с весны проводило командование, они встретили даже с радостью.
Чаще всего ингушей посылали в разведку. Всадники умели бесшумно проникнуть в тыл врага, чтобы добыть ценные сведения, достать «языка». Многие из них имели за это награды.
Наконец сложила оружие австро-венгерская крепость Перемышль, которая не сдавалась семь месяцев.
С утра до вечера понуро брели по дорогам партии пленных. Их было сто двадцать тысяч! Калою и всадникам казалось, что вся Германия идет в Россию, что после этого должна прекратиться война, потому что у врага, наверно, дома не останется ни одного солдата. Но кончился поток серо-зеленых шинелей, а война продолжала греметь, не затихая ни днем, ни ночью.
В один из таких дней на участке, где находился полк Мерчуле, пехоте никак не удавалось пробиться вперед. Горная дорога и вся местность вокруг находились под постоянным обстрелом артиллерии. Удивляло то, с какой точностью снаряды накрывали шоссе и скопления наших войск. Видно, отличные расчеты управляли батареей. И надо было обезвредить ее.
Смельчаков на это дело нашлось более чем достаточно. Всадники лихо выскакивали из рядов и, крикнув: «Мине тоже керест хочу!» -пристраивались к добровольцам.
Одним из первых вызвался и Калой. Не желание отличиться, как у многих других, и не безудержная молодецкая удаль толкнули его на это, а злость на врага за тех искалеченных, окровавленных русских пехотинцев, которые двигались в тыл сами и на носилках. Опыт, приобретенный на войне, подсказывал ему, сколько легло их там, на этой проклятой дороге, скольких корчат предсмертные муки, если так много раненых идет в тыл.
К вечеру отряд охотников из тридцати человек с корнетом Бийсархо и местным крестьянином-проводником пробрался нехожеными горными тропами в глубокий тыл врага.
Брату Калой не разрешил идти.
С наступлением темноты охотники бесшумно сняли часового наблюдательного пункта и скрутили офицера, корректировавшего огонь. Разделившись на группы, они поползли к орудиям. Австрийцы никак не ожидали появления противника с тыла. Всадники застигли их врасплох. Произошла короткая, но яростная рукопашная. Расчеты врага были порублены.
Калой увидел, как в землянке распахнулась дверь и из нее выбежал человек. Он погнался за ним. Тот начал отстреливаться. Пули свистели рядом. Однако Калой продолжал преследовать его. Наконец он догнал врага и протянул руку, чтобы схватить за шиворот. Но тот неожиданно нагнулся, и Калой перелетел через него. На земле между ними завязалась борьба. Враг был верткий и сильный. Однако хватило его ненадолго. Как только пальцы Калоя легли ему на горло, он захрипел и забился в конвульсиях. Калой приподнял его и ударил головой о землю. Тот вытянулся, обмяк.
Калой встал, прислушался. Вокруг была тишина, и только где-то за дальней горой глухо стреляло орудие. Отряд охотников ушел. Калой забрал у пленного все бумаги, встряхнул его, чтобы он очнулся, и поволок за собой, надеясь догнать товарищей. Но вскоре то ли нарочно, то ли в самом деле обессилев, немец рухнул на землю. Калой выругался по-русски, взвалил его на плечо и пошел дальше. Шел он, как казалось ему, к своим. Но в сплошном кустарнике трудно было определить направление, и, вспомнив, что по пути сюда он видел Медведицу позади, Калой направился прямо на нее.
Через некоторое время он остановился, снова прислушался. По-прежнему было тихо. Калой решил нарушить приказ, закричать. Может, свои где-то рядом.
- Во-о-о! Ми-ча-д шо-о?* - раздалось в ночи.
- О-о-о! — ответили холмы, и снова все замолкло.
Немец от неожиданности вздрогнул. «Значит, притворился, чтобы измучить меня и бежать», - решил Калой и, сбросив пленника на землю, выхватил кинжал, срезал все застежки с его штанов, распорол их сзади пополам, выбросил пояс и велел идти, поддерживая штаны руками. Увидев метровый кинжал, пленный перестал притворяться и зашагал.
Как ни странно, но он тоже шел на Медведицу. Только один раз Калой увидел, что они идут к Медведице боком. Он остановил пленного, поводил кончиком кинжала у него перед глазами и коротко сказал:
- Иди Россей!..
Поняв безнадежность своего положения, немец тяжело вздохнул и зашагал к Полярной звезде.
Калой шел следом, поглядывая то на звезды, то на блестящий шар бритой головы пленного.
Как только батарея перестала бить по дороге, пехота двинулась вперед. Командование поняло, что отряд охотников выполнил свою задачу.
Еще до рассвета Бийсархо рапортовал о выполнении приказа, сдал пленного корректировщика, доложил, что орудия выведены из строя, а их расчеты уничтожены. При этом в отряде оказалось пять раненых и один, очевидно, убитый.
Сотня Байсагурова была потрясена, когда узнала, что не вернулся их признанный тамада Калой.
Орци подъехал к командиру и сказал, что пойдет на поиски брата.
- Уходить нельзя. Взвод наш и так уже поредел, - ответил Бийсархо. - Я не разрешаю тебе отлучаться! Не у тебя одного потеря...
- Я должен пойти за ним, - сдержанно повторил Орци. - Мне все равно, как поступают другие. Я найду брата живым или мертвым!
Дело дошло до командира сотни. Байсагуров отпустил Орци.
- Потакаешь! А я должен дисциплину поддерживать!.. - вспылил Бийсархо.
- Мои приказы не обсуждать! - строго оборвал его Байсагуров. -Вы, господин корнет, не сделали никакой попытки найти своего лучшего «охотника»! Так людьми не разбрасываются! Если бы не отличное выполнение задачи, я бы еще спросил с вас за это! Пошлите с Орци одного из тех, кто там был и знает дорогу...
Бийсархо козырнул и, повернувшись по форме, ушел.
Полк получил приказание изменить маршрут, перейти через горный кряж и атаковать с тыла засевшего в местечке противника.
Байсагуров подозвал Орци и объяснил ему, где на обратном пути он должен искать своих.
- Вас-то я найду. Найду ли брата - не знаю... Бийсархо нарочно бросил его там... — И затаенная угроза послышалась в голосе всадника.
- Не говори, чего нельзя подтвердить, - остановил его командир. Орци покачал головой.
- Э! Ты не знаешь! Он ненавидит меня и брата за то, что мы раскусили его... Да к тому же он пасется у Чаборза, а тот сожрал бы Калоя и меня живьем... Твою доброту я не забуду...
Уже прозвучала команда «Садись!» и полк приготовился выходить на дорогу, когда все увидели, что из садов, где они провели ночь, бегут два человека.
В одном из них всадники сразу узнали Калоя. Второй оказался немецким офицером.
Гул радостных голосов пронесся над полком. Друзья Орци хлопали его, поздравляли, обнимали.
А у пленного вид был очень странный. Без кивера, босиком, он бежал, подпрыгивая и упираясь в бока снятыми сапогами.
Когда они приблизились к командиру полка, Калой взмахнул ладонью, словно ему в глаза попала муха, это должно было означать, что он отдал честь, и громко отрапортовал:
- Гаспадин вашава-соки балга-ародия командир Ингушски полку, полковник Мерчули! Эта джирный свина ночи бежал, я его держал, суда таскал! Пирнимай! Яво мине очень надоел. Се время бар-бар... Эта бумага яво карман била. - С этими словами Калой отдал командиру полка все взятые у пленного документы.
Мерчуле прочитал их с помощью переводчика и с любопытством посмотрел на офицера, который оказался полковником генерального штаба, прикомандированным к батарее для проверки качества усовершенствованных снарядов.
- Господин полковник, - обратился к нему Мерчуле, - офицер везде должен оставаться офицером, даже в плену! Как вы стоите? Что вы держите сапоги, как цыган на базаре?
Когда немцу перевели это, он выкатил круглые от злости глаза и, брызжа слюной, надтреснутым голосом громко ответил:
- Как я понимаю, вы главарь этой ватаги. Да, я офицер! Поэтому меня могли убить в бою, взять в плен, содержать в тюрьме, подвергать пытке, могли расстрелять! Но издеваться над моей честью никто не имеет права!
- Вы разговариваете с командиром полка и потрудитесь стать во фронт! - крикнул Мерчуле.
- Вы этого хотите? Пожалуйста! - полковник бросил сапоги и опустил руки по швам. И тотчас же штаны его развалились и сползли до колен.
- Что за безобразие! Позор! - закричал Мерчуле. Полк хохотал.
- А это вы спросите своего папуаса! - ответил пленный, и, подобрав штанины, снова уперся руками в бока.
Мерчуле строго посмотрел на Калоя.
- Что это значит?
- Мене один казак учил. Когда штана пуговица нет, тогда бижат не-лизя. Штана держат нада. Когда сапог руках, тоже босый нога сапсем болит и яво сапсем бежат не могу.
- Как ты дорогу нашел сюда? - спросил Калоя командир полка, с трудом удерживаясь от смеха.
- Я не нашел. Он нашел, - показал Калой на пленного. - Я говорил, иди Россей! Кинжал показал. Тогда яво пирямо суда ходил. Яво очинь хорошо Знаю, гиде Россей!..
Лошадь Калоя была тут же, и он занял свое место во взводе. Только взглядом обменялись они с Орци. Люди не должны были знать об их чувствах. Счастливый Орци сидел на своем куцехвостом великане из числа тех, что он с товарищами недавно угнал у неприятеля.
В последнее время начальство за каждую добытую у врагов лошадь платило всадникам хорошие деньги, и они наперебой стремились попасть за линию фронта, пойти в разведку, выкрасть у врага коней.
Направив пленного в дивизию и объявив, что он представляет Калоя к «Георгию», Мерчуле повел полк в горы.
И над кавказской конницей хоть и не совсем стройно, но бодро и весело поднялась песня - верный друг всякого солдата:
Ми не знаю страха,
Не боится пули!
Нас ведут атака
Харабрий Мерчули!
Пушки ми отбили,
Ради от души!
Вся Рассийя знаю
— Джигити ингуши...
Совершив стремительный бросок, полк задолго до вечера вышел на исходную позицию.
Но, видимо, неприятель был осведомлен об этом и принял контрмеры. Разведка донесла, что сбоку от местечка, в лесу, скрывается венгерская конница. Тогда Мерчуле пустил одну сотню в направлении местечка, чтобы выманить на нее врага и ударить ему во фланг.
Маневр удался. Венгерская конница на громадных гунтерах* выступила из лесу, как на парад. Под лучами заходящего солнца сияли орлы на касках, белели метелки султанов. Полк с развернутым штандартом сначала двинулся шагом. Потом сверкнул лесом никелированных палашей и перешел на рысь.
В это время с русской и с венгерской стороны на двух трубах прозвучало: «В атаку марш-марш». И вдруг венгерский гунтер Орци узнал свой сигнал и, закусив удила, помчался к своим.
Орци делал невероятные усилия, чтобы остановить его, но тот, повинуясь приказу, карьером несся вперед. Орци оглянулся. Полк остался позади.
Венгры поздно заметили угрозу с фланга. Перестроиться у них уже не было времени. Они дрогнули и начали поворачивать назад.
Орци на глазах у всех один врезался в их строй и замахал клинком направо и налево. Обезумев от ужаса, он кричал, визжал и рубился, не замечая ранений. А когда он подумал, что пришел конец, потому что шашка стала вываливаться из рук, его захлестнуло лавой своих.
Сверкали клинки, взметались бурки, волчьим воем выли всадники, настигая уходивших врагов.
Бой длился минуты. Но Орци казалось, что прошла вечность. Вот он увидел брата. Калой скакал за офицером. Тот поднял коня на дыбы, закрылся им и взмахнул клинком... Орци зажмурился. А когда он снова посмотрел, лошадь офицера валилась на землю с напрочь отрубленной головой. С нею вместе падал седок, подняв руки вверх... Но поздно... Ужасный удар Калоя развалил его надвое...
И вот уже все кончено. Гонят серых от страха, спотыкающихся, дрожащих пленных. В их глазах еще мечется ужас смерти. Кто-то ловит коней, скачущих по полю и ржанием взывающих к своим седокам, которым уже никогда не подняться. Санитары подбирают раненых.
Но опять трубит труба, полк карьером летит на ее зов. Опять слышится: «В атаку марш-марш!» - конники с тыла врываются в улицы местечка, куда отступила с фронта вражеская пехота. Где-то стреляют, кто-то кричит, кто-то командует... Кто-то кого-то рубит... Валятся люди... Тянутся к небу молящие о пощаде руки... Руки, которые только что сами убивали русских солдат...
- Пленных не бить! - кричит Байсагуров.
Всадники не слышат его. И только когда уже никто с земли не встает, они приходят в себя, лязгают зубами, озираются, не выпуская из рук окровавленных сабель. И наконец на смену ярости приходит усталость. Пустеет душа...
По поселку идут цепи русских солдат. Обросшие, в грязи, в пыли, с винтовками наперевес. Шагая через трупы врагов, они здороваются со всадниками, говорят им какие-то слова благодарности за поддержку и идут дальше на новые рубежи.
Около дома, занятого под штаб полка, лежат ряды всадников, для которых этот бой стал последним.
Им в родном краю, где-нибудь у дороги, поставят белые камни. Но никто из родных никогда не придет сюда, в далекие Карпаты, на их одинокую могилу.
Подскакал Мерчуле. Спрыгнув на землю, снял шапку, постоял с опущенной головой, потом посмотрел на всадников, окруживших его, и громко сказал:
- Выше голову, орлы! Каждому Богом дан его путь и срок. Вечная память нашим братьям! Вечная слава им! - И, надвинув на лоб папаху, крикнул: - Трубач! Сбор!
И снова: «По коням!» «Равняйсь!..» «Садись!..»
- Эги Орци! - вызывает командир полка. Орци выезжает. У него на голове повязка. Она прижала ему уши, и он стал не похож на самого себя.
- Под штандарт!
Орци подъезжает к штандарту.
- Орлы Кавказа! - говорит Мерчуле. - Многие из вас в этом бою заслужили награду и получат ее. Но этого человека, который первым ворвался в стан врагов, видели все. Вот каким должен быть воин! Спасибо тебе! Ты настоящий герой! «Не я, - хотел сказать Орци, - а эта проклятая лошадь, которая силой потащила меня в самый ад...» Но вместо этого он отдал честь и, бодро крикнув: «Рад а старатс!» - встал на свое место во взводе.
- Равнение на-пра-во-о! Ша-го-о-ом ма-а-а-рш! - скомандовал Мерчуле. И полк пошел мимо навеки уснувших земляков. Пошел, отдавая последнюю почесть солдатам России.
- Да сжалится над вами Аллах! - сказал Калой. - А мы здесь, кажется, совсем разучились жалеть...
****************************************************************************************