Действие романа классика ингушской литературы Идриса Базоркина охватывает последнее десятилетие XIX начало XX века
| Вид материала | Документы |
- России Иван Беседин с программой «Романсы Павловского парка». В 19-00 здесь же пройдет, 19.04kb.
- Тематическое планирование по литературе. 10 класс, 31.14kb.
- Н. Э. Баумана Методическое объединение учителей русского языка и литературы программа, 68.89kb.
- Тема: Образ Л. Н. Толстого между строк романа «Война и мир» Ушакова Светлана Михайловна,, 14.6kb.
- История русской литературы XX века. Советская классика., 22.22kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в 10 классе, 320.22kb.
- Курс лекций по русской литературе конца XIX начала XX века для студентов факультета, 1755.86kb.
- Список литературы: Газета «История» №12 март 1997, А. Головатенко «Аграрный вопрос, 6.34kb.
- Программа (по литературе) Раздел, 23.86kb.
- Книга 1 Аннотация Вкнигу вошли первый и второй тома романа «Война и мир», 8753.03kb.
Но Виты привык к их вечным уговорам, и они его не трогали. В молодые годы он не женился, потому что не знал, как прокормить себя самого. А теперь - старую брать не хотелось, а молодая, наверно, не захотела б его. И он научился переводить разговор на другую тему, чтоб не обижать друзей и не давать в обиду себя.
В этот приезд, когда Виты пришел к Калою, в доме оказались только женщины да забежавшая к ним Матас. Братья были в лесу.
Женщины встретили Виты как близкого человека и очень обрадовались ему, потому что он всегда много интересного рассказывал им о том, как живут люди в городе и что нового на свете. Матас вскоре собралась уходить. Но ее не отпустили. И хозяйки, пользуясь случаем, что мужей нет, засыпали Виты вопросами и в конце концов снова направили разговор в ту сторону, которую он больше всего не любил: о семье, о женитьбе.
Братья вернулись поздно. Виты засватал Матас - вот первое, что узнали они, не успев еще даже войти во двор.
Калой и Орци решили, что над ними шутят. И поверили только тогда, когда признался сам Виты.
- Это все из-за вас! - говорил он братьям. - Целый день пропадали где-то, а я остался тут один против троих! Разве устоишь! Только я теперь ничего не знаю. Жениться, пожалуй, можно, но без всяких этих, наших дел! А если со сватовством да с причудами, я убегу!..
И видно было, что он говорил не в шутку!
- Да разве можно! - возмутилась Дали. — «Убегу!..» Ты же мужчина!
- Нас осрамить, опозорить и обидеть Матас? - поддержала его Гота. Калой понял, что женщины наконец добили Виты и вынудили его
согласиться на брак. Но он видел и другое. Если не вмешаться, ничего из этого дела не получится и Виты действительно убежит, не посчитается ни с чем. Ведь он отвык от многих обычаев, и многое в их горской жизни ему уже стало чужим. Калой любил Виты. Он сразу понял и оценил то4 что случай помог его другу найти такого человека, которого ему надо было встретить еще много лет назад.
Матас осталась старой девой. Все знали это, и никто не мог сказать почему. Она была очень веселой, милой девушкой, хорошо танцевала, славилась рукоделием, шила черкески, башлыки, была хорошей хозяйкой. Но как-то так прошло ее время, повыходили замуж ее одногодки, потом стали обходить младшие подружки, и осталась она на многие годы тамадой девушек на всех вечеринках и свадьбах родного аула, пока не пришел тот возраст, когда и в этой роли уже стало неприлично показываться на люди. И тогда села, как говорили, Матас у себя в доме навсегда.
И вдруг эта встреча с Виты, с человеком, которого она знала с детства, имя которого не было запятнано ничем. Он честно ел свой хлеб и имел такие же мозолистые руки, как и любой горец Эги-аула, ходивший за сохой.
Сначала, как всегда, с ним шутили. Потом шутки перешли в серьезный разговор, и Дали предложила Виты жениться на Матас. Он растерялся, но сказал, что согласен, если она не возражает. Матас смутилась еще больше. Решиться или нет? Но колебание ее было недолгим: обида на несправедливость судьбы, желание иметь семью - все это так было выстрадано ею, что она, рискуя подвергнуться осуждению родных, против обычая, тут же дала Виты согласие и убежала домой. А Виты, не допускавший мысли, что все это кончится так, был готов пойти на попятную, лишь бы не попасть в нелегкое положение ингушского жениха.
Обо всем этом Калой узнал из шуток Дали и Готы, которых очень забавляло смущение Виты.
- Ну, хватит вам! - с деланной строгостью прикрикнул он на женщин. - Значит, ты в самом деле решил взять Матас? - обратился он к Виты.
- Да... Но если...
- Нет, Виты, я тебя не спрашиваю про «если», - перебил его Калой. - Если все будет сделано так, как надо, без твоего участия, ты согласен взять Матас?
- Конечно, согласен! - ответил Виты, с застенчивой улыбкой посмотрев на окружающих и ожидая новых шуток. Но никто уже не смеялся.
- Тогда так, - деловито сказал Калой, поднимаясь, - сколько дней ты можешь побыть у нас?
- Два... Три... - неуверенно ответил Виты. - Но вы поймите, я не ожидал этого... Я ничего не захватил... У меня дома есть кое-какие сбережения... Я хотел купить себе хатку... Но раз такое дело, я поеду и...
Но Калой не дал договорить, подошел к другу, взял его за плечо и, с любовью глядя в глаза, суровым голосом сказал:
- Фоди мне была матерью... И ты это нехорошо придумал... Не надо никуда ехать... Отдыхай. Побудь с этими бездельницами. И положись на нас, — он кинул взгляд на Орци, — мы знаем свое дело!
Оставив дома окончательно растроганного Виты, братья ушли к родственникам Матас.
Никто в этом ауле не мог отказать Калою, когда он о чем-нибудь просил. Так было и на этот раз.
В полночь Калой вернулся. А в башне, где жила Матас, старики, согласившись выдать ее, ели зарезанного на сватовстве барана.
Всю ночь родные собирали невесту.
Всю ночь в башне Калоя трудились над огнем Дали, Гота и ближайшие соседки. Мужчины, разделав бычка, пекли на углях печень, жарили почки. Шутки, смех не умолкали.
Утром весь аул пришел на свадьбу Виты. Ее сыграли во дворе Калоя. Веселье длилось до позднего вечера. А когда все разошлись и в доме остались только братья с женами, Иналук с Пантой и Виты с Матас, Калой, приказав завесить окна, заставил всех вместе есть, пить и плясать, в том числе и невесту.
На рассвете, измученные весельем, они легли, чтоб немного отдохнуть. Через некоторое время Калой, как бы отвечая кому-то, сказал:
- Все же есть счастье на земле! Только неодинаково оно людям дается... Хорошо, чтоб всем да помногу было!
- А может, тогда люди и не знали бы, что такое счастье? - неожиданно раздался с женской половины голос Матас.
Все задумались. «Кто же прав?» Но, поразмыслив над непростыми словами этой девушки, много и мучительно мечтавшей о счастье, Калой сказал:
- Нет, Матас, голодный, конечно, знает цену хлебу. Но богатый, у которого много разной еды, тоже не теряет вкуса!
Через день Виты возвращался в город. Калой поднял всех чуть свет, и когда аул проснулся, они были уже далеко. Вместе с Виты и Матас в город шли Калой и Дали. Быстрый и конь Орци несли вьюки с вещами молодоженов, продуктами, которые Дали прихватила с собой для того, чтобы угостить друзей Виты, и кое-что для продажи.
После перевала тропа пошла под гору. Идти стало легко, дышать - свободнее. Утренний ветерок едва колыхал воздух, чистый, как струя родниковой воды.
Необозримые леса на склонах гор цвели огненными красками. Только здесь, где человеческий глаз не мог сразу охватить простор долин и глубину ущелий, перед ним открывались щедроты и богатства осени. В воздухе проносились радостные стаи молодых птиц. Травы звенели хором кузнечиков и трепетали крылышками стрекоз.
Остановились. Подтянули ослабевшие ремни на вьюках. Виты восторженными глазами смотрел на чудеса своей родины, от которой он оторвался давно и навсегда. Но любовь к ней согревала душу, и каждый раз, когда он уезжал с гор, он любовался ими, словно видел их в последний раз.
Теперь он испытывал к ним и чувство особой благодарности. Они снова одарили его чем могли. С ним уходила в неведомую ей жизнь их дочь, его землячка, его осеннее счастье - жена...
— Калой, — сказал в порыве благодарности Виты. — Ты знаешь, я не живу здесь и, наверно, никогда не буду жить. Я привык к другой жизни, к новым друзьям, к шуму города, к другой работе, к людям. Я стал другим» Но я по-прежнему люблю наши горы... И вот, когда я вижу свою башню, клочок родной земли пустыми и ухожу от них, мне кажется, что они зовут... И это тяжело. Возьмите вы с Орци мою башню. Пашите землю, которая вскормила меня... чтобы не пропадала...
Калой остановился.
- Виты, - сказал он, глядя куда-то вдаль. - Ты заговорил о главном. О земле. Многие умерли, не имея клочка ее для могилы. Мне жаль, что ты ушел. Но то, что ты хочешь при жизни отказаться от земли, я не могу слышать! Человек без земли - тля, которая ест чужое! Сегодня у тебя в городе жизнь, а завтра? А что если завтра скажут тебе, как сказали когда-то нашим отцам: уходи! К кому пойдешь, если у тебя не будет здесь ничего? А башня примет. Ее стены слышали первый плач твоего предка, и не известно, чей плач они услышат последним... Но пока ты жив, у тебя должна быть башня и горсть земли. Иначе - ты раб, у которого только руки... Каждую весну я буду оживлять твою землю, переворачивать ее пласты. С женой приедете раз-другой, посеете, пожнете - и будет у вас хлеб. Свой хлеб! И будет рада земля, и будете рады вы... А башня - пусть стоит. И никому не говори этих слов! - Он повернулся и пошел.
Но мысль, которую затронул друг, не покидала его. Уже где-то на выходе из ущелья он снова обернулся к Виты.
- Те, у которых и здесь и на плоскости земли да овцы ходят тысячными отарами, и то ни клочка своей земли не уступают другим. Даже за деньги! А ты так легко готов избавиться от нее? Не хочу обидеть, но если б ты ее своим горбом натаскал, ты бы знал ей цену! - И, в сердцах дернув коня за повод, зашагал дальше.
Некоторое время все шли молча. Потом заговорил Виты.
- Мне понятны твои слова, - сказал он, - но и ты пойми: она мне отболела...
Калой молчал.
- Люди вечно мучаются здесь и мучают землю. Стараются надточать ее. А она не бешмет. Народ прибавляется, а она нет. - Он окинул взглядом горы, словно сверяя с ними свои мысли. - Каждый род топчется вокруг своих камней, вокруг башни, вокруг своей беды... - И, подумав, закончил: — А мы, рабочие - тоже род! Большой! Только другой. Едим то, что дает умение вот этих рук. Живем дружно, не завидуя. Делить нам нечего. Но тоже думаем, как сделать жизнь лучше. Только не в одиночку, а все вместе... для всех. Увидишь моих друзей - узнаешь. Я так понимаю: когда человек прирастает к своей земле, он скорее похож на раба, чем мы.
Калой никогда не спорил, не имея своей твердой мысли. А рассуждения Виты были не обычные. Тут, прежде чем ответить, нужно было крепко поворочать мозгами.
Но одно стало для него ясно: Виты не просто беглец с этих мест, а хозяин какой-то правды, которую он, Калой, пока не понимал.
За поворотом открылось Дарьяльское ущелье и разлившийся мутный Терек. Сбоку в него врывались зеленые прозрачные волны Амархи. Калой остановился, окинул взглядом простор и, указав на слияние рек, полушутя, полусерьезно закричал:
- Вон твоя, а вот наша жизнь!.. Она хоть и не такая глубокая, но зато чище! - И ветер унес назад, в ущелье, его веселый раскатистый смех.
Вечерело, когда они подходили к Владикавказу. Внезапно издали донесся могучий, протяжный вой. Женщины, которые первый раз в жизни шли в город, остановились, оцепенев от страха. Среди бесчисленного множества крыш, утопавших в золотистой листве садов, их поразил гигантский столб, одним концом упиравшийся в самое небо. От него и шли эти страшные звуки.
Охваченные ужасом женщины кинулись друг к другу.
— Сармак!* - закричала Дали, задрожав. - Стойте! Стойте!
А чудовищный вой повторился с новой силой.
Сказки далекого детства о неведомых странах, одноглазых вамполах и кровожадных сармаках, которые в долгие зимние вечера, сидя рядом с матерью у очага или лежа под теплой овчиной, они слушали с замиранием сердца, теперь мгновенно ожили в памяти и приняли угрожающие очертания страшного столба и его голоса. Им казалось, что чудовище движется на них.
Калой и Виты оглянулись. Сначала они не поняли, что привело их жен в такое смятение, что они готовы броситься бежать. А когда догадались, много было смеха.
Виты рассказал женщинам, что это не сармак, а кирпичная труба и рев - это просто гудок завода, который зовет людей на работу.
В город вошли, когда стемнело. У подъездов домов в фонарях зажигались керосиновые лампы. Перекрестки освещались бело-синим пламенем газовых фонарей. Изредка проезжали фаэтоны, на которых сидели люди в пышных нарядах.
Виты и Калою все это было не в новинку. Но жены их удивлялись на каждом шагу.
Виты снимал комнату в просторном дворе, который со всех сторон был окружен ветхими постройками под одной черепичной крышей. В этом приземистом сарае с подслеповатыми окнами жили мелкие служащие, лоточники, рабочие, - словом, все те, кого называли простонародьем. Двор был грязный, с вонючей помойной ямой и мусорниками, из-под которых сбегал на улицу ручей нечистот. Возле каждой квартиры горбились кучи дров. На веревках висело серое тряпье.
Комната у Виты была небольшая. Кровать, пара табуреток, стол - это все, что в ней стояло, если не считать большой русской печки, занимавшей чуть ли не половину помещения. Сняв вьюки и поставив лошадей под навес, Калой и Виты вернулись в дом. Женщины торопились навести порядок, раскладывали привезенные вещи.
Виты стеснялся своего жилья и все время напоминал о том, что он уже облюбовал на окраине маленький домик с отдельным двором, который ему скоро удастся купить.
Наутро Калой и Дали отправились на базар, Виты ушел на работу, а Матас осталась дома. Виты предупредил, что позовет нескольких товарищей, и ей надо приготовиться к встрече.
Когда в конце дня он с вином и сладостями вернулся домой, его еще на улице соседки встретили поздравлениями. Матас успела понравиться всем. И действительно, подойдя к своему крыльцу, Виты сам от удивления остановился. Жилье его так преобразилось, что ему показалось, будто он попал не к себе. Перед домом было подметено, комната снаружи и внутри выбелена. Полы выскоблены. Над прибранной кроватью на стене висел трехцветный узорный войлок. Плита сверкала кастрюлями с готовой едой. Стекла окон и лампы сияли невиданной чистотой.
- Да когда ты все это? - невольно воскликнул Виты.
- Тут и делать-то нечего было... - смутилась Матас. - Вот и сижу сложа руки.
- Как давно ты должна была быть здесь! — негромко воскликнул Виты.
Матас смутилась, вспыхнула оттого, что он так оценил ее простой женский труд. Она даже стала молодой и красивой, словно ей было ровно вполовину меньше лет. Виты положил покупки на стол, подошел к ней. Первый раз в жизни Матас обнял мужчина.
К вечеру вернулись Калой и Дали. Начали собираться и городские друзья Виты с женами. Это были рабочие железнодорожных мастерских, где Виты работал уже много лет, уйдя со свечного завода. Горцы видели: гости одеты по-праздничному. Мужчины скромнее, в куртках, косоворотках. Женщины в цветастых платках, накинутых поверх ярких кофточек, в юбках чуть не до самого пола. Виты тоже был одет по-городскому. Только смуглостью лица да остротой и беспокойством взгляда отличался он от них.
Матас собралась хозяйничать, но соседки решительно отстранили ее от домашних дел и, усадив рядом с Виты, сами стали накрывать на стол. Калоя тоже посадили ближе к красному углу и рядом с ним поставили табурет для Дали. Она заупрямилась, не хотела садиться с мужем. Но он улыбнулся ей, подмигнул.
— Здесь то, что мы с тобой думаем, не будет! Здесь у жизни иная походка! Садись!
И Дали села.
Временами ей хотелось вскочить и отойти в сторону. Но она понимала, что это только привлечет внимание, всполошит гостей, и продолжала сидеть. И было для ингушских женщин в этом так много необычного и в то же время так много приятного, что они с Матас переглядывались, втайне удивлялись своей, как им казалось, наглости и не нарушали необычного для них порядка.
Вечер начали с того, что предложили выпить за новобрачных. Тост говорил один из товарищей Виты. У него было сухое, гладко выбритое лицо, высокий лоб, русый бобрик, усы. Он работал токарем, был человеком грамотным и понимал жизнь. Все его величали по имени и отчеству - Ильей Ивановичем, хотя он и не был старше других.
- Любим мы нашего Виты...
- Витю! - поправила его жена, голубоглазая блондинка.
- Любим мы нашего Виты, - не приняв замечания, продолжал Илья Иванович, - за то, что он умеет быть другом, товарищем, за его человечность и простоту. Был он горцем, а теперь это наш рабочий человек. И он не может без нас, как мы без него. Но была у него одна беда: ходил человек по земле без пары. А теперь пожелаем им долгой, счастливой жизни! И будем вместе любить ее, как и его! Дай Бог вам счастья, дорогие наши молодожены!
Гости поднялись, чокнулись и дружно выпили. Калой поставил свою стопку на место, не дотронувшись. Дали и Матас тоже не стали пить.
Илья Иванович и гости запротестовали. Но так как Дали и Матас никогда не пробовали водки, им заменили ее чихирем. А Калою пришлось хуже. Как он ни отказывался, от него не отступились. Особенно шумели женщины.
- Мужик под притолоку! Косая сажень в плечах! Да коли мы, бабы, стакашками пьем, так тебе ее квартой давить!
И пришлось Калою ради такого случая нарушить свое старое слово и выпить монопольки. С непривычки ему показалось, что в него льется чистый огонь. Но он выпил, не дрогнув, не поморщившись, и вызвал общее одобрение. Потом пили еще, говорили много и хорошо, пели песни. И вот кому-то пришло в голову крикнуть «Горько!»
Калой и обе ингушки не понимали, чего хотят гости. А когда Виты, смущаясь, объяснил им, развеселившийся Калой сказал, что надо делать все, чтоб гости были довольны. И не зная, что это касается только жениха и невесты, обнял свою растерявшуюся Дали и поцеловал при всех. Гости пришли в восторг.
- Ах, чертов Шамиль! — кричали они. - Как целовать - сразу понял!
- Так он же за старое! Небось, когда женился, там некому было кричать «Горько!»
Но не забыли и Виты. Пришлось и ему целовать Матас.
Откуда-то появилась балалайка. Сдвинули в сторону столы, и музыкант заиграл плясовую.
Захмелевшие гости ударили в ладоши. Но никто не решался выйти первым.
- Вера!
- Иди, Вера Владимировна! — слышались голоса.
И высокая, статная жена Ильи Ивановича встала, поправила на плечах платок в красно-желтых цветах и, чуть откинув голову с короной тугой косы, пошла. Пройдя по кругу, она остановилась против мужа и задорно пропела:
Ох, Илья, для всех Илья,
А для кого - Ильеночек,
Если б сбрил свои усы,
Ты стал бы ангеленочек!..
Э-э-эх!
И снова раздался перебор ее ботинок, а руки, подхватив концы соскользнувшего с плеч платка, повели их в разные стороны.
Илья Иванович покачал головой, расправил рубаху под ремнем, подкрутил ус и лихо кинулся за ней. То он подбивал каблуками под ее мелкую дробь, то шел вприсядку, закидывая руку за голову, то останавливался и рассыпал ладонями треск по груди да по голенищам до самого пола.
- Эх! Давай, давай, давай! - кричали мужчины.
- Не поддайсь! - перебивая их, кричали Вере женщины. Пальцы рвал о струны балалаечник, вздрагивало на стенах пламя в лампах.
Наконец, устав до изнеможения, они оба кинулись на лавки. Но Илья тут же вскочил и, обращаясь к женщинам, нараспев продекламировал:
А не сбрею я усы
И не пойду в святые,
Потому что вы у нас
Уж больно озорные!..
Потом плясали барыню, краковяк, добрались и до лезгинки. На этот раз Калоя просить не пришлось. Он вывел в крут невесту, сплясал с ней, потом с Дали. Гости были в восторге. Большой, он танцевал легко и ловко, так, что не было слышно.
- Ай да Шамиль! Вот это джигит! - кричали ему.
Поздно ночью, когда все уже были сыты и пьяны, Илья Иванович объявил конец.
- Ну вы, мамаевское нашестие! - крикнул он. - Будет! Пора и честь знать!
Когда стали расходиться, он остановился, подумал и, обращаясь к Калою, спросил:
- А ты где сегодня?
Калой сказал, что остановился у Виты.
- Э-э, нет! - запротестовал Илья Иванович. - Где же тут всем в одной хате? Это не пойдет! А ну, Вера, веди ее, а я этого! К нам! К нам! Тут промеж них нам нынче делать нечего! Не гоже! - И он увел от Виты всех гостей.
По улицам шли, взявшись за руки, с песнями. Дали раскраснелась от чихиря. Ей было удивительно весело и хорошо.
Калой шел и думал: «Какой простой и хороший этот городской народ... Не зря Виты дружит с ними... Но почему ж с казаками так не бывает? — и сам себе ответил: - Нельзя. Землею рассорили нас! А с этими нечего делить...»
У Ильи Ивановича и Веры Владимировны был свой домик в две комнаты с садом. Когда они вошли, дети спали все трое на одной кровати. Два мальчика в одну сторону, а младшая курчавая девчушка - в другую. Старшим было пять и шесть лет, младшей - два годика.
Дали с завистью смотрела на детей.
— А у тебя сколько? - спросила ее хозяйка.
Дали поняла и отрицательно покачала головой. Вера Владимировна пожалела ее, но на этом разговор их оборвался. Дали ни слова не знала по-русски.
Илья Иванович и Калой легли в первой комнате, женщины - во второй. Они закрыли дверь и вскоре уснули. А мужчинам не спалось. Калой неважно чувствовал себя после водки, а хозяин и того хуже. Он принес из кладовой холодного квасу, угостил Калоя, выпил сам. Открыв настежь дверь, расстегнув ворот рубахи, Илья Иванович подсел к окну. Из сада тянуло свежим ветерком.
Ему хотелось поговорить с Калоем, но тот плохо понимал его. И все-таки в конце концов между ними завязалась беседа. Говорили долго и о многом: о жизни в аулах, в городе. Здесь тоже одни вечно бились и не могли выбиться из нужды, а другие, у которых и сила и власть, рвали у них последний кусок из горла и не давали поднять головы. Калой впервые услышал мысли русского человека об этом. Они поразили его. Как они были близки и понятны ему! Но какие это были страшные и мужественные мысли! «Прогнать царя! Прогнать богачей!»
Глаза Калоя привыкли к темноте, он с удивлением рассматривал Илью. Прямой нос, мужественный подбородок... Как не похож он был сейчас на того беззаботного человека, который совсем недавно плясал в кругу друзей и пел веселые, душевные песни. Илья смотрел в ночной сад и, казалось, видел все, о чем говорил. Голос его звучал резко. Рука, сжатая в кулак, изредка твердо опускалась на подоконник.